Текст книги "Незабываемые дни"

Автор книги: Михась Лыньков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 61 страниц)

13

Слышеня сделал в отряде Кияна доклад о Сталинской Конституции. Это даже не был доклад, а скорее инструкция: что делать коммунистам и комсомольцам – партизанам в эти дни в деревнях, оккупированных гитлеровцами.

– Каждое ваше слово к народу в такой день – лишняя пуля в фашиста.

Парни и девчата расходились по району. Майка попросила послать ее в село, в котором до войны находился районный центр.

В селе работали несколько знакомых девушек и хлопцев, которых она знала давно по комсомолу. Почти все они были в подпольной группе. Связь с этой группой непосредственно держала Майка, когда была еще в совхозе, где некоторое время располагался и подпольный райком комсомола, членом которого она состояла.

Простившись с Надей, которая собиралась в обратный путь, в Минск, Майка сначала хотела просить разрешение на свой поход у Василия Ивановича. Но его не оказалось в штабе, и, как известно было Майке, он должен вернуться из поездки в соседний район лишь несколько дней спустя.

Захватив пачку листовок, Майка собралась в дорогу с одной девушкой из отряда, у которой были свояки в селе. Пришли они туда в сумерки. Полицай, стоявший у околицы, остановил их грозным окриком:

– Стой, кто такие?

У Майки похолодело в груди от этого окрика, но спокойный голос подруги вернул ей равновесие. Та отчитала полицая:

– Чего кричишь? Так мы тебя и испугались! – и под самый нос ткнула ему две бумажки. Это были обыкновенные повестки, какие посылались полицией в порядке немецкого закона о трудовой повинности. В повестке перечислялись вещи, которые должен с собой взять человек, направляемый на работы в Германию. Тут же и строгое предупреждение: за неявку на регистрацию каждый будет зачислен не более, не менее как в бандиты и понесет суровое наказание как враг германской армии.

Полицай повертел бумажки и, сбавив тон, сказал уже довольно миролюбиво:

– Идите, идите, лопотухи.

И, дурашливо усмехнувшись, бросил им вслед:

– Как же, вас там ждут не дождутся!

Девушки незаметно подмигнули друг дружке и, ускорив шаг, направились дальше. Спутница Майки пошла к своякам. У нее было отдельное задание: надо было переправить в отряд медикаменты из сельской больницы. Майка отправилась на явочную квартиру.

Пожилая женщина, встретившая ее, сочувственно покачала головой:

– Не во-время, девонька, заявилась ты. Лютуют полицаи и как лютуют! Сколько народу согнали из района, думают в неметчину отправлять. Упаси боже, такое несчастье, гляди, как бы к ним в лапы не попасть.

– Не на гулянки, тетечка, идем, время не ждет.

Вечером они встретились с руководителем подпольной явочной группы. Высокий, худощавый парень, с лица которого все время не сходило выражение не то застенчивости, не то виноватости, принял от нее листовки. Он аккуратно пересчитал их, внимательно прочел, похвалил:

– Это хорошо. Мы тоже тут кое-что пишем. Бургомистр любит послушать радио, ну, мы и пользуемся случаем, тоже слушаем. Но как ты от руки размножишь все? Очень не разгонишься. А теперь мы и в ближние деревни пошлем.

Этот парень когда-то работал в райземотделе. Теперь он служил писарем у бургомистра. И хотя послали его на эту службу сами комсомольцы, его никогда не покидало чувство неловкости, когда он разговаривал со своими людычи.

– От этих листовок наш бургомистр ошалеет. Он думает, что его район самый спокойный на всю область, все надеется получить имение от фашистов за свою верную службу. И будто бы они даже обещали ему. Имел он до революции тут неподалеку фольварк. Но туда боится нос сунуть, там частенько бывают партизаны.

Комсомолец – его звали Иван Думчик – подробно рассказал о всех делах. Их группа раздобыла в полиции несколько ящиков патронов, надо их переправить партизанам. Есть еще гранаты. Парень из полиции обещает достать также несколько винтовок. И очень кстати она пришла: как она посмотрит на такое дело, как поджог здания полиции, который они намереваются произвести сегодня ночью?

– Сегодня ночью? – с искренним удивлением повторила Майка.

Ей не приходилось еще брать на себя такую ответственность и давать столь исключительные советы. Она пришла, чтобы передать листовки, поговорить о комсомольских делах, разузнать обо всем, что делается в селе и в окрестных деревнях.

– Да. Подожжем полицию.

– А зачем? – спросила Майка.

