Текст книги "Исчезнувшая стихия (СИ)"

Автор книги: Мира Вольная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 50 страниц)

     – Давай ты сразу мне врежешь, и я отключусь, – предложила без особой надежды.

     – Так быстро сдаешься?

     – Надоело видеть твою рожу.

     – Зря. Я принес тебе подарок.

     – Что-то мне подсказывает, что меня он не очень обрадует, – я напряженно следила, как он опускается передо мной на колени, держа одну руку за спиной. – Показывай уже, не томи.

     – Нетерпеливое животное.

     – От насекомого слышу, – вяло огрызнулась. И в тот же вдох он выбросил вперед руку и ... застегнул на моей шее ошейник. Кажется, я закричала, кажется, попробовала его ударить и, кажется, из этого ничего не вышло. Я чувствовала металл, впивающийся в шею холодными пальцами, чувствовала, как он царапает мне горло. Старая крыса опять показала уродливую морду из клетки. Я попробовала стянуть его, но лишь расцарапала кожу и содрала пару ногтей. Начала задыхаться, перед глазами мелькали черные точки и мерзкое лицо феи. Только спустя несколько лучей мне удалось слегка успокоиться. Но паника осталась, тошнотворной лужицей, липкой мутью, запекшейся кровью свернулась где-то внутри. Паника и желание убивать.

     Станис все еще сидел напротив меня и противно лыбился. Урод. И что самое удивительное, я, пожалуй, впервые отчетливо осознала степень его ненависти к себе. Я – моральный инвалид, существо не способное разглядеть бревно, даже если оно свалится мне на голову.

     – Знаешь, он точная копия того, что ты носила когда-то, – я не отреагировала, все еще пораженная своим открытием, задыхающаяся из-за проклятого ошейника. – А знаешь, почему я так уверен? – я молчала, чувство беспомощности переросло в злость – одна из немногих эмоций, которые я могу испытывать. Говори-говори, пока можешь. – Они оба – творение моих рук, – рада за тебя. – А знаешь ли ты, что это я тогда предложил Илии надеть его на тебя и обряд Монаршей Дюжины тоже моя идея? – какой ты инициативный. – И тому послу, которого ты убила, именно я шепнул пару слов, – кто бы сомневался. – Ладно, вижу, ты не в настроении разговаривать, я зайду попозже. – Сломай себе по дороге шею. Поверь, это будет менее болезненно, чем когда я доберусь до тебя. Прошло еще несколько оборотов, истощенный организм требовал отдыха, и я то проваливалась в забытье, то резко подскакивала. В следующий раз он принес мне воды и фрукты. Кружку я опустошила одним махом, а вот на еду даже не взглянула.

     – Знаешь, то, что Илия выгнала меня даже хорошо, – начал он ни с того ни с сего. Все еще хочет оправдаться? Перед кем? Ну что ж послушаем.

     – Ты несешь какой-то бред, – может, удастся удовлетворить свое любопытство.

     – Нет, – покачал он головой.

     – Станис прекрати оправдывать свое ничтожное положение, – ну давай же.

     – Я не оправдываю! – прошипел он. – Я уже давно думал, как бы свалить из Физалии без особых последствий. Так что, сами того не подозревая и ты и Илия сыграли мне на руку.

     – Милая сказочка, – побольше скепсиса в голос. – Вот только свалить без последствий тебе не удалось. Ты нищий, потерял все свое влияние и немногочисленных единомышленников. Ах да, а еще принадлежность к Монаршей дюжине, а значит и большую часть сил. Теперь ты никто. Я ничего не упустила?

     – Один момент, я не нищий, – я скептически выгнула бровь. – Я активно готовил свое отступление последние полтора года. У меня есть дом в столице западных эльфов, гномы любезно согласились взять на сбережение часть моих накоплений – примерно девяносто восемь тысяч аржанов, еще столько же в банке у эльфов. А сила – это не главное. Мне же хватило ума поймать тебя.

     – И? Ты все равно променял шило на мыло. В Физалии у тебя больше перспектив, – ох, ну сколько же можно, давай рассказывай.

     – Перспектив? – улыбнулся он. – Да страна на грани банкротства, кризиса, как следствие гражданской войны и смены власти, – у меня отпала челюсть.

