Текст книги "А. Блок. Его предшественники и современники"

Автор книги: П. Громов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 44 страниц)

нахождении общего источника творческих противоречий.

Вопреки уже осознанной необходимости раздельных жанров главную роль

в конфликте произведения приобретает то, что найдено и что еще ищется в

прозе Блока. Основное сцепление героев в конфликте должно драматически

обнаружить не случайный, но строго закономерный, социально определенный

тип их поведения; сам же конфликт, т. е. соотношение характеров, должен

раскрыть тему России в противоборстве важнейших драматических тенденций

ее развития. Взаимоотношения «интеллигента» Германа и представляющей

«народ» Фаины и должны дать в основной конфликтной теме вместе с тем тему

России, как ее представляет себе Блок. Но проблемы «интеллигенции» и

«народа», «культуры» и «стихии» – основные проблемы прозы Блока; так

получается, что главная конфликтная ситуация драмы «Песня Судьбы»

отражает развитие тем «народа» и «интеллигенции» в прозе Блока и становится

определенным этапом в движении этой идейно-духовной (и общественной – в

понимании поэта) коллизии в творческом сознании Блока в целом.

Проблема «народа» и «интеллигенции» в идейно-художественных

воззрениях Блока, несмотря на ее необычайно важное значение для блоковской

эволюции, не стала до сих пор предметом специальных исследований; в

существующей литературе она затрагивалась чаще всего как частная тема,

походя. Поэтому и освещение ее иногда становится описательным, лишенным

исторического подхода к эволюции Блока, а потому и лишенным своей

собственной внутренней динамики. Констатируется во взглядах Блока на эту

проблему факт «разрыва» между «интеллигенцией» и «народом» – у самого же

Блока суть проблемы как раз в том, чтобы постигнуть внутреннее общественное

единство противоречия и найти из него выход. «Главная мысль блоковских

статей этого цикла заключалась в признании трагического разрыва между

народом и интеллигенцией, их острого и рокового для интеллигенции

антагонизма»139. Но ведь Блок именно хотел понять причины разрыва и

возможность не антагонистического,

но общественно-продуктивного

преодоления его. Описательный, констатирующий факты, но не выходящий за

их узкие рамки подход к проблеме, к общим закономерностям эволюции

Блока – может привести к односторонним выводам. Наиболее наглядная форма

подобной односторонности заключается в том, чтобы усматривать

существеннейшее значение цикла докладов и статей Блока на эти темы в

проникающем их бесспорно остром и своеобразном критическом пафосе. Блок

резко отрицательно освещает не только целый ряд явлений, характерных для

обихода и поведения буржуазной интеллигенции в эпоху реакции

(«“Религиозные искания” и народ»), но и целые пласты духовной жизни и

139 Максимов Д. О прозе Александра Блока (V, 703).

духовного облика «культурной» буржуазной личности («Ирония»). Однако

ограничиваться только этим было бы явно недостаточно. Как подчеркивал

В. И. Ленин, критиковать интеллигенцию можно и справа: «В русской

интеллигенции “Вехи” бранят именно то, что является необходимым спутником

и выражением всякого демократического движения»140.

