Текст книги "А. Блок. Его предшественники и современники"

Автор книги: П. Громов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 44 страниц)

и там и тут действие замкнуто в своих собственных границах, в рамках каждой

из отдельных линий; нет общего, объединяющего мотива. Постепенно

намечающееся включение социального элемента – по разным линиям – и,

далее, художественная конкретизация всех ситуаций втягивают и гротесковую

линию лирики Блока в круг Перехода к новым общим истолкованиям;

стихотворение «Балаганчик», с этой точки зрения, чрезвычайно знаменательно.

Балаганное представление здесь воспринимается детьми – мальчиком и

девочкой. Один и тот же сюжет они видят по-разному: мальчику кажется, что

театральные нелады, ужасы решатся приближением «королевы», – мальчик

несколько подобен «Поэту» из одноименного стихотворения, надеющемуся и в

коллизиях революционной эпохи увидеть «мановение белой руки»,

всеспасающую руку Дамы. Девочка, напротив, уверена, что приближающееся

неведомое – «это – адская свита…». Два столь разных взгляда не могут

совпасть, настолько они разные, и эта разность восприятий уже ведет к общему

объективному смыслу ситуации, к тому, что гротесковость, двупланность

«театра» таит за собой реальный трагизм жизни, ее двойственность,

противоречивость Но вдруг оказывается, что вся ситуация – картонна: стекает

клюквенный сок вместо крови, рыцари вооружены деревянными мечами и

картонными шлемами. Это-то внезапное омертвение жизни, происходящее от

непримиримой крайности восприятия и поведения, от их несоединимой,

далекой от всяких «синтезов» противоречивости, и оказывается самым

трагическим:

Заплакали девочка и мальчик,

И закрылся веселый балаганчик

«Детскость», «простота» восприятия обнаруживает, по Блоку, непримиримые

реальные противоречия сознания, в «подтексте» которых должен обнаружиться

трагизм самой жизни.

И в стихотворении «Балаганчик», и в одноименной драме, вырастающей из

него и оказывающейся в итоге одним из драматических узлов, соединяющих и

по-своему далее разрешающих целый цикл разнообразных тенденций

блоковского развития, внутренние противоречия сознания, с одной стороны,

крайне обостряются, с другой стороны – абстрагируются, лишаются

конкретности, театрализуются. Прямых социальных истолкований здесь нет и

не может быть по самой художественной природе подобного воплощения

противоречий сознания, человеческой души, на деле занимающих тут Блока.

Однако потребность социальных истолкований вместе с тем возрастает при

таком обострении, жестоком обнажении противоречивости. Получается так, что

в других линиях лирики Блока, дополняющих эту абстрагирующую линию (в

целом же «Нечаянная Радость», по Блоку, говорит «о скорой встрече – лицом к

лицу» разных граней единой темы – II, 370), должно возрасти значение

социальной темы. Это значение усиливается в стихах о 1905 годе, отчасти в

стихах раздела «Перстень-страданье», где Блок пробует иногда самую тему

социальных противоречий делать источником внутреннего душевного

драматизма (см. хотя бы стихотворение «Перстень-страданье», 1905 г.). Может

быть, наиболее показательным для внутренней эволюции Блока оказывается

при этом стремление к социальному истолкованию интимно-лирических тем, в

особенности любовной темы. В самом общем виде можно сказать, что основной

для Блока раздел «Магическое» должен обнаруживать сплетение любовных тем

с темами городской стихии, – в конце концов, именно тут наиболее ясным

окажется стремление к социальному истолкованию интимно-лирических начал.

Так внутренняя логика развития любовной темы оказывается все большим и

большим обнажением социально-трагических «стихий» в самой страсти. Распад

социальных связей обнаруживает разложение традиционных интимных

отношений. Вначале это дается как в своем роде «вольность» характера,

возникающего на фоне современного города и подверженного воздействию

внутренних стихий, влекущих и к «вольности» в страсти:

Иду – и все мимолетно.