     – С чего вдруг? Норция, насколько я успела заметить, вполне себе процветает, – он расхохотался.

     – Процветает? Да казна практически пуста!

     – Каким это образом?

     – О, Илия всегда любила роскошь – наряды, украшения, изысканные масла и снадобья, чтобы поддерживать красоту, а сколько денег она потратила на любовников и приворотные зелья, – он закатил глаза. – Примерно столько же, сколько и на ассасинов, чтобы те делали за нее всю грязную работу и убирали неугодных фей. А ты должна знать, эти птички не из дешевых. Фонтаны, позолоченные статуи в садах, редкие животные, перечислять можно до бесконечности. Плюс, мы ведь не единственные, кто выращивает и продает редкие цветы. Врайты с некоторых пор научились разводить кое-какие виды, среди прочего и болотные лилии – самые дорогие. Мы перестали справляться с конкуренцией. Этой стране нужны реформы, но королева боится менять старые порядки, слишком привыкла к безграничной власти.

     – И что она собирается делать? – скажи мне то, что я хочу услышать.

     – Уже делает. И боюсь, что я несколько помешал ее планам, – я выгнула бровь. – Понимаешь в чем дело, – он выдержал паузу, – даже те мизерные пошлины, которые наложили на нас демоны, с некоторых пор для Физалии неподъемны. И если раньше контрабанда составляла всего пятнадцать процентов от общих поставок, то теперь Илия хочет, чтобы чуть ли не вся продукция шла в обход.

     – Данте и его клан. Если в караван входит меньше десяти повозок, его не досматривают.

     – Умное животное, – еще по голове меня погладь, мудак. – Илия хочет спихнуть ему Кэссиди в качестве гарантии выполнения их маленького договора.

     – То же мне гарантия, – я фыркнула и тут же поморщилась от боли. – Лучше бы она ему процент от продаж пообещала.

     – Нужен ему этот процент, как нечисти первый луч утреннего солнца. Они отнюдь не голодают, и их положение лучше, чем думают многие. У Дэмиана проблема несколько иного характера. Он бастард, ублюдок, место Лорда занял по чистой случайности и его гордыня не может с этим смириться. Дэмиану нужно имя, которое он передал бы своим детям, а связь с королевской семьей – это подарок небес. Конечно же королева не хочет отдавать за него кого-то из своих любимиц, а Кэссиди – больная овца, ее не жалко продать грязному кочевнику.

     – Я думала, Илия хочет отдать Кэс за принца, – Станис громко расхохотался.

     – Нет, за принца она хочет отдать тебя, – в который раз за эти пятнадцать лучей моя челюсть поехала вниз. – Он демон, он не фея, ему плевать, что ты полукровка, а Дэмиану нет. Он хоть и ублюдок, но все-таки чистокровный, он знает разницу и ему нужны сильные наследники.

     – А мое мнение не учитывается?

     – Ты все еще так наивна?

     – Нет, больше нет. Но с чего она взяла, что демон пойдет на этот брак и еще, неужели она думает, врайты не заметят подозрительно резкого сокращения поставок?

     – О, я думаю, заметят, именно поэтому валю, а брак... Хм, сначала я мало верил в удачный исход этой затеи, но принц меня удивил, он в тебе явно заинтересован.

     – Веселый расклад, – пробормотала скорее для себя. – А трупы?

     – Ты все верно тогда сказала. Илия не имеет к убийствам ни малейшего отношения. Раб ее, конечно, рук дело, как и баронет, но это политика. Все прочее ее мало волнует.

     – И все-таки, мне не дает покоя один вопрос – что ты такого натворил, что впал в немилость?

     – Имел неосторожность усомниться в блистательности ее плана, пару раз слишком смело высказался по поводу проводимой политики, ну и так по мелочи, – меланхолично пожал он плечами.

     – И почему же ты считаешь, что расстроил ее планы? – я выгнула бровь. – Собираешься меня убить?

     – Убийство это так скучно, – он нарочито растягивал слова, давая мне возможность проникнуться торжественностью момента. – Поверь, после того, что я с тобой сделаю, ты будешь рада наложить на себя руки.

     – Что-то пока у тебя не очень получается.