Существо вопроса заключается не в одностороннем выпячивании у Блока

элементов критики по отношению к буржуазной интеллигенции и буржуазной

культуре или даже шире – к буржуазному строю в целом, но в понимании того,

в каком мировоззренческом контексте, в каком социальном направлении и с

какой общественной целью ведется эта критика, каков творческий смысл

связанной с ней идеи «разрыва» между «интеллигенцией» и «народом». В

едином образном ряду у Блока появляются «образованные и обозленные

интеллигенты, поседевшие в спорах о Христе, их супруги и свояченицы в

приличных кофточках» и «ветер, проститутки мерзнут, люди голодают, их

вешают» («“Религиозные искания” и народ», 1907)141. Но вот именно это

единство образного ряда наиболее существенно для Блока. Дело не в том, что

Блок подчеркивает «недоступную черту», отделяющую «народ» от

«интеллигенции», и уже совсем не в том, что он «восхваляет» народ и

«критикует» интеллигенцию (в этой связи Блок замечал: «… я сам

интеллигент» – «Народ и интеллигенция», 1908, V, 327, «… но и я

интеллигент…» – Записные книжки, 1908, IX, 118). Важнее всего то, что для

Блока сама коллизия «народа» и «интеллигенции», культурной высоты или даже

изощренности интеллигентов, связанных с правящими классами старого

общества, и духовной обездоленности людей, принадлежащих к трудовым

слоям народа, является объективным итогом общественного развития. К

подобному выводу приводит все творчество Блока революционных лет, его

поэзия в особенности; и как раз в таком смысле, в таком разрезе проблема

«народа» и «интеллигенции» ставится Блоком не только в статьях и докладах,

специально посвященных этой теме, но и во всей «большой» прозе Блока этих

же лет. Общий социальный вывод подобного рода, по Блоку, неизбежен, если

честно относиться к фактам общественной жизни. Именно таковы сами факты,

они и ведут к идее «разрыва», настаивает Блок, – можно к ним по-разному

относиться, но нельзя делать вид, что их не существует. Вывод или

«подтекстовая» предпосылка такого рода носит общий мировоззренческий

характер. Здесь неуместно и невозможно, ввиду неисследованности проблемы,

говорить о ней сколько-нибудь развернуто в связи со всей эволюцией поэта, но

для того, чтобы хоть сколько-нибудь конкретизировать ее в связи с творческим

кризисом 1908 г., необходимо прежде всего понять, каков ее смысл в плане

общего мировоззрения Блока. Яснее всего он выступит, если обратиться

сначала к итоговым постановкам проблемы в конце жизни Блока.

В предисловии к сборнику статей «Россия и интеллигенция» (1918) Блок

подчеркивал то обстоятельство, что у него «… слово “интеллигенция” берется

140 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 19, с. 171.

141 Блок А. Собр. соч. в 12-ти т. Л., 1936, т. 8, с. 6 – 7.

не в социологическом его значении; это – не класс, не политическая сила, не

“внесословная группа”, а опять-таки особого рода соединение, которое, однако,

существует в действительности и, волею истории, вступило в весьма

знаменательные отношения с “народом”, со “стихией”, а именно – в

отношения борьбы» (VI, 453). Точно так же обобщенно толкуется им и слово

«Россия»; Блок применяет здесь слова «народ», «народная душа», «стихия»,

полные, по его мысли, «музыкального смысла», противопоставляемого им

раздельным и сужающим, уточняющим определениям. Очевидным образом,

под «социологическими значениями» понимаются именно подобные

упрощающие и более узкие, по Блоку, термины. Особенно существенны слова

об «отношениях борьбы» – Блок явно стремится к определениям, наиболее

широко и во внутреннем драматическом единстве охватывающим «волю

истории», ее внутреннюю тенденцию. «Музыкальный смысл» и состоит в такой

всеохватывающей трагедийной широте трактовки противоречий, той «борьбы»,

которая «существует в действительности». Речь идет здесь о самых общих

основах мировоззрения Блока и его подхода к действительности и человеку;

важно понять, что проблема интеллигенции и народа в том или ином виде

всегда присутствует в зрелых раздумьях Блока о мире и людях, и дело именно в

том, чтобы найти ее наиболее общие основы. Эти общие основы относительно

труднее постигнуть там, где особо остро выделяется тот или иной

специфический аспект, – скажем, в статье «Интеллигенция и революция»

(1918) настолько важны социально-политические мотивы оправдания

революции, что буквально неотделима, не видна порознь в них наиболее

обобщающая грань темы; в «Крушении гуманизма» (1919) такой

специфической темой является философия культуры, в предисловии к поэме

«Возмездие» (1919) – философия истории. В полной мере понять смысл

проблемы интеллигенции и народа у Блока, разумеется, можно было бы только

через детальный, кропотливый анализ названных итоговых обобщающих

произведений, – здесь же пока необходимо подчеркнуть, что, несмотря на

видимый отказ от «социологии» в предисловии к сборнику «Россия и

интеллигенция», в самой теме народа и интеллигенции не только присутствует

социально-общественное начало, но оно, вероятно, представляет собой даже

самую суть этой проблемы.

