355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » П. Громов » А. Блок. Его предшественники и современники » Текст книги (страница 11)
А. Блок. Его предшественники и современники
  • Текст добавлен: 29 сентября 2016, 06:08

Текст книги "А. Блок. Его предшественники и современники"


Автор книги: П. Громов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 44 страниц)

критика, напротив, игнорировала или извращала как раз эти моменты глубокой

проникновенности гениального художника и всячески подчеркивала

мистическую путаницу, заблуждения и промахи большого человека, имевшего

дело с драматически-сложной эпохой. Важно, очевидно, трезво видеть

противоречивость поэта, выделяя положительное и индивидуально-

своеобразное, творчески ценное в его развитии. В данном конкретном случае —

глубина политической проницательности Блока очевидным образом связана с

другой стороной его мировоззрения и творческой практики. Вспомним еще раз

письмо к отцу от 30 декабря 1905 г. Блок говорил там:

«Никогда я не стану ни революционером, ни “строителем жизни”, и не

потому, чтобы не видел в том или другом смысла, а просто по природе, качеству

и теме душевных переживаний» (VIII, 144) Блок разделяет здесь

«строительство жизни» и «душу», человеческую личность. В общественной

жизни Блок научился понимать необыкновенно много за бурные годы

революции. Но рядом с этим для него стояла проблема современной личности.

Прямо применить к личности свой социальный опыт Блок еще не умеет. По-

видимому, именно с этим связано неверное само по себе разделение опыта

общественной и духовной жизни

Далее, очевидным образом, для Блока, учитывая его предшествующий

поэтический опыт, стоит проблема лирического характера, нового лирического

«я». Хотя Блок и отделяет душевный опыт от общественного – на деле он не

может строить новый лирический характер, игнорируя свои новые духовные

навыки. В частности, переосмысление «катастрофической» темы,

происходящее в стихах о 1905 годе, неизбежно должно повлечь за собой и

новый подход к лирическому характеру, к лирическому «я». Революционные

события были настолько важны для Блока в целом, что неизбежно в связи с

этими темами должен был и заново поэтически выдвинуться вопрос о

лирическом «я». Стихи, о которых до сих пор шла речь, потому и не дают

законченного нового художественного качества, что в них темы революционной

эпохи поэтически ставятся вне столь важной для Блока проблемы лирического

характера. В них нет типичного для Блока выделенного из лирического потока

«я», и вообще авторское «я», или какое бы то ни было «я», не играет никакой

роли. Говорится о событиях, и только о них. Но уже в первой книге поэта

достаточно определенно выразился свойственный Блоку-лирику тип решения

человеческого образа в искусстве Изменение самого подхода к человеческой

личности, наметившееся в стихах о 1905 годе (включение социальности

непосредственно в художественный образ), должно было творчески

осознаваться Блоком как необходимость поисков и нового типа человека в

лирике Поиски такого рода означают общий идейно-духовный рост Блока-

художника. Среди стихов о первой революции есть и произведения, где Блок

пытается заново решить проблему лирического характера; свойственная Блоку

противоречивость сказывается и в них.

В стихотворениях «Митинг» (10 октября 1905 г.) и «Прискакала дикой

степью…» (31 октября 1905 г.) из раздела «1905» «Нечаянной Радости» Блок

пробует наиболее явным образом решить проблему лирического характера в

связи с революционной темой. Так как реально все блоковские стихи о

1905 годе внутренне не организуются в цикл ввиду отсутствия единой идейно-

тематической и сюжетной концепции целого, то лирический характер выступает

здесь в повествовательной форме, генетически связанный через

восьмидесятников с поэзией 40 – 50-х годов: «Митинг» и «Прискакала дикой

степью…» – «рассказы в стихах». В «Митинге» описывается смерть оратора

на одном из революционных митингов; повествовательный сюжет, создавая

возможности достоверного, очерково-правдивого восприятия происходящего,

допускает в то же время создание образа личности, своего рода характера, не

отождествляемого с авторским «я», но как бы показывающего один из

возможных («объективных») способов поведения человека в революционную

эпоху. И как раз в связи с этой «объективацией» обнаруживаются в «Митинге»

особенно отчетливо слабые стороны блоковского подхода к событиям. Оратор

говорит о свободе, но свобода эта, по Блоку, внешняя, ограниченная, она не

относится к внутренней жизни ни тех, кто слушает, ни даже самого оратора;

получается то разделение жизни единичной души и объективного хода вещей, о

котором говорится в письме Блока к отцу от 30 декабря 1905 г.

