Текст книги "А. Блок. Его предшественники и современники"

Автор книги: П. Громов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 44 страниц)

социальная действительность. Персонаж этот, при всей его нравственной

высоте, горестно, трагически бездействен: он убежден, что его реакции на

действительность ничего в ней не изменят и изменить не могут. Блок ищет

социально активного лирического персонажа, и это все меняет: ломаются

сюжет и обстоятельства «рассказа в стихах», становится невозможным строить

стих на тщательно мотивированных соответствиях между персонажем и средой,

персонаж стремится заново и по-своему самоопределиться в лирическом потоке

произведения.

Поиски такого соотношения между лирическим «я», персонажем стиха и

сюжетными обстоятельствами, или лирическим потоком, особенно видны в

стихах, собранных в сборнике «Земля в снегу». После этого сборника можно

говорить о подобном соотношении как особом качестве лирики Блока. Само

собой разумеется, это – глубокое содержательное качество поэзии Блока, оно

соотносится со всей мировоззренческой эволюцией поэта. Естественно, что

другие роды деятельности Блока, скажем публицистика, играющая столь

важную роль в 1907 – 1908 гг., едва ли может верно пониматься вне

соотношений с особенностями движения Блока-лирика. Восприятие статей

должно «поправляться» стихами; стихи, в свою очередь, могут дораскрываться

и поясняться статьями. Предположим, изложенная в статьях о драме и театре

концепция современного героя как прежде всего героя большой народной

драмы, при недостаточно внимательном чтении статей, с их часто запутанными,

а подчас и символическими ходами, может восприниматься в неверных, не

дифференцирующих совсем разные по существу вещи аналогиях с работами

Вяч. Иванова. «Проверка» стихами, с их совершенно иначе, чем у Вяч. Иванова,

социально и душевно поставленными, отнюдь не «синтетическими» героями,

немедленно расставит все на свои места, если даже не заметить в блоковских

статьях совершенно иного общественного подтекста, при ряде совпадений. Но и

без таких аналогий стихи из сборника «Земля в снегу» очень важны для

понимания публицистики Блока: они как бы изнутри ведут к обобщающим

идеям о современном человеке как социально действенном субъекте

революционной эпохи, изложенным, скажем, в статье «О театре». В стихах

выступает сам процесс – со всеми его издержками и трудностями —

складывания того типа человека, которого ищет, в качестве объекта

художественного изображения, Блок в своих статьях. Статьи же дают особую

перспективу на стихи, уясняют те внутренние художественные и – шире —

общественные задачи, которые ставил и часто в чрезвычайно затрудненной

форме решал поэт.

Поиски социально действенного героя в стихах из книги «Земля в снегу»

имеют свою внутреннюю художественную логику, – прояснение «лица героя»

вместе с тем оказывается дальнейшим решением тех художественных проблем,

которые возникали у поэта в непосредственно предшествующий период. Так,

скажем, в «Нечаянной Радости» совсем по-новому, по сравнению с молодым

Блоком, зазвучала социальная тема в связи с темами революции. Однако ни в

«Нечаянной Радости», ни в параллельных этому сборнику «Лирических

драмах» все-таки еще не найдено полного внутреннего единства социальной

темы с лиризмом. «Эмоционально-лирическое» и «социальное» чаще всего

развиваются двумя не совпадающими, но соседствующими пластами. В

сложных и острых, но раздельных соотношениях они выступают, скажем, в

драме «Незнакомка»; из этой общей коллизии вытекает, далее, неорганичность

«кометно-космической» темы в стихах о «Незнакомке». В более широком

смысле – отсутствие достаточно гибких, внутренне органичных переходов

между «социальным» и «интимно-личным» дает запутанную, алогичную

стилистику книги стихов в целом. Образно-стилевые особенности книги —

запутанность, изощренность, алогизм – говорят об общих качествах

мировоззрения поэта. Процесс преодоления «болотности», алогизма

субъективистской «лирики» (в негативном смысле этой блоковской категории) и

выступает по-своему очень отчетливо и перспективно в стихах сборника «Земля

в снегу».