Быть может, с наибольшей отчетливостью это видно в том повороте,

который Блок придает проблеме интеллигенции и народа в статье-заметке,

созданной в связи с работой в горьковском издательском мероприятии по

«инсценировкам истории культуры» (1919). Вся проблема связывается здесь с

радикальным «переворотом» в общественных отношениях, с той новой

социальной ответственностью, которую, по мысли Блока, накладывает на

каждого человека старого мира социалистическая революция. Именно в этом

контексте с наибольшей прозрачностью выступает самый обобщенный смысл

блоковской темы народа и интеллигенции, культуры и стихии: «… всякий

переворот все с большим трагизмом открывает пропасть, которая отделяет

образованного от необразованного, которая подчеркивает трагическое

преимущество просвещения перед темнотой» (VI, 422). Проблемы культуры и

стихии рассматриваются здесь в том трагедийном единстве общего подхода,

которого всегда добивался Блок; наименее мистифицированным предстает и тот

«музыкальный напор», или «музыкальный ритм», который, по Блоку,

составляет почву единства, где неизбежно сходятся «стихия» и «культура»: «Не

обладая известной долей общего развития, невозможно не только управиться с

машиной, но правильно спилить дерево, ровно скосить траву, вырыть яму

надлежащей глубины и т. д. Только общее развитие дает человеческому духу тот

ритм, который сообщает верность его руке» (там же) Музыкальный ритм,

являющийся, по Блоку, самой общей закономерностью человеческого

существования, – категория духовного порядка; наиболее общей основой

жизни оказывается духовное начало, и вся концепция в целом носит,

безусловно, идеалистический характер, – в этом смысле не следует ничего ни

упрощать, ни фальсифицировать в мировоззрении Блока, в его общем подходе к

жизни. Вместе с тем было бы нелепостью ограничиваться констатацией факта

наличия идеализма в самых основах мировоззрения Блока (как это делали,

скажем, вульгарные социологи, обессмысливая всю работу гениального

художника выискиванием идеализма и мистики решительно во всех

проявлениях деятельности Блока). Важно еще понять, в каком направлении, в

каком освещении и какие именно реальности жизни пытается уяснить себе при

помощи подобных идеалистических обобщений большой поэт. «Стихия» и

«культура» рассматриваются здесь в таких жизненно-простых проявлениях и

определениях, что чрезвычайно отчетливо видна общая основа блоковского

подхода. «Народ» тут – социальные низы старого общества; «интеллигенция»,

носительница «культуры», в свою очередь, представляет те относительно

широкие круги общества, которые имели возможность овладеть знаниями, как

правило, в силу своих социальных преимуществ. Соотношение, взаимосвязь

этих простейших фактов и составляет основу блоковского подхода к проблеме

народа и интеллигенции всегда, на всех этапах его развития. Вместе с тем этот

взгляд представляется решающим, главным мерилом, с которым Блок подходит

ко всем явлениям общественной жизни.

Примечательно в статье об «Исторических картинах» еще и то, что

подобный взгляд распространяется и за границы русской жизни: здесь

говорится о «стихийной природе человека», склонной отвергать знание и

потому порождающей «дикаря», в том числе и «дикаря цивилизованного»,

далее же говорится, что «в этой стадии развития находится огромная часть

населения не только России, но и Европы» (VI, 423) – следовательно, тут

выступает общий взгляд Блока на закономерности общественной жизни в самом

широком смысле слова. Важно, что при подобном обнажении самых общих

основ социального мировоззрения Блока становятся ясными причины

внимания, которое поэт уделяет «стихийному» началу вообще. Блока всегда

обвиняли, с самых разных сторон, в поэтизации «стихийности». Едва ли в слове

«дикарь» есть элемент идеализации. Но во всем круге этих построений нет

вместе с тем и тени пренебрежения к социальным низам – идеи типа «великого

хама» у Д. Мережковского Блок всегда презрительно отвергал. С точки зрения

Блока, «движение масс» стало новым фактором «истории нового времени»,

далее же Блок считает, что «движение масс есть движение стихийное» (из

материалов к «Крушению гуманизма», VI, 460). В человеке массы, социальных

низов зрелый Блок видит основу новой истории, в нем же он находит и

наибольшую полноту жизни и вместе с тем – поэзии. Все эти позднейшие

высказывания Блока, связанные с проблемой «народа» и «интеллигенции»,

необходимо помнить, говоря о более ранних периодах развития поэта.

Разумеется, в таком именно виде их еще нет у Блока в годы, непосредственно

следующие за первой русской революцией, – но именно в эти годы

зарождается весь этот цикл блоковских размышлений о «стихии» и «культуре»,

«народе» и «интеллигенции». Ведущей нитью, основой основ тут, как

показывает соотношение стихов и прозы, является представление об

объективно социальной основе коллизии народа и интеллигенции. Это тот

разрез современной национальной жизни России, который Блок видит прежде

всего: общественное неравенство людей в смысле овладения культурой или

обделения ею.