– Там находятся все документы, из всего района. Списки молодежи. Да во время пожара, возможно, освободим людей, которых согнали для отправки в Германию. Их нахватали даже в соседних районах. Вся колхозная конюшня переполнена. Завтра или послезавтра их будут отправлять на станцию.

Майка на минуту задумалась. Что ж, если у нее просят совета, она должна дать его. Иначе какой же она член подпольного райкома комсомола, который, правда, организовался сравнительно недавно и не имел еще большого опыта. Вот Василий Иванович специально ставил на обкоме комсомольский вопрос, даже выезжал в соседние районы, чтобы навести порядок в этом деле во всех отрядах. Конечно, не одними комсомольцами он занимался там. Что же тут долго думать?

– Это очень хорошо! Так им и надо, гадам, меньше будет одним осиным гнездом!

Сказала и тут же так увлеклась этим делом, что расспрашивала о всех подробностях, советовала, спорила, даже хотела сама включиться в операцию, но спохватилась – ее же не за этим послали сюда.

– Ты поведешь нескольких комсомольцев к нам, в партизаны, им опасно здесь оставаться дольше. Они уйдут из села ночью, когда начнется паника.

Ночью все произошло так, как задумали молодые подпольщики. Далеко за полночь, когда глубокая тишина стояла над селом, над крышей школы, где теперь помещалась полиция, взвились густые клубы дыма. В какую-нибудь минуту острые языки пламени пробились сквозь окна дощатого фронтона, жадно побежали по стенам, по карнизу. Послышалось несколько выстрелов, гранатных взрывов.

Кто-то отчаянно колотил железным крюком по буферу, висевшему около дома бывшего правления колхоза. Из окон и дверей школы выскакивали в одном белье перепуганные насмерть полицаи, метались как угорелые вокруг горевшего здания. Бургомистр Ярыга еле поспевал вслед за начальником полиции Гнибом, бежавшим на пожар. Бургомистра душила астма, ом запыхался, бежал и все допытывался:

– Где они? Где они?

– Кто? – откликнулся Гниб.

– Ой, дайте дух перевести… Партизаны!

– Что вы болтаете? – И подхлестнутый страшным словом Гниб еще быстрее пустился бежать по улице.

Ярыга совсем отстал. Прислонившись к ограде и схватившись рукой за грудь, он старался отдышаться.

Ему так хотелось бежать дальше, туда, где полиция, где Гниб. За спиной Гниба всегда чувствуешь себя так спокойно и уверенно, словно ничего не произошло в жизни. Хотелось бежать, а ноги не слушались, подгибались, словно примерзли к скрипучему снегу. А Гниб убежал, оставил его одного. Это, должно быть, смерть пришла, конец всему, конец несбывшимся мечтам о возврате прошлого!.. А они уже близки были к осуществлению: и сенокосные угодья, и лес, и поля… Их даже обещали ему… Теперь ничего не нужно, ничто не мило, жить бы только, жить, вырваться из этого ада!

Затекшей рукой снял шапку, медленно вытер вспотевший лоб, протер глаза. И тут заметил на заборе белый клочок бумаги, который был прямо перед его глазами. Даже ухо уловило легкий шорох: слабо приклеенный листок трепыхался от легкого ветерка. И слова на нем были необыкновенные:

«..Поздравляем вас с днем Сталинской Конституции!

…Земля наша была, есть и останется советской. А для фашистов она станет могилой. Их лакеев ничто не спасет от заслуженной кары. Били, бьем и будем бить их смертным боем!»

И тут приведены страшные цифры: сколько убито фашистов, сколько уничтожено бургомистров, сколько полицаев получили путевки на тот свет.

И самое главное – подпись:

«…Этот отчет перед вами, советскими людьми, делает ваш депутат в Верховный совет…»

У Ярыги кружилась голова от страха и от слабости. Но обыкновенное человеческое любопытство взяло верх, он посмотрел на подпись: «Соколов».

Это слово двоилось, троилось в его глазах. Об этом человеке слышал пан Ярыга. Ничего хорошего не мог от него ждать пан Ярыга. Скольким людям пришлось дать приют в селе за последний месяц. Они бежали оттуда, где появлялся человек с этим именем: и бургомистры, и старосты, и полицаи. Попадались среди этих беглецов и уважаемые господа коменданты, растерявшие свои гарнизоны, а порой и собственные мундиры и штаны, и без памяти бежавшие сюда, где бог еще миловал от этого человека. Правда, в соседнем городке, на железной дороге, пан Ярыга имел честь присутствовать на похоронах нескольких солдат и офицеров, погибших от руки партизан Соколова. Но присутствовать на чужих похоронах приятнее, чем на своих собственных…

Зарево пожара ярко осветило село, медленно колыхалось в холодном ночном небе. Его отблески мелькали на белом листке бумаги, и этот листок становился то розовым, то багровым.

Пан Ярыга еле оторвал его от забора и, шатаясь как пьяный, медленно побрел к пожарищу.

14

Все сложилось так, как было условлено. В оконце хаты, где остановилась Майка, кто-то осторожно трижды постучал. Майка вышла во двор. Пожар только-только начинался. Отблески пламени то вспыхивали, то внезапно меркли, пропадали, проглоченные ночной теменью.

– Скорее! Скорее!

Незнакомая девушка проводила Майку огородами к какому-то строению, не то бане, не то небольшому сараю. За плетнем сразу начинался густой кустарник. Майка услышала похрапывание коней, приглушенные людские голоса.

По голосу она узнала спутницу, с которой вместе пришла в село. Проворная девушка, сандружинница, укладывала в сани чемодан, несколько ящиков, обкладывала их сеном, строго предупреждала всех, чтобы никто не садился на ее вещи, иначе его постигнет суровое наказание.

– А что тогда будет? – шутливо спросил ее вертлявый паренек, расправляя вожжи в руках.

– Банки на морозе поставим, вот что будет!

И сказала это таким тоном, что стоявший рядом пожилой человек, все время зябко кутавшийся в пальто, сделал отчаянную попытку улыбнуться. Потом он испуганно взглянул на посветлевшее зарево и вдруг попросил:

– Вы и в самом деле, молодой человек, присматривайте за вещами. Тут, знаете ли, склянки, лекарства…

– Не сомневайтесь, доктор, все будет цело. Да вы сами устраивайтесь поудобней.

Майка заметила еще человек четырех незнакомых людей. Держали они себя строго, таинственно, как заговорщики. Эту строгость им, возможно, придавали не совсем обычные ночные происшествия, а может быть, винтовки и автомат, которые они бережно и торжественно держали в руках.

Вскоре заскрипели полозья саней. Кони натужно тронулись с места и, перейдя на рысь, дружно помчались по зимнику, проложенному среди болотных кустарников. Немного спустя дорога повернула в лес. На высоких соснах, на заснеженных пирамидах елей переливались багряные отблески пожара.

Уж светало, когда сани на минуту остановились. Спутница Майки и все остальные поехали на сборный пункт. Майке предстояло одной отправиться на лагерную стоянку, до которой оставалось километров восемь. По знакомой тропинке она пробиралась через перелески, полянки, чтобы выйти на ближайшую к стоянке лесную дорогу. Давно взошло солнце.

Все вокруг – и деревья, и кусты, и полегшая под снегом неубранная рожь на лесной поляне – словно горело, переливаясь миллионами искорок. Впереди с одной сосны на другую-прыгнула белка. Пушистое облачко мелькнуло на мгновение в чаще и сразу же скрылось под навесом заснеженных ветвей. Только осыпался снег на том месте и, мелькая, поблескивал под лучами морозного солнца. А на снегу, куда ни взглянешь, следы, порой совсем маленькие. Вот, должно быть, куропатка копошилась на опушке. Хитрый лисий след тянется рядом. Прилегла было, видно, лисица, выслеживая из засады добычу, пушистым хвостом замела свой след. На высокой рябине алеют мерзлые ягоды. Какая-то птица тяжело поднялась с дерева и, похлопывая крыльями, нырнула в хвойные недра. Рябина – оголенная, со всех ветвей осыпался снег. Видно, частенько навещают ее лесные гости.

Майка шла по лесу и разглядывала каждый след, каждую примятую веточку, запорошенный снегом папоротник. Где-то в стороне бойко щебетала синица. А что она там щебечет? Солнце щедро осветило и лес, и дорогу, и каждый уголок, и каждую ветку, и каждую косматую снеговую шапку на пнях. Холодное, морозное солнце. Искрится иней на деревьях, осыпается разноцветными блестками, алмазными россыпями опадает на сугробы, на нетронутую полозьями дорогу.

И так хорошо, так радостно на душе. Видно, от этого солнца, от торжественных сосен, от густого настоя морозного воздуха, словно процеженного сквозь зеленое хвойное сито. Дышишь этим воздухом и ощущаешь, как наполняется сердце извечной радостью жизни.

