Текст книги "Незабываемые дни"

Автор книги: Михась Лыньков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 61 страниц)

Заслонов затаил улыбку, мелькнувшую было на его лице, равнодушно спросил:

– Какая там беда, господин Шмульке? Всю Европу завоевали, к нам вон куда залезли… А вы – беда, беда. При чем тут беда?

Последние слова были для Шмульке ушатом холодной воды, вылитой на его вспотевшую от непосильного раздумья голову. Он уже совсем жалобно проговорил, простонал:

– Ах, боже мой, боже мой, что вы со мной делаете!

– Что вы, господин Шмульке?

– Я очень прошу вас забыть о том, что я сказал! Вы всегда были таким справедливым начальником! У меня жена, дети… Сохрани бог, узнает начальство про мои мысли, которые я здесь высказал, мне придется очень круто, очень круто! Ах, боже мой, что я наговорил…

– Да успокойтесь же, господин Шмульке! Вы ничего особенного не оказали. У вас ведь не было никакого злого умысла.

– Вы так думаете?

– Не только думаю, но прямо вам говорю, что это действительно было так.

– Ох, спасибо, облегчили вы меня немного! Правду говорили рабочие, что вы справедливый человек. Так я прошу вас, именем детей моих прошу, не говорите нигде о том, что я сказал здесь, подумал.

– Как вы трусливы, господин Шмульке! Вы же ничего, повторяю еще раз, не сказали и не подумали.

– Ну, спасибо вам! Я пойду уже домой, к жене, к деткам. Они волнуются там, ждут меня. Каждый день волнуются. Боятся.

– Чего они боятся?

– Всего боятся, всего… Ну, бывайте, господин инженер!

Заслонов кивнул головой и, чтобы успокоить старика, пожал ему руку на прощанье, проводил до дверей.

Вернулся в контору, улыбнулся, прошелся несколько раз по комнате.

– Герои! Однако и этому, видно, досадили, не знает, каким местом садиться. Завоеватели!

Прошелся еще раз по депо. Люди, заметив его, зашевелились проворней, кое-кто торопливо бросил окурок. Шел и чувствовал, как пронизывали его спину колючие взгляды, взгляды искоса, исподлобья. Когда оглянулся, будто бы случайно, заметил, как поспешно опустился чей-то кулак. Кто-то на глазах рабочих ему угрожал. Сделал вид, что не заметил. Пошел дальше. Лица у людей были суровые, сосредоточенные. На душе стало легко. И такая мелькнула мысль: «Ненавидьте! Чем жарче будет ваша ненависть… к ним… и ко мне, тем крепче будет наше дело».

Зашел на материальный склад. У стеллажей возился Чичин. Что-то говорил ему Воробей. Заметив начальника, рабочие вытянулись было в струнку. Но, видя, что он один, медленно пошли навстречу, улыбнулись.

– Действуете, орлы?

– Действуем, товарищ командир!

Быстрым взглядом окинул стеллажи, штабели разного запасного железа.

– Все пригодное раскомплектовать! Что есть ценного из арматуры, из деталей – припрятать. Прессмасленки частично в разбор, частично снять клапаны. О-о, еще сохранились расточные автоматы! В лом их, в лом… Дышла со щукинских… в землю.

– Есть, товарищ командир!

– Да смотрите у меня, чтобы порядок был отменный! На стеллажах чтобы все было, как в ювелирной мастерской. Запасные части смазать! Нумерация! Калибры! Ассортимент! Немцы любят порядок, уважают порядок. В этом они педантичны. Дерьма положите кучу, но чтобы блестело, чтобы было занумеровано!

– Чего-чего, а этого мы им подложиль!

– А теперь вот что я хотел тебе сказать, товарищ Чичин! Пора и за дело приниматься, о котором я говорил. Пора, пора!

– Все будет выполнено, господин начальник!

Чичин стоял навытяжку, в струнку.

Заслонов оглянулся.

В дверь склада входил белесоглазый рабочий, которого поутру пробирал инженер.

– Тебе чего?

– Я, господин начальник, к вам. Меня господин шеф отругал перед всеми рабочими и приказал, чтобы я просил у вас прощения.