И серый, как ночные своды,

Он знал всему предел.

Цепями тягостной свободы

Уверенно гремел.

Но те, внизу, не понимали

Ни чисел, ни имен,

И знаком долга и печали

Никто не заклеймен.

«Те, внизу» – т. е. толпа, масса – одержимы стихийным социальным гневом,

не имеющим никакого отношения к догматическим построениям оратора; а

оратор рискует своей жизнью, и именно в этом, а не в теориях, которые он

развивает, его сила. Его ценность – в человеческом подвиге, в «долге и

печали». Возникает лирический характер, суть которого – в жертвенной

самоотдаче революционной ситуации. Сама смерть оратора происходит

стихийно – «не знаю, кто ударом камня убил его в толпе». Жертвенная

самоотдача, самопожертвование придает внутренний смысл всему сюжету —

«тягостная», внешняя свобода превращается во внутреннюю свободу,

неизвестную самому оратору:

И в тишине, внезапно вставшей.

Был светел круг лица,

Был тихий ангел пролетавший,

И радость – без конца.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Как будто, спрятанный у входа

За черной пастью дул.

Ночным дыханием свободы

Уверенно вздохнул.

Сложная, многоцветная жизнь, по Блоку, пронизана темными стихийными

силами; оратор представляет эту картину упрощенно, догматически. «Катарсис»

найден в смерти оратора – тут он сам становится органической частью

стихийной жизни, в стихотворении же в целом – открывается высокий

внутренний смысл, «ночное дыхание свободы». Как только Блок реализует

революционную тему в лирическом характере – так обнаруживается связь с

его предшествующими исканиями, с концепциями эпохи «Стихов о Прекрасной

Даме». Оратор оказывается чем-то вроде рыцаря Прекрасной Дамы.

Эти же результаты обнаруживаются в попытках Блока более обобщенно

дать тему революции в произведениях монументальных жанров. К таким

произведениям относятся неоконченная поэма «Ее прибытие» (1904) и в

особенности драма «Король на площади» (1906). В «Короле на площади» с

особенной ясностью выступают попытки Блока в сложную, переходную эпоху

творческого развития решить важнейшую для него художественную проблему

лирического характера старыми, уже вполне отработанными в его первом

лирическом сборнике средствами. Так, скажем, один из центральных

персонажей драмы – Дочь Зодчего, «высокая красавица в черных шелках» —

представляет собой несомненную пробу применения театрализованного образа-

характера Прекрасной Дамы при решении художественной ситуации,

полностью построенной на проблемах революционной эпохи. Подобные

попытки – одна из причин художественной неудачи драмы: абстрагирование,

обобщение героя, «накладываемого» на ситуации, которые как раз требуют

наиболее конкретных из возможных решении, чаще всего вызывают

недоумение даже там, где Блок обнаруживает поразительную, неожиданную для

него социальную проницательность в анализе того или иного образа-характера,

как, скажем, образ Шута, в котором Блок хотел изобразить «соглашателя».

«Король на площади» наиболее тесно связан с самыми глубокими из

блоковских стихов о 1905 годе, например со стихотворениями «Вися над

городом всемирным…» и «Еще прекрасно серое небо…». И в то же время

это – наиболее слабая из его лирических драм 1906 г. Однако тут же, в этой

самой слабой из драм, обобщающих духовный опыт поэта в революционную

эпоху, вместе с тем наиболее резко проступает также внутренняя

художественная задача, стоящая перед Блоком. В новый период своего развития

Блок должен найти социальные обоснования для лирического образа-характера.

В «Короле на площади» та же Дочь Зодчего, отчетливо связанная с Прекрасной

Дамой, говорит о себе в разговоре с влюбленным в нее поэтом: «Я – нищая

дочь моего народа» или: «Я нищая дочь толпы». Первая редакция пьесы

открывается диалогом любовной пары, тревожно переживающей обреченность

своей любви: «Наша любовь цветет так богато и пышно оттого, что ее окружает

нищета. Нищета питает темные корни всех пышных цветов и всех земных

великолепий. Без нищеты не было бы богатства, как свет не бывает без тени».