Вечереет – и газ зажгли.

Музыка ведет бесповоротно,

Куда глядят глаза мои.

(«Иду – и все мимолетно…», 1905, раздел «Магическое»)

На этом «бесповоротно» стихийном городском фоне появляется, подобно

«красному крику» в стихах иной темы, «вольный» женский образ:

Смотрю и смотрю внимательно.

Может быть, слишком упорно еще

И – внезапно – тенью гадательной —

Вольная дева в огненном плаще!

Дальнейшее развитие подобной интерпретации любовной темы приводит, как и

в стихах гротескового плана, к включению элементов социального трагизма —

противоречивости, выражающейся прежде всего в омертвении,

опустошенности, драматической жуткой «кукольности» страсти, казавшейся

огненно-вольной:

У женщин взор был тускл и туп,

И страшен был их взор:

Я знал, что судороги губ

Открыли их позор.

(«Лазурью бледной месяц плыл…», 1906, раздел

«Магическое»)

Блок стремится вклинить социальное и в бытовую конкретность описания

обстановки, – речь тут идет, очевидно, о продажной любви:

Меня сжимал, как змей, диван,

Пытливый гость – я знал,

Что комнат бархатный туман

Мне душу отравлял.

Взаимодействие обстановки и душевного мира людей оказывается вместе с тем

и взаимодействием социального и интимно-человеческого: опустошенность,

продажность, «измена» царят и там и тут. Обнаруживается взаимосвязанная

двойственность, противоречивость и того и другого; в финале объединяющим

мотивом становится «магическая» стихийность, где сплетаются природный

«хаос» с «хаосом» души:

Ты, безымянная! Волхва

Неведомая дочь!

Ты нашептала мне слова,

Свивающие ночь.

Тут находится одна из основных линий лирики Блока вообще – обаяние и

огромная сила подобных поэтических обобщений у зрелого Блока состоит как

раз в том, что трагические «стихии» души органически соотносятся с

судорожностью определенных общественных отношений; трагичны переходы

одного в другое, – далее, трагично само обобщение всего этого, универсальное

прочитывание всего сквозь природный «хаос», связывающее Блока с

некоторыми линиями русской классической лирики, в особенности с Тютчевым.

Важно понять, что подобная высокая зрелость трагической лирики Блока

рождается в органических соотношениях поэта с действительностью

революционной эпохи, с поисками социальных истолкований в границах

разных направлений творчества.

Только что цитировавшееся стихотворение относится к самому началу

1906 г., а уже к концу этого года – правда, отнюдь не в качестве

преобладающей и основной линии творчества – у Блока возможны такие

стихи:

Твоя гроза меня умчала

И опрокинула меня.

И надо мною тихо встала

Синь умирающего дня.

Метафорический образ грозы тут может и должен прочитываться не только как

проявление высокого, всеохватывающего индивидуального чувства; его

трагическая сила в том, что индивидуальное самозабвенное чувство должно

восприниматься и как одно из преломлений общего вихря, налетевшего на

жизнь. Хотя ничего об этом не сказано и не должно говориться – такова тут

художественная многогранность, емкость образа и его внутренняя слитность,

нерасторжимость, – гроза может и должна восприниматься как «гроза» в

общественных отношениях. Такой слитности разных и раздельных смыслов

достигал до Блока явно предшествующий ему в этом плане Тютчев.

Примечательно, что здесь есть и нечто новое, чисто блоковское: отчетливо

выделяющийся из общего сплава смыслов образ-характер – это далеко не

безразлично для совокупного содержания вещи. Гроза в стихотворении не

сминает, не раздавливает персонаж-характер, хотя она трагедийна до конца, но

дает ему «катарсис», высокий трагический поворот к новому этапу жизни:

Я на земле грозою смятый

И опрокинутый лежу

И слышу дальние раскаты,

И вижу радуги межу

В таком очистительном повороте личной жизни обнаруживается, опять-таки в

органическом трагедийном сплаве личного и общего, нахождение высокого

общего смысла по-новому настраивающегося существования, утверждение

жизни в финале:

Взойду по ней, по семицветной

И незапятнанной стезе —

С улыбкой тихой и приветной

Смотреть в глаза твоей грозе.

