Текст книги "А. Блок. Его предшественники и современники"

Автор книги: П. Громов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 44 страниц)

художественных проблем, типа тех, какие предлагались Белым.

В существе своем тот творческий кризис, который так отчетливо ощутим в

сборнике «Земля в снегу», есть в своем роде подведение итогов развития Блока

за несколько лет революционной эпохи, открытое выявление возникших

противоречий, осознание необходимости их решения в органических связях со

временем. Блок ведь работал в эти годы в разных направлениях – как

лирический поэт, драматург, публицист. Во всех этих родах деятельности —

свои проблемы, хотя бы и очень тесно между собой взаимосвязанные. Сейчас

вся эта проблематика как бы собирается в один узел. С другой стороны,

концентрируются, получают особо острое выражение противоречия.

Осмысляется по разным линиям необходимость новых путей и вместе с тем

осознается единство движения, в одном идейно-тематическом комплексе или

даже образном сплаве как бы собираются воедино разные идейно-

художественные проблемы, волновавшие Блока на протяжении целого,

чрезвычайно ответственного в его жизни, периода. Таким обобщающим

идейно-художественным комплексом или образно-тематическим сплавом,

изнутри объединяющим, связывающим, но не уничтожающим, не

нивелирующим все другие темы и содержательные грани, особенности их, в

сознании самого Блока оказывается в итоге многообразного творческого

развития в революционные годы тема России. «Ведь тема моя, я знаю теперь

это твердо, без всяких сомнений – живая, реальная тема; она не только больше

меня, она больше всех нас; и она всеобщая наша тема» – так определяется

Блоком некий обобщающий итог его исканий в письме к К. С. Станиславскому

от 9 декабря 1908 г. Этой темой была « тема о России»: «этой теме, – писал

Блок, – я сознательно и бесповоротно посвящаю жизнь» (VIII, 265,

подчеркнуто Блоком). Далее Блок утверждает там же, «что это – первейший

вопрос, самый жизненный, самый реальный. К нему-то я подхожу давно, с

начала своей сознательной жизни, и знаю, что путь мой в основном своем

устремлении – как стрела прямой, как стрела – действенный» (VIII, 265).

Вопрос об обобщающей, собирательной теме для Блока, разумеется, не

покрывает проблему идейных подходов к ней, обобщающих творческих

принципов, в свете которых, с помощью которых раскрывается, по Блоку, эта

его центральная тема: «И вот теперь уже… забрезжили мне, хоть смутно,

очертания целого» (VIII, 266). Центральная тема, в виде целостного образного

комплекса, «забрезжила» в результате многообразных творческих исканий

революционных лет. Следовательно, работу над тем конкретным

произведением, о котором идет речь в письме (драма «Песня Судьбы»), Блок

считает поворотным пунктом своей творческой биографии, тем моментом, с

которого «сознательно и бесповоротно» им применяются творческие принципы,

содействующие раскрытию целостного образного единства – «темы о России».

Непосредственно к этому переломному пункту подводят основные темы и

лирические персонажи сборника «Земля в снегу»; в частности, в самой пьесе

«Песня Судьбы» несомненно наличествует попытка драматургически

развернуть лирический образ-персонаж цикла «Заклятие огнем и мраком».

Более тесно связаны, естественно, с этим поворотным пунктом и

вырабатывавшимся в ходе его подготовки творческим принципом те

лирические произведения, в которых и раньше, на протяжении всех

революционных лет, в прямом виде появлялась эта, в итоге осознаваемая в

качестве центральной, объединяющей, тема, открыто выступающая в ходе

поворота, – «тема о России». Первым в ряду лирических произведений,

подводящих непосредственно к осмыслению «темы

России» как

всеохватывающей, всепроникающей, всепронизывающей темы и,

следовательно, также и к основному, решающему повороту в творческой жизни

Блока, необходимо назвать, безусловно, стихотворение «Осенняя воля»