Можно сказать, что открывающее сборник «Земля в снегу» стихотворение

«Ангел-Хранитель» (август 1906 г.) с особой, как бы вызывающей по

отношению к самому себе резкостью поэтически воплощает именно эту

проблему: соотношение личного, интимного и социально-общественного дано

тут в необычайно остром переплетении. Читая это стихотворение, невольно

думаешь, что Блок просто осознал логически стоящую перед ним

художественную проблему и решил испытать любое – сколь бы жестким оно

ни оказалось, – но прямое решение. Едва ли так могло быть, конечно, но

стихотворение в некоторых отношениях в кругу блоковской лирики

беспримерно. Прежде всего, Блок изображает здесь свою интимную драму, то,

что было, вероятно, наиболее болезненной коллизией его личной жизни.

Драматизм отношений поэта и Л. Д. Блок находит себе здесь совокупные —

одновременно и личные и общественные – истолкования. Самоочевидным

образом здесь речь идет не о действующих лицах художественного

произведения, не о «лирических персонажах», но о реальных людях, в чьи

сложные личные отношения с непреодолимой силой вторгается социальная

жизнь, общие особенности существования современных людей. Может быть,

это полное отсутствие средостений между материалом интимной душевной

жизни и искусством, общественным и личным придает стихотворению какую-

то особенную неприятную жесткость. Конечно, стихи как стихи тут не

получились. Но, по-видимому, Блоку нужен был такого рода «порог»,

переступив который он мог несравненно более гибко, свободно, непринужденно

делать переходы между лирическим и социальным началами в стихе. Сама

жесткость стыка этих начал в «Ангеле-Хранителе» делает их не отдельными

друг от друга «темами», но разными гранями одной душевной сущности,

выступающей в стихе.

Уже начальная лирическая формула стихотворения задает основную

внутреннюю тему вещи как слитную, единую и в социальном и в личном

планах: «Люблю Тебя, Ангел-Хранитель, во мгле» – «мгла» тут означает и

мрак, горечь внутреннего состояния единичной души, и тягостное

несовершенство «общих» отношений. Соответственно двоится и образ Ангела-

Хранителя – личное чувство «светлой любви» должно рассеивать и «мглу» в

восприятии «общего», но оно само оказывается изнутри проникнутым темными

началами. Сам Ангел-Хранитель оказывается в единстве с силами социального

зла:

За то, что не любишь того, что люблю.

За то, что о нищих и бедных скорблю.

По самому прямому, явному смыслу столкновения двух этих строк получается,

что объект любви, Ангел-Хранитель, в интимном плане оберегающий от личной

«мглы», – вовсе не таков в социальных отношениях. Тема общественных

отношений в этом контексте дается как необычайно острое личное переживание

социального неравенства. Но это вполне интимное чувство разделяет любящих:

Ангелу-Хранителю нет дела до «нищих и бедных». Столь резкое «вклинивание»

социального в интимные отношения превращает всю драму личного раздора,

индивидуальной внутренней розни любящих в один из знаков большой

общественной драмы. Интимный конфликт как бы выносится «на площадь».

Конечно, в художественном плане все это действительно очень резко, почти

грубо-социологично, и может быть объяснено только крайней и осознанной

необходимостью для Блока внутреннего слияния социального и лирического

начал, полного и явного проникновения социального элемента в те драмы

личных противоречий, которые рисует Блок. В данном случае это обеспечивает

поэту беспримерно обнаженное вынесение его реальных социальных

подтекстов на самую поверхность стиха:

За то, что не можем согласно мы жить.

За то, что хочу и не смею убить —

Отмстить малодушным, кто жил без огня,

Кто так унижал мой народ и меня!

Кто запер свободных и сильных в тюрьму,

Кто долго не верил огню моему.