Это уже Блок – великий русский поэт, отдельными взрывами, вулканическими

островками прорывающийся сквозь общую «смутную» стилистику и во многом

запутанное содержание «Нечаянной Радости».

Но показательно, что ни в первое, ни во второе издание «Нечаянной

Радости» это гениальное стихотворение не умещается; только на фоне

последующих достижений поэта становится возможным помещение его во

втором томе, рядом со столь же значительной вещью – стихотворением

«Балаган», трагедийные строфы которого окончательно и объективно обобщают

тему арлекинады, тему «отчаянья и иронии». Все дело в том, что новый

высокий этап в творчестве Блока – результат разнородных исканий,

осуществляющихся по разным направлениям.

Скрещения таких разных линий блоковского творчества обнаруживаются

наиболее остро там, где выступают поиски героя, поиски лирического

характера, «персонажа» – «ее» и «его». При этом подобный персонаж

появляется заново – или по-новому освещается, переосмысляется

существовавший и ранее. Решительные изменения претерпевает, разумеется, и

«лирический поток», общая материя стихотворения, – ведь и сама по себе

такая «гроза», какую мы видели в только что приводившемся стихотворении,

так же мало возможна в раннем творчестве Блока, как и столь по-новому

соотносящийся с ней лирический персонаж. В частности, значение, скажем,

«болотной» линии, или по-новому решаемой городской тематики, состоит не

только в том, что здесь ищутся новые персонажи, но и в том, что по-новому

начинают звучать элементы, относящиеся к общим планам стиха, к его материи,

к его «лирическому потоку». Все это у Блока содержательно; дело не просто в

новой изобразительности, но в ином подходе к действительности,

преломляющемся и в персонаже, и в общих планах стиха, в его материи. Так,

скажем, нет никакой случайности в том, что знаменитая «Незнакомка» в первом

издании «Нечаянной Радости» появляется в разделе «Весеннее», т. е. среди

стихов «болотной темы», – и только во втором издании, т. е. уже в десятые

годы, она перебирается в раздел «Магическое», становясь там на несколько

новых основаниях и в ином, несколько переосмысляющем окружении центром

или одним из центров всего раздела. В этом есть своя внутренняя логика, в

которой сказываются закономерности творческой эволюции Блока, постепенно

осознаваемые и самим поэтом.

Основное и по праву прославленное стихотворение «Незнакомка» («По

вечерам над ресторанами…»), написанное в апреле 1906 г., действительно, по

закономерному ходу творческих исканий Блока, присутствует в разделе

«Весеннее», среди «болотных марев» этого временного циклического

образования или среди будущих «Пузырей земли» – позднейшей блоковской

циклизации стихов переходного периода: быть там этому стихотворению не

менее уместно, чем в «Магическом» или в разделе «Город» второго тома, куда

оно попало еще позднее. В жанровом отношении «Незнакомка» представляет

собой «рассказ в стихах»; из 13 строф в этом повествовательном произведении

целых 6 начальных строф рисуют «весенне-болотную» пригородную

обстановку, в которой происходит действие. При этом описание отнюдь не

является нейтрально-безразличным: сама «стихия болотного» здесь сливается с

социально характеризующими элементами, «весенний и тлетворный дух»

одинаково «тлетворен» и в природном, и в социальном смысле; общественная

характеристика изнутри крайне резка:

И каждый вечер, за шлагбаумами,

Заламывая котелки,

Среди канав гуляют с дамами

Испытанные остряки.

Над озером скрипят уключины,

И раздается женский визг,

А в небе, ко всему приученный,

Бессмысленно кривится диск.