– Так ты что?

– Пришел прощения просить, господин начальник.

– По приказу господина Штрипке?

– Так точно, господин начальник!

– Ах ты, негодная твоя душа, ты думаешь, мне нужны такие извинения, которые делают по приказу.

– Простите, господин начальник, я не совсем правильно сказал. Мне господин шеф говорил, что если я не попрошу прощения у вас, так он меня не только прогонит с работы, но и отдаст под суд за оскорбление инженера. А пришел я сам по себе, и очень прошу вас простить меня за то, что я себя так нахально вел с вами.

– Как же ты осмелился, негодяй?

– Я просто не знал. Мне показалось, что вы обыкновенный рабочий.

– Ты разве не слыхал, как я разговаривал с рабочими?

– Я, господин начальник, был очень занят работой, не обратил внимания…

– Ну, смотри, чтобы это было в первый и последний раз!

– Я обещаю вам, господин начальник, быть примерным рабочим.

– Ну, иди!

– У меня еще к вам одна просьба. Господин шеф приказал мне, чтобы я вас попросил прикрепить меня к какому-нибудь опытному слесарю, чтобы он меня немного подучил.

– Как же ты поступил на работу, не имея квалификации?

– Да, видите, я прохворал года два, потерял всякую квалификацию… Думал, восстановится сразу, но выходит – трудновато это.

– Ладно. Прикрепим. Ну, как там люди работают?

– Работают, господин начальник. Но… – белесый замялся.

– Что но?

– Да, видите, неудобно говорить здесь, при свидетелях.

– А ты говори.

– Не могу, господин начальник… Это касается только вас лично. Я уж лучше к вам в контору зайду.

– Ладно, заходи. Можешь теперь итти.

Когда тот вышел, все переглянулись, подмигнули друг другу, а когда фигура «слесаря» скрылась из виду, Чичин рассмеялся:

– Подберут такого балбеса, как на посмешище для себя! Только лишняя работа нам: кандидат в багаж малой скорости…

– Вы его пока не трогайте! – серьезно проговорил Заслонов. – Не оберетесь неприятностей!

– Какие там неприятности! Все будет шито-крыто.

– Я ж его пробрал сегодня перед всеми. Вот вам и шито-крыто.

– Твоя правда, Константин Сергеевич. Пусть еще подышит немного, чорт его побери!

Когда Заслонов собрался уже пойти домой, к нему зашел белесоглазый слесарь.

– Ну что ты мне хочешь сказать?

Тот оглянулся на все стороны, долго притворял за собой дверь и, приложив палец к губам, на цыпочках подошел к Заслонову.

– Я к вам, – начал он шепотом, – по очень серьезному и секретному делу. Будьте осторожны, остерегайтесь их!

– Кого это их?

– Рабочих. Настроение у них очень скверное.

– А отчего им быть веселыми? Жить им ведь трудновато, как и всем людям в военное время. Сколько зарабатываешь, слесарь?

«Слесарь» немного растерялся, не зная, на какие заработки намекает начальник.

– Я, знаете ли, не о том настроении, о котором вы думаете. Они против вас настроены, плохо настроены.

– А что, ты им прикажешь любить меня? У меня к ним особенной приязни нет, почему же они должны ко мне дружелюбно относиться? Я требую от них тяжелой работы, жестко требую!

– Я не об этом, господин начальник… Я о другом… Они не против того, чтобы и убить вас.

– Ну-у? Однако и отколол ты!

– Я вас самым серьезным образом предупреждаю, а вы смеетесь.

– Какие у тебя доказательства, факты?

– Доказательств у меня пока еще нет, но они будут. Я подслушал несколько разговоров.

Заслонову очень хотелось взять этого человека за горло. Но он сдержался:

– Вот что я тебе скажу… кстати, как твоя фамилия?

– Сацук, господин начальник, Сацук, Микита Кириллович…

– Так вот, Сацук, ты им скажи, что ничего у них не выйдет. Скажи: «Руки у вас коротки!» Скажи: «Немцы вас строго накажут, потому что инженер для них ценный человек». Так и скажи им!

– Скажу, господин начальник, если еще раз услышу. Можно итти мне?

