Текст книги "А. Блок. Его предшественники и современники"

Автор книги: П. Громов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 44 страниц)

идеалистического характера общих воззрений Блока). В литературе о Блоке есть

следующее определение традиций, выступающих в блоковских статьях о народе

и интеллигенции: «Вопрос, поставленный в этих статьях, чуждый

модернистской литературе, волновал русских писателей очень давно, но с

особенной силой прозвучал в сочинениях Герцена, славянофилов, Льва

Толстого, Достоевского, а из современников Блока – у Горького»146. Здесь

отсутствует историческая дифференциация внутри этих исторических

источников, исторический подход как к Блоку, так и к его предшественникам.

Конечно, Блок исходит из современности, самоопределяется в ней, именно

отсюда он идет и к наследию. Поскольку он отрицает утопическую

общинность, хочет найти место в современности социально активной

творческой индивидуальности – славянофилы, отрицающие личность, в

качестве возможной опоры наименее значимы (сохраняясь преимущественно в

качестве эмоционального источника). Общий же ход блоковской мысли ближе

всего, конечно, к Ап. Григорьеву и Достоевскому, искавшим путей «слияния»

деятельности «народа» и «интеллигенции»147. Далее, поскольку на новом этапе

146 Максимов Д. О прозе Александра Блока (V, 703).

147 Наиболее близок Блок в общей постановке вопроса о народе и

интеллигенции к Достоевскому; так как сложная проблема традиций

Достоевского в творчестве Блока в историко-литературном аспекте мало

разработана, ограничусь указанием на наиболее явные и существенные стороны

этой близости. Прежде всего, для Достоевского вопрос о разъединении народа и

интеллигенции – центральная, объективно-исторически возникшая коллизия

русской жизни, к которой восходят все более частные неустройства и неполадки

современности: «Прямо скажу: вся беда от давнего разъединения высшего

интеллигентного сословия с низшим, с народом нашим» (Дневник писателя

за 1881 год. – Соч., М.-Л., 1929, т. 12, с. 438). Далее, Достоевский говорит не

просто о необходимости преодоления разрыва, но и о роли социальной

активности «интеллигенции» в этом процессе, о том, что народу нужна такая

действенная, по-новому самоопределяющаяся интеллигенция: «… страшно

нужна народу интеллигенция, предводящая его, сам он жаждет и ищет ее» (там

же. с. 426). Оба эти пункта решающим образом сближают Блока с Достоевским.

В этом контексте необходимо сказать об отсутствии интереса у Вл. Соловьева к

проблеме «народа и интеллигенции». Вопрос об отношениях Достоевского и

Соловьева отчасти запутан и извращен учениками Соловьева; так, Евг.

Трубецкой превращает Достоевского последних лет жизни чуть ли не в

последователя Соловьева (Миросозерцание Вл. С. Соловьева, М., 1913, т. 1,

с. 73 – 78). Несколько более объективно, но и более поверхностно Э. Л. Радлов

утверждает различие «душевного уклада» Соловьева и Достоевского (Соловьев

и Достоевский. – В кн.: Достоевский Ф. М. Статьи и материалы под ред.

А. С. Долинина, Пг., 1922, с. 160). С течением времени последователям

Соловьева приходится признать, что у их учителя происходит «… подмена

церкви государством. Это дух не Христа, а Великого Инквизитора»

(Мочульский К. Владимир Соловьев. Париж, 1936, с. 175). Получается так, что

Соловьев на протяжении основной части своей жизни боролся с Достоевским,

ибо в образе «Великого Инквизитора» собирательно выражено все то, что было

наиболее неприемлемо для Достоевского. Не вдаваясь в детали этой сложной и

во многом извращавшейся соловьевцами проблемы, необходимо сказать, что

Блок, как бы минуя богословскую догматику Соловьева, возвращается к

развития самого общества (после первой русской революции) определеннее и

резче, чем прежде, эти проблемы выражаются в связи с революцией и Блок

свою творческую судьбу видит в неотрывных соотношениях с революционной

тенденцией общественного движения, – органически намечаются соответствия

с поисками Герцена148.