     – Я растягиваю удовольствие, – он расхохотался, и только тут я заметила этот блеск. Так смотрит собака, больная бешенством, – глаза словно стеклянные, а на самом дне медленно разворачивает свои кольца безумие. Такой когда-то был и у меня. Я в заднице.

     – Еще вопрос. Кто, тот идиот, что вернул тебе язык?

     – Какая тебе разница?

     – После тебя займусь им, – Станис снова рассмеялся и направился к двери. Как только он вышел, и натяжение цепи ослабло, я поднялась. От долгого сидения меня пару раз качнуло, но я все-таки заставила себя пройтись вдоль стен. Мне так лучше думается. Задавив на корню злость и желание закопать Станиса, я постаралась сосредоточиться на том, как снять с себя ошейник. Хоть он и не представлял собой угрозы – магии в нем не было – но долго с ним я не продержусь. Прутья клетки уже прогнулись, впервые на моей памяти, а выпускать из нее то, что там сидит я боялась.

     Я осознала, что творю, только когда почувствовала что-то липкое на груди, и с изумлением уставилась на свои окровавленные пальцы.

   Молодец девочка, почему бы сразу не оторвать себе голову и не облегчить некоторым феям жизнь? А ну взяла себя в руки!

   Я опустилась на пол и закрыла глаза. Дыши. Медленно. Возвращай контроль.

     'Сти ня' – донесся едва различимый шепот. Здесь есть кто-то еще?

     – Что? Где ты? – собственный голос противно резанул по ушам.

     'Сти ня' – уже настойчивее. Я завертела головой, но никого не увидела. Что за мать твою? – 'Сти ня, сти ня, сти ня, сти ня, сти ня'! – со всех сторон. Детский, неразборчивый, истерический.

     – Кто ты?

     'Ты' – ответило мне эхо. И я начала ржать, до истерики, до боли во всем теле, пока хватило воздуха. Лучше бы Станису действительно меня убить.

   Когда рассвело, я сидела все там же у стены и пересчитывала в ней камни, кажется, уже по пятому кругу. Голос продолжал звать, что-то просить, практически умолять, но мне надоело обращать на него внимание. Не замечать собственное безумие оказалось легче, чем я думала. Никогда не предполагала, что сойду с ума. Забавное ощущение, словно спишь наяву. Интересно, что будет, когда замок с клетки вообще слетит? Скрип уже другой, настоящей двери заставил посмотреть в ту сторону. В проеме стояло четверо: двое незнакомых мужиков, Станис и молчун, который приносил мне еду и воду первый раз. В их руках были какие-то мешки. Что-то шевелилось внутри. Я напряглась, подобралась, впилась ногтями в ладони.

     – Ты всегда их терпеть не могла, – сказал бывший посол, стоя позади всех. – На мой взгляд, абсолютно незаслуженно. – Он кивнул и мужики, вытряхнули содержимое мешков на пол. Я закричала, так, как никогда до этого. Кричала и не могла отвести глаз. Кричала и не могла вдохнуть. Серые, коричневые, черные, огромные. Я слышала стук их коготков даже сквозь собственный вопль, их писк, смотрела на их хвосты и подрагивающие усы. Смотрела в их кукольные мертвые глазки. Целое полчище голодных тварей, целое пищащее войско. Любители мертвечины и новорожденных младенцев. Они чувствовали мою кровь, мой страх, мою беспомощность. Не понимая, что делаю, я обмотала запястья цепями, я пробовала подтянуться снова и снова, оторвать ноги от пола, но лишь содрала кожу. Не хватило сил продержаться в воздухе даже какой-то мизерный вдох. Они кишели под ногами, словно гнилая вода. Они тыкались своими мордами в мои босые ступни, вставали на задние лапы, цеплялись за обрывки платья, они копошились, они верещали, они царапались. Не хочу, я не хочу вспоминать. Я не хочу.

     Но перед глазами сами собой вставали картинки из прошлого. Умирающий отец, дикий холод, запах мочи, крови и страха. И боль, затягивающая, забирающая последние силы, ломающая.

   Не хочу.

   Я схватила первую попавшуюся крысу и начала сжимать, пока под пальцами не хрустнули кости, пока она не перестала трепыхаться, пока ее маленькие челюсти не разжались, выпустив кожу запястья.

     'Сти ня'!

     – Я жива, – ответила я непонятно кому, – я еще жива.