– Можешь итти…

И когда тот ушел, Заслонов открыл форточку в окне… Хотя в помещении конторы было чисто, не пахло табачным дымом, но Заслонову невольно захотелось проветрить комнату.

В окно он увидел Чичина и Воробья, направлявшихся домой. Пришла на память смешная поговорка:

– Воробей, воробей, не клюй коноплей!

Коноплей, коноплей…

Канапелька…

Сердце пронзила острая боль. За былое. За пережитое. За сегодняшний грустный день. И тут же взял себя в руки.

«Прости, Надюша! все придет, все вернется. Ты меня поймешь… И, как раньше, все будет по-нашему. Будет!».

19

У Слимака были все основания жаловаться на свою судьбу: ему все как-то не везло, все не было удачи на новой службе. Вернувшись несолоно хлебавши из лесу, он долго колебался: пойти или не пойти к господину Клопикову? Боялся расплаты за неоправданное доверие, за невыполненное задание. Несколько дней не шел, пока за ним не явился полицейский. И до того перепугался Снимал, что по дороге у него дрожали колени и руки.

– Что же, за тобой нужно специальных посыльных гонять, разве сам порядка не знаешь? – набросился на него Клопиков.

– Знаю, Орест Адамович, знаю, но вот болезнь навалилась, простыл, пока слонялся по лесу.

– Это мне известно, что ты слонялся. Именно слонялся. Ну, что, безрезультатно, видно, твое шатание?

– Угадали, пока нечем особенно похвастаться.

– А ты не особенно!

– У меня в самом деле нечем похвастаться, Орест Адамович.

– Кому Орест Адамович, а кому по службе начальник полиции! Встать! По порядку докладывай, рапорт отдай!

Встал Слимак, трясутся под ним пеловицы да пересохло горло, никак слова не выдавишь.

– Рапортую вам, господин начальник! Обошел полволости. И в соседней побывал. Всюду слухи и разговоры: там партизаны немцев побили, там обоз отобрали, там все мостики снесли! А придешь в какую деревню, ну никакого следа… И никто ничего не знает. Никто тебя и знать не хочет. Ни совета, ни помощи. Хоть бейся головой о стенку. Я и молю… Я и раны свои показываю – это как вы тогда имели честь образ мой немного перекривить… Ничего их не берет! Не знаем, говорят, и только… Ходят, говорят, да кто их знает, откуда они… Неизвестные все. А тут, уж под самым городом, придрался ко мне староста Сымон. Стар уж, но как взял меня в шоры, так я еле от него отделался. Ты мне, говорит, людей моих не агитируй, я тебя, говорит, к самому Вейсу представлю, он тебе покажет, как за партизан агитацию вести. Я и так, и этак, хотел уже старому дьяволу все вчистую рассказать, но там люди… Разные люди, кто их знает. Насилу ноги унес оттуда! И кажется мне, господин начальник, слишком это у нас про партизан толкуют, чересчур много. Мне сдается, что и нет этих самых партизан у нас. А про этого, извините, Мирона Ивановича, и слухов даже никаких нет. Сама мать его говорила мне, что аж с первых дней войны он как подался в эвакуацию, так она и не слыхала о нем с тех пор.

– Какая мать? – сразу оживился Клопиков.

– Да мать самого Мирона Ивановича. Она там с детьми его живет, в деревне, километров, может, двадцать отсюда.

– С детьми?

– С детьми, господин начальник. Трое детей, совсем еще маленькие.

Клопиков задумался на минуту, потирая свои желтые, костлявые пальцы. Закашлялся, резко спросил:

– А что еще там видел, слыхал?

– Больше ничего, господин начальник.

– Та-а-ак… Плохой из тебя разведчик. На большее я надеялся. А выходит, зря мы тебе рожу гладили, зря! Никакого усердия не вижу. Не разведчик, а одна размазня. Нет у тебя в голове никакого понятия, очень даже просто-с… Уж и не знаю, что мне с тобой делать. То ли в тюрьму сажать, то ли еще что…

– Простите, господин начальник, простите для первого раза… Я же буду стараться, так стараться, что я этих самых партизан из-под земли вам достану.