Кто хочет за деньги лишить меня дня,

Собачью покорность купить у меня…

За то, что я слаб и смириться готов,

Что предки мои – поколенье рабов,

И нежности ядом убита душа,

И эта рука не поднимет ножа…

Личная тема по прямой внутренней логике переходит в упреки себе самому

в недостаточной социальной активности, в индивидуальной невозможности

примкнуть к открытым революционным действиям. «Действительно великая,

действительно мучительная, действительно переходная эпоха» здесь в самой

открытой форме оказывается временем прямых социальных столкновений, в

которых следует определить свою позицию, эпохой народной революции, в

которой герою не хватает социальной действенности. Текст сборника «Земля в

снегу», конечно, значительно цензурно смягчен по сравнению с приводившимся

выше окончательным блоковским вариантом.

Подобная прямая постановка вопроса о социальной действенности может

быть темой в единичном стихотворении, – для ряда стихов она была бы

слишком лобовой, там она может быть подтекстом, позволяющим показывать

относительно разные стороны лирического характера. Так это и окажется на

некоторое время в последующем движении Блока-поэта. Особый лирический

поворот темы социального неравенства, присутствующий в стихотворении

«Ангел-Хранитель», разработан в стихотворении «Холодный день» (сентябрь

1906 г.). Здесь опять-таки тема социального неравенства сплетается с личной,

лирической драмой, решаемой иначе, чем в «Ангеле-Хранителе»: любящие друг

друга люди одинаково охвачены скорбью и ужасом перед лицом социальной

беды, эта беда ломает их общую судьбу. Возникает подлинно лирическая

ситуация дающая возможность человечески-значительного решения:

Стараясь не запачкать платья,

Ты шла меж спящих на полу.

Но самый сон их был проклятье,

Вон там – в заплеванном углу.

Ты обернулась, заглянула

Доверчиво в мои глаза

И на щеке моей блеснула,

Скатилась пьяная слеза.

Нет! Счастье – праздная забота,

Ведь молодость давно прошла

Нам скоротает век работа.

Мне – молоток, тебе – игла.

Значительность ситуации здесь заключается в том, что социальную коллизию

не запутывает тот причастный «мгле», в смысле бесплодной общественной

реакции, женский характер, который выступает в «Ангеле-Хранителе», —

поэтому сама социальная коллизия, в виде совести, становится источником

лиризма (разумеется, в положительном, жизнеутверждающем смысле

блоковской категории лирики). Вся поэзия лирической ситуации извлекается из

совести – в ней сливаются и лица персонажей, и социальная коллизия. Лиризм

и социальность выступают в единстве, – таким образом, темы стихов о

1905 годе из «Нечаянной Радости» как бы заново возникают здесь в ином,

внутреннем, лирическом освещении.