Сложность и богатство самой любви, как и ее «темные корни»,

обусловливающие ее обреченность, прямо, хотя и наивно, связаны с

социальным неравенством. Любовь центральных героев пьесы, Поэта и Дочери

Зодчего, в более сложной форме повторяет эту ситуацию. Как символ

обреченности любви в социально трагических условиях воспринимается то, что

влюбленная пара бросает в море цветы. Поэт и Дочь Зодчего «бросают в море»

социального гнева не пышные цветы, купленные у шатающейся от голода

нищенки (так было с влюбленной парой), – не просто свою любовь, нет, они

сами бросаются в это море социального гнева и гибнут в нем. Можно по-

разному относиться к символическим приемам, применяемым Блоком в этой

самой слабой из его лирических драм. Однако ясно одно: обнаженнее чем где-

либо еще (именно потому, что блоковские символы столь резко не вяжутся с

авторским идейным замыслом) выступает ставшее непреложным для Блока в

эту пору стремление освещать наиболее глубокие внутренние переживания

людей в единстве с социальным драматизмом их судьбы. Социальность должна

сейчас входить у Блока в душу, в лирический характер.

Поэтому-то столь существенно важна для всей последующей эволюции

Блока его попытка в стихотворении «Прискакала дикой степью…» из раздела

«1905» «Нечаянной Радости» найти в связи с революционной темой новый,

социально активный лирический характер. Здесь, в этом стихотворении, очень

отчетливо видно и то, чего хочет Блок-художник, и то, чего он еще не может,

что он должен в дальнейшем своем движении искать по разным творческим

линиям и по-новому, обобщенно решать. Существенно прежде всего то, что это

стихотворение, несомненно входя в общую линию блоковской

«катастрофической» темы и социально ее перетолковывая, в то же время не

содержит образных реминисценций «романа о Даме и ее рыцаре». Лирический

характер здесь явно иной природы:

Прискакала дикой степью

На вспененном скакуне.

«Долго ль будешь лязгать цепью?

Выходи плясать ко мне!»

Рукавом в окно мне машет,

Красным криком зажжена,

Так и манит, так и пляшет,

И ласкает скакуна.

Возникающий здесь лирический женский образ-характер имеет обобщенный

смысл. «Красный крик», которым «зажжена» всадница, конечно, относится к

тому же ряду образов, знаменующих общую катастрофу, которые были столь

характерны для молодого Блока. Но читателю-современнику не надо было

обладать особой проницательностью, чтобы прочесть в этом «красном крике»

прежде всего 1905 год. Конечно, образ всадницы – в своем роде символ

народной души, охваченной «красным криком». Но ведь это и не просто

символ. Эмоциональные краски образа не выявлены до конца, но есть тут и

схематический пока что женский персонаж, который далее заиграет чисто

блоковскими лирическими тонами. Важно понять, что будущая лирическая

героиня происходит из этой, поначалу схематической, но несомненно связанной

с событиями первой русской революции, образной основы. Существенна в этой

образной основе стихийность. Поэтически Блок видит свою новую героиню

прежде всего как народный стихийный характер. Поэзия характера возникает из

социальных элементов и без них немыслима. Характер этот – «вольный», это в

своем роде идеализированный образ народной «вольницы», и это в то же время

национальное представление о поэзии женского характера. В каком-то смысле

это – аллегория национальной женской «стихии». Все дело тут в единстве

«общей» национальной женской судьбы и индивидуального, единичного

характера, в то же время проступающего сквозь эту аллегорическую основу

образного рисунка. Важен здесь также драматизм отношений между героиней и

«лязгающим цепью», связанным в гораздо большей степени с наличными

социальными отношениями героем. Герой тоже и аллегоричен, и индивидуален.

Это городской человек, влекущийся к народной вольной стихии и в то же время

не знающий ее и ее побаивающийся:

Не меня ты любишь, Млада,

Дикой вольности сестра!

Любишь краденые клады.

Полуночный свист костра!

И в степях, среди тумана,

Ты страшна своей красой —

Разметавшейся у стана

Рыжей спутанной косой

Стихотворение это в большой степени является прообразом широко развитой и

притом в каких-то отношениях основной творческой линии лирика Блока.

Индивидуальное и общее не слились в нем еще до конца, и потому оно

аллегорично и даже не кажется столь уж значимым для Блока – до того не

найден в нем еще эмоционально-лирический «разлив», сплавляющий обычно в

позднейших блоковских вещах личное и социальное в одну «стихию». Но

именно потому, что оно аллегорически-наивно, – оно и выражает так явно

корни позднейших блоковских исканий. Новый лирический характер Блок ищет

в социальных низах, лирическое начало в этом новом характере неотделимо от

социального, стихийное – основа новой блоковской поэзии личности —

корнями восходит к переживанию поэтом первой русской революции, к тому,

как представляет себе поэт народную жизнь и личность человека социальных

низов.