– Те, что под землей, мне не нужны. Ты мне тех достань, что по земле ходят, тех, которые по моей территории ходят, да над нами, да над тобой, над пустой твоей башкой посмеиваются. Не представитель полиции, а глупая овечка ты, вот кто!

– Простите, Орест Адамович!

– Ну ладно. Сегодня ты можешь итти домой. А завтра тебе придется работать. Завтра в городе – базарный день. Надо будет как следует походить по рынку. Нам известно, что они и таким путем пробираются в город. Да чтобы иметь подходящий вид, под крестьянина оденься. Смотри, не зевай больше, иначе ты с такой работой до петли у меня дослужишься, очень даже просто-с…

Слимак возвращался домой, и нельзя сказать, чтобы мысли его были очень веселыми.

Не принес Слимаку большой удачи и следующий день. Базар был не очень многолюдный. Не видно было и особенного изобилия на возах, только капуста, огурцы, мороженые и моченые яблоки. Много было навезено разных бондарных изделий: кадок, ушатов, корыт. Горожане продавали из-под полы уцелевшую одежду, поношенную обувь. Рыночные торговки на все лады расхваливали свой товар: разный железный лом, иголки, нитки, прочую мелочь.

Слимак толкался среди возов, прислушивался, принюхивался. Бабки-молочницы подозрительно поглядывали на него, тревожно ощупывая свои карманы и за пазухой. Старушка, сидевшая на возу, подала ему, тяжело вздохнув, пару картошек и, когда он сердито швырнул их на землю, все вздыхала, досадовала:

– Видал ты его! Старец, а еще добром брезгует… Должно быть, злодей…

Слимак поспешил уйти в другую сторону.

И вот, наконец, ему как будто повезло.

Человек в пестрой кепке торговал кадку, о чем-то говорил с дядькой в длинном тулупе. Тот стоял около своих кадок и, не глядя на покупателя, отвечал ему, то и дело повторяя одно и то же слово:

– Ну, конечно…

– Должно быть, из них, – подумал Слимак, услышав несколько слов, сказанных человеком в кепке, и подошел ближе, словно тоже собирался что-нибудь купить из дядькиного товара.

А человек в кепке щупал обручи в кадке, стучал в дно, – хороший ли звон дает, – спрашивал:

– Значит, вы сами делаете их?

– Ну, конечно.

– И сами в лес по дерево ездите?

– Ну, конечно, сами…

– И они не мешают вам, партизаны?

Дядька в длинном тулупе хотел что-то ответить, но Слимак, тоже ухватившись за кадку, спросил:

– Много их у вас?

Дядька растерянно посмотрел на обоих покупателей, потом вырвал у них из рук свои кадки, решительно поставил на место:

– Вижу, вы только языками молоть мастера, а не товар мой покупать.

– Да я вот слышу, что вы про партизан знаете, так хотел про знакомого своего спросить, он где-то у вас там, в лесу! – проговорил Слимак, присматриваясь в то же время к человеку в кепке, который зачем-то полез в карман.

– Что ты толчешь, человече? Коли твой знакомый в лесу, то иди туда и ищи его! Что вы в конце концов ко мне пристаете? – Разозлившийся дядька даже отошел от них на другой край.

Слимак уже намеревался схватить за руку человека в кепке, но тот предупредил его и вцепился в воротник Слимака.

– Пойдем со мной! – решительно крикнул он Слимаку.

Но Слимак был не из тех, кого можно было легко провести. Схватив за руку своего противника, он изо всех сил рванул его к себе:

– Вот ты за мной пойдешь теперь! А-а, попался!

Дядька взглянул на них и поспешно стал грузить свои кадки на воз. А они, эти двое, стояли, вцепившись друг в друга, и силились не поддаваться.

– Не убежишь, партизан!

– Не уйдешь из города, бандит!

Они тормошили друг друга, наливались злобой, даже лбы взмокли от натуги. По рынку прокатился тревожный слух: схватили партизана! Перепуганные мальчишки, торговавшие синькой, сигаретами, бросились к этим двум человекам, окружили их, с любопытством спрашивали: который же из них, который? Но находчивые мальцы, сразу сообразив, что тут нет никаких партизан, бросились назад:

– Это жулики, дяденька! Жулики дерутся!