     Я отшвырнула мертвую тушку и схватила следующую тварь. Тельце приземлилось в противоположном углу, зверьки, что были ближе, окружили труп. Клацанье, хруст, писк, они залазили друг на друга, дрались, пищали, и отрывали куски мяса от убитой мной крысы.

     – Я жива, – еще одно мертвое животное полетело в тот же угол, – жива, жива, жива. Еще одна и еще и еще. Сколько их тут?

     – Жива, жива, жива, – бормотание, слившееся в стон. Их так много. Сломать шею и выкинуть, сломать шею и выкинуть, сломать шею и выкинуть. А потом зазвенели цепи, утягивая меня вниз, и я упала, обдирая колени об острые холодные камни пола, и не смогла подняться, и услышала смех Станиса, и поняла, какую ошибку совершила. Раздразненные запахом крови, клочками мяса, которые им достались, моим страхом, они кинулись на меня. Мой поводок натянулся настолько сильно, что меня протащило вперед, и руки прижались к кольцу в полу.

     – Сними с меня наручники мудак! И мы с тобой поговорим! – ни звука в ответ, только противный писк. Они карабкались по рукам, ногам, их мелкие зубки впивались в тело, когти оставляли глубокие царапины.

     Я пробовала сбрасывать их с себя, переворачивалась на спину, стряхивала, как могла. Опять, опять и опять. Бесконечно, по кругу. Невыносимая жара сменилась таким же холодом. Я видела облачка пара, вырывающегося изо рта, меня начало трясти, выворачивать кости от непонятной боли, а одуревшее ошалевшее сердце неистово билось в измученном теле. Перед глазами все поплыло.

     – Жива, – прошептала я, – еще жива, – почему-то важно было это повторять, важно знать.

     'Усти еня'!

     – Чего ты хочешь? – из последних сил. Укусы слились в один.

     'Усти меня'! – больно, холодно.

     – Я не понимаю! – срывая голос. Жива, еще жива. А они все пищат, пищат, так противно. Так громко. – 'Пусти меня!' – в первый раз так отчетливо.

     Я хочу жить. Святые яйца, я действительно хочу жить! И я сорвала замок с изрядно покореженной клетки, закрывая глаза.

     'Ну, наконец-то', – раздался тот же голос, только уже тише. Прекратились укусы, прошел холод, куда-то делись вообще все ощущения, все звуки, металл ошейника перестал сдавливать кожу, а сквозь веки пробивался слабый свет. Лишь боль вгрызалась в душу. Жива. Или нет?

     Я с трудом открыла глаза. Напротив стояла девочка. Смутно знакомая маленькая девочка, она смотрела на меня глазами полными слез и той же боли, что сейчас мучила меня. А я и забыла. Девочка держала в руках цветок дня и едва улыбалась. А вокруг лежали дохлые крысы.

     'Я удержала его! Смотри! Я впервые смогла сорвать его так, чтобы он не погиб!'

     – Кто ты? – не девочка. Тень. Чья-то тень.

     'Люга!'

     – Люга... Но Люга – это я. Часть меня. Была когда-то.

     'Дура! Я никогда не умирала! Слышишь!' – закричала она.

     – Я избавилась от тебя, – какой-то бред. Видимо, я окончательно сошла с ума.

     'Нет. Ты спрятала меня, заперла и забыла. В тот день, когда умер папа. Потому что не хотела вспоминать, потому что испугалась, ты запретила себе чувствовать, запретила жить. Святые яйца, какая же ты трусиха Обсидиана! Ты так испугалась, что отказалась от меня. От Основной!'

     – Я, – а что я могла сказать? Я действительно трусиха. Но Основная... Она моя Основная? Еще больший бред. У теней нет имен, они не могут говорить, их нельзя запереть. Или...

     'Можешь собой гордиться! – зло прошипела она, обрывая поток моих бессвязных мыслей. – Ты такая единственная! Глупая и трусливая!'

     – Не ори на меня! – Основная, моя Основная, моя тень.

     'Имею право! Ты чуть не умерла здесь! Что я такого сделала тогда? Спасла тебе жизнь? И вот как ты меня отблагодарила? Засунула в мешок и убрала подальше!'

     Спасла?

     Я устала. Я так устала и мне так хочется спать. На моих руках лежит мертвый отец, и сквозь полу-сомкнутые веки я вижу обломки нашей клетки, торчащие балки перекрытий, стекло, какие-то деревяшки, погнутые прутья, и трупы. Много трупов. Они разодраны в клочья, на уцелевших лицах застыл ужас, их, как кукол, сломал, выпотрошил какой-то злобный ребенок. Монстр. Все вокруг в крови, рядом лежит чей-то глаз, слева нижняя половина тела, возле отца оторванная кисть. На одну из торчащих в камнях балок, как на кол насажен мужчина, чуть дальше валяется скальп. Каштановый, женский. Не хочу, не хочу, не хочу! Это не я. Не могу быть я! Не хочу!

     – Не хочу, – повторила я.

     'Вспомнила! Ты вспомнила! – она улыбнулась, и от этой улыбки дрожь пробежала по моему телу. – Ты теперь не Забывшая, а я не Потеряшка!' – не Забывшая... А кто?

     'Ожившая' – топнула ногой моя собственная тень. Оскалилась.

     Неужели я всегда была такой – чудище из страшных сказок? Даже в четырнадцать. Боги.

     'Глупость какая, – фыркнула она. – Ты так ничего и не поняла. Они должны были умереть тогда, чтобы ты осталась жива. Должны были ответить за то, что сделали. Все. Даже служанки потому, что знали, потому, что просто смотрели и ничего не делали. Наблюдали, шептались. Прекрати наматывать сопли на кулак! И забери уже у меня его, – она буквально впихнула мне в руки цветок. – Я сыта, а тебе нужны силы! И нам надо торопиться!'

   Я взяла в руки маленький живой огонек. И тут же наручники с лязгом упали на пол, а девчонка ринулась на меня... В меня. Меня скрутило от боли, как когда-то давно, из глаз брызнули слезы, а все вокруг окрасилось в красный.

     'Я покажу тебе, я расскажу тебе, я научу тебя. Только не отталкивай, не теряй меня больше'.

     – Никогда.

     Я поднялась, шатаясь, держась за стену. Да я была слаба, да я устала, но Люга... Ее силы мне хватит. Ярость, животная ярость и голые инстинкты. Чудовище, каких еще никто не видел, самый страшный ночной кошмар.

     Раз, два, три, четыре, пять.

     Обсидиана Ожившая идет убивать.

     Я улыбнулась. Мы улыбнулись. Они будут умолять и бояться!

     Дверь осыпалась под моими руками кучкой пепла, дремавший охранник даже ничего не понял. Легкая добыча – быстрая смерть. Язык пробежался по губам, ноздри втянули воздух. Еще. Больше крови. Забрать его голову с собой.

     Пробежать ступеньки, уничтожить следующую дверь, убить еще двух мужиков. От них странно пахнет, чем-то резким, горьким – алкоголем. Еще две головы. Женский визг. Глупая баба – нельзя бежать от зверя, нельзя поворачиваться к нему спиной, нельзя так громко кричать, нельзя вонять страхом. Прыжок, хруст позвоночника и в моей коллекции уже четыре черепа. Неудобно. Замедляет.

     Стянуть с нее юбку, разрезать вдоль швов. Мешок для добычи. Еще две комнаты – а мой урожай все растет уже шесть. Запах чужого страха раздразнил, вкус крови одурманил. Хочу еще. Язык снова пробежался по губам. Последняя дверь, он там. Я слышу голоса, но не различаю слов, я слышу смех, но не помню, что значит это слово. Меня ведет запах, меня ведет инстинкт, меня ведет ярость. Дверь. Такая смешная преграда.

     Я бросаю в центр мешок, он рвется, открывая всем мои сокровища, мою добычу. Они замирают, они вскакивают на ноги, они поворачиваются ко мне, они что-то кричат. Двое достают мечи. Нельзя махать палкой перед мордой разъяренного зверя, нельзя так вонять страхом.

     – Убейте ее, – что-то подобное я уже слышала. Но все равно не понимаю ни слова. Трое бросаются на меня. Раздробить череп одному, сломать ногу второму. Третий уже дрожит, в его голосе умоляющие нотки. Не понимаю. Не хочу его понимать. Он меня злит, он меня раздражает. Он так беспомощен, он так жалок, он противен, он так воняет страхом. Он мне надоел. Я моргнула, и он мешком рухнул к моим ногам.