В связи с этим резко меняется все звучание блоковского стиха в целом.

«Нечаянная Радость» в этом смысле чрезвычайно отчетливо противостоит

первой книге Блока. Иным является весь колорит нового сборника, – в общем

восприятии его очень важными становятся знаки природной жизни, решаемой в

смутных, брезжущих тонах, в противовес четким очертаниям лирических

персонажей, выступающих на фоне условно-декоративных пейзажей и прежде

всего бросающихся в глаза в первом издании первого сборника. В первой книге

Блока видны больше всего герои, во второй – особым образом построенные

пейзажи. В особенности важны тут «болотные» темы, стихи, объединенные

впоследствии в разделе-цикле второго тома «Пузыри земли» и рассыпанные в

разных разделах «Нечаянной Радости». Пейзажными темами болотного

весеннего и осеннего ущерба пронизана вся книга, эти темы ее открывают, а

завершается она поэмой «Ночная Фиалка», как бы итоговой в развитии именно

«болотных» тем. Такую же деформацию претерпевает и городская тема, и в ней

элементы повествовательности и более или менее четкие грани персонажей

чаще сменяются зыбкими картинами стихийной жизни города, – раздел

«Магическое», как бы наиболее концентрированно выражающий подобное

толкование городской жизни, сам Блок определял как «основной отдел» (II, 375)

и решительно связывал в 10-е годы со своей последующей эволюцией.

(Примечательно, что в первом издании «Нечаянной Радости», где нет раздела

«1905», именно в разделе «Магическое» помещены «Прискакала дикой

степью…», «Вися над городом всемирным…» и «Еще прекрасно серое

небо…».) Это многостороннее изменение самых разнообразных элементов

стиха только в самом общем виде можно определять как смену колорита, – по

существу же дело в идейно-смысловых, содержательных переменах,

обозначающих поиски новых творческих подходов поэта к действительности.

Так как это изменение подходов к действительности – и объективно, и в

восприятии поэта – связано с революционной эпохой, то в самой общей форме

можно сказать, что по разным линиям «Нечаянная Радость» и применяемые в

ней способы образных решений поэтических тем представляют собой большой

шаг вперед в развитии Блока. Однако этот шаг вперед, ввиду сложности и

противоречивости общей эволюции Блока, связан с существенными

издержками, и было бы нелепо освещать его односторонне, однолинейно,

минуя вопрос о подобных издержках.

Сам Блок говорил, что «Нечаянная Радость» – «переходная книга» (II,

375); в предисловии к первому изданию сборника основной образ, вынесенный

в заглавие, толковался автором так: «Нечаянная Радость – это мой образ

грядущего мира» (II, 369). Так как этот образ открывается в революционных

потрясениях и связывается с ними, то сама тема «нечаянной радости», резкого

душевного перелома, неожиданного нахождения новых источников

жизнеутверждения лирического «я» должна соотноситься с изменениями,

намечающимися в социальной жизни и в общественном самочувствии русского

человека. Разумеется, это можно опять-таки говорить только в предельно общей

форме – неизбежна и тут резко субъективная, специфически блоковская

окраска. Положительной, в целом, стороной тут является обращение поэта от

мира «слов» к миру «красок» – статья Блока «Краски и слова», конечно,

представляет собой попытку обобщения изменений, происходящих в

собственном творчестве. «Болотные» и «магические» краски в лирике Блока, с

этой точки зрения, – принципиально новое содержательное качество:

«… живая и населенная многими породами существ природа – мстит

пренебрегающим ее далями и ее красками – не символическими и не

мистическими, а изумительными в своей простоте. Кому еще неизвестны иные

существа, населяющие леса, поля и болотца (а таких неосведомленных, я знаю,

много), – тот должен учиться смотреть» (V, 23 – 24). Блок противопоставляет в

своей статье «смотреть» и «видеть»; потому-то и надо учиться смотреть, что

следует научиться видеть. В конечном счете, надо научиться видеть вещи так,

как их видят дети, – просто, непредвзято, такими, каковы они есть. «Детское»,

«весеннее», «болотное» и «красочное» у Блока и в его теоретических

рассуждениях, и в поэтической практике в эту пору совпадают. Все это

направлено против предвзятых схем, надуманных предпосылок, жесткой

однолинейности в решении образа. Усматривать нечто большее в философско-

мировоззренческом плане во всем этом не стоит, сложность и противоречивость

блоковской эволюции не согласовывалась бы с подобными, далеко идущими,

выводами.