Сквозь итоговые обобщения блоковских размышлений о социальных

коллизиях старой России отчетливее видны внутренние закономерности

движения этих же тем в предшествующем развитии Блока. К острому

творческому кризису, обнаруживающемуся в «Песне Судьбы», подводит как

лирика Блока, так и его проза, и сам этот кризис представляет собой во многом

особый этап в развитии темы народа и интеллигенции. Уже в первых крупных

прозаических произведениях Блока (они относятся к 1906 г.) в том или ином

виде присутствует тема народа и интеллигенции. В статье «Безвременье»,

наиболее важной для начального этапа в деятельности Блока-прозаика, ввиду

сосредоточения главного внимания на внутренней, духовной стороне

анализируемых явлении, в прямом виде эта тема проступает относительно не

особенно сильно, однако связь «Безвременья» с такими стихотворениями, как

«Осенняя воля», или трилогией лирических драм говорит о том, что проблемы

«народа» и «интеллигенции» присутствуют и здесь. Более непосредственно,

явно обнаруживается эта тема в других крупных прозаических работах

1906 г. – «Поэзия заговоров и заклинаний» и «Девушка розовой калитки и

муравьиный царь». В статье «Поэзия заговоров и заклинаний», писавшейся для

издания научного литературоведческого типа, исследование своеобразных

жанров бытового народного искусства заговоров и заклинаний, при всей

серьезной филологической выучке Блока, достаточно далеко от

узко-«фольклористических» задач и подчиняется художественным поискам

современного писателя. Через всю статью проходят два местоимения: «мы» и

«они», это членение таит за собой мысль о социальном разделении

современной России на низы, «народ», и культурные верхи,

«интеллигенцию», – на тех, для кого и сегодня заговоры и заклинания

представляют собой духовно-жизненную реальность, и на тех, у кого совсем

иное мировоззрение. Сами эти слова – «народ» и «интеллигенция» – не

употребляются, но вне их подтекстового существования произведения как

художественного целого просто не было бы: это основа основ в сложном

образном движении статьи. «Магическое» мировоззрение народа толкуется как

причастное «стихиям» и потому – высокой поэзии: «Чем ближе становится

человек к стихиям, тем зычнее его голос, тем ритмичнее – слова». Эти же

слова, составляющие суть жизни и искусства, «… мы находим теперь

обессиленными и выцветшими на бледных страницах книг» (V, 52). «Мы» —

это «культурные» социальные верхи, «интеллигенция»; «музыка», «ритм»,

«творческие слова» – с «народом» и в нем. Вместе с тем для Блока важнее

всего вовсе не посрамление одной из сторон коллизии и восхваление другой, но

сам драматизм их раздельного существования, – речь идет о подлинном и

ложном и там, и тут. И «мы», и «они» вступили в ложный круг отношений

тогда, когда разлучились со «стихией»; творческая, внутренне полноценная

жизнь бывает тогда, когда «… человек – сам-друг с природой», – «а там, где

поселяется привычка, блеск поэзии затуманивается, притупляется ее острие»

(V, 59). Мещански ограниченная жизнь современности в разных формах, но

одинаково опустошающе овладевает и социальными низами, и социальными

верхами, и «тот странный народ, который забыт нами, но окружает нас кольцом

неразрывным и требует от нас памяти о себе и дел для себя», тоже находится

под властью «колеи домашней жизни, буржуазных забот, бабьих причитаний»

(V, 59). Главное в современной жизни – разорванность, расщепленность,

противоречивость. «Мы» и «они», народ и интеллигенция, их раздельное

существование – одна из форм этой никем не выдуманной, но объективно,

ходом вещей, получившейся противоречивости.

Иная сторона этой же современной жизненной коллизии рисуется в статье,

или, вернее, в лирическом очерке «Девушка розовой калитки и муравьиный

царь». Здесь противостоят друг другу Россия и Запад. Может показаться на

первый взгляд, что это – старое славянофильское противопоставление, но так

представится только в том случае, если брать отдельные вещи в отрыве от всего

блоковского творчества, от общего контекста стихов, драм и прозы Блока в

целом. Если же пытаться понять содержание очерка в целостности блоковского

творчества, то придется расшифровывать, логически пересказывать

ассоциативно-образные соотношения, что всегда может выглядеть как

произвольное толкование комментатора. К сожалению, иной путь здесь

исключен. Запад в очерке рисуется застывшим, замкнувшимся, завершившим

свою историю. «Неподвижный рыцарь – Запад – все забыл, заглядевшись из-

под забрала на небесные розы. Лицо его окаменело, он стал изваянием и

вступил уже в ту цельную гармонию окружающего, которая так совершенна. Он

ищет мертвым взором на многообразной равнине то, чего нет на ней и не будет»