Вообще же наиболее несомненной положительной стороной блоковской

постановки проблемы «народа» и «интеллигенции» является стремление

постичь эту коллизию в связи с объективными общественными отношениями,

понять ее как нечто издавна присущее русской жизни; в современности особое

обострение этой коллизии, по Блоку, говорит о неизбежности и близости

роковых, грозных событий. Подобное восприятие современности резко

выделяет Блока в кругу его литературных соратников: годами Блок твердит

(несмотря на возражения и даже иронические выпады против него деятелей

символистской школы) о неотвратимом приближении новых социальных

катастроф, об объективном характере коллизии «культурных» верхов и

«стихийных» низов. Об общественной значимости самой проблемы «народа» и

«интеллигенции» говорит возникающая здесь аналогия с Горьким149. В

начальные годы нового века, в явной связи с развертыванием революционной

ситуации в стране, Горький в ряде художественных произведений (особенно

остро – в драмах, начиная с «Мещан» и далее – в «Дачниках», «Детях

солнца», «Варварах») ставит и решает вопросы, касающиеся отношений

буржуазной интеллигенции к общенародной жизни, к положению и духовному

состоянию социальных низов. Конечно, Горьким эти проблемы освещались

совсем иначе, чем Блоком, – однако самая постановка однотипных вопросов

столь разными художниками говорит о жизненной значимости, объективно-

общественном содержании и истоках самих проблем.

Вместе с тем в прозе Блока, и в особенности в постановке в ней проблемы

«народа» и «интеллигенции», до статей 1908 г. с крайней остротой проявлялись

также слабые стороны мировоззренческих исканий Блока, невозможность для

поэта в подлинном творческом единстве решить волнующие его вопросы

общественной жизни. В статьях Блока 1906 – 1907 гг. обнаруживается то же

общее внутреннее противоречие, что и в стихотворной, лирической

деятельности поэта. В стихах сборника «Земля в снегу» проступает отсутствие

проблемам Достоевского, представлявшимся и Достоевскому, и Блоку

реальными общественными проблемами русской жизни.

148 В литературе о Блоке имеются попытки установления известного

параллелизма в исторической судьбе Блока и Герцена: «Трагедия Блока во

многом подобна трагедии Герцена» (Машбиц-Веров И. Блок и

современность. – В кн.: Блок А. Стихотворения. М.-Л., 1927, с. LI).

149 Аналогия Блока и Горького в плане темы «народа» и «интеллигенции»

выделена в моей работе «“Песня Судьбы” в творческой эволюции Блока»

(Герой и время, с. 489). Общая постановка вопроса об отношениях Блока и

Горького – см.: Малкина Е. Александр Блок о Максиме Горьком. – Звезда,

1937, № 6; Сергиевский И. Горький и Блок. – Литературный критик, 1938, № 1.

единой творческой концепции, позволяющей совершать художественно-

закономерные переходы между лирическим характером, разработанным в цикле

«Заклятие огнем и мраком», и социальной остро современной темой,

появляющейся в «Вольных мыслях». Блок добивается большого

художественного единства в границах отдельных творческих линий: переходы

от социального плана к философско-обобщающему в тех же «Вольных мыслях»

буквально потрясают. Однако попытка введения сюда индивидуализированного

лирического характера кончается крахом. С другой стороны, попытки

повернуть на современность лирический характер «Заклятия огнем и мраком»

(внутри самого цикла наиболее поэтичный именно в своих социальных гранях)

тоже ведут к художественным просчетам. Выступающее здесь противоречие с

той же или даже большей силой проявляется в блоковской прозе.

С большой убедительностью Блок показывает в статье «О реалистах»

«народ» в литературе в лице Горького. С такой же силой творческой мысли он

дает критический анализ негативных сторон буржуазной интеллигенции в

статье «“Религиозные искания” и народ». С необыкновенной смелостью и

глубиной он ставит вопрос о необходимости «культуры», творческого личного

начала для жизни «народа», социальных низов в статье «О лирике». При

этом – так же, как и, скажем, в «Заклятии огнем и мраком» – положительные,

утверждающие, поэтические начала он видит прежде всего в «лирике»,

уходящей корнями в народную жизнь: «На просторных полях русские мужики,

бороздя землю плугами, поют великую песню – “Коробейников” Некрасова.

Над извилинами русской реки рабочие, обновляющие старый храм с замшенной

папертью, – поют “Солнце всходит и заходит” Горького» (V, 132). Таким

образом, и проза, в границах разных ее линий, обнаруживает большую

последовательность, глубину, органичность внутренних идейных переходов.

Однако и в прозе разные линии не сплетаются между собой в органическом

внутреннем единстве. Лирически-утверждающая тема, тема подлинной

культуры не дается в ее внутренних единых связях с «недолжным», с

социальной критикой. Связи «лирики» и «народа» поэтому находятся только в

«музыкальном ритме»; «социальное» как тема существует отдельно от

«лирического» как темы, хотя они соотносятся друг с другом. Поэтому и общая

тема – «народа» и «интеллигенции» – тоже дается в глухой раздельности

граней, в разрывах, но не в единстве одного общественного источника. В самом

основном получается глухое противостояние противоречий, но не их

взаимопроникновение. Блок-прозаик приходит к той же «дурной

бесконечности» творческих коллизий, что и Блок-поэт.

«Песня Судьбы» задумывается и осознается Блоком как центральная,

вершинная точка в его послереволюционном развитии, как обобщение всего его

пути в эти годы; на деле получается так, что в ней как бы собираются воедино,

концентрированно выражаются все противоречия его движения, – итогом

работы над драмой был столь сокрушительный художественный провал, какого

Блок не испытывал, вероятно, за всю свою творческую жизнь. Это значит, что

отрицательные, слабые стороны блоковской деятельности в совокупном,

собранном виде выявили глубочайший кризис. В работе над самой драмой это

выразилось прежде всего в невозможности для Блока-драматурга сколько-

нибудь полноценно сплести в органическом конфликте основные характеры

действующих лиц. Поскольку характеры вне конфликта (каков бы ни был тип

самого этого конфликта) – не характеры, то действующие лица не получились.

Но так как сами эти действующие лица должны были быть как бы

переосмыслением лирических персонажей, развивавшихся в поэзии, то их

крушение выявляло фактически в концентрированном, раскрываемом

драматическим действием виде слабые стороны поэтических исканий Блока. В

основу драмы легла развивавшаяся в блоковской прозе тема «народа» и

«интеллигенции»; проверенная драматическим соотношением характеров, она

обнажала свои недостатки тем, что в наличном виде не смогла стать

действенной основой сколько-нибудь художественно-органичного конфликта.

Темы стихов, переходя в характеры действующих лиц, теряли свое поэтическое

обаяние и превращались в автоцитаты; темы прозы в сюжете драмы

превращали действующих лиц в резонеров, чьи речи не подтверждались

действием, – за художественной несостоятельностью драматурга

вырисовывались очертания идейно-духовного, общего творческого кризиса.

Конфликт строился на отношениях Фаины, представлявшей «народ», и

«интеллигента» Германа. При создании драматических характеров Блок

пытался использовать свой опыт поэта, на протяжении всех революционных лет

искавшего социальное, общественное обоснование лирических ситуаций.

Соответственно такой задаче, в характере Фаины используется принцип «смены

масок», испытанный уже в лирике. В пространных монологах Фаина рисуется

как деревенская девушка, несущая в себе черты старорусского национального

женского характера. Здесь Блок пытается использовать как опыт прозы

(Настасья Филипповна Достоевского и отчасти, видимо, Фленушка

Мельникова-Печерского), так и опыт живописи (суриковская Морозова и в

особенности героини Нестерова150). Вместе с тем Блок хочет дать и другую

«маску» героини – Фаина прошла через опыт социальной городской жизни:

«Вы знаете, кто такая Фаина, которой он вас морочил? Просто-напросто —

каскадная певица с очень сомнительной репутацией. Детище большого

города – (зловонных фабрик и безобразного) холодного разврата и фабричной

гнили»151. «Убийственные», «демонические» черты героини в драме

объясняются именно этой обобщенной социальной основой. Из деревенской

Руси Фаина вынесла «стихийную» мощь личности, прохождение через город

дало этой мощи «демоническую» направленность. Во всех трех существующих

вариантах пьесы наиболее драматически сильной сценой остается сцена

столкновения Фаины и Германа на всемирной промышленной выставке, где

Фаина предстает как своеобразное аллегорическое увенчание безумных

150 Воздействие живописи Нестерова на лирику Блока отмечалось

современниками – см., например: Абрамович Н. Стихийность молодой

поэзии. – Образование, 1907, № 11, с. 20 – 21.

151 Неопубликованный рукописный вариант «Песни Судьбы». —

Рукописный отдел ИРЛИ, ф. 654, оп. 1, ед. хр. 147, л. 27.

«стихий» капиталистической цивилизации.

Для характеристики Германа, кроме лирических тем одиночества,

замкнутости в «белом доме» и невозмутимой «тишине», а в дальнейшем —

«бродяжества», существенны также темы прозы Блока. Здесь необходимо

отметить особенно отчетливо проступающую в первых двух вариантах драмы

тему интеллигентского «западничества», аллегорически реализованную в

образе Елены, жены Германа. Цинический друг Германа (в лице которого

изображался Г. И. Чулков) готов самое томление Германа, толкающее на уход из

«белого дома», объяснять «западнически»: «Вы рассказываете (старую) сказку о

древней царице, (о) Троянской Елене, из-за которой действительно боролись

цари и герои и обращались вспять корабли… зачем (же) так лукаво путать

имена? »152 «Искони на Западе искали Елену – недостижимую, совершенную

красоту» (V, 88), – писал Блок в статье «Девушка розовой калитки и

муравьиный царь»; далее там же образ искомой «идеальной Елены»

сопоставляется с «вещью в себе» индивидуалистической буржуазной

цивилизации Запада, – но Герман именно уходит от «Елены» и ищет Фаину,

или «народную душу» России.

Аллегорически выраженная социальность Германа и тех кругов, к которым

он принадлежит, становится, таким образом, чем-то антагонистически

противостоящим социальным силам, которые стоят за образом Фаины. В

первом варианте драмы в резко сатирических тонах трактуется интеллигентная

публика в сцене в уборной Фаины, так же рисует Блок и друзей-интеллигентов

Германа в кульминации драмы – в сцене на вокзале. Получаются жестко

противостоящие друг другу категории «народа» и «интеллигенции», как это

было в статьях Блока 1906 – 1907 гг. Но при подобной, проникающей в самую

конфликтную основу драмы, жесткости, прямолинейности – чем же можно

обосновать влечение Германа и Фаины друг к другу, да и просто их

драматическое взаимодействие? Ведь в сколько-нибудь органически

построенной драме конкретное поведение людей гибкими нитями, переходами

связывается с более глубокими и общими мотивами конфликта, а сам этот

конфликт вытекает из отношений лиц. Здесь основы конфликта таковы, что они

жестко предопределяют противостояние героев и полностью исключают

сколько-нибудь правдоподобное, жизненно-достоверное взаимодействие лиц,

персонажей. Поэтому, по логике вещей, герои могут быть только

аллегоричными, иное их построение исключается. Более углубленно толковать

мотивы поведения действующих лиц можно только сверх конфликта, помимо

него; поэтому тонкие и сложные образные находки, перенесенные из лирики

Блока, превращаются в вымученную риторику, отчасти в мистику. Общая

концепция произведения в первой редакции, законченной весной 1908 г.,

получается помесью жесткой социологической схемы и мистики. Таким

образом, скрещение тем лирики и прозы, попытка создания узлового,

обобщающего произведения в высшем, по мнению Блока, роде творчества дает

катастрофический провал. Но именно потому, что к подобному провалу

152 Рукописный отдел ИРЛИ, ф. 654, оп. 1, ед. хр. 147, л. 19.

подводит все то, что было для Блока «тяжелым и сомнительным» в лирике, все

то одновременно, что требовало иных решений в прозе, – получается общий и

наиболее глубокий во всем творческом движении поэта кризис.

Но вместе с тем этот, идущий по всем линиям идейно-духовного развития

Блока, кризис содержит элементы, подготовляющие поворот к высшему этапу

его творчества, и сам подобный поворот и необычайный художественный взлет

происходят в определенный момент в органической связи с кризисом и

преодолением его. Работа над «Песней Судьбы» отражает сложное

противоречивое содержание всего этого этапа развития Блока. Поэт ищет

органического сплетения судеб персонажей в произведении, осмысляемом как

важнейшее в жизни. Суть ситуации состояла в том, чтобы найти возможности

драматического взаимопонимания Германа и Фаины, найти некую единую

почву, на которой они не механически противостояли бы друг другу, но

сходились и расходились бы, и эти их действия в то же время определялись бы

общим источником их социальных судеб. Говоря иначе, требовалось

качественно иное решение темы «народа» и «интеллигенции», чем сталкивание

метафизически противостоящих друг другу сущностей. Элементы такого сдвига

в решении проблемы уже содержались в прозе Блока, в особенности в статье «О

театре» (февраль – март 1908 г.). Поскольку для Блока «интеллигенция» и

«народ» в замысле, в подтексте его общего духовного развития вовсе не были

строго определенными социальными группировками, но под эти слова

подкладывалось несколько иное содержание – а именно, подразумевались под

ними «социальные верхи» и «социальные низы» (с особым упором на аспекты

«культуры» и «стихии») – то речь шла, в конечном счете, о понимании

современности, ее внутренних коллизий. Следовательно, механическое

противопоставление этих категорий содержало в себе и отрицательные, и

положительные качества блоковского развития.

Отрицательным элементом тут была идейно-духовная невооруженность

поэта перед лицом событий революционных лет; положительное состояло не

просто в сочувствии к социальным низам, но во все углублявшемся понимании

решающей роли масс в движении новой истории. Постичь логику переходов

здесь означало перевести всю проблему, всю коллизию на почву современности,

понимаемой как определенный этап истории. Механическое противостояние

«двух станов» означало социологически-прямолинейное истолкование коллизий

современности (при этом сам Блок и в прозе, и в стихах заявлял себя

сторонником «народа»). Гибкое взаимодействие сторон означало нахождение

единой почвы истории, на которой, по Блоку, и возникает коллизия «культуры»

и «стихии», «народа» и «интеллигенции». Такое толкование социального

конфликта наиболее четко проявляется у Блока в статье «О театре». Разбирая

специфическую коллизию, относящуюся к области культуры, Блок не случайно

именно здесь говорит о том, что «… все пути к этому делу уже намечены

историей» (V, 242); сплетение обстоятельств, приводящее к разбираемому

Блоком вопросу, рассматривается им как «подготовленное исторически» (V,

255); в применении к современности столь же не случайно все время

употребляется слово «эпоха»: « действительно великая, действительно

мучительная, действительно переходная эпоха…» (V, 257). Вопрос о «народе» и

«интеллигенции» теряет именно здесь характер механического,

метафизического противостояния. Особенно важно то, что появляются

внутренние переходы между этими категориями. Так, согласно Блоку, «вопрос о

современной театральной публике» (V, 265) – тот вопрос, вне которого

немыслимо решение специфических для данной области культуры проблем. По

общим блоковским представлениям, это вопрос о «народе»: идеалом для Блока

является «народный театр», сам же «народный театр» неосуществим,

естественно, без новой, непривычной для буржуазных театральных зал,

аудитории.

Именно тут у Блока появляется исторически дифференцированный подход

ко второй стороне коллизии, к «интеллигенции». Сама категория

«интеллигенции» не есть нечто механически стабильное, раз навсегда заданное,

метафизически противостоящее «народу»: в новых исторических

обстоятельствах из самого народа, из самой массы выделяется новая

«интеллигенция». Ключ ко всем проблемам данной области культуры именно в

этой исторической дифференциации: «к пышному расцвету высокой драмы с

большими страстями, с чрезвычайным действием, с глубоким потоком идей»

современный театр сможет подойти «только тогда, когда театральную

интеллигенцию, которой не нужно театра, сменит новая, молодая

интеллигенция со свежим восприятием, с бодрым духом, с новыми вопросами,

с категорическим и строгим “да” и “нет”» (V, 269). Переходы между

категориями «интеллигенции» и «народа» становятся возможными только

потому, что у Блока стоят за самими этими категориями, за всей проблемой,

поиски осмысления социальных коллизий современности; углубившийся

подход к современным социальным коллизиям выявляет историческую

перспективу русского развития, и в сущности сами эти переходы – не что иное,

как подход к современности в исторической перспективе. Это и есть новое

идейное качество, выводящее Блока из наиболее жестокого в его творческой

жизни кризиса.

Само собой разумеется, это новое идейное качество подготовлено всем

предшествующим развитием не только Блока-прозаика, но и Блока-поэта;

статью «О театре» приходится здесь выделять потому, что элементы

складывающегося подхода к действительности с точки зрения исторической

перспективы проступают в ней наиболее четко, в виде скачка: если

действительность завтрашнего дня должна дать новую «интеллигенцию», уже

не чуждую социальным низам, но выделившуюся из них самих, то, очевидным

образом, такого рода процессы имели место уже во вчерашнем дне, зачатки их

надо видеть в прошлом. Следовательно, и «сегодня» следует рассматривать в

этой динамике исторического времени как определенный этап подобной

динамики – в этом смысл блоковской формулы «переходной эпохи»,

«действительно великой» и «действительно мучительной» – мучительной

именно трагизмом перехода от одного этапа истории к другому. Поскольку Блок

смотрит на современность прежде всего сквозь обобщенные категории

«народа» и «интеллигенции», то отсюда следует неизбежный вывод, что Блок

находит здесь подход к современности как этапу движущейся истории. Тут надо

сказать еще, что в поисках единства противоречий в такой динамике Блок не

избег попыток создания «синтетических», смазывающих противоречия,

концепций. Так, он пытался приписать «реалистам» стремление к

символической «обобщенности», а «символистам» – влечение к «реализму»:

«Реалисты тянутся к символизму потому, что они стосковались на равнинах

русской действительности и жаждут тайны и красоты… Символисты идут к

реализму, потому что им опостылел спертый воздух “келий”, им хочется

вольного воздуха, широкой деятельности, здоровой работы» («О современной

критике», 1907 г., V, 206). Поскольку вообще действительные и идейные

противоречия рассматриваются Блоком сквозь проблемы культуры, то подобная

«синтетическая» концепция культуры, укрепись она у Блока, означала бы и

определенный подход к современности в более широком смысле – подход

антиисторический. Тот трагедийный историзм, который намечается у Блока в

статье «О театре», конечно, чужд таким «синтетическим» построениям.

Мучительность кризиса 1908 г. для Блока заключалась не только в том, что

приходилось бороться с воздействиями извне, но и в том, что надо было

преодолевать определенные идейные навыки и склонности и в себе самом.

Подход к действительности и современному человеку с точки зрения

трагедийно понимаемой исторической перспективы, который вырабатывался у

Блока в ходе кризиса 1908 г., в дальнейшем, несмотря на все зигзаги,

катастрофические скачки, свойственные поэту на всем протяжении его пути,

становится основным, определяющим. Для того чтобы полностью было ясно,

что речь идет о действительно определяющей для Блока мировоззренческой

посылке, необходимо здесь привести одну из формулировок проблемы,

относящихся к концу жизни поэта: «Неизвестно, наконец, в большей ли мере

определяются действия человека его личной волей, чем исторической

необходимостью. Человек во многом – раб своей эпохи, и часто судьба ведет

его туда, куда он идти не хочет…» («О девизе для театра», 1920 г., VI, 477).

Понятно, что такой резкой определенности в решении проблемы исторической

необходимости (как бы односторонне она ни звучала и на новом этапе) у Блока

нет еще в ходе кризиса, подводящего итоги его развитию в эпоху первой

русской революции. Но поиски трагедийно понимаемой исторической

перспективы составляют самую суть этого кризиса и выхода из него на новый

этап творчества.

Нахождение и творческое осознание исторической перспективы в качестве

того идейного, творческого единства, которого искал Блок, придает большую

определенность его выступлениям на тему о «народе» и «интеллигенции» в

конце 1908 г. Эти выступления опять-таки связаны с именем Горького, со

стремлением Блока выделить в современной культуре деятельность Горького

как представителя «народа», социальных низов. Усиливается, сгущается

трагедийность в самой постановке вопроса; яснее, чем прежде, Блок понимает,

что он обращается к «интеллигенции», представляющей, по его мнению,

социальные верхи старого общества, к «старой интеллигенции», находящейся в

«предсмертном сне» («Стихия и культура», декабрь 1908 г., V, 353). Больше чем

когда-либо Блок убежден теперь, что разрыв между этой «старой

интеллигенцией» и «народом» трагически непоправим. Вместе с тем Блок

говорит о «согласительной черте» («Народ и интеллигенция», ноябрь 1908 г., V,

324) между «народом» и «интеллигенцией».

Здесь сплетаются воедино сильные и слабые стороны блоковских

представлений о перспективе истории. С одной стороны, «согласительная

черта», по Блоку, означает единство исторического источника, единство

истории России, порождающей и «народ», и «интеллигенцию». Подлинная

культура создается на этой «согласительной черте», т. е. создается фактически

народом, определявшим и в прошлом развитие культуры. Тут у Блока есть свои,

не до конца осознанные и разработанные, трагические коллизии: он и в

прошлом видит в культуре представителей «народа» и «интеллигенции»:

«Ломоносов, как известно, был в свое время ненавидим и гоним ученой

коллегией… На наших глазах интеллигенция, давшая Достоевскому умереть в

нищете, относилась с явной и тайной ненавистью к Менделееву» (V, 324). Тут

ясно сказывается стремление Блока к исторической дифференциации и в старой

культуре, к связыванию и старой культуры с перспективой истории.

Основное для Блока, однако, современность, ее трагические коллизии. И

тут выступают слабости Блока: сущностью самой перспективы истории

является «музыкальный ритм», т. е. общие представления Блока об истории

носят идеалистический характер. Поэтому за единством исторической

перспективы в «согласительной черте» проступает отсутствие у Блока четких,

точных представлений о борющихся силах современности: «… вопрос о

сближении не есть вопрос отвлеченный, но практический… разрешать его надо

каким-то особым, нам еще неизвестным, путем» (V, 324).

Иначе говоря, главным вопросом является вопрос о социальном поведении,

социальной активности в обстановке крайнего обострения объективных

общественных противоречий. Прямого ответа на такой конкретный вопрос Блок

дать не в состоянии. Однако это значит также, что идея «согласительной

черты», на которой «вырастают подчас большие люди и большие дела» (V, 324),

никак не говорит о склонности Блока искать искусственные синтезы,

примиряющие общественные противоречия. Напротив, здесь речь идет о

социальном поведении, трезво учитывающем наличие трагических коллизий в

современности. Главное для Блока – понять противоречия культуры и истории

в их объективности и в их внутреннем единстве. «Мы еще не знаем в точности,

каких нам ждать событий, но в сердце нашем уже отклонилась стрелка

сейсмографа» (V, 359) – таков трагедийный итог блоковских размышлений о

противоречиях современности в связи с проблемой «народа» и

«интеллигенции». Отклоняющаяся стрелка сейсмографа говорит об

объективных грядущих социальных катастрофах; конкретные их формы Блоку

неясны, так же как неясен ему и вопрос об определенных формах поведения

сейчас. Это и есть историческая перспектива в своеобразном блоковском

истолковании: признание объективного характера противоречий, нахождение их

в прошлом, анализ трагического их обострения в современности

(производимый поэтическими, но не научно-логическими средствами) и

представление о неминуемом их взрыве в недалеком будущем.

Именно эта попытка Блока поставить вопрос об объективно-трагическом

обострении современных противоречий в форме коллизии «народа»

(социальных низов) и «интеллигенции» (культурных социальных верхов) в его

выступлениях осенью 1908 г. вызвала дружное неприятие и даже отчасти

третирование Блока со стороны представителей разных направлений

буржуазной общественности. Вот как описаны в газетной корреспонденции

прения по одному из этих выступлений Блока: «Проф. Рейснер, Б. А. Мякотин,

Филатов, Неведомский, Базаров, Акимов, Махновец и в особенности Столпнер

резко нападали и на докладчика и на реферат, презрительно обзывая его

“детским лепетом”, ненаучным, непродуманным, выбросившим за борт не

только логику, но и факты – целую яркую полосу совместной работы

интеллигенции с народом, когда не было розни, когда не только мысли, но и

кровь сливались в одно, заполняя “реку Непрядву” – символическую грань,

будто бы лежащую между интеллигенцией и народом»153.

Характерно здесь непонимание именно подтекстового единства

внутреннего противоречия в поэтической мысли, той перспективы, которая

составляет у Блока самую суть построения: «интеллигенция» и «народ»

толкуются как определенные социологические категории (что прямо

противоположно замыслу Блока), и на этом основании отрицается их «рознь»,

т. е. объективный трагизм современной ситуации, чреватой революцией.

Примечательно, что «мистические анархисты», в близости к которым обвинял

Блока Белый, полностью отрицают самую постановку вопроса об объективном

характере коллизии, – так, согласно газетным изложениям, Вяч. Иванов в этих

обсуждениях отрицал вообще трагическое расщепление общества в

современности: «… в сущности, ни народа, ни интеллигенции нет, и пора

перестать оперировать этими понятиями. Есть только отдельные люди, более

или менее думающие, более или менее развитые»154. При таком толковании

ложной и надуманной становится сама постановка вопроса о трагических

противоречиях современной жизни, ибо тот «синтез» противоречий культуры,