Само по себе такое решение социальной темы по природе подобного

сюжета может быть только единичным – это не художественный принцип,

которого ищет Блок, но частный случай. Суть дела ведь в том, что такого типа

лирические характеры людей, ломающих свою жизнь от острого личного

чувства социальной несправедливости, по самой логике вещей могут быть

только единичными. Общих способов подхода к современному человеку в

поэзии подобная ситуация не может дать ни при каких обстоятельствах, – само

такое острое чувство социальной тревоги может быть какой-то краской в более

широко развертываемом лирическом характере, но не его основой Проблема

основ лирического характера по-прежнему остается проблемой, сама же такая

ситуация в общем ряду блоковских стихов неизбежно становится

повествовательной, «рассказом в стихах». Она и выступает в книге «Земля в

снегу» как рассказ в стихах, среди других повествовательных сюжетов раздела

«Мещанское житье». Принципиальное творческое значение для эволюции

Блока имеет как раз весь этот раздел в целом. Он переходный, этот раздел, его

потом, во втором томе блоковского собрания лирики, не будет, – сейчас же он

необыкновенно важен. Поиски нового лирического характера здесь выступают

в виде цепи стихотворных рассказов с максимально возможными для Блока

этого периода социально-конкретными сюжетами; наибольшее значение имеют

сюжеты городской жизни. Бытовая конкретизация ставит целью социально

определить происходящее. Персонажи, выступающие здесь, должны быть

людьми социальных низов, «простыми людьми» – в этом смысл,

вкладываемый Блоком в слова «Мещанское житье». Сам быт в его социальной

определенности должен быть поэзией, лирикой в новом качестве, – не поэзией

неопределенных, условно-стихотворных, хотя бы и очень напряженных,

внутренне подлинных эмоций, но эмоций, присущих вполне определенному

кругу людей. Эпиграфы из Ап. Григорьева и Гейне ко всему разделу

подчеркивают общую установку на единство лиризма и социальности, на

необходимость насыщения конкретных в бытовом и социальном смысле

сюжетов внутренней поэзией.

Основной персонаж этого ряда стихов – обитатель чердака с «окнами во

двор», социально обездоленный человек с присущим ему кругом мыслей и

переживаний. Главное в свойственном ему чувстве жизни – трагизм,

проистекающий из нужды, покинутости, одиночества, бесперспективности в

духовном и непосредственно жизненном планах Это же трагическое восприятие

жизни является основным источником поэзии лирических характеров,

выступающих в стихах. С одной стороны, вся жизнь исчерпывается замкнутым

отрезком, четко отграниченным «куском» общественных отношений, ставших

предопределенностью быта, чердаком, колодцем двора:

Одна мне осталась надежда:

Смотреться в колодезь двора

Светает. Белеет одежда

В рассеянном свете утра

(«Окна во двор», октябрь 1906)

Эта замкнутость порождает чувство социальной бесперспективности и

одновременно – внутренний трагизм, духовную безнадежность:

Ты спишь, а на улице тихо,

И я умираю с тоски,

И злое, голодное Лихо

Упорно стучится в виски…

Но это же трагическое чувство и социального, и личного одиночества, распад

общественных связей, вытекающий из их суженности, замкнутости,

предопределенности всего «социальной клеткой» чердака, куда заперли героя,

рождает также ощущение особой внутренней свободы: ничто не висит

тяжестью на ногах, все куда-то отлетело, и остался голый, «рассословленный»

человек:

Эй, малый, взгляни мне в оконце!..

Да нет, не заглянешь – пройдешь…

Совсем я на зимнее солнце,

На глупое солнце похож

Таков финал стихотворения – обитатель городского чердака, с его точно

расчерченной, замкнутой колодцем двора и собственным одиночеством

жизнью, оказывается в итоге блоковским «бродягой», человеком «без очага»,

вышедшим на вьюжную площадь, а затем и на бескрайние российские

просторы. Разные стороны блоковской деятельности переходного периода

оказываются внутренне тесно взаимосвязанными.

Именно этот распад общих связей настигает обитателей чердаков в их

единственно оставшихся поэтических связях с миром. В стихотворении «Хожу,

брожу понурый…» (декабрь 1906 г.) рисуется тихая любовь обитателя чердака:

Зачем она приходит

Со мною говорить?

Зачем в иглу проводит

Веселенькую нить?

Но так как эта «веселенькая нить» – единственное, что изнутри связывает

обитателя чердака с миром, то она неизбежно оказывается крайне непрочной;

на лице героя стихотворения «Хожу, брожу понурый…» лежат белые отблески

окружающих его пустых пространств («лицо мое белее, чем белая стена»); в

стихотворении «На чердаке» рисуется финал этой одинокой любви:

Чтоб была нарядна

И, как снег, бела!

Чтоб глядел я жадно

Из того угла!..

Слаще пой ты, вьюга,

В снежную трубу,

Чтоб спала подруга

В ледяном гробу!