Само природное становится «бессмысленным», уродливо искаженным от

вклинивания в него, от слияния с ним вполне отвратительных социальных

начал. Такое неожиданное резко социальное осмысление «болотной» темы

приближает весь этот пласт повествовательного произведения к своеобразной

сатире, хотя в целом стихотворения, от соседства со столь же вызывающе

резким лиризмом романтического пласта, должен возникать скорее гротеск.

Получается необыкновенно острое ощущение разлада, дисгармонии не только в

стилистическом, но и в идейно-философском плане, как результат намеренно

резкой, взвинченной контрастности77. «Чудо искусства» еще и в том, что

романтический, лирический план контрастен столь резко плану социально-

бытовому только изнутри, но не в смысле возможного правдоподобия: «упругие

шелка» «веют древними поверьями» – но в них нет ничего невероятного

именно в этой обстановке пригородного ресторана, и «очи синие, бездонные»,

которые «цветут на дальнем берегу», в то же время с необычайно острым

лиризмом «врезаются» именно в этот «тлетворный» пейзаж, где раздается

женский визг над озером и над тем же озером бессмысленно кривится луна. Все

в целом до конца «болотно» и в то же время предельно взвинченно романтично;

противопоставление этих двух граней резко и в то же время внутренне

органично.

Во втором издании «Нечаянной Радости» Блок не только переместил

«Незнакомку» в «Магическое», но и поместил вслед за ней следующие стихи:

1) второй вариант этого же стихотворения, датируемый 1906 – 1911 гг., 2) «Твое

лицо бледней, чем было…» (март 1906, т. е. незадолго до основного

стихотворения), 3) «Шлейф, забрызганный звездами…» (сентябрь 1906, т. е.

примерно через полгода после основного стихотворения), 4) «Там, в ночной

завывающей стуже…» (август 1905, т. е. более чем за полгода до

«Незнакомки»). Кроме того, Блок сопроводил стихотворение следующим

примечанием: «Развитие темы этого и смежных стихотворений – в лирической

драме того же имени» (II, 423). Таким образом, Блок несколько искусственным

образом создал цикл стихотворений и связал их с драмой «Незнакомка»; в

окончательном своде второго тома Блок снова рассыпал это образование,

предварив «Незнакомку» одним, прямо хронологически предшествующим

77 В статье В. Б. Шкловского «К теории комического» рассказывается об

автографе «Незнакомки», сохранявшемся у З. И. Гржебина, издававшего

юмористический журнал «Адская почта». Согласно рассказу, «Незнакомка»

должна была идти в этом юмористическом журнале (очевидно, именно как

произведение комического или сатирического плана): «На углу рукописи

пометка Г. Чулкова: “Набрать мелким шрифтом”» (Эпопея, 1922, № 3, с. 58).

Примечательно, что наша современница и младшая современница Блока,

трагическая актриса А. Г. Коонен, читает «Незнакомку» в чрезвычайно

обостренном сатирическом тоне.

стихотворением «Твое лицо бледней, чем было…» и сопроводив ее вариантом,

оконченным в 1911 г. Произошло это, по-видимому, потому, что сам поэт,

установив для себя внутреннюю связь определенных мотивов в своей

эволюции, отбросил внешнее указание на эту взаимосвязанность, поскольку

единство разрозненных начал, вообще-то говоря, стало творческой нормой его

поэзии зрелого периода и особо подчеркивать его при подведении

художественных итогов, в позднюю пору, уже оказалось ненужным.

Между тем сама эта группировка стихов вокруг основного стихотворения и

одноименной драмы представляет собой немалый интерес для понимания

эволюции Блока. Все дело в том, что именно единства разных мотивов во всех

этих стихах, взятых порознь, нет, – представление о единстве дает только

совокупность всех этих вещей, при этом и в совокупности их обнаруживается

складывающееся, искомое, но еще не обретенное единство. Предшествующие

«Незнакомке» стихотворения «Там, в ночной завывающей стуже…» и «Твое

лицо бледней, чем было…» – произведения «космической», «кометной» темы;

они явно связаны, с одной стороны, с попытками освоения «кометных»

художественных образов Ап. Григорьева в «Стихах о Прекрасной Даме» и, с

другой стороны, с самим Ап. Григорьевым. «Кометная» тема выглядит совсем

иначе, чем в первой книге Блока, и несколько иначе, чем у самого

Ап. Григорьева. Основным тут надо счесть стремление очеловечить,

персонифицировать «комету», трактовать ее как особую личность – при

сохранении всех ее «мировых» и «катастрофических» свойств. Должно

возникнуть живое, определенное человеческое лицо из «космической» вьюги,

из звездных катастроф:

Там, в ночной завывающей стуже,

В поле звезд отыскал я кольцо.

Вот лицо возникает из кружев.

Возникает из кружев лицо.

Так продолжается до конца четырехстрофного стихотворения – должны

органически спаиваться, сочетаться «кружева» и «мироздание», «вьюга»

должна восприниматься как стихийная человеческая страсть и одновременно

как космический хаос. Безусловно, это в большой степени удается Блоку, —

стихотворение принадлежит к числу сильных программных вещей Блока; о том,

насколько оно было принципиальным и характерно выражающим поэта,

говорит хотя бы тот факт, что оно цитируется в двух важнейших его

теоретических выступлениях, отмечающих мировоззренческие переломы, а

именно – в статье «Безвременье» (1906) и докладе «О современном состоянии

русского символизма» (1910). Ап. Григорьев, которого совсем по-новому

начинает творчески осмыслять Блок в этот период, никогда не рискнул бы

поэтически на такие прямые, непосредственные переходы между философски-

обобщающей темой «кометности» и человечески-эмпирическим планом:

прямые переходы от «хаоса» к «кружевам» были бы для него бенедиктовщиной.

Блоку такой переход удается, и вопрос состоит именно в том, почему и как ему

это удается.

Прежде всего, важен тут подтекст «публицистики», от которой

открещивался молодой Блок, т. е. искания социального истолкования личных

тем, связанные со стихами о 1905 годе и вообще с переживаниями первой

русской революции. Это – основа. Однако прямой социальной темы в

стихотворении нет. Едва ли она вообще здесь возможна в прямом виде. Поэтому

в стихотворении есть вызывающая резкость в скрещении двух планов, чего нет,

скажем, в стихотворении «Твоя гроза меня умчала…». Однако в каждом из этих

двух случаев по разным причинам прямо не присутствующая социальность

ассоциативно подсказывается общим потоком стихов этой поры. Для

стихотворения «Там, в ночной завывающей стуже…» особенно важно то, что

космической «стуже» отчасти противостоит, отчасти же сливается с ней образ

женщины «южных», «диких» страстей – цыганки или испанки, вырастающий

из метели и с ней же противоборствующий:

Вот плывут ее вьюжные трели,

Звезды светлые шлейфом влача,

И взлетающий бубен метели,

Бубенцами призывно бренча.

Третья строфа начинается строкой: «С легким треском рассыпался веер» – в

итоге «кружева», «бубен», «веер», сливаясь с метелью, метафорой стихии,

хаоса, создают внутренне противоречивый образ страстной южной женщины;

глаза женщины обращены на север, и отсюда – «Мне, холодному, жгучая

весть». «Он» становится севером, «она» – югом. Оба приобщаются к

космическому хаосу. В сущности, движение метафор довольно просто Все дело

в том, что «мировое» и «личное» сливаются не прямо, но в лирических

персонажах-характерах. Посредничество театрализованного персонажа (ибо

«испанка» или «цыганка», охваченная «мятежной» страстью, – это театр) и

разряжает остроту прямого столкновения личного и общего, иначе у ситуации

был бы риск стать просто комической, как это получалось часто у

упоминавшегося выше Бенедиктова.

Возникает в итоге программно-резкая вещь, дающая совершенно иное, чем

в первой книге Блока, истолкование «кометной» темы. Однако внутренняя

противоречивость персонажей, приобщенность их к «хаосу», к чувственным

стихиям социальна только косвенно; это требует изнутри дальнейшей

конкретизации персонажей и всех обстоятельств в стихе. Поэтому последующее

развитие темы приводит к тому, что в стихотворении «Твое лицо бледней, чем

было…» женщина-комета предстает в обстоятельствах городской жизни, и

отношения ее с кометой-мужчиной (что тоже обнаруживает явную связь и

переосмысление образов-тем Ап. Григорьева) даются в страданиях и горечи

отношений современных людей: «ее» лицо «бледней, чем было» тогда, когда

они впервые встретились на земле, в городе, потому что они прошли круг

современных переживаний, «где страсть и горе сочтены». Сейчас все дело в

том, насколько сохранились в них высокие космические стихии:

Мы знали знаньем несказанным

Одну и ту же высоту

И вместе пали за туманом,

Чертя уклонную черту.

Но я нашел тебя и встретил

В неосвещенных воротах,

И этот взор – не меньше светел,

Чем был в туманных высотах!

Все последующее и должно быть воскрешением, новым приобщением к

полузабытой, задавленной горем современной жизни космической стихии:

Не медли, в темных тенях кроясь,

Не бойся вспомнить и взглянуть.

Серебряный твой узкий пояс —

Сужденный магу млечный путь.

В итоге – «страсть и горе» даются в столкновении со «стихиями» опять-таки в

некоем душевном абстрагировании, без достаточной социальной и бытовой

конкретизации. По внутренней логике развития искусства Блока, поскольку все

это происходит на фоне других блоковских тем и в сплетении с ними и

наиболее острой потребностью является именно социальная конкретизация, она

и должна вспыхнуть в какой-то момент особо резко: именно так происходит в

основном стихотворении «Незнакомка».

Тут возникает отчасти парадоксальная ситуация. В стихотворении, если

оставаться строго в границах его фактического, реального образного

содержания, нет «космической», «кометной» темы. Решительно ни из чего не

следует, что появляющуюся в пригородном ресторане загадочную женщину в

«упругих шелках», «шляпе с траурными перьями» и «темной вуалью» можно

было бы счесть за «комету». Социальный и бытовой планы даны так густо, с

такой гротесковой обостренностью, что и для лирического плана нужна

специальная бытовая мотивировка: опьянение того, в чьем восприятии эта

женщина «веет древними поверьями» и «глухими тайнами». «Кометность» тут

возможна только в косвенном виде, реально же в стихотворении есть острейшее

противоречие социального и лирического планов. Дело не просто в отсутствии

сюжета «кометности», но еще и в том, что поэтически в стихотворении нет

темы стихии. Стихия здесь ушла в «болотность». Реальной темой

стихотворения является противоречивость современной любви,

противоречивость сознания современного человека, потому-то с такой остротой

художественно сталкиваются два плана. Поэтому когда Блок от стихотворения

переходит к драме, то обнажаются все реальные подтексты его художественных

исканий. Драма «Незнакомка» относится к осени 1906 г., и к той же осени

относится включавшееся во втором издании «Нечаянной Радости» в общую

подборку стихов о Незнакомке стихотворение «Шлейф, забрызганный

звездами…»:

Кубок-факел брошу в купол синий —

Расплеснется млечный путь.

Ты одна взойдешь над всей пустыней

Шлейф кометы развернуть.

В окончательной концепции второго тома это ничего нового не дающее

стихотворение о комете и ее стихийности органически уйдет от соседства с

«Незнакомкой», ему здесь нечего делать. Драма же развертывает именно по-

новому реальные внутренние темы «Незнакомки».

В драме о Незнакомке все дело в открытом выявлении темы

противоречивости современного сознания и, соответственно, любви

современного человека. Противоречивость, расщепленность, раздробленность

человека становится здесь основой сюжета и – с необычайной

последовательностью – главным началом композиции и стилистики пьесы. В

этом смысле пьеса «Незнакомка» – произведение по-своему совершенное, в

ней нет ни одного слова, которое не било бы в одну точку, в одну цель. В пьесе

есть тема «кометности» – но именно ввиду цельности вещи становится

окончательно ясным, что для темы Незнакомки как таковой это мотив

побочный, второстепенный. «Кометность» оказывается здесь фабульной,

фантастической, сказочной мотивировкой сюжета – и не более. С неба падает

звезда, превращающаяся в прекрасную женщину; то, какими в отношениях с

ней оказываются современные люди, и является главным в пьесе. Стихийные

качества самой «кометы» не играют решительно никакой роли ни в сюжете, ни

в реальном внутреннем движении тем пьесы: так могла бы (и должна, по Блоку)

вести себя в подобных обстоятельствах любая сколько-нибудь обычная духовно

здоровая женщина. Реально главным оказывается в пьесе социальное

истолкование противоречивости современного сознания. В принципе – в том,

что Блоку не удается органически слить тему «кометности» (стихийности) с

темами раздробленности, противоречивости человека, сказывается общий

переходный характер художественной работы Блока этой

поры:

противоречивость уже не как художественная тема, но как внутреннее

мировоззренческое качество самого поэта на этом этапе его развития, —

противоречивость, которая должна найти свои решения в дальнейшем развитии

художника. Пока же важно понять огромные положительные качества

блоковской работы, его большую общую находку в пьесе. Она состоит, эта

находка, в том, что, открыто выявив социальный характер коллизий сознания,

Блок сумел здесь эти коллизии сознания обнаружить и в социальных верхах, и в

социальных низах общества. Столкновение первого акта (видения),

происходящего в простонародном кабаке, и третьего видения,

развертывающегося в светском салоне, дает тему горькой женской судьбы,

женского страдания, унижения и отчаяния как универсальную,

всеохватывающую тему современной социальной жизни, приближаясь в этом

плане в какой-то степени к высоким художественным обобщениям

Достоевского – естественно, по-новому, на новом этапе художественного

развития.

В пьесе «Незнакомка» Блоку удалось решить необыкновенно для него

важную общую вещь – слить лирическую тему, тему противоречий

современного сознания с социальными началами, четко социально

мотивировать, скажем, темы арлекинады, балаганности, контрастов душевности

и иронии, нашедшие предельное выражение в «Балаганчике». Для поэзии Блока

это имеет исключительное значение. Но произошло это опять-таки в форме

парадоксального противоречия. Получилось так (и в этом есть своя внутренняя

логика), что выражение противоречий сознания в их социальной

мотивированности в пьесе стало проявлением одного характера, одного

«… основного типа и его стремлений», раскрылись «… как бы разные стороны

души одного человека» (предисловие Блока к сборнику «Лирические драмы»,

IV, 434). Пьеса выявила, как и «Балаганчик», что главное в художественных

исканиях Блока этой поры – стремление найти новый лирический характер,

новое лирическое «я». Это лишило центральную героиню не только качеств

«кометности», но и вообще каких бы то ни было определенных свойств, кроме

самых общих реакций на чужие действия. В пьесе нет реальной героини, есть

только восприятие ее кем-то другим – посетителями кабака и Поэтом в первом

акте, участниками действия фантастического акта, посетителями салона,

Поэтом и Звездочетом в третьем акте. Сама Незнакомка стала пассивной точкой

приложения сил, действующих извне, точкой скрещения внутренних тем пьесы

(в том числе – темы женского страдания), но не носительницей особой и

активно, в действии выраженной темы. Это значит, что лирический характер

стихотворения, перебравшись в пьесу, перестал быть характером. Происходит

это потому, что сами темы, скрещивающиеся в Незнакомке, не отражаются в ее

душе, не воздействуют на нее, не меняют ее. В стихотворении она была

болотным маревом, фантастически играющим болотным огнем, в своем роде

«Ночной фиалкой». Для лирики этого достаточно, – для той особой темы,

которая в данном случае воплощена в стихотворении. Достаточно потому, что

общим, крупным планом, без дифференцирования, взята социальная тема:

загородная буржуазно-мещанская жизнь как в своем роде социальное болото.