А где-то в стороне от рынка послышался громкий взрыв. Какая-то добрая душа, услышав, что ловят партизана, хотела, по-видимому, отвлечь внимание от него и бросила гранату. На рынке поднялся страшный шум, гам. Дядьки торопливо запрягали лошадей, разбегались люди.

Наконец, человек в кепке изловчился и заехал по уху Слимаку, тот не устоял на ногах. Но огромное желание было у Слимака одолеть врага, он собрал все свои последние силы и дал такую затрещину своему противнику, что тот отпрянул назад, выпустив из рук оторванную полу ватника Слимака. Это была короткая передышка на какую-нибудь минуту. С новыми силами бросились они в бой, пустив в ход и кулаки, и зубы, и свои сапоги, одним словом, все оружие, которое было в их распоряжении. Началась яростная потасовка. Полетели в воздух клочья ватника, пестрая кепка, целый лоскут от чьей-то штанины.

И вдруг, словно на обоих дерущихся сошло какое-то наитие свыше, они почти одновременно выхватили из карманов свистки и начали свистеть, тревожно озираясь по сторонам. Свистели изо всех последних сил, видя уже близкую помощь: к ним спешили полицаи, бежали через рыночную площадь. Даже Клопикова заметили. Он тоже спешил сюда, намеревался произвести очередную облаву на рынке и поэтому очутился на том месте, где происходила драка.

Наконец, дерущиеся посмотрели друг на друга и тут только поняли, что они оба свищут. Свистки сразу умолкли, словно остыли. А храбрых вояк уже окружили полицаи, подошел и Клопиков.

– Словили кого? – грозно спросил начальник полиции.

– Словил вот! – кивнула на Слимака голова в растерзанной кепке.

– Вот его поймал! – пробормотал Слимак, придерживая рукой разорванный до самого воротника ватник.

А Клопиков грозно посмотрел на своих полицаев и приказал:

– Обоих этих олухов под арест на неделю. Пошлешь дураков на работу, так они на весь город наше дело обесславят, публичную драку затеяли!

– Боже мой, да я же его не знал! – с тяжелым вздохом выдавил из себя Слимак.

– Полицейский должен все знать! Очень даже просто-с! – назидательно произнес Клопиков.

Никто не мог что-либо возразить на этот справедливый упрек. Вскоре перед Слимаком и его храбрым противником растворились двери полицейской каталажки.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

1

Чичин и Хорошев отлучились на несколько минут из депо.

– Со станции передали: скоро пройдет воинский эшелон. Попытаемся?

– А почему же нет? Давай!

Они пошли на угольный двор, который находился тут же, рядом с депо.

Около самых путей лежали ровные кучи угля, приготовленные загодя для погрузки на паровозы. Его подвозили сюда на вагонетках по узкоколейке, которая шла из угольного склада. На рельсах стояло несколько порожних вагонеток, рабочих не видно было.

– Где же это наш Чмаруцька?

– Верно, греется в своей будке, да пора и обедать.

Они прошлись мимо угольных куч, остановились на минуту около той, что была ближе всех к рельсам, взяли несколько кусков угля, чтобы разглядеть, какого он сорта.

Взвешивали на ладонях, терли один кусок о другой, оценивали блеск на изломе.

– Видать, не наш уголек, Чичин?

– Сам видишь. Привозной. Дрянной уголек, слишком большая зольность. Но наш он или не наш, а службу нам сослужит.

Из кармана ватника Чичин вынул небольшой кусочек угля, который мало чем отличался от кусков, взятых им из кучи. Положил его в одну из куч.

– Ну, ползи, брат, ползунок, ползи, ищи фашистам долю! Пойдем, Хорошев, проведаем, пожалуй, Чмаруцьку.

Оба сразу сделались серьезными, молчаливыми. И лица их стали еще более суровыми, когда со стороны входных стрелок послышались один за другим гулкие гудки прибывающего поезда.

– Глянь-ка, аж с двумя паровозами жарят!