Такой же финал романа настигает женский персонаж этого «чердачного»

повествования в стихотворении «Не пришел на свидание» (февраль 1908 г.); в

обобщенном виде трагизм одинокого существования городского

«рассословленного» человека дается в открывающем весь этот ряд стихов

произведении «В октябре» (октябрь 1906 г.):

Лечу, лечу к мальчишке малому

Средь вихря и огня…

Все, все по-старому, бывалому,

Да только – без меня!

Обитатель чердака бросается из окна в колодец двора, и этот человеческий

конец оказывается наиболее широким, общим, характерным для всего ряда

стихов воплощением внутреннего единства темы в ее одновременно и

лирическом, и социальном аспектах.

Социальная определенность лирического характера оказывается, таким

образом, односторонней, лишенной большой общественной перспективы.

Характерна возникающая аналогия со стихотворением «Митинг» из стихов о

1905 годе. Там гибель оратора давалась в некоей общей перспективе, хотя эта

перспектива сама по себе чертилась идеалистически (тема «Дамы»). Огромен

художественный рост Блока в стихах из «Мещанского житья»: лирические

характеры живут уже без всяких абстрактно-обобщающих подсказок, сами по

себе, своей внутренней и одновременно социальной жизнью. Однако жизнь эта

пока что протекает в очень замкнутом пространстве. Характер сам по себе по-

своему активен, социально «колюч», «неуживчив», но это характер духовного

«бродяги», кое в чем и «анархиста». Поэтому повествовательность, дающая

опять-таки огромные преимущества в смысле жизненной и социальной

конкретности, в то же время замыкает лирический «рассказ в стихах» в рамки

не имеющих большого общественного выхода сюжетов. Получается – в

художественном плане – лирическая повествовательность очень высокого

литературного класса. «Чердачные» стихи вызывают ассоциации с большой

русской прозой 40-х годов, с «Белыми ночами» и вообще с ранними повестями

Достоевского. Вместе с тем это лирика, весьма подлинная в своих поэтических

качествах. Блок оставляет далеко позади в этом смысле восьмидесятников, от

которых он исходил и чьи задачи он решает на несравненно более высоком

уровне. Однако духовная бесперспективность лирических характеров во

многом говорит о неполной решенности и общих, магистральных

художественных задач самого поэта. Замкнуто-повествовательный и в то же

время «бродяжий» лирический характер должен расшириться в своих

возможностях, показать какие-то иные, менее ограниченно локальные краски,

для того чтобы стать способным нести более обобщающие темы, – такова

непосредственная поэтическая задача, возникающая перед Блоком.

Говоря о возможностях расширения лирического характера у Блока, надо

ясно представлять себе то обстоятельство, что речь идет здесь не просто о

накоплении неких внешне, арифметически присоединяемых к образу качеств,

но о гораздо более творчески сложной вещи: о гибкости, свободных внутренних

переходах между разными сторонами изображаемой личности, о большей

самостоятельности, инициативности, жизненной самодеятельности

создаваемого образа-характера. Значение стихов «чердачной» темы, очевидно, в

движении лирики Блока состоит вовсе не в том, что механически соединяются

социальность и лиризм, существовавшие у Блока до этого несколько порознь.

Существенно тут совсем другое. Общая тенденция к социальному

истолкованию лирического образа-характера проходит в том или ином виде

через всю «Нечаянную Радость», и совсем не это само по себе является

новинкой в стихах второй половины 1906 г. Ново здесь то, что лиризм и

социальность выступают как тонко взаимосвязанные, гибко переходящие друг в

друга неотъемлемые особенности более живой, непосредственной,

самодеятельной личности. Говоря грубо, персонаж от этого делается

«характернее» – одновременно и индивидуально-определеннее, и шире. Суть

дела именно в этом, а не в механическом сложении разных качеств. Ведь,

например, «Незнакомка», как раз лишенная этих органичных переходов, не

случайно строится на резкости контраста разных сторон ситуации и потому-то

становится как бы лицевым, основным образом, характером-принципом

«Нечаянной Радости», хотя такого замысла не было и не могло быть у Блока.