Майка шла по лесу, зачарованная его торжественным молчанием, боясь нарушить неосторожным шагом или окликом праздничную приподнятость мыслей и чувств, навеянных солнечным лесом и всем пережитым в минувшую ночь. Она уже подходила к большаку, перерезавшему в этом месте лес, как услышала чьи-то голоса. Если в мирное время приятно было услышать в лесу зимой человеческий голос, то теперь этот голос не радовал. Майка инстинктивно свернула с дороги в гущу молодого ельника, притаилась там. Отсюда она увидела, как с большака на дорогу, по которой она только что шла, свернула необычайная процессия. Сначала показался конный полицай. Норовистый конь гарцовал под ним, порываясь перейти на галоп. Всадник нетерпеливо осаживал его, бил кулаками меж ушей, сердито покрикивал идущим позади:

– Тащитесь поскорей, бандиты! А вы подгоняйте там, не ловите ворон!

Из-за поворота дороги показались два человека. Они шли рядом, с трудом переставляя ноги на заметенной снегом дороге. Прямо в спины им тыкались взмыленные храпы коней двух полицаев, подгонявших этих людей. Один из конвоируемых был без шапки. Левая щека у него окровавлена, очевидно, рассечена кнутом или шомполом. Человек то и дело старался потереть щеку о воротник железнодорожной куртки, которая была на нем. И когда делал это, замедлял шаг. Приостанавливался и его сосед, одетый в пальто. Тогда ехавшие позади полицаи налетали, как коршуны, словно собирались растоптать этих двух человек, свалить ударом нагаек. Процессия уже прошла мимо Майки. Человек без шапки вдруг пошатнулся на оголенной от снега, сдутого ветром, колее, и упал на дорогу. Он неуклюже силился встать. Ему помогал его товарищ, но движения товарища были неловкие. Только тут Майка заметила, что у обоих узников позади связаны веревкой руки. Той же веревкой они оба были связаны, так что один без другого не мог и шага ступить. Над их головами засвистели нагайки. И тогда тот, который стоял, гневно крикнул полицаю:

– Что вы делаете, палачи?

От окрика кони шарахнулись было в сторону, но уж вновь занесена нагайка над людьми и перекошенное от злобы конопатее лицо полицая словно готово лопнуть от натуги:

– Ты что говоришь, подлюка? Я сейчас заткну тебе рот. Я сейчас… Уже воют по тебе волки.

– А ты сам не пробовал человечины, людоед? – Человек сказал это тихо, спокойно. Только пламенели его глаза, готовые испепелить этих выродков.

Что-то хотел крикнуть конопатый, но не смог. От лютости зашипел, как разъяренный гад. Соскочив с коня, схватился за винтовку.

– Стой, стой, не трогай! Приказано доставить живыми начальству! – прикрикнул на него полицай, ехавший впереди.

– Чего там не трогай! Будем еще возиться с ними! – И, щелкнув затвором, он вскинул винтовку на плечо.

Сердце у Майки сжалось так больно, так больно, будто кто-то схватил его железными клещами. Вся кровь прилила к ее лицу, и оно горело так, что, казалось, вот-вот вспыхнут запорошенные иглы елей, царапавшие щеку. Все силы собрала она, чтобы не дрожали руки.

Раз и другой нажала она на спусковой крючок нагана. Конопатый полицай грузно осел на землю, подмяв под себя куст можжевельника и загребая руками снег. Конь переднего полицая пустился в бешеный галоп, и всадник не делал никаких попыток его сдержать. Другой полицай мгновенно соскочил с коня, пополз по снегу и, спрятавшись за сосной, начал отстреливаться из винтовки. Пули засвистели совсем близко. Послышались какие-то взволнованные голоса, – то ли кричал удравший полицай, то ли тот, что скрылся за сосной. Он уже не стрелял, но Майка видела, что он еще жив и шевелится, удобнее подминая снег под себя.

Она выпустила последний патрон. Нажала еще раз на спуск и как бы с удивлением посмотрела на наган. Перезарядить бы его!

Майка даже сразу не поняла, что произошло, когда ее схватили за плечи чьи-то жесткие, сильные руки.

Потом били ее. Потом какое-то время прошло в забытье. Она не помнила, как очутилась в этой мрачной берлоге, где так крепко пахло соломой и конюшней. Когда она пришла в себя, то увидела рядом с собой тех двух человек, из-за которых и сама попала сюда. Тот, что был без шапки, лежал на охапке соломы, и, если бы не легкое облачко морозного пара над его лицом, можно было бы принять его за покойника. Второй внимательно глядел на нее. И когда заметил, что она открыла глаза и с удивлением оглянулась вокруг, неожиданно сказал ей с укоризной:

– Эх, девушка, девушка, напрасно ты стреляла!