(июль 1905). Это стихотворение больше, чем какое-либо другое из ранних

вещей Блока, относится к «прорывам» сквозь свойственные его переходному

периоду ограниченности и специфические несовершенства: впервые в этом

лирическом шедевре читатель узнает по-настоящему Блока – великого

национального поэта. Но вместе с тем, прямо относящееся к годам

революционного кризиса, стихотворение содержит свойственную Блоку

противоречивость в чрезвычайно острой форме. «Осенняя воля» строится на

резких, непримиримых контрастах; огромная эмоционально-лирическая

стихийная сила придает этим контрастам своеобразное трагическое единство,

органичность. Как подлинный гений, в идейно-художественном итоге Блок

оказывается здесь неизмеримо выше своих собственных поэтических

возможностей, очерченных определенным периодом, прорывается за их рамки,

сплавляя воедино глухо противостоящие друг другу грани темы. Эти грани —

«бродяжество», со связанной с ним духовной бесперспективностью, и вместе с

тем огромной силы лирическая перспектива, открывающаяся в пустоте

«рассословленности», анархизма в виде Родины, России. Сама Родина, в свою

очередь, предстает в непримиримых контрастах нищеты, скудости и внутренней

«вольной», щемящей душу красоты:

Вот оно, мое веселье, пляшет

И звенит, звенит, в кустах пропав!

И вдали, вдали призывно машет

Твой узорный, твой цветной рукав.

Это «веселье» поэтически сложилось из вполне конкретных элементов

«скудного» русского пейзажа в предшествующих двух строфах, подводящих к

лирической перипетии: битого камня, покрывающего убогие российские

косогоры, скудных пластов глины, «кладбищ земли», обнаженных, изрытых

мокрой осенью; к перелому, к «узорному цветному рукаву», к «веселью воли»

подводит «красная заря» осенних рябин.

Обобщенный образ России в стихотворении – образ трагедии, образ

непримиримых контрастов скудости и красоты, беспросветного осеннего дождя

и несущегося вперед ветра; эти контрасты нищей и прекрасно-вольной изнутри

страны оказываются и контрастами остро переживающего горькую «осеннюю

любовь» к ней лирического персонажа: в нем, в его душе та же нищая

опустошенность и та же трагическая воля к «веселью», к оправданию своей

единичной жизни общими судьбами народа:

Нет, иду я в путь никем не званый,

И земля да будет мне легка!

Буду слушать голос Руси пьяной,

Отдыхать под крышей кабака.

Запою ли про свою удачу,

Как я молодость сгубил в хмелю…

Над печалью нив твоих заплачу,

Твой простор навеки полюблю

Это гениальное стихотворение открывает собой целую большую линию

русской поэзии XX века – стоит напомнить хотя бы только имя Есенина, для

того чтобы стало ясно, какие большие поэтические последствия влечет за собой

эта попытка Блока связать воедино внутренние противоречия жизни души,

жизни человеческой личности и социальные противоречия большого перевала

общей русской жизни. Следует также помнить, что «Осенняя воля» написана до

«Балаганчика» и что, следовательно, нельзя говорить о трагической «иронии»

лирической драмы Блока, не «подтекстовывая» ее контрастами «Осенней воли».