Дальнейшее же расширение лирического характера после «чердачных» стихов

будет состоять как раз во введении новых граней в логику гибких переходов

внутри самого образа, но опять-таки не в механическом «подключении» каких-

то тем к некоему неподвижному каркасу, схеме образа. Ближайшей темой,

подлежащей подобной трансформации в единстве нового образа-характера,

оказалась, и совсем не случайно, по всем особенностям блоковского развития,

тема стихии. Далее она просто вырвалась на первый план. Для стихов же

второй половины 1906 г. существенно то, что Блок пытается разрабатывать

образ-характер во внутренних связях лиризма и стихии, ввести «стихийное» в

его перебоях и взаимопереходах с «лирикой» в конкретную личность, в

персонаж стиха.

С этой точки зрения совсем не случайным, но, напротив, в высшей степени

характерным для Блока оказывается упоминавшееся выше в связи с

«подборкой» о «Незнакомке» стихотворение «Шлейф, забрызганный

звездами…» (сентябрь 1906 г.). Его тема, в общем, случайна и ненужна рядом с

контрастами разных планов «Незнакомки», но особые отношения в нем

лиризма и стихийности очень показательны для Блока в его движении. Между

женщиной-кометой и лирическим «я» стихотворения здесь устанавливаются

прямые отношения. «Ее» стихийность – источник трагических личных

переживаний персонажа-мужчины. Переходы между «стихийным»,

«космическим» и личностью персонажа-мужчины здесь совсем иные, чем в

прежних стихах Блока. Личная драма «его» прямо соотнесена со «звездными»

качествами «ее», как бы вдвинута в космос; оба они, будучи разными, в то же

время уравнены в действии, в лирической ситуации. Происходящее между ними

одновременно и «стихийно», и «лирично». Героя губит «ее» стихийность, но

«он» на одном уровне с «ней» – таков замысел, отчетливее всего выраженный

в финале:

Дай серебряных коснуться складок.

Равнодушным сердцем знать,

Как мой путь страдальный сладок,

Как легко и ясно умирать.

Отсюда – прямой путь к попыткам дальнейшей конкретизации и сюжетной

ситуации, и персонажей. Лиризм и стихийность должны обрасти признаками

почти бытовой точности, оставаясь самими собой и в своих переходах

образующими лирический характер. Сам характер должен выступить в своих

связях с «общим». Таково стихотворение «Ищу огней – огней попутных…»

(октябрь 1906 г.), в книге «Земля в снегу» названное «Колдунья» и включенное

в раздел «Песня Судьбы». Конкретность здесь та, что «колдунья» появляется в

деревенской обстановке – тут стадо звякает за рекой, поют свирели, месяц

золотит крыши, появившись «меж темных заводей и мутных». Из «мутных

заводей» появляются «болотные бесы». Далее болотное бесовство, или

стихийность, оказывается присущим душе героини, колдуньи. Сама же

колдунья находится в прямых лирических связях с героем-персонажем, в таких

же связях «на одном уровне», как и в стихотворении «Шлейф, забрызганный

звездами…». Поэтому и конец стихотворения, поэтический вывод вполне

аналогичен:

Иду, и холодеют росы,

И серебрятся о тебе,

Все о тебе, расплетшей косы

Для друга тайного, в избе.

Дай мне пахучих, душных зелий

И ядом сладким заморочь,

Чтоб, раз вкусив твоих веселий,

Навеки помнить эту ночь.

Слившись воедино, сплавившись, лиризм и стихийность должны в конце

концов породить национальный женский характер в разливе «общего» – в

«песне судьбы», которая должна выступить одновременно и как судьба личная,

судьба персонажа, втягиваемого в народные «стихии», и судьба национальная,

судьба страны, охватываемой «метелями» общественных катаклизмов. Такой

национальный женский характер в единстве личных и общих судеб в

художественной логике окончательной композиции блоковского второго тома

дается в разделе «Фаина»; порогом к нему от предшествующих стихов там же

является лирический цикл «Снежная маска». В композиции сборника «Земля в

снегу» стихи о Фаине еще не собраны воедино, но рассыпаны по всей книге;

завершает же книгу, подводит ей поэтический итог «Снежная маска». Это

значит, что единый собирательный образ-характер во время складывания

сборника еще не осознан поэтом, или, вернее, не найдено его особое

содержательное место в композиции, потому что внутренне он уже

присутствует здесь; существеннейшим же этапом к нему, переломным

взрывным пунктом, ведущим к наиболее важному лирическому персонажу

целой эпохи в эволюции Блока, следует считать именно своеобразную

лирическую поэму о «Снежной маске».

Цикл «Снежная маска» с очень большой наглядностью показывает,

насколько наполнена скачками, внезапными взрывами, резкими поворотами и

кажущимися неожиданностями эволюция Блока-поэта, как она зигзагообразна

по видимости и в то же время – изнутри содержит особенную, очень

противоречивую и вместе с тем по-своему очень строгую последовательность.

Следовало бы ожидать вслед за стихами переходного периода после революции

1905 г. явно последовательного конечного слияния отдельных линий в один

общий узел, – в частности, «чердачные» стихи как бы прямо предполагают

возможность органического обобщения, «укрупнения» повествовательности и

появления, в результате слияния с трансформированной «кометной» линией,

ясных и точных, обобщенных характеров-персонажей в драматически-

последовательных отношениях. На деле внезапно происходит в начале 1907 г.

кажущийся полностью неожиданным лирический взрыв, рождающий чуть ли

не самый неясный, странный, с трудом реализуемый в сюжетные отношения, с

трудом прочитываемый именно во взаимоотношениях героев-персонажей цикл.

Кажущаяся странность ситуации усугубляется еще и тем, что как будто бы

заданы театрального типа сюжет и характеры. Жизненный, биографический

источник давно и широко известен: это отношения поэта с актрисой театра

Комиссаржевской Н. Н. Волоховой. Жизненный сюжет явно осмысляется в

лирике сквозь «театр», «маски», – следовательно, должна бы быть по крайней

мере та четкая планировка характеров и их отношений, которая присуща

«Стихам о Прекрасной Даме». На деле же подобной четкости нет и в помине, —

несмотря на напряженно-страстную эмоциональность всего построения,

наиболее характерной особенностью всего цикла в целом оказывается такой

разлив лирических стихий, в котором даже и представить немыслимо сколько-

нибудь строгие или просто видимые очертания событий, реально происходящих

между сколько-нибудь реальными людьми.

Следовало бы ожидать, далее, большей, чем ранее, конкретности

изображения – но и этого нет. Героиня цикла, Н. Н. Волохова, вспоминает:

«Стихи эти, особенно отдел “Маски”, родились непосредственно из нашего

провождения времени в течение рождественских и новогодних праздников,

когда вся наша молодая компания, урывая время от ежедневной большой,

праздничной, театральной работы, стремилась повеселиться вдоволь»121.

Буквально то же самое и еще определеннее утверждает участница «молодой

компании» В. П. Веригина: «… почти во всех стихах “Снежной маски”

заключены настоящие разговоры и факты тех дней»122. При этом обе участницы

событий (в особенности широко, детально – В. П. Веригина) сопоставляют с

неопровержимой убедительностью стихи и подробности реальных событий, —

однако подобный «реальный комментарий», убеждая достоверностью, самим

стихам в то же время нисколько не прибавляет конкретности: мы видим углы

диванов, шнуры портьер, прилепившихся к дверце шкафа амуров,

пририсованные гримом брови и т. д., узнаем их по стихам – но в стихах от

этого они, эти знакомые и заново узнаваемые в мемуарах детали, не рождают,

конечно, образной конкретности. Ее там не должно быть по специфике самого

идейного замысла цикла. Отношения между основными персонажами цикла,

проступающие сквозь «метельную» образность всего ряда стихов и

реализующие этот замысел, таковы, что поэтически они не могут быть

выражены конкретно:

Рукавом моих метелей

Задушу

Серебром моих веселий

Оглушу.