(V, 89). Та «цельная гармония окружающего», которую Блок изображает как

законченное воплощение германской культуры, вместе с тем ассоциируется в

его восприятии с условным образом средневековья из «Стихов о Прекрасной

Даме». В дальнейшем ходе ассоциаций важен образ отъединенности,

замкнутости, оцепенелой гармонии, создаваемой вокруг Германа в первых

сценах «Песни Судьбы». А Герман, в свою очередь, толкуется Блоком как образ

интеллигента; оцепенелость, уединенность, гармония мечтательности

связываются в восприятии Блока далее с образом индивидуалиста-«западника»

Германна из «Пиковой дамы» Пушкина. В соотношениях ассоциаций

получается так, что образный круг средневековой «германской гармонии»

истолковывается как «западническое наследие» русской интеллигенции.

«Совершенство», «гармония», «синтез» в очерке Блока, если оставаться в кругу

этих ассоциаций (а без них «Девушка розовой калитки и муравьиный царь»

просто непонятна как целое), – признаки завершившейся, закончившейся, до

конца омертвившейся индивидуалистической культуры. А духовное

существование народа, по Блоку, полностью чуждо этим явлениям; оно тоже

замкнуто в себе, но там есть жизнь, непонятная, дикая и даже жутковатая для

интеллигентов («муравьиный царь») – в ней совершенно отсутствует именно

«гармония», завершенность, цельность.

Конечно, Блок обобщает все это в категориях только лишь духовной жизни,

культуры, и даже в этих границах ему присуща крайняя односторонность.

Важно, однако, понимать, чем это вызвано. Здесь присутствует нечто, не только

не совпадающее со славянофильством, но и прямо ему противоположное.

Окаменевшая, мертвая гармония – это мировоззрение «интеллигенции», той ее

части, которая цепко держится за навыки «западнического», «германского»

мышления. Сама славянофильская идея нерушимой, гармонической

религиозной общины толкуется тут как нечто «западнически-

индивидуалистическое» и потому – чуждое русской народной жизни. Не

случайно близкий к славянофильским идеям «гармонической религиозной

общины» Андрей Белый крайне неодобрительно оценил связывание Блоком

«омертвевшей» культуры Запада с индивидуалистической философией Канта142.

Для Блока же совершенно органично именно такое противопоставление

«индивидуализма» «интеллигенции» и творческой причастности «народа» к

жизни «стихии»: «Бедная русская легенда развивается непрестанно. Она

создает жизнь. Сердце простых русских людей – тоже легенда, оно само

творит жизнь» (V, 92). У Блока опять-таки наиболее существенно именно то,

что все в современной жизни раздельно, противоречиво, лишено гармонии,

синтеза. Порознь существуют социальные верхи и социальные низы, Запад и

Россия, «народ» и «интеллигенция». При этом, по Блоку, подобная раздельность

опустошительна для обеих противостоящих сторон.

С особенной остротой и достоинства, и недостатки блоковского подхода к

проблемам современной жизни России выступают в цикле статей на темы

культуры, печатавшихся в журнале «Золотое руно» в 1907 – 1908 гг. и ставших

поводом для наиболее ожесточенных полемик соловьевцев с Блоком. Этот цикл

статей («О реалистах», «О лирике», «О драме», «Литературные итоги 1907 г.»,

«О театре») настолько органически проникнут стремлением постичь

общественные истоки характерных для современной русской культуры

противоречий, что все это естественно перерастает и в постановку более общих

социальных и мировоззренческих вопросов. Проблема «народа» и

«интеллигенции», как наиболее общее социальное мерило в блоковском

142 Андрей Белый писал о «неосторожно задевшем покойного Канта» Блоке

Рецензия, где содержится подобная оценка, построена на неприятии всей

концепции очерка Блока (Весы, 1907, № 6, с. 68 – 69).

подходе к современной жизни, с особым драматизмом выступает именно здесь.