«Болотная» тема, странные, причудливые, ущербные образы «Пузырей

земли» в предисловии к «Нечаянной Радости» связываются Блоком с

особенностями современной личности, ее душевного мира: «Пробудившаяся

земля выводит на лесные опушки маленьких мохнатых существ. Они умеют

только кричать “прощай” зиме, кувыркаться и дразнить прохожих. Я привязался

к ним только за то, что они – добродушные и бессловесные твари, —

привязанностью молчаливой, ушедшей в себя души, для которой мир —

балаган, позорище» (II, 369). «Болотные чертенятки», «болотные попики»,

«твари весенние» в своей простоте и непритязательности контрастируют с

современным болезненно-разорванным сознанием городского человека, их

стихийное существование, их облик наиболее жалких из природных существ

наглядно обнаруживает, как мало могут помочь в понимании действительности,

мира и человека такими, каковы они есть, – надуманные схемы, умственные

конструкции, головные построения, где чисто рациональным путем

указываются «гармонические», синтетические выходы из противоречий

современной души и современной жизни. Рядом с «болотными попиками»

совсем по-новому начинают проступать очертания искомого Блоком

лирического характера:

И шишак – золотое облако —

Тянет ввысь белыми перьями

Над дерзкой красою

Лохмотий вечерних моих!

И жалкие крылья мои —

Крылья вороньего пугала —

Пламенеют, как солнечным шлем,

Отблеском вечера

Отблеском счастия…

(«На перекрестке…», 1904)

Во второй книге Блока нет единых лирических характеров, к которым

стягивались бы, сквозь движение которых пропускались и развивались бы

основные темы сборника, как это было в «Стихах о Прекрасной Даме».

Решительно доминирующие над образным составом второй книги «болотные

чертенятки» и «магические» смутные городские фигуры наглядно

обнаруживают, как изменился сам подход Блока к человеку, к миру, к

действительности. Ясно, что возврат к образам «Дамы» и «рыцаря» исключен.

Все это – не проблема колорита, пейзажа, антуража и т. д. Такие возможности

исключаются тем типом душевного мира человека, который проступает сквозь

все это; возврат к схематическим, обобщающе-стабильным фигурам-

персонажам прежнего рода невозможен прежде всего изнутри:

Душа моя рада

Всякому гаду

И всякому зверю

И о всякой вере.

(«Болотный попик», 1905)

Непредвзятость подхода человека к проблемам жизни дается здесь явно в

противовес всяким схемам; ясно, что не о «болотном попике», пекущемся «о

всякой вере», тут речь, но о людях, об их делах и помышлениях, об их способах

поведения и существования, – непредумышленность их простейших способов

самоопределения представляется столь утрированно «жалкой», «тварной» и в

то же время по-особому лирически убедительной, поэтически по-своему

достойной и притягательной – именно в сравнении с вымученными

конструкциями. Блоком владеет полемический задор, но он не мешает

открытию им особой области поэтического видения.

Вместе с тем есть границы для этого полемического задора – многое в эту

пору несомненно осуществляется Блоком «назло» литературному окружению. В

конечном счете, дело прежде всего в новых позитивных художественных

ценностях, которые хочет утвердить Блок, и только потому, что он определенно

знает, как эти ценности будут встречены в символистских кругах, он и

обостряет свои новые поэтические ситуации и образы. Пафос «простоты»,

«детскости» важен для него сам по себе куда больше, чем возможные неприятия

и кривотолки: для Блока важнее всего человек в искусстве и в мире, но отнюдь

не литературная возня того или иного свойства вокруг определенных

художественных схем. Разоблачение схем возникает более или менее невольно,

лишь постольку, поскольку Блок, иначе чем в «простых», «детских» или

«болотных» красках, не видит возможности осуществления занимающих его

художественных проблем. Очень отчетливо видно это на трансформации и

развитии в эту пору в поэзии Блока иронических, гротесковых мотивов, более

или менее существовавших в его творчестве с самого начала. В своей

«Автобиографии» Блок говорит, что появившуюся еще в отроческий период его

духовного существования тему высокой романтической любви сопровождали

«приступы отчаянья и иронии, которые нашли себе исход через много лет – в

первом моем драматическом опыте (“Балаганчик”, лирические сцены)» (VII,

13). В самом деле, ранняя лирика Блока многообразно представляет эти мотивы.