     Я огляделась. А где четвертый? Самый важный?

     Броситься следом в распахнутое окно, добивая того, кому сломала ногу. Где-то вдалеке звук крыльев, у предыдущих крыльев не было. Ммм, чем труднее добраться до жертвы, тем интереснее. Беги, беги, беги.

     Постоять еще несколько вдохов – дать фору – и ринуться следом. Он замахал своими нелепыми крылышками сильнее, словно почувствовав меня. Я рассмеялась. Охота. Протянуть руку и он мешком валится на землю. Такой маленький, такой слабый. Почему я позволила ему причинить мне столько боли? Как он поймал меня? Он пытался подняться, когда я подошла. Оглянулся, перевернулся на спину и начал смешно пятиться назад. Я улыбнулась.

     – Паучок, паучок, сколько у тебя ножек? – слова взялись сами собой, но он молчал. Я сжала руку вокруг горла его тени. Он захрипел. – Паучок, паучок, сколько у тебя ножек? – Он начал пятиться быстрее. – Не зли меня! – сильнее сжать руку. – Паучок, паучок, сколько у тебя ножек?

     – Две.

     – Нет, – я покачала головой. – Ты неправильный паучок. Нужно сделать тебя правильным.

     – Что? – смех сорвался с моих губ, когда я разорвала его мышцы, разделила кости, превращая две ноги в четыре. Так легко. Я захлопала в ладоши, глядя на то, как он корчится. Почему он кричит ему больно? Оборвать нервные окончания. Крик смолк.

     – Паучок, паучок, – он продолжал пятиться, отползая от меня на руках, – а сколько у тебя ручек? – молчание. – Паучок, паучок, сколько у тебя ручек? Сколько!? – теперь я сжала в руке его сердце. – Сколько!? Сколько!? Сколько!?

     – Четыре! – как дрожат его губы, как льется пот с его лба, как он боится!

     – Нет. Одна! – левая рука подвернулась, и он завалился на бок, снова закричав. Из запястья, локтя и плеча торчали сломанные кости. Не красиво, но так и должно быть. Я подошла ближе, присела рядом на корточки, он отшатнулся. Глупый.

     – Вставай, на ножки паучок, – я подняла его в воздух и поставила на ножки, так как должен стоять паук. Но он упал, зарывшись лицом в землю. Что-то сверкнуло. Крылья?

     – У тебя крылья, но у паучков нет крыльев. Значит ты не паучок. Ты гусеничка! – я снова захлопала в ладоши. Слишком много крови течет из его ног. Он умрет раньше, чем я закончу. Перевязать вены и перенаправить кровяной поток. Вот так. Я лепила из его тела, как из глины. Так легко. Его тень поддавалась так легко. Соединить кожу, мышцы убрать лишние кости. Вот так – теперь он гусеничка, без ручек и ножек, как младенец, завернутый в пеленки. Почему он так кричит? Обрезать еще один пучок нервов. Уже лучше.

     – Гусеничка, гусеничка, почему ты больше не убегаешь?

     – Ты лишила меня ног, рук, я не могу двигаться! Ты больная сука, как, по-твоему, я должен убегать!? Я не могу!

     – Не можешь? – я снова присела рядом, провела рукой по его лицу. Он задергался, так смешно. На его щеках почему-то была вода. Странно. – А летать ты можешь?

     – Нет! – выкрикнул он, мотая головой из стороны в сторону.

     – Тогда тебе не нужны крылья.

     – Ты не посмеешь! Нет. Не трогай!

     – Тшшш, – я закрыла ему рот и взяла в руки крылья. Такие тонкие, слабые, так и норовят выскользнуть из пальцев. Но я держу крепко. Очень крепко. Одно движение иотбросить в сторону. Они мне не нужны. Почему он опять кричит? – Тебе больно? – он захрипел. – Как тебя зовут? – почему-то важно было узнать его имя.

     – Ты знаешь!

     – Я не помню. Как тебя зовут?

     – Больная сука!

     – Хочешь, я снова соединю твои нервы? – он замотал головой. – Тогда говори!

     – Станис, – точно Станис. Он причина моей боли. Он причинил мне много боли. Я все-таки вернула его нервы в изначальное состояние. И он закричал, заверещал, завопил.

     – Ты обещала! – выкрикнул он.

     – Я тебе ничего не обещала. Просто спросила, – легко пожала я плечами, поднимаясь с колен. Он корчился и извивался. Хорошо. Это хорошо.

     Я отошла на несколько шагов, выбирая место и впервые по-настоящему оглядываясь вокруг. Поле. Просто замечательно. Я сосредоточилась. Земля всегда плохо мне поддавалась, но при большом желании... Вдох, почва рядом задрожала, вдох, растянулась, вдох и вытолкнула целую кучу земли наружу. Постепенно начали возвращаться звуки и цвета. Люга устала, но мы все успеем, у нас еще достаточно сил.

     Я повернулась к своей гусеничке. Оглядела его внимательно. Наконец-то его внутренний мир нашел отражение во внешности.

     – Ты – червь, – ответила на его умоляющий вопросительный взгляд. Он больше не мог кричать – сорвал голос. – И место твое в земле.

     – Нет!

     – Да. Надо было оставить меня в покое Станис. Надо было убираться из Физалии, пока ты мог. А теперь ты останешься здесь навечно. Не находишь в этом иронии? Ты станешь удобрением, – я улыбнулась. – Даже в своей смерти будешь служить Илии.

     – Нет, нет, нет, нет. Я сделаю все, что скажешь! Все, что захочешь!

     – Поздно, – я подняла его в воздух и уложила в яму. – Твое последнее желание?

     – Сдохни!

     – И не мечтай, – я рассмеялась. А он извивался всем телом, дергался, пытался кричать, бился из стороны в сторону в своей будущей могиле.

     Я подняла слой вытащенной земли и обрушила на него. Так просто и почему-то так тяжело. Она поглотила его крики, заглушила, утопила. Я села рядом и стала ждать. Слушала, как он пытается дышать, слушала, как огромные комья забивают глаза, нос и рот. Слушала, как он давится, слушала, как хрипит. Слушала, слушала и слушала. Пока не перестала улавливать удары его сердца, пока все не стихло, пока не убедилась, что он сдох.

     Люга уснула, измученная и уставшая где-то внутри меня. Мне так хотелось последовать ее примеру, но нужно было идти. Нужно было выйти хоть куда-то. Понять, где я и как далеко от дворца и сколько прошло времени. А еще неплохо было бы найти воду и связаться со Стэром. Но все это потом, сейчас главное уйти с этого поля. Убежать.

     Я поднялась, обхватив себя руками, пытаясь унять дрожь в теле, отгоняя ненужные мысли. Сделала несколько шагов.

     – Обсидиана, – я вздрогнула от этого спокойного тихого голоса. Он стоял так близко, протягивал ко мне руки. – Маленькая охотница, – меня затрясло сильнее и я начала оседать на землю, все также всматриваясь в его глаза. Но не видела там ни осуждения, ни страха, ничего из того, что ожидала. Он, видимо, такой же сумасшедший, как и я. Демон подхватил меня у самой земли, окутал своим запахом, теплом тела. А я стояла, боясь пошевелиться, замерев, застыв, пока он осторожно гладил меня по голове и яростно что-то шептал. Я вдыхала знакомый запах и куда-то проваливалась.

   Ширан дар Сараэн

     Я проснулся, когда только-только начинало светать. Протянул руку, ожидая ощутить бархатную кожу, и... нащупал лишь пустую холодную подушку. Дианы не было, и этот факт неприятно уколол самолюбие. А вообще, если посудить, для стороннего наблюдателя ситуация выглядела более чем двусмысленно. Она буквально убежала от меня посреди ночи со слезами на глазах. Я фыркнул. Моя маленькая охотница – горячая, сводящая с ума, мешающая думать, действительно создание из легенд... Не страшных и леденящих душу, а совсем наоборот, будоражащих кровь, зовущих в сказку.

     За завтраком я все еще улыбался, как идиот, не реагируя на красноречивые взгляды окружающих, переживая прошлую ночь. Феи теперь вызывали тошнотворное чувство глухой злости. Хотелось убивать и рвать на части. После разговора с Данте неплохо было бы устроить спарринг с Риком, а то разнесу тут все к упырям собачьим, вон уже тучи собираются.