В статье «О реалистах» противоречие между «народом» и «интеллигенцией»,

как противоречие между социальными низами и социальными верхами,

применяется Блоком к современной литературе. Оказывается, по Блоку, что

внутри самой культуры также присутствует это наиболее общее разделение.

Такая раздельность «интеллигентского» и «народного» внутри культуры

сказывается хотя бы в том, что Мережковский «готов за последние годы свести

на хлестаковщину, “мещанство” и “великого хама” творчество Горького и

Чехова» – согласно Блоку, «негодованию в этом случае и не должно быть

пределов…» (V, 102). Дело, однако, не только в субъективных эмоциях, а еще и

в чем-то неизмеримо более важном. Говоря о Мережковском и Философове,

критиках Горького, Блок постоянно употребляет слово «культура», – в

обобщающем виде у него выходит так, что нападки на Горького происходят

«потому, что сама культура – великий и роковой сон» (V, 102). За понятием

«культуры» Мережковских и Философовых здесь стоит «интеллигенция» в

специфическом блоковском смысле этого слова – т. е. культурные социальные

верхи старого общества. У самого же Блока «горит душа» от подобного

обращения с Чеховым и Горьким потому, что «… если и есть реальное понятие

“Россия”, или, лучше, – Русь, – помимо территории, государственной власти,

государственной церкви, сословий и пр., то есть если есть это великое,

необозримое, просторное, тоскливое и обетованное, что мы привыкли

объединять под именем Руси, – то выразителем его приходится считать в

громадной степени – Горького» (V, 103). Соответственно всему построению

Блока, внутри самой культуры, таким образом, Горький выражает «народ», или

социальные низы старой России. Отсюда следует, что сама литературная

коллизия Горький – Мережковский таит под собой противоречие «народа» и

«интеллигенции».

В дальнейшем Блок расширяет и углубляет именно этот социальный,

общественный аспект в своем подходе к литературным проблемам. Не только

Горького, Чехова и Андреева он рассматривает как писателей, выражающих

своим творчеством интересы наиболее широких социальных кругов старой

России, – он и творчество писателей с относительно скромными масштабами

дарования, группирующихся вокруг Горького в издательстве «Знание»,

расценивает в свете этой основной, по его мнению, социальной коллизии.

Наконец, весь поток литературы реалистического направления связывается с

основной общественной закономерностью русской жизни той поры – с

революцией: «Это – “деловая” литература, в которой бунт революции иногда

совсем покрывает бунт души и голос толпы покрывает голос одного. Эта

литература нужна массам, но кое-что в ней необходимо и интеллигенции.

Полезно, когда ветер событий и мировая музыка заглушают музыку оторванных

душ и их сокровенные сквознячки» (V, 114). «Ветер событий» и «мировая

музыка» тут выражают «общую», сверхличную закономерность; естественно,

что они ближе всего к «толпе», к «массам», к социальным низам, к «народу».