Блок напечатал «Осеннюю волю» рядом с «Балаганчиком», в одном и том же

номере альманаха «мистических анархистов» «Факелы». Этот факт создает

особый контекст и к блоковской «причастности» к этому литературному

течению, и к полемикам символистов-соловьевцев с Блоком. Наиболее

примечательны тут внутренне-творческие контрасты, обнажающиеся с

особенной силой даже не в теоретических полемиках, но в фактически

возникающем здесь творческом, идейно-художественном противостоянии Блока

и Белого, скажем. Вспомним, чем кончались решительно все судьбы «бродяг» в

стихах из сборника «Пепел»: полной безнадежностью, «кладбищами земли»,

если пользоваться блоковскими словами, – и только. Противостоит им, может

спасти только мистическая схема, догма, стоящая над людьми, над единичными

человеческими судьбами. Сам образ России, страны, возникающей рядом с

образами «бродяг», тоже летит в «бездну», в «кладбище земли». У Блока

трагическое «веселье» воли присуще и самой стране, и «бродяге», влюбленному

в нее. Жизненная поэзия, сила чувства, присущая и обобщенному образу

народа, и образу освобожденного от прежних социальных связей человека,

«бродяги», может и должна вывести их из того общественного кризиса, в

котором они находятся. Таков объективный смысл блоковского поэтического

построения. При этом возможный дальнейший путь и страны, и отдельного

человека неясен, трагичен, но это путь в жизнь, а не в мертвую схему, не в

мистическую утопию, отрицающую самую жизнь.

В связи с одним мелким столкновением (еще до больших полемик между

ними) Блок писал Андрею Белому 15 октября 1905 г.: «Отчего Ты думаешь, что

я мистик? Я не мистик, а всегда был хулиганом, я думаю. Для меня и место-то,

может быть, совсем не с Тобой, Провидцем и знающим пути, а с Горьким,

который ничего не знает, или с декадентами, которые тоже ничего не знают»

(VIII, 138). В этом же письме Блок пишет, что ему «декаденты противны все

больше и больше», а далее, в ответ на упреки Белого в нарушении мистической

«ортодоксии», Блок констатирует: «… и что отнять у меня, когда я нищ?» (VIII,

138 – 139). Это письмо может служить своеобразным, хотя и очень неполным,

комментарием к «Осенней воле». Блок отождествляет себя с лирическим

персонажем «Осенней воли», рисует себя как «хулигана», «нищего» душой

«бродягу». Объективно сама устремленность Блока к пониманию, постижению

«общих коллизий», к такому их постижению, которое открывало бы

возможность рисовать разные «лирические судьбы», «вереницу душ» – разных

людей, руководствующихся не мистическими догмами, но своими внутренними

жизненными стимулами, – открывала возможность преодоления также и

односторонностей «нигилизма» и глухого отчаяния «бродяжества».

Реализоваться эта возможность могла только в нахождении некоей, достаточно

связанной с социальными коллизиями русской жизни, общей

мировоззренческой концепции современности. Блок ищет ее в разных

направлениях творчества: специально общественные ее аспекты раскрываются

в блоковской публицистике, индивидуальные коллизии современной личности

разрабатываются в лирике.

Поиски лирического образа России в поэзии, естественно, должны

координироваться со стремлениями Блока найти общую связующую нить

разных граней его творчества; поскольку исходной точкой нового этапа,

связанного с революцией, для Блока является разлом, крах старых устоев жизни

и больше всего с ним связан образ «бродяжества» – не исключены попытки,

под давлением догматиков, сконструировать из «болотных» тем условный

«синтез», иллюзорный выход из противоречий. И в первом, и во втором

изданиях «Нечаянной Радости» раздел сборника, носящий название «Нечаянная

Радость», т. е. – итоговый раздел, завершается стихотворением «Пляски

осенние». Это посвящавшееся Андрею Белому стихотворение и представляет

собой попытку из элементов осеннего пейзажа, и шире – из разных граней

«болотности», сконструировать новый, «болотно-водяной» образ Дамы как

мистическое разрешение реальных противоречий человеческой личности и

общих противоречий жизни:

Осененная реющей влагой,

Распустила Ты пряди волос.

Хороводов Твоих по оврагу

Золотое кольцо развилось

Очарованный музыкой влаги,

Не могу я не петь, не плясать,

И не могут луга и овраги

Под стопою Твоей не сгорать.