Она посмотрела на него с таким гневом, с таким неприкрытым возмущением, что он немного смутился и сказал уже совсем другим тоном:

– Славный ты товарищ…

Задумался на мгновение и тихо-тихо:

– И человек.

Ему, видно, было тяжело, – несколько произнесенных им слов так обессилили его, что он прислонился к своему товарищу, умолк. Майка почувствовала большую симпатию к этим новым знакомым. И какое-то неизведанное ею чувство, похожее на материнскую нежность, овладело всем ее существом. Она с трудом дотянулась к ним, заботливо укутала ноги, поправила в изголовье. И когда он спросил, как ее зовут, она ответила ему просто, как своему человеку, как другу:

– Меня зовут Майка.

– А меня зовут Игнатом.

И они ни о чем не расспрашивали друг друга, – откуда, да кто, да что, да почему оказались тут. Все это было понятно без слов. Он только сказал ей, что она попала в руки полицейского разъезда, которого не заметила, когда вступила в поединок с тремя полицаями… Он и словом не обмолвился о том, как они, два товарища, попали в руки этих людоедов. Потому не сказал, что в такой обстановке не принято об этом говорить. И еще потому, что на сердце тяжелым камнем лежала обида на тот нелепый случай, который привел их в руки этих проклятых душегубов. Они так удачно пробирались из самого Минска. И нужно же было на последнем переходе попасть в такое неожиданное стечение обстоятельств. Связной, к которому они явились, был болен; он не мог их повести сам и порекомендовал другого проводника. Но, поскольку им всего осталось пройти километров десять, да и связной подробно растолковал им, как надо итти, они решили обойтись без проводника. Не успели, однако, пройти двух километров, как погода начала резко меняться. Поднялась метель, занесла еле заметную стежку, проторенную на болоте. Ветер все крепчал, и вскоре все – и небо, и дорога, и чахлые болотные кустарники – потонули в снежной завирухе.

Ветер выл, гудел, всячески пытался сбить с ног, запорашивал глаза сухой снежной пылью. Они бродили часа три и, наконец, поняли, что сбились с дороги.

Ночь встретила их на болоте. Метель не унималась. Случайно наткнувшись на стожок сена, они, еле не падая от усталости, зарылись в него и проспали так до самого рассвета. Утро было тихое, солнечное. Как ни уютно было в сене, но за ночь Мшат и его товарищ так промерзли, что руки и ноги, казалось, совсем одубели. И тут возникла эта предательская мысль: раньше чем пойти, – обогреться. Они натаскали из-под стожка разного лома, взяли охапку жесткой осоки, начали ее разжигать. Промерзшая осока никак не хотела разгораться. Наконец, кое-как раздули небольшой огонек. Густыми клубами повалил сначала желтый дым, потом вспыхнуло пламя. С наслаждением грели руки, ноги, поворачивались к теплу окоченевшими спинами. И так увлеклись этим теплом, что и не заметили, как всю болотную прогалину, на которой приютился стожок, окружили конные полицаи. Игнат успел только сунуть кольт в снег, – сопротивляться было совершенно бесполезно. Надеялись парни и на свои пропуска. Были у них такие документы, будто отпустили их из города на побывку домой на неделю в родное село, которое находится километров за сорок отсюда.

Пришлось пожалеть им, что слишком рано вздумали греться. Желтый дымок костра выдал их врагам. Полицейский разъезд ехал из одной деревни. Это были так называемые хапуны, делавшие облавы на молодежь, которая уклонялась от посылки в Германию. Хапуны потерпели неудачу в деревне и под конец еще наткнулись на партизанскую засаду, потеряли несколько человек. Разъяренные неудачами, они теперь вымещали злобу на неожиданных пленниках. Не помогли никакие объяснения, ни предъявленные пропуска.

– Немецкие рабочие не слоняются по болотам, не ночуют на стогах сена. Вот разберемся сейчас в полиции, что вы за птицы.

И совсем взбесились, когда во время этой возни кто-то ногой нечаянно выбил пистолет из-под снега.

Так совсем неожиданно попали парни в бывшую колхозную конюшню. Было более подходящее для них место в подвале здания полиции, но этот дом сгорел ночью, и сами полицаи никак не могли понять, с чего бы это, по какой причине возник ночной пожар.