Во многом темы «отчаянья и иронии» проникают в сердцевину сюжета

любви – высокого рыцарственного служения, являющегося фабульной основой

первой книги Блока. В ряде стихотворений там говорится о возможности

«изменения облика» Дамой – «Но страшно мне: изменишь облик Ты». Дама

способна возбудить «дерзкое подозренье» в своей двойственности, в ней могут

скрываться, кроме основного для нее окончательного разрешения всех

жизненных коллизий, также и ложь, смута, душевный ущерб. Этот мотив

«отчаянья и иронии» прячется, не разрабатывается в особенно открытом виде;

несколько резче он проступает (хотя тоже во многом утаивается) в образе

«рыцаря», поклонника «Дамы»: «Мое болото их затянет». Отсюда появляются

темы балагана, арлекинады, где герои «высокого» любовного романа

оказываются персонажами иронического, гротескового театрального

представления. В целом ряде стихотворений разработаны даже отдельные

сюжетные мотивы будущего «Балаганчика» («Говорили короткие речи…», «Все

кричали у круглых столов…», «Явился он на стройном бале…», «Свет в окошке

шатался…» – 1902; «Я был весь в пестрых лоскутьях…», «Двойник» —

1903 и т. д.). Сплетаясь с городскими темами, эти иронические мотивы

театрально-гротескового плана строятся на психологическом алогизме, на

разрывах сознания, которым соответствуют фабульные разрывы, алогизмы

сюжета. В целом они являются своего рода гротесковым комментарием к общей

«катастрофической» теме первой книги Блока В какой-то степени прав был

ближайший друг Блока Е. П. Иванов, утверждавший в письме к Блоку:

«Прекрасная Дама» была отчасти предисловием «Балаганчика» и «Короля на

площади»75. Сам Блок в примечании к стихотворению «Балаганчик» во втором

издании «Нечаянной Радости» указывал: «Те же мотивы встречаются и в

“Стихах о Прекрасной Даме”» (II, 398).

Стихотворение «Балаганчик», только что упомянутое (1905), входя в ряд

перечислявшихся выше стихотворений с темами арлекинады и жестокой

иронии, вместе с тем непосредственно предшествует созданию знаменитой

драмы 1906 г. – именно на его основе и пишется драма по заказу и настояниям

учредителей несостоявшегося символического театра «Факелы». Соотношение

между стихотворением и драмой открывает многое в художественном движении

Блока в эту сложную переходную эпоху. Существенно прежде всего то, что в

«Нечаянной Радости» стихотворение «Балаганчик» помещено в разделе

«Детское» – повод для подобного местоположения отнюдь не случаен, но

подсказывается общими идейными замыслами Блока той поры: стихотворение

(а вместе с тем и созданная на его основе драма) связывается тем самым с

основными для Блока идеями «детскости», «простоты», противостоящими

мистико-символистским схемам «синтеза», искусственно устанавливаемой

гармонии, призванной преодолеть противоречия действительной жизни.

«Детский» критерий «простого» взгляда на вещи должен обнаружить, по

замыслу Блока, тот факт, что противоречия действительности и сознания, если

они реальны, никакими синтетическими операциями не снимаются: детский

взгляд тут оказывается наиболее точным и мудрым, он видит вещи такими,

каковы они на деле. В этом же разделе «Детское» ироническое стихотворение

«Поэт» (1905) во многом предвещает драму «Король на площади» —

передается разговор отца и ребенка, глядящих на море. В разговоре возникает

тема поэта, ожидающего появления Прекрасной Дамы:

– А эта Дама добрая?

– Да

– Так зачем же она не приходит?

– Она не придет никогда:

Она не ездит на пароходе

Ироничен стык темы Дамы с прозаической, реальной действительностью:

Дама, т. е. искусственно созданный образ гармонии, несоединима с

действительными вещами, с реальностью, с пароходом. Надо помнить, что эта

ситуация соотносится со сборником «Нечаянная Радость», с книгой о смутах в

душе, в природе и в общественной жизни. Детский взгляд тут направлен на

«Поэта», на человека, мечтающего умственным путем решить реальные беды

жизни. В «Короле на площади» один из главных персонажей – Поэт —

связывает с образом Дамы возможности преодоления противоречий

революционной эпохи. «Детская» ирония Блока относится не к эпохе, а к

возможным иллюзорным представлениям о ней: тем хуже для носителей

75 Цит. по комментариям А. Космана к кн. «Письма Ал. Блока к

Е. П. Иванову» (М.-Л., 1936, с. 125).