Конкретизация, дифференциация социальной жизни в пьесе преломляется пока

что только через характер Поэта. Его внутреннюю драму она объясняет

превосходно. Незнакомку она оставляет пассивной, в стороне от действия.

Поэтому Незнакомка в пьесе не только не «комета», но и не «Незнакомка»: в

ней нет не только стихийных красок «кометы», но и болотных огней

«Незнакомки». Это значит, что в ней нет ни драматического, ни лирического

характера78.

78 В. П. Веригина, актриса театра В. Ф. Комиссаржевской, человек, близкий

и к Блоку, и к Мейерхольду, рассказывая об известной постановке

«Незнакомки» в зале Тенишевского училища в 1914 г. и объясняя неудачу в

воплощении заглавной роли отсутствием достаточно сильной актрисы, пишет в

своих «Воспоминаниях об Александре Блоке»: «Мейерхольд, очевидно,

В этом общем контексте становится понятным появление второй

«Незнакомки», варианта, с 10-х годов сопровождающего основное

стихотворение («Там дамы щеголяют модами…», дата окончания 28 апреля

1911 г.). В нем явно подводятся художественные итоги темы, дорабатываются,

доделываются те аспекты лирического образа-характера, которые расширяют

его, раскрывают его прежде невыясненные стороны – те стороны, которые

укладываются в границы темы, не ломая ее. Это явно стало возможным только

тогда, когда тема стабилизировалась, отошла в прошлое, установилась, как

нечто уже пройденное, в общей перспективе творчества. «Кометная» тема, тема

стихии, в общем, не укладывается в границы образа и темы Незнакомки; это

противоречие блоковской эволюции на том этапе, когда возник образ, осталось

нерешенным. Поэтому, естественно, Блок не ломает темы неорганичными для

нее элементами: «кометности» нет и во второй «Незнакомке». В той же дачно-

болотной атмосфере, в том же окружении сюжета, что и в первой «Незнакомке»,

выделен образ алой «недостижимой зари», с которой ассоциируется

Незнакомка. «Природное» в таком виде вовсе не обязательно понимать как

разгул стихий, хаос, комету. Все внимание сосредоточено на реальной,

фактической теме – на противоречиях души современного человека, на

противоречиях любви. Принципиально ново то, что социальные противоречия

современности проникают в образ-характер Незнакомки: вместо видения-

мороки первого варианта, здесь сама Незнакомка отмечена выявленной

внутренней двойственностью; социальное проникло и в ее душу:

Там, где скучаю так мучительно,

Ко мне приходит иногда

Она – бесстыдно упоительна

И унизительно горда.

Все высокие аспекты образа сохраняются, но драма отношений «ее» и «его» не

просто в том, что «она» – видение, унижаемое и оскорбляемое в современном

мире, но и в том, что «она» участвует в «его» боли, унижении,

противоречивости, неся в себе не только «зарю», но и иные начала, изнутри

проникшие в ее душу. Герой «оглушен и взволнован» «вином, зарею и

тобой», – это возможно потому, что «она» не только заря или видение на

рассчитывал, что общий план постановки спасет “Незнакомку”. Его увлекло все

в целом, и он допустил эту ошибку» (Ученые записки Тартуского гос.

университета. Труды по русской и славянской филологии, IV, 1961, с. 361)

Трудности воплощения роли очевидным образом скрыты не только в слабости