     – Как вам спалось, Ваше Высочество? – оборвала хоровод моих мыслей младшая графиня. Я поднял на нее взгляд, не желая убирать свои эмоции. Достало быть хорошим мальчиком и благородным принцем.

     – Прекрасно. Почему вы интересуетесь, что-то случилось? – она отшатнулась. Я улыбнулся шире.

     – Н-нет, просто ночью была такая гроза. Я так испугалась.

     – Неужели?

     – Да, я всегда боялась гроз, еще с детства.

     – С трудом верится, – она стушевалась, не зная, как реагировать на мою фразу, и в итоге просто улыбнулась. Рик пнул меня под столом ногой. Я оскалился в его сторону, и он закатил глаза к потолку. Шут гороховый.

     – А где Диана? – подал вдруг голос изрядно помятый Лорд. Вот у кого вчера действительно выдалась веселая ночь.

     – Думается мне, что она еще сладко спит в своей постельке, – ехидно вставил Рик. Пришла моя очередь пинаться. Что-то мне подсказывало, что Диана не обрадуется, если наши отношения станут достоянием гласности, да и вообще я сильно сомневался, что то, что между нами произошло, маленькая охотница считала отношениями. Хотя, скорее всего, слуги уже все знают. Они всегда все знают.

     – Странно, – протянул Данте, – мне казалось, вчера она ушла не так поздно.

     – Позвольте поинтересоваться, зачем она вам нужна? – подключилась к общей беседе Илия.

     – Мы не договорили, – он так улыбнулся, словно у них была какая-то тайна. Одна на двоих. Меня неприятно кольнула ревность, но вспомнив одну из особо пикантных подробностей сегодняшней ночи, я успокоился. Нет, урод, ничего у тебя не выйдет, эта девочка моя. Я сделаю все, положу к ее ногам мир, если потребуется.

     – О чем же была ваша беседа? – более заинтересовано, чем было нужно, спросила Кэссиди.

     – Боюсь, такие вещи вас мало интересуют графиня.

     – И все же.

     – Об оружии, о ядах, о мертвецах, – не моргнув глазом перечислил кочевник.

     – Да вы в основном правы, оружие меня мало интересует.

     – А все остальное? – выгнул бровь Лорд.

     – Трупы и яды моя повседневная жизнь, – мило улыбаясь, парировала фея. – Я – лекарь.

     – По призванию, надеюсь?

     – Исключительно.

     Я наблюдал за ними, тихо посмеиваясь. Такие милые маски, но я всегда прекрасно видел сквозь них. Мой дар и мое проклятие.

     После завтрака я зашел на кухню, поинтересоваться, не спускалась ли Обсидиана. Повар, по-птичьи встряхивая руками, заверил, что еще ее не видел и, хмыкнув, я начал собирать на поднос завтрак, не без труда отказавшись от помощи слишком расторопного мужичка.

     Духи грома, веду себя, как последний кретин. Но почему-то эта мысль не доставляла беспокойства, наоборот, пробираясь словно вор по коридорам дворца к спальне маленькой охотницы, я улыбался с каждым шагом все шире. Я был доволен, даже рад. И эта радость, как в детстве, отодвинула все остальное. Мне так захотелось увидеть, как она проснется, как еще с закрытыми глазами потянется, как сонно моргая, посмотрит на меня и может быть, даже улыбнется, или выдаст что-нибудь насмешливо-ехидное, или заворчит. Как совершенно по-кошачьи зажмурится, делая первый глоток кофе, и как слизнет каплю скатившуюся с края чашки. Да все что угодно, только бы не видеть снова ее слезы. Боги, только вчера я наконец-то по-настоящему осознал, через что ей пришлось пройти. Прочувствовал на себе. Она так часто повторяла, что сделана из камня, говорила, что бессердечна, что я волей неволей поверил этим словам, но сегодня ночью...

     Духи грома, теперь я понимал, почему она возвела вокруг себя такие стены, понимал, почему спряталась в ехидство, понимал, почему никого не подпускала к себе, почему у нее столько колючек и иголок. Моя маленькая охотница, такая сильная и смелая и так боится своих слез. Своих чувств. Но я найду способ показать, что чувствовать – это не страшно и не больно. Я вздохнул.