(«Пляски осенние», октябрь 1905)

Надо сказать прямо, что этот образ «снимающей», «сжигающей» материальные

земные отношения людей «Тишины» или «Радости» является мистико-

лирической схемой новой Дамы; он противостоит блоковскому образу

России – реальной страны, полной глубоких трагических противоречий. Эта

схема имеет одновременно вполне определенное общественное содержание.

Через все стихотворение проходит образ «хоровода». Андрей Белый под образ

«хоровода» подкладывал идею религиозной общины, идею, восходящую к

славянофилам: «Теория Дарвина построена на сохранении рода путем полового

подбора, т. е. путем отысканных и установленных форм общения и связи

индивидуумов… Религия есть своего рода подбор переживаний, к которым еще

не найдены формы. Жизнь общины основана на подборе и расположении

переживаний отдельных членов, как скоро в переживаниях своих они

соединяются друг с другом. Понятно, что только в общине куются новые формы

жизни»137. Общинный «хоровод» верующих в мистическую схему есть

социальная Утопия выхода из противоречий жизни путем умозрительного

слияния, синтеза.

Этот конструктивный мистический образ для эволюции Блока на новом

этапе не имеет серьезного значения в том смысле, что он неспособен стать

всеохватывающим на фоне тем «бродяжества». Он и не становится

обобщающим, в окончательном своде трилогии лирики Блок завершает

стихотворением «Пляски осенние» цикл «Пузыри земли», где собраны стихи

«болотной» темы. Шекспировский образ «пузырей земли» из «Макбета»

(«Люблю… может быть, глубже всего – во всей мировой литературе —

“Макбета”», – писал Блок Эллису 5 марта 1907 г. – VIII, 182) в качестве

ключевого к циклу превращает «хоровод» из «Плясок осенних» в символ

137 Белый Андрей. Луг зеленый (1905) – В кн.: Луг зеленый. М., изд.

«Альциона», 1910, с. 11.

сомнительности, опасного и двусмысленного «марева», переходного состояния

душевной жизни, – этим окончательно подчеркивается то обстоятельство, что

конструктивные схемы для Блока уже невозможны. Так обстояло дело и в

переходные для самого Блока годы. Но логику эволюции Блока в эти годы

объективное противостояние «Осенней воли» и «Плясок осенних» раскрывает

очень отчетливо. Белый «воевал» с Блоком именно за то, чтобы Блок стал

окончательно поэтом «Плясок осенних» – у самого же Блока, в противовес

мистическим схемам, все определеннее и резче обобщающий образ России

становится всеохватывающим. Движение к такому положению вещей сложно и

противоречиво – как раз столкновение «Осенней воли» и «Плясок осенних»

говорит о подобной противоречивости; оно осуществляется по разным линиям

творчества Блока. Поскольку основной идейно-художественной нитью здесь

является тенденция к «веренице душ», к внутренне-самодеятельным

лирическим характерам-персонажам, то и образ России Блок пробует

осуществить как особый лирический персонаж. Именно в таком виде предстает

тема России в стихотворении «Русь» («Ты и во сне необычайна…», сентябрь

1906 г.). С эпиграфом из Тютчева это стихотворение появляется в разделе

«Подруга светлая» сборника «Земля в снегу»; а в 10-е годы, в намечающейся

уже для поэта общей перспективе творчества, оно переносится в сборник

«Нечаянная Радость», в одноименный, завершающий концепцию книги раздел,

и там оно идет вслед за «Осенней волей» и относительно слабым

стихотворением «Не мани меня ты, воля…» (июль 1905 г.), повторяющим тему

«Осенней воли». В окончательном же своде лирики Блока «Русь» предваряется

стихотворением кометной темы «Шлейф, забрызганный звездами…». Ясно, что

за этими передвижками стоит стремление Блока связать «Русь» с темами

«стихии» и «бродяжества», найти место стихотворения в общем процессе

становления нового качества.