Но здесь нет и отрицания «музыки оторванных душ» – главное у Блока в

констатации факта разрыва этих двух рядов и в связывании этого разрыва с

общими закономерностями эпохи. Подобное толкование современных событий,

современной жизни оказывается неприемлемым для символистских

литературных кругов. Андрей Белый пишет Блоку после появления в печати

статьи «О реалистах»: «Отношения наши обрываются навсегда… когда Ваше

“прошение”, pardon, статья о реалистах появилась в “Руне”, где Вы

беззастенчиво писали о том, чего не думали, мне все стало ясно. Объяснение с

Вами оказалось излишним»143. Белому кажется оскорбительной и унизительной

попытка Блока усмотреть в творчестве Горького и следующих за ним писателей

выражение существенных коллизий времени; позиция Белого состояла в том,

что надо создать «синтетическую» теорию символизма и эта теория сможет

вывести литератора из художественных тупиков, освободить русского человека

от одолевающих его противоречий жизни. О том, что спор идет не просто о

литературе, но и о вопросах жизни, ясно говорит полемика Д. Мережковского с

Блоком в статье «Асфодели и ромашка». Мережковский в этой статье ставит

себя в положение защитника Чехова от всей современной символистской

литературы. Согласно Мережковскому, «мистический анархизм… сделался, —

пусть только на миг, но все-таки нечего себя обманывать, сделался – душою

всей новейшей литературы». Под «мистическим анархизмом» здесь очевидным

образом понимается стремление увидеть в современной русской жизни

раскрытые годами революции социальные коллизии; Блока Мережковский

обвиняет в том, что он «… устремляется в “некультурную Русь”… к “исчадию

Волги”». Чехов, по мнению Мережковского, верит в Россию, «потому что

любит ее, верит в то, что будет, потому что любит то, что есть»144. Из всего

построения вытекает «синтетическая» концепция русской действительности,

согласно которой все «разрывы» и противоречия русской жизни

преодолеваются в «любви» или в «религии третьего Завета». В статье Блока

обнажается неустранимый никакими «синтетическими» средствами

объективный разрыв между «верхами» и «низами». Полемизируя с Блоком,

Мережковский, как и Белый, утверждает, что подобные «разрывы», если они и

есть, лечатся совсем не «анархистскими» (читай: революционными) способами

изменения русских общественных отношений, но «постепеновски», в духе

либерализма (как «постепеновец» принимается и обрабатывается здесь Чехов, в

целом чуждый Мережковскому). В исторической перспективе подобная

«синтетическая» концепция близка к славянофильству, органически входящему,

в качестве оттенка, в общую либеральную идеологию кадетского типа.

В этом контексте становятся понятными обвинения Блока в «анархизме» и

в «западничестве», исходящие со стороны представителей разных течений

символизма. В том же фельетоне Мережковского Блок изображается как

«рыцарь», «выскочивший прямо из готического окна с разноцветными

стеклами»145, – это вполне соответствует обвинениям в «субъективизме»,

143 Письмо к Блоку от 5 или 6 августа 1907 г. – Александр Блок и Андрей

Белый. Переписка. М., изд. Гос. лит. музея, 1940, с. 192.

144 Мережковский Д. Асфодели и ромашка. – Речь, 1908, 23 марта, с. 3.

145 Там же.

«индивидуализме» и «анархизме», предъявлявшимся Блоку С. М. Соловьевым и

Андреем Белым. По существу, здесь возникает серьезная общая проблема,

реально присутствующая в публицистической прозе Блока, – проблема, в

действительности имеющая, разумеется, совсем иной характер, чем в

изображении символистов. Не только Блок-поэт, но и Блок-прозаик ищет

социальной активности. Этот аспект блоковских исканий отражается как в

осмыслении проблемы «народа», так и проблемы «интеллигенции». Поскольку

все это преломляется чаще всего в материале культуры, в коллизиях искусства и

литературы, в большой блоковской прозе 1907 г. подобные поиски социальной

активности в связи с обобщенной категорией «интеллигенции» находят себе

выражение в усиленном выделении положительной роли той «лирики», о

сложном, двойном смысле которой шла речь выше. Со всей определенностью

такая положительная, социально активная функция «лирики» выделяется в

особенности в статьях «О лирике» (июнь – июль 1907 г.) и «О драме»

(август – сентябрь 1907 г.); большую роль подобным образом истолкованная

«лирика» играет также в статье «Литературные итоги 1907 года» (ноябрь —

декабрь 1907 г.), в целом, быть может, наиболее откровенно и резко

формулирующей проблему розни «народа» и «интеллигенции» во всей прозе

Блока до 1908 г. В положительной, социально активной своей функции

«лирика» связывается с наиболее общей, по Блоку, основой жизни: с

«музыкальным ритмом», определяющим закономерное движение мира: «И

бесстрашный и искушенный мыслитель, ученый, общественный деятель —

питается плодоносными токами лирической стихии – поэзии всех веков и

народов. И сладкий бич ритмов торопит всякий труд, и под звуки песен

колосятся нови» («О лирике», V, 132). «Лирика», плод деятельности

«интеллигенции», раскрывающая своими средствами общий «ритм»,

оказывается причастной к другим формам «интеллигентной» социальной

активности, а также и к социальной активности масс, «народа».

Понятно, что в этом контексте нет и не может быть никакого отрицания

«интеллигенции» в целом, нет и не может быть отрицания творческой

индивидуальности в любой форме общественной деятельности. Органично для

Блока и то, что именно в этой статье, наиболее резко ставящей вопрос о

положительном смысле «культуры», «интеллигенции», содержится вместе с тем

и наиболее резкая полемика с неославянофильскими идеями Андрея Белого,

уничтожающе резкая критика стихов Сергея Соловьева. Религиозно-

утопическая «общинность», синтетические схемы отрицаются Блоком с точки

зрения «творческой индивидуальности» (отчасти принимающей

индивидуалистическую или даже «анархистскую» форму, вследствие