Чмаруцька был так занят своей работой, что и не заметил, как в его сторожку вошли Чичин и Хорошев. Он выгребал из печурки печеную картошку, обжигая руки, сердито ворчал.

– Что ты, Чмаруцька, бушуешь?

– А, это вы?

– Это мы.

– А мне не до шуток, брат ты мой! Сколько раз жене говорил, чтобы не давала мне этой желтой картошки. Воды в ней слишком много, сочности и в помине нет, никакого вкуса нет в печеной. Так ей говори – не говори, а она на своем поставит. Где я, говорит, на всех вас хорошей картошки наберу, у меня и дети на руках, у меня и коза… Это она меня, извините, на одну линию с козой поставила… Как вам это нравится? – И аж вздохнул тут Чмаруцька, налегая на печеную картошку и угощая приятелей. Услышав шум за дверью, он выглянул в окошко и чуть не поперхнулся: – Опять заявились на мою голову, чтоб им ноги поотсыхали!

От эшелона, стоявшего на станции, бежали через пути несколько солдат с ведрами и порожними ящиками. Они мчались к угольным кучам, облепили их как саранча, брали уголь.

– Все хвалятся своими порядками, а чтобы из одной кучи брать, так на это у них ума не хватает, всю работу мне испортят, придется все сызнова начинать.

И до того разволновался Чмаруцька, что и про картошку забыл, все глядел в окно, ругался. Глядели в окошко и Чичин с Хорошевым и тоже волновались.

Один за другим раздались протяжные гудки паровозов. Солдаты бросились со всех ног к вагонам. Набирая скорость, поезд уходил со станции.

– Ох, черти! – как бы в изнеможении произнес Чичин и, отвернувшись от окошка, опустился на лавку.

– Не может этого быть… – словно размышляя вслух, заметил Хорошев, провожая взглядом последний вагон.

Чмаруцька недоумевающе посмотрел на него и вновь принялся за свой неоконченный обед. В это мгновенье с большой силой рвануло дверь, так что она распахнулась настежь, и так оглушительно грохнуло, что в окошке дробно-дробно зазвенели стекла. Вслед за тем раздались тревожные гудки паровозов.

Чмаруцька сразу побледнел.

– Не иначе – бомбят!

Выбежав из будки, он задрал голову, но ничего подозрительного там не заметил.

Чичин и Хорошев глядели на только что отошедший эшелон. Он уже остановился. Над самой серединой его стоял столб желтого дыма и медленно рассеивался, таял. Над несколькими вагонами вздымалось пламя. А от вагона, стоявшего посредине, почти ничего не осталось, торчали только обугленные ребра и скрюченное железо. Вокруг бегали и суетились немцы.

Наконец, паровозы тронулись, отвели переднюю уцелевшую часть эшелона. Со станции подошел запасный паровоз и, прицепив задние вагоны, оттянул их назад. Несколько вагонов, как свечи, догорали около выходных стрелок.

А Чмаруцька уже рассказывал группе деповцев, вышедших поглядеть на случившееся, что он первый услышал взрыв.

– Как бабахнет, брат ты мой, как грохнет, так аж под самое небо! А это ж буфер летел, целый буфер, брат ты мой!

– Наш или немецкий?

– Этого, брат ты мой, не знаю, – растерянно сказал Чмаруцька.

– Он клейма не разглядел! – поддел кто-то рассказчика.

– А тебе все шуточки! Ты поглядел бы, как все началось. Небось, сам в депо сидел, а это у меня на глазах случилось.

– Что ни говори, набрался ты, Чмаруцька, страху!

– С вами, зубоскалами, поговоришь! – И Чмаруцька смущенно замолчал. Он собирался еще что-то сказать, но Штрипке, который в это время шел вместе с Заслоновым от эшелона, сердито прикрикнул на них:

– Чего глазеете? Чего не видели? Работать, работать!

Люди разошлись по своим местам. Проходя мимо Чичина, Заслонов как-то особенно посмотрел на него. Тот в ответ еле заметно повел глазами. Какое-то подобие улыбки промелькнуло в уголках губ инженера, и он, не останавливаясь, прошел в контору вслед за Штрипке.