На воздушной карусели

Закружу.

Пряжей спутанной кудели

121 Волохова Н. Н. Земля в снегу. – В кн.: Ученые записки Тартуского гос.

университета. Труды по русской и славянской филологии, IV, 1961, с. 374.

122 Веригина В. П. Воспоминания об Александре Блоке – Там же. с. 328.

Обовью

Легкой брагой снежных хмелей

Напою

(«Ее песни», 4 января 1907)

Отдельные детали, всплывающие из этого «метельного» потока, имеют

условный характер, не могут и не должны реализоваться в сколько-нибудь

конкретное целое, в четкий образ персонажа. Нельзя соединить в одну фигуру

«рукав метелей», «серебро веселий» и «воздушную карусель», хотя персонаж

особого типа здесь все-таки есть Дело в том, что персонаж этот целиком слился

со «стихией», с «метелью», с «кометностью», вне «кометности» его просто нет.

С другой стороны, собирается этот образ-персонаж лирическим восприятием.

Все эти условные, сами по себе не собирающиеся в конкретное целое детали

моментально рассыплются, если вынуть любовную эмоцию персонажа-

мужчины, собирающего в своем восприятии из этих «метельных» деталей образ

возлюбленной, прямо совпадающий со «стихией». Лирическое восприятие

принимает в себя в лице «ее» весь мир, ставший одной «метелью», одним

разгулом «стихий». Если бы можно было собрать все эти детали в одно лицо —

оно уже потеряло бы что-то (еще точнее – всё) в своей «стихийности».

Персонаж до того слился со «стихией», что вне «стихии» его как бы уже нет.

«Снежная маска» в этом смысле представляет собой доведение до конца, до

предела «кометной» темы. Непосредственно она примыкает к тем стихам,

сплавляющим воедино «лирику» и «стихийность», о которых шла речь выше.

Подобную тенденцию она доводит до того, что все окружающее охвачено

«стихией», одновременно ставшей «лирикой». Примечательно, что сам

лиризованный образ белой метели перешел в «Снежную маску» из

«чердачных» стихов, доводящих поиски нового лирического характера до

повествовательности прозы. Слияние этих двух линий осуществлено

доведением темы, подспудной и там и тут, до крайности и видимым полным

уничтожением тенденции собирания характера. Конкретности тут не может

быть по сути вещей.

Вместе с тем пронизывание решительно всего «стихийностью» изнутри

служит почвой для нового типа лирического характера. В таких крайностях,

судорогах движется поэзия Блока. Лирический взрыв «Снежной маски» должен

дать основу для полного охвата образа-характера элементами стихийности —

таков его общий смысл в эволюции Блока. Не забудем, что задуманы новые

«маски», новые персонажи-характеры. Примечательно, что наиболее ясные

стихи в «Снежной маске» написаны о «нем», о персонаже-мужчине, о том, в

чьем восприятии должна собраться воедино, сгуститься в образ-характер,

человеческое лицо «метельная стихия». Здесь опять крайность, парадокс:

собирается все «им», «его» восприятием, а четче получается воспринимающий,

«он», но не воспринимаемое, не «она». Суть ситуации в том, что радикально

меняются оба персонажа в их единстве. В стихию «метели» входят оба, оба

становятся причастными изнутри «космическим» началам. Трансформация,

происходящая с «ним», виднее потому, что «его» образ уже исподволь

готовился к подобному изменению темой «бродяжества». Тут опять видна связь

«Снежной маски» с «чердачными» стихами – персонаж-мужчина в какой-то