В примечании ко второму изданию «Нечаянной Радости» Блок указывает на

то, что он использует «подлинные образы наших поверий, заговоров и

заклинаний» (II, 406), создавая обобщенный лирический персонаж «Руси». Из

фольклорного образного материала создается лирический «характер»

заколдованной стихийными силами красавицы, – образ этот, как и в «Осенней

воле», соотнесен с «бродягой», мужским персонажем, чья отчаявшаяся в

противоречиях душа находит духовный исход в любви к «стихиям»

национальной жизни:

Где все пути и все распутья

Живой клюкой измождены,

И вихрь, свистящий в голых прутьях,

Поет преданья старины…

Так – я узнал в моей дремоте

Страны родимой нищету,

И в лоскутах ее лохмотий

Души скрываю наготу.

Дальнейшее развитие темы России в поэзии Блока идет именно как разработка,

прояснение и углубление лирических персонажей: «ее», в чьем лице должны с

особой отчетливостью проступать черты самой страны, народа, и «его»,

воплощающего в своей личности современного человека, с «бременем

сомнений», внутренних противоречий, разрешающихся в отношениях с

народно-национальной «стихией». В конечном счете разные линии поисков

Блока-лирика (скажем, поиски единства лирического и социального,

лирического и «стихийного» начал) должны соотноситься с этим важнейшим

для поэта аспектом его деятельности – с темой России, содействовать

углублению и усложнению персонажей-характеров, непосредственно

воплощающих эту тему. В самом общем виде можно сказать, что так и

происходит – но с чрезвычайно характерными противоречиями. Так огромным

достижением творчества Блока в целом является создание лирического образа-

характера, представляющего социальные низы и одновременно воплощающего

наиболее поэтические, из возможных для Блока, жизненные начала (цикл

«Заклятие огнем и мраком»). Естественно, что подобный персонаж соотносится

с темой России и даже имеет тенденцию стать воплощением самой этой темы.

Однако тут же обнаруживается его «тяжелое, несовершенное и сомнительное»

обличье – аллегоричность художественной ткани, из которой соткан персонаж.

Так же, как в «Снежной маске» (которая тоже, естественно, осмысляется

Блоком в общих связях с проблемой национального характера и народных

судеб), реально обнаруживается, что разработка мужского характера-персонажа,

ведущего к теме России, оказывается художественно более определенной и

совершенной (цикл «Осенняя любовь», сентябрь – октябрь 1907). Характер

«бродяги» в его связях с «родным простором» трагедийно, углубляется

настолько, что возникает шедевр, едва ли не равнозначный «Осенней воле» и

оставляющий далеко позади персонаж «Заклятия огнем и мраком»:

Когда в листве сырой и ржавой

Рябины заалеет гроздь, —

Когда палач рукой костлявой

Вобьет в ладонь последний гвоздь, —

Когда над рябью рек свинцовой,

В сырой и серой высоте,

Пред ликом родины суровой

Я закачаюсь на кресте…

Сочетание обнаженного, эмоционально «прямого» лиризма в его трагических

отношениях с «общим» делает это начальное стихотворение трехчастного цикла

«Осенняя любовь» одним из наиболее высоких образцов поэзии Блока вообще.

И тут обнажается одна из самых существенных драматических коллизий

Блока 1907 – 1908 гг. Почему получается так, что женский лирический

персонаж-характер цикла «Заклятие огнем и мраком», как бы

концентрирующий в себе все важнейшие социальные и поэтические искания

Блока переломного периода, столь явно, недвусмысленно оказывается

художественно сомнительным рядом с персонажем, который далеко не столь

важен для Блока именно в эту пору его раздумий над проблемами социальной

действенности? Разгадка кроется как раз в отсутствии у Блока единого

положительного принципа, необходимого для обоснования действий героя.

Между тем «Осенняя любовь», по самой сути сюжетной ситуации и типу

личности, стоящей в центре цикла, не требует прямой действенности. Столь

волнующая Блока в эту пору социальная активность в «Осенней любви»

выражается в трезвом осознании отжитости и социальной несправедливости

старого общественного устройства и необходимости столь же решительного

подчинения своей жизни «общим началам». Герой «Осенней любви» – герой

многих предшествующих стихов Блока или даже Пьеро из «Балаганчика»,

только осознавший свое место в мире. Поэтому и изображение его трагической

любви в связях и соотношениях с «общим», с трагизмом общей ситуации —

или даже «мирового состояния», если пользоваться гегелевскими словами, – в

финальном стихотворении цикла («Под ветром холодные плечи…») тоже дает

один из величайших шедевров блоковской поэзии любви:

И мчимся в осенние дали,

И слушаем дальние трубы,

И мерим ночные дороги,

Холодные выси мои…

Часы торжества миновали —

Мои опьяненные губы

Целуют в предсмертной тревоге

Холодные губы твои.

«Мировое» пронизывает насквозь любовь двух блоковских «бродяг», и так

как действенность тут исключается по самой сути ситуации, изображается

любовь обреченных. В прямом виде здесь не может быть общей положительной

концепции современной жизни, присущей автору. Но она, эта концепция,

должна быть основой поведения героини «Заклятия огнем и мраком», где

прямая действенность героини диктуется самой логикой замысла. Этой героине,

представляющей социальные низы и одновременно – высшую поэзию жизни,

следует представлять вместе с тем и общую, достаточно гибкую, наделенную

органическими внутренними переходами, целостную положительную

концепцию автора. Героиня оказывается ответственной за автора – она, меняя

«маски», открывает читателю, что у автора такой общей концепции

современной жизни нет.

В письме к В. Я. Брюсову от 24 марта 1907 г. в связи с его рецензией на

сборник «Нечаянная Радость», благодаря старшего поэта за его отзыв и, в

сущности, целиком принимая брюсовский разбор основных особенностей своей

поэзии, Блок вместе с тем трезво видит, что главное в этом отзыве —

«пожелания» Брюсова, в действительном Движении поэта только намеченные,

но до конца еще не реализовавшиеся. Чрезвычайно примечателен здесь ход

мысли Блока, то, что им выделяется в отзыве Брюсова и как истолковывается.

Говоря о «веренице душ» и «песнях с чужого голоса» как о главном в поэзии

Блока, Брюсов уловил особенный характер лирического «я» поэзии Блока,

превращение этого «я» в отдельный от лирического целого стиха и чаще всего

театрализованный персонаж. На этом основании Брюсов утверждает, что Блок

«скорее эпик, чем лирик», и что полнее всего он выражает себя «в драме и в

песне»138. В этой связи Блок пишет: «Особенно ценно для меня лично Ваше

отношение к моей драме, и то, что Вы говорите о ней, я принимаю как

желанное для меня, то, чего я хочу достигнуть. Понемногу учась драматической

форме и еще очень плохо научившись прозаическому языку, я стараюсь все

больше отдавать в стихи то, что им преимущественно свойственно, – песню и

лирику, и выражать в драме и прозе то, что прежде поневоле выражалось только

в стихах. Однако “Нечаянная Радость” еще далеко не целиком проводит этот

принцип равномерного распределения матерьяла…» (VIII, 183 – 184).

Желанный для Блока «принцип равномерного распределения матерьяла» —

глубоко содержательный принцип. Блок хотел бы, чтобы каждый из видов его

разнообразной деятельности воплощал разные стороны его духовных исканий,

имел бы свое, специфическое для этого вида и только в этом виде

осуществимое содержание. Это значит, что лирика не должна вторгаться в

драму, а драма – в прозу не потому, что таковы формальные законы того или

иного литературного жанра, которые, не дай бог, будут при этом нарушены, но

потому, что особое содержание каждый раз требует и особых художественных

форм, а несвойственная для него форма означает фактически ущербность,

неясность или неверное, неорганическое выражение самого этого содержания.

Толкуемый таким образом «принцип равномерного распределения

матерьяла» был в творчестве Блока переходного периода неосуществим, и он не

осуществлялся не только в «Нечаянной Радости», но и в «Земле в снегу». И там,

и тут обнажались внутренние противоречия, носившие содержательный

характер. Именно это обусловливало неорганическое вторжение одного жанра в

другой: «театр» должен был подпирать «лирику», а «лирика» – «театр». В

переходный период Блок много работает как прозаик, и проза также включается

в эти скрещения жанров. Когда в конечном счете внутренние противоречия

обнаруживают свой глухой, неразрешимый характер, свою «дурную

бесконечность» – это тоже оказывается недостатками развивающегося

содержания. Усложнившаяся проблематика современной русской жизни требует

новых общих идейных оснований для творчества; необходимость

«равномерного распределения матерьяла» (в смысле содержания) внутри самих

отдельных жанров обнаруживает потребность новой общей концепции жизни.

В прозе Блока, в его художественной публицистике театр толковался как

наиболее отвечающий требованиям современной жизни вид искусства.

Естественно, что в работе над драмой опять, как и в предыдущий период,

138 Брюсов В. Я. Блок. Нечаянная Радость. – В кн.: Далекие и близкие,

с. 161.

концентрируются все узлы духовных исканий Блока. Но, как и раньше, в драму

вторгаются лирические характеры-персонажи, разрабатывавшиеся в поэзии. И

наконец, поскольку эти отдельно разрабатывавшиеся характеры обнаружили

свою неполноценность в области лирики и эта их недостаточность яснее всего

открывалась в общей связывающей их концепции – в драму вторгается и проза

Блока. Работа над драмой «Песня Судьбы» должна обобщить многосторонние

искания Блока, и именно в ней должно выработаться глубокое содержательное

единство творческого подхода к разным сторонам жизни. Только на основе

подобного идейного единства возможна органическая раздельность, творческое

размежевание видов искусства, соответствующее внутренним потребностям

специфического содержания, заключенного в каждом из них. Тут, как и прежде,

важно иметь в виду, что Блок ищет не «глухих синтезов», смазывающих,

тушащих реальные противоречия в мистическом единстве, но, напротив,

выявления жизненной противоречивости во всей ее остроте.

Именно это стремление обнаружить, довести до конца, до предела

внутреннюю противоречивость и людей, и объективных ситуаций, найти для

этой противоречивости не иллюзорные, но художественно и граждански

достойные решения делает особо ответственной для Блока его работу над

характерами и конфликтом драмы «Песня Судьбы». Самому Блоку его драма

представляется «любимым детищем»: «Это – первая моя вещь, в которой я

нащупываю не шаткую и не только лирическую почву. Так я определяю для

себя значение “Песни Судьбы” и потому люблю ее больше всего, что написал»

(письмо к матери от 3 мая 1908 г., VIII, 240). Согласно Блоку, «лирика» в ее

специфически негативном смысле – порождение современных противоречий;

преодоление ее в таком качестве означает выход к объективным общественным

истолкованиям самих этих противоречий. «Песня Судьбы», следовательно, как

«первая вещь», где находятся объективные объяснения внутренних драм

современного человека, представляется самому автору вершинным

произведением, тем фокусом, где собираются воедино все его предшествующие

искания. Но в таком случае в совершенно ином свете предстает и

«театральность» облика его лирических персонажей в стихах. Героиня

«Заклятия огнем и мраком», меняющая «маски», оказывается не «лирикой», но

тоже поиском «не шаткой» почвы для поэтического образа. Получается так, что

жанровая «раздельность», которой искал Блок, по логике вещей оказывается на

данном этапе невозможной. «Лирика» вторгается в «театр», и лирический

персонаж стихов оказывается главным действующим лицом драмы. В данном

случае именно такой ход наиболее соответствует стремлению довести до конца

идейные искания, и Блок идет на это, нисколько не считаясь с тем, что другая,

более далекая и более широкая его общая задача при этом как бы в корне

подсекается. Парадоксальность ситуации тут еще и в том, что «лирика» вносит

в данном случае в вещь, задуманную как собирательный пункт всех позитивных

устремлений автора, разработанные в ней «не шаткие», но объективные

возможности развертывания образа-характера; с другой стороны, в самой

«лирике» ее «театральность» оказывается порукой ее объективности.

Фактически автор неправ, объявляя узловое произведение «первой вещью»,

выходящей за грани «лирики».

Столь же парадоксальные черты обнаруживаются и в образе основного

драматического героя, в его лирических истоках и соответствиях с поэзией. В

драме Фаина находится в сложных драматических отношениях с Германом, и

именно в отношениях с ним, в коллизиях с ним и в его восприятии она больше

всего обнаруживает свою аллегорическую сущность: в представлении Германа

и шире – в самой его жизни, ломающейся при встрече с ней, Фаина становится

представительницей социальных низов старой России, носительницей

народной «стихии» и в конечном счете – воплощением самой России и ее

судьбы. Но в таком случае влюбленность в нее Германа, его страдания и ломка

его судьбы в отношениях с Фаиной тем более обнаруживают его «лирическое»

происхождение и его «лирическую» природу: генетическая перспектива от

Германа тянется в глубь всей лирики Блока с момента перелома в ней в ходе

событий первой русской революции. Более же всего Герман связан с той линией

лирики Блока, которая начата «Осенней волей», шире – Блок пытается здесь

по-новому решить и вместе с тем драматургически развернуть и обосновать

тему «бродяжества». Основные антагонисты драмы – лирического

происхождения. Каковы бы ни были достоинства и просчеты лирического

раскрытия их характеров, – все, что происходит с ними в стихах, находит себе

достаточные обоснования в лирических сюжетах. В драме эти герои, по

содержательной природе самого жанра и, естественно, по складывавшемуся

уже в лирике глубокому основному замыслу – привести современного

человека в прямые соотношения с самой национальной «стихией», с самыми

основами народной жизни, – должны быть развернуты иначе: определеннее,

шире, с более ясным захватом социальных закономерностей, стоящих за

действиями героев.

Уже лирика Блока на протяжении всего перелома добивалась социальных

обоснований и раскрытия разных героев-персонажей. Сейчас эти персонажи

приведены в прямые драматические взаимоотношения. Следовательно, более

открыто, в более прямом и развернутом виде должна предстать общественная

коллизия, в подтексте существовавшая уже в лирике, – она и должна

определять соотношение характеров. Говоря иначе, в конфликт драмы должна

быть втянута проблематика прозы Блока.

На протяжении переломных лет творчество Блока разделялось на два

потока: в лирике (и прямо с ней связанной лирической драматургии)

разрабатывались проблемы современной личности, ее внутренних

драматических противоречий. Начиная с «Безвременья», в прозе

раскрывались – через проблемы культуры и духовного самоопределения

современной личности – наболевшие вопросы современной общественной

жизни в более широком плане, как их представлял себе Блок. По внутренней

идейной природе конфликта и характеров «Песни Судьбы», по замыслу

обобщающего произведения, подводящего итоги целому отрезку блоковской

эволюции, – эти две линии творчества вынуждены скреститься, сплавиться в

новой драме. Как бы само собой, по логике вещей выходит так, что вместо

искомой четкой содержательной расчлененности разных сторон творческой

деятельности неизбежно получалось, напротив, скрещение, сплетение их в

одном узле. Лирика, театр и проза подпирают друг друга, нуждаются друг в

друге. Содержательная расчлененность жанров – дело будущего в эволюции

Блока; сейчас суть именно в том, чтобы найти основы для такой

расчлененности, и выход тут только один – в скрещении разных жанров и