иллюзий, если эти иллюзии не сбываются или даже выглядят нелепыми рядом с

реальными вещами.

В стихотворении «Балаганчик» детский взгляд направлен на еще более

серьезную и в сущности трагическую вещь: на одну из основных идейных

ситуаций одноименной драмы. В сознании самого Блока драма «Балаганчик»

всегда была вершинным проявлением в его творчестве мотивов «отчаянья и

иронии»: в цитировавшейся выше дневниковой записи от 15 августа 1917 г., где

характеризуется последовавшая за революционным взрывом 1905 г.

общественная смута, где рисуются отдельные проявления распада старых

общественных, культурных, лично-бытовых связей, составляющие, по Блоку,

« вихрь атомов космической революции», – появляется среди наиболее

очевидных признаков этой смуты и «Балаганчик» как «произведение,

вышедшее из недр департамента полиции моей собственной души» (VII, 301).

Согласно этому авторскому толкованию, в драме «Балаганчик» представлена

крайняя степень душевного распада. Совершенно ясно, что «Балаганчик»

отнюдь не может быть сведен к чисто литературному пародированию

отдельных особенностей в житейском поведении символистов или приемов

символистского искусства, но имеет несравненно более широкое и общее

значение. В лирической драме 1906 г. с наибольшей силой выразились утаенные

ранее стремления Блока анализировать распад характера, непримиримые

внутренние противоречия личности, связанные, в конечном счете, с распадом

старых общественных отношений. Это реализовалось в расщеплении единого

характера драматического героя на односторонние крайности – чувственно-

стихийную, активную (Арлекин) и душевно-лирическую, пассивную (Пьеро). В

логике драматического действия оказывается, что обе эти крайности, ввиду их

односторонности, омертвляют, опустошают простейшие и обычнейшие

проявления человеческой жизнедеятельности – любовь, например.

Превращение Коломбины в картонную куклу, следующее за тем превращение и

всей обстановки действия в бумажно-декоративную, превращение реальной

человеческой крови в клюквенный сок не означают субъективистской игры

реальностью, как это было свойственно другим драматургам-символистам в

аналогичных обстоятельствах (скажем, Ф. Сологубу), – но, напротив,

обнаруживают объективный характер происходящего, объективный характер

непримиримых коллизий сознания. Как раз это обстоятельство, т. е. глубинно-

философский смысл произведения, обнаружение реальности противоречий, —

наиболее остро противопоставляет Блока символизму соловьевского толка. С

другой стороны, настойчивое подчеркивание Блоком «простоты» и «детскости»

Пьеро и, далее, отчетливо проступающее, в особенности в черновой редакции

текста, стремление толковать центральную коллизию и единый противоречивый

центральный характер как характер человека социальных низов (что было

ядовито осмеяно кадетской прессой76) – обнаруживают и более широкую

общую тенденцию Блока трактовать своих героев, их помыслы, переживания и

76 См.: Речь, 1907, 1 янв., с. 5. Более подробно об этом – в моей работе

«Театр Блока (Трилогия лирических драм. 1906 года)» (Герой и время. Л., 1961).

внутренние противоречия в органическом единстве с социальными

отношениями. Абстрагированная форма выражения всего этого настолько резка,

что сам Блок-лирик ощущал всегда некоторую неловкость и даже боязнь перед

этой «нигилистической» крайностью художественного воплощения внутренних

противоречий. Объективно, конечно, это один из центральных, узловых пунктов

развития Блока в целом. В ранних стихах Блока, упоминавшихся выше,

отдельные ситуации «Балаганчика» не находят ясного объективного толкования

вследствие того, что коллизии подобного порядка представляются поэтом как

знаки катастрофических изменений, происходящих в мире и человеческих

отношениях, в целом непонятных, – почему и сами эти единичные ситуации

носят алогический характер. Общая театральность романа Дамы как будто бы

обещает решение тревожных неустройств – притом стоящие рядом и тоже

театральные «балаганные» сюжеты вселяют недоверие к сюжету Дамы. Однако


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю