Текст книги "Незабываемые дни"

Автор книги: Михась Лыньков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 61 страниц)

7

День накануне налета прошел в заботах и хлопотах…

Эшелоны прибывали на станцию один за другим. Повидимому, дела на фронтах у немцев были не из блестящих, телеграммы требовали бесперебойного пропуска эшелонов. Штрипке метался как угорелый и все поторапливал Заслонова:

– Прошу вас, прошу: нажимайте на рабочих, паровозы нужны дозарезу!

Но с паровозами никакой заминки не было. Эшелоны простаивали часами из-за воды. Каждый паровоз гнали на мост, пускали в ход шланги, мобилизовали пожарные насосы, но они быстро вышли из строя. Командиры эшелонов бесились от злости и грозили Штрипке сделать из него холодные сосиски. Заслонов наблюдал за сутолокой немцев, которые гоняли к мосту по одному паровозу, когда можно было пригнать сразу два-три и тем самым значительно сократить время, которое затрачивалось на экипировку.

Это хорошо понимал и Чичин, вышедший на минуту в контору.

– Идиоты! – пробормотал он, кивнув головой на окно, за которым виднелись эшелоны.

– Готово у вас? – вполголоса спросил Заслонов.

– Хлопцы ждут не дождутся.

– Сигнализация?

– Еще вчера было готово. Дубков всю неделю ремонтировал семафоры, поставил по приказу немцев большие козырьки над фонарями. И приладил их так, что эти козырьки будут маскировкой только для немцев. Кое-что соорудил и на крыше депо.

– А ракетчики?

– Вся молодежная группа будет в работе. Каждый знает свое место, условились и о сигнале, когда начинать.

– Хорошо, идите…

Заслонов заметил Штрипке, который спешно шел со станции. По его изможденному виду можно было подумать, что на почтенном господине Штрипке по крайней мере возили дрова. Тяжело дыша и вытирая вспотевший лоб, он в изнеможении бросился на диванчик:

– Ну, скажу я вам, эта вода сведет меня с ума. Я весь мокрый, как щенок, загоняли меня господа офицеры. Где я им возьму воды? На станции много эшелонов с воинскими частями. Им нужен кипяток, им нужна горячая пища, им нужно… да мало ли чего им нужно! Но при чем же тут я? Я опрашиваю вас, господин инженер, кто я – водокачка или, простите за выражение, пожарная бочка с водой?

Из окна видна была водокачка. На уцелевшем кирпичном здании стоял круглый бак, который несколько недель из остатков разбитых цистерн клепали солдаты железнодорожного батальона. Штрипке взглянул на этот бак с таким умилением, что, казалось, он не на шутку влюбился в это неуклюжее заржавевшее создание, нависшее, как черная скала, над развалинами привокзальных строений.

Штрипке всем и каждому обещал, что, когда этот бак впервые наполнится водой, он устроит такой банкет, такой бал, что… ну, он даже не мог себе представить, какой это будет грандиозный бал, на который он не пожалеет никаких средств!

Что и говорить, вода дала себя знать господину Штрипке.

– Вот где она у меня сидит! – Он трагично вскидывал свою бородку и торжественно тыкал пальцем в желтоватую, заросшую щетиной шею.

На это Вейс однажды глубокомысленно заметил:

– Если она долго будет сидеть в таком ненадежном месте, то я посоветовал бы вам заранее похлопотать о новой должности!

Сказал и, восхищенный таким неожиданным перлом своего остроумия, добавил:

– Это я говорю вам как комендант района, не забывайте об этом!

И горделиво задрал нос, чтобы лишний раз показать, что он не собирается бросать свои слова на ветер.

Наступила ночь. Заслонов отправился на угольный склад проверить, как идет экипировка паровозов, которые должны были вести русские машинисты, и задержался там на час с лишним. На обратном пути он остановился около громадной витрины на платформе станции, где вывешены были последние сводке с фронта, огромные плакаты с высокопарными лозунгами: «Солдаты! Последний удар, и за вами победа и мир!», «Завоеватели мира! Ускорьте шаг, вас приглашает фюрер в Москву!»

Среди многочисленных приказов и объявлений приютился желтый листок бумаги с чернеющими на нем строками на русском и немецком языках:

«Внимание, внимание, внимание!

Тридцать тысяч марок тому, кто поймает или поможет поймать начальника железнодорожных партизан по прозвищу „дядя Костя“.

Прочитайте и расскажите другим! Не бойтесь мести бандитов! Вы можете уведомить германское командование соответствующим письмом. Награда вами будет получена независимо от того, устно или письменно вы укажете местонахождение начальника бандитов. Не медлите с уведомлениями. Боритесь за мир и порядок в вашей стране».

Около витрины толкались солдаты из эшелонов, останавливались на минутку, окидывали беглым взглядом плакаты и, видимо, не очень торопясь в Москву, искали среди множества надписей на стенах, куда надо итти за кипятком, куда направиться за получением хлебного пайка по рейсовым карточкам, какой выбрать путь по другой неотложной надобности. На все были таблички, замысловатые указатели с надписями: до кипятильников тридцать… двадцать… десять метров. О Москве солдаты не говорили. Но мысли были заняты ею. И, повидимому, невеселые мысли. Два санитарных поезда, переполненных ранеными, стояли на путях среди других эшелонов. И, не прибегая к лишним расспросам, все знали, что эти поезда идут из-под Москвы.

Из санитарных поездов вынесли несколько трупов. Солдаты не очень интересовались этим грузом на носилках. И только юнцы, впервые попавшие в маршевые эшелоны, с болезненным любопытством приглядывались к восковым лицам покойников, к окровавленным носилкам. Санитары равнодушно покрикивали:

– Дорогу, дорогу!

А над перроном гремели воинственные радиомарши, чей-то голос захлебывался, выкрикивая: «На Москву, на Москву!»

Какой-то экзальтированный юнец истерически завопил: «Хайль Гитлер!» Его вопль оборвался и потонул в вокзальной сутолоке. Солдаты посмотрели на него, как на спятившего с ума. Один шутник надвинул ему каску, щелкнул в кончик носа и юркнул куда-то под вагоны, гремя котелком. Юнец поправил каску, размазывая слезы по лицу…

Около этой витрины останавливались ненадолго и проходившие мимо рабочие, бегло просматривая желтое объявление, вчитывались в первое немецкое слово «ахтунг».

– Что значит «ахтунг»?

– Разве не видишь – «внимание»…

– Неправильно…

– Что неправильно?

– Такой перевод неверен… – Пропитанный мазутом смазчик, жонглируя на ходу пустой масленкой, пошел по перрону, весело напевая под нос нечто похожее на песенку:

– Ах, туго, ах, туго…

– Кому?

– Тем, кто пишет эти объявления и… – заметив Заслонова, – их холуям.

Последние слова были явно предназначены для инженера. Веселый смазчик, заломив промасленную кепку на самую макушку, с таким независимым видом прошел мимо инженера, что рабочие, следовавшие за ним, еле удержались, чтобы не расхохотаться, да и сам Заслонов не мог не улыбнуться. А смазчик подошел фертом к разряженной немецкой барыньке, которая выползла из вагона подышать свежим воздухом. Молодецки козырнув и щелкнув каблуками стоптанных сапог, он спросил, коверкая немецкие слова:

– Который час, мадам?

Та испуганно посмотрела на его пропитанный мазутом костюм, на его непокорную шевелюру, выбивавшуюся из-под кепки, и отступила на шаг назад. Но, заметив в его руках мирные инструменты, она, хватая воздух широко раскрытым ртом, – от страха у нее сперло дыхание, – еле проговорила:

– Одиннадцать, пан!

– Наше вам с кисточкой! – «Пан» элегантно откланялся и, помахивая масленкой, степенно пошел дальше, туда, где за перроном чернел среди путей большой черный ящик. Там на стеллажах лежали запасные рельсы и буфера, стояло несколько бочек с мазутом и груды отработанного, промасленного обтирочного материала. Заслонову бросилось в глаза, что рядом с мазутными ящиками стояло несколько цистерн. Все пути вокруг были забиты эшелонами.

– Удобное, однако, местечко! – невольно подумал инженер.

Он пришел к этому месту. От цистерн сильно пахло бензином. Тут было сравнительно темновато. Он заметил, как под одной из цистерн мелькнула фигура человека и скрылась за развалинами небольшого здания, где некогда было помещение для кондукторских бригад. Только где-то захрустел битый кирпич да тихо звякнули провода. Человек, очевидно, зацепился за тяги блокировки. А около ящика копошился смазчик, заправляя масленку. Заслонов узнал в нем одного из коммунистов группы Дубкова, которую привел ему на помощь Мирон Иванович.

Это был смелый и отважный парень, вместе с Дубковым не раз проникавший в немецкие груженые вагоны, доставая там нужные партизанам материалы. Не без их участия исчезло несколько часовых из железнодорожного батальона, которых начальство потом зачислило в дезертиры.

Ни смазчик, ни Дубков так же, как многие другие участники отряда Заслонова, ничего не знали об истинной роли инженера, не знали и того, что они, собственно говоря, работают под его непосредственным руководством.

Смазчик явно нарочито копался у мазутного ящика. Заслонов прошел мимо него и, не останавливаясь, двинулся дальше. Сквозь долетающие с перрона радиомарши он услышал, однако, что за ним, крадучись, идет человек. Он ускорил шаг, оглянулся. Потом услышал чей-то сердитый голос, приглушенную возню между вагонами:

– Назад, назад, дуралей! Тебя и его видели люди на станции, куда ж ты прешься, – хочешь всех нас провалить?

– Пусти, говорю! Я его так пришью, что он и не пикнет.

– А приказ?

Последних слов Заслонов не разобрал, так как люди уже говорили шопотом. Он пошел не спеша в депо.

А Дубков – это был он – не на шутку рассердился. Он тоже ненавидел инженера, который, как думал Дубков, продался немцам, а быть может, продает и других. Когда Мирон Иванович посылал их в депо, Дубков сам спросил:

– Ну а эту иудину душу?

– Кого? – переспросил, хитро прищурив глаз, Мирон Иванович, хотя отлично знал, про какую душу спрашивает сапер.

– Я говорю об инженере Заслонове. Я слышал, что он перебежал линию фронта, лишь бы попасть на службу к немцам. Мы с ним такое сделаем, батька Мирон, что завопят все фашистские холуи и от страха сбегут на край света!

– Не надо этого!

– Ну, мы его потихоньку… Выпустим душу на покаяние без музыки, без панихиды. Сам Гитлер не найдет следов, чтобы поплакать над его могилой.

– И этого не надо.

– Вот тебе музыка без гармони! Как же нам глядеть на такую погань?

– А вы и не глядите.

– Вот так задание, сучки-топорики!

– А ты без топориков. Ты не сапер теперь, а электромонтер, при чем тут сучки-топорики? – отшучивался Мирон Иванович. И уж серьезно – всей группе:

– Помните, вы не только партизаны. Вы сейчас уходите в подполье, идете на очень серьезную и опасную работу. Как партизанам, так и подпольщикам надо особенно соблюдать дисциплину, и не обыкновенную дисциплину, а железную. Без нее пропадете сами, без нее можете загубить товарищей и все наше дело. Так вот, делайте только то, что вам будет приказано. Если сами задумаете что-нибудь серьезное, посоветуйтесь заранее. А Заслонов? Что Заслонов? Наш главный враг? Или без Заслонова не найдется нового начальника у немцев да еще, возможно, более лютого, более придирчивого. А мы слышали, что Заслонов не выдал немцам ни одного человека, хотя там работает несколько наших товарищей. Мы Заслонова уберем, когда нужно будет. Он от нас никуда не денется. Нам важно теперь выявить всех наших врагов. Вот мы и присматриваемся, с кем он связан, кто еще верой и правдой служит фашистам. А вы – без музыки и панихиды! Панихиду, если потребуется, мы всегда сможем отслужить. И должен вас заверить – такую панихиду отслужим, что и плакать будет некому, все как один без голосов останутся. Поняли?

– Это мы понимаем, батька Мирон!

– А если понимаете, так давайте работать без шуток! Приказ – закон. И кто его нарушит, будет отвечать, как злейший враг народа, как трус, как предатель. Об этом никогда не забывайте.

И уже мягко, ласково:

– Ну а теперь идите, хлопцы! Мы будем следить за каждым вашим шагом, помогать вам и, если понадобится, – и это порой случается, – спасать вас. Но пусть будет поменьше таких случаев. Храбрости у вас хватит, но рискуйте с умом!

…Вот почему брошенное Дубковым слово «приказ» сразу охолодило смазчика. Сердито сопя, смазчик побрел обратно к своему ящику:

– Видишь, я думаю, он заметил твою работу под цистерной и может тебя выдать.

– Меня он не заметил. А если и заметил, то в темноте не узнал. А ты занят служебным делом, тебе бояться нечего.

– Сказал! Бояться… Да я из него!..

– Ну знаю, знаю, что ты герой.

– А зря не дразнись.

– Это я любя, дурашка!

– Тоже мне – любя… – обиженно пробормотал смазчик.

– Ладно, работай, да очень не задерживайся, осталось всего каких-нибудь полчаса. Да с Хорошевым не забудьте про паровозы, что поданы на экипировку.

– Не забудем.

…Все началось приблизительно в полночь.

С запада послышался гул авиационных моторов. Немцы вглядывались в небо, гадая, что это за самолеты. Особенно они не тревожились, поскольку самолеты шли с запада. Но, вслушиваясь в нарастающий гул, немцы начали проявлять некоторые признаки беспокойства. Мелькавшие кое-где в эшелонах огоньки сразу погасли. Шум на перроне притих, кто-то из немцев даже выключил репродуктор, чтобы лучше разобраться в рокоте моторов. Приказали выключить свет по всей путевой сигнализации, в семафорах, стрелках, водонапорных колонках. Хотя на фонарях и были установлены длинные козырьки, но отблески света, особенно от стрелок, попадали на рельсы, на стоявшие рядом вагоны и могли нарушить всю маскировку.

Засуетились рабочие в депо, выбежали на двор, глядели на черное небо, на котором не светила ни одна звезда, – видно, их закрыли тучи.

Весь городок притаился, затих, тревожно прислушиваясь к гулу моторов. Но сирена воздушной тревоги молчала, не слышно было лая зениток. Кое-кто из немцев на станции уже громко заговорил, другие начали беззаботно прогуливаться по перрону:

– Чего волноваться? Наши! На Москву!

В этот миг три ослепительные ракеты одна за другой повисли в сразу посветлевшем небе. Пронзительно завыла сирена, ударили зенитные пулеметы с земли, с крыш домов, с платформ эшелонов.

– Расходитесь по убежищам! – крикнул Заслонов рабочим. Первые осветительные ракеты были сбиты пулеметным огнем, рассыпались тысячами блесток и погасли.

Наступила такая темень, что хоть глаз выколи. Заглушая рокот моторов, надрывно выла сирена. Заслонов бросился из депо к тому месту, где стоял мазутный ящик. Но не успел он пробежать и половину пути, как заметил, что кто-то опередил его.

Немного поодаль мелькнул робкий огонек и, казалось, совсем погас, но через несколько мгновений над вагонами взвился огромный столб огня, и в ярком свете видны были густые клубы черного дыма, которые сразу охватили одну из цистерн. Заслонов понял, что кто-то пустил струю бензина из этой цистерны, иначе пламя не разгорелось бы так быстро и с такой силой. А над станцией зависли уже новые гирлянды воздушных фонарей. Захлебывались пулеметы, залаяли автоматические зенитки, басовито заухали крупнокалиберные орудия. А с неба уже неслись с нарастающим воем первые бомбы. Заслонов нырнул под вагон, потом смешался с толпой солдат, беспорядочно бежавших в разных направлениях. Горячая воздушная волна сбила его с ног, сорвала шапку с головы. Что-то с треском ударило по вагонам, со звоном посыпались стекла. Заслонов еле встал, ощущая сильную боль в ноге, которую он ушиб о шпалу. Вокруг кричали гитлеровцы, кто-то, надрываясь, молил о помощи. «Носилки, носилки!» – слышались выкрики по-немецки, но никакая сила не могла сейчас заставить санитаров бежать за носилками. Заслонов спешил в убежище. Перескакивая через рельсы, наткнулся на лежавшего человека. Тот, как помешанный, бубнил и бубнил одну и ту же фразу:

– Боже мой, боже мой, кто меня выведет отсюда, я совсем задыхаюсь!

Заслонов нагнулся над ним… На земле лежал босой человек с окровавленными ногами. Он был только в одном белье, если не считать накинутой на плечи шинели. В руках у него были сапоги. Видно, он не успел натянуть их и полураздетый бросился бежать из вагона. Погоны на шинели свидетельствовали о генеральском чине лежавшего, который продолжал все так же причитать:

– Боже мой, боже, кто меня выведет отсюда, я…

– Встаньте! – сказал Заслонов и протянул ему руку. Лежавший недоверчиво взглянул на инженера, но тут же схватился за его рукав, с трудом поднялся на ноги.

– Я же не могу так бежать, как эти ошалелые солдаты, – словно в оправдание своей беспомощности захныкал босоногий.

– Да-да, господин генерал. – Подталкивая и таща за собой перетрусившего вояку, Заслонов, наконец, привел его в бомбоубежище – объемистый глубокий бункер, накрытый в несколько накатов рельсами и мешками с песком. Тут сидели машинисты, кочегары из депо. Было и несколько рабочих из угольного склада. Запыхавшись, вбежал смазчик. Не заметив в сумраке бункера начальства, он с трагическим жестом снял шапочку, старательно отряхнул ее.

– Ну, скажу я вам, осколочками запорошили всю кепочку. Дают жару без всякого спроса!

Кто-то в углу коротко засмеялся, кто-то потянул смазчика за полу ватника.

– А что? Прямо невтерпеж. С этакой работой можно и без головы остаться. Неправда ли, господин начальник? – довольно развязно обратился он к инженеру.

– А голову я не советую вам терять. Поберегите ее лучше. Какая бы она ни была, без нее, однако, куда тяжелее.

– Святая правда, господин инженер! – не смущаясь, ответил смазчик, хотя и чувствовал, что малость перехватил.

В бункере было сравнительно темно. Генерал, пришедший уже в себя, натягивал сапоги. Рабочие дали ему полотняные портянки из перевязочного материала. Генерал, завернувшись в шинель, повеселел и, увидя себя в окружении русских, начал убеждать присутствующих, что русский человек очень хорош. Заметив, однако, что его слова не находят особенно сочувственного отклика, он для пущей убедительности начал тыкать себя в грудь волосатой пятерней:

– Я есть доктор, доктор-генерал… медицина…

– Понимаем, герр генерал, – по-немецки ответил ему Заслонов.

– Очень хорошо, даже очень хорошо! – усердствовал эскулап, стремившийся выразить свои наилучшие чувства.

В бункер забежало еще несколько солдат, ввалились два офицера с перекошенными от страха лицами. Генерал сразу утих и словно погрузился с головой в свою шинельную оболочку, старательно закрывая ноги, чтобы офицеры не заметили его безмундирного срама. Только немного спустя о чем-то шепотом спросил у ближайшего офицера. Тот почтительно ответил:

– Огонь… Один огонь, господин генерал.

– Скверно… Я даже не знаю теперь, где находится мой поезд.

– Все эшелоны горят, господин генерал.

– А почему не развели?

– Пробовали, но ничего не вышло, одна каша.

А наверху не умолкал бешеный грохот. Земля порой дрожала так, что жалобно звенели рельсы в накате бомбоубежища и сквозь дощатую обивку потолка осыпался тоненькими струйками песок, да бледный язык коптилки метался с боку ни бок, готовый вот-вот погаснуть. Уже давно не слышно было зенитных выстрелов. Только страшные разрывы потрясали все вокруг, будто неукротимая метель разгулялась над землей, стараясь стереть с лица земли все сотворенное руками человека.

И у каждого из советских людей, которые сидели в бункере и глядели на мрачно-землистые лица немцев, была одна и та же мысль: «Нажимайте, нажимайте, братцы, не жалейте ничего!».

Казалось, вся земля гудела глухо, тревожно.

8

Для Мишки Чмаруцьки вся ночь прошла в радостном волнении. Он впервые принимал участие в серьезной боевой операции. Такими же чувствами были переполнены и другие участники бригады, молодой Чичин и еще несколько хлопцев.

Под самую полночь они осторожно пробрались на поле за станцию. Заняли удобные позиции в старом противотанковом рву, выкопанном еще в начале войны. Расчистили снег, наломали еловых лапок, чтобы было теплее сидеть в защищенных от ветра норах.

Начало налета обрадовало их и вместе с тем несколько разочаровало. Бомбы ложились как раз над станцией, над депо, над железнодорожным мостом. Не было особенной потребности сигнализировать ракетами. Спустя каких-нибудь полчаса руководитель группы Чичин перевел их всех на новую позицию неподалеку от запасной ветки, замаскированной соснами и елками. Все члены бригады знали, что на ветке стоят аварийный поезд, передвижная электростанция, а рядом, в перелеске, склад боеприпасов.

Но вот, наконец, взлетела зеленая ракета – приказ сигнализировать. Несколько красных ракет взвились в воздух и, описав по небу огненные дуги, полетели по направлению к ветке. Мишка Чмаруцька так разволновался, а быть может, подвели его одубевшие на морозе пальцы, что одна пущенная им ракета скользнула по снежному насту и начала проделывать разные выкрутасы – подскакивать, кружиться, даже метнулась назад с угрожающим шипением. Мишка вобрал голову в плечи и всем телом втиснулся в щель из опасения, чтобы, чего доброго, эта ошалелая ракета не попала обратно в ракетницу.

Но он быстро освоился и уже не торопясь, с определенными интервалами, старательно нацеливаясь, стрелял из своей ракетницы. Стрелял и следил за тем, как где-то вверху стремительно взлетал, вспыхивал блестящий красный огонек и внезапно угасал, превращаясь в хвост дымящихся искр, медленно падавших на землю.

Даже похолодело сердце, когда над головами загудели самолеты, заметившие красные ракеты. Хлопцы начали дружно стрелять еще и еще, чтобы увидели они там, хорошо различили удары своих бомб, чтобы они попали в самый раз, в самую точку! Сердца словно рвались вслед этим красным огонькам и сладко замирали от того, что где-то высоко-высоко, невидимые в темном небе, гудели родные самолеты. Было немного страшновато: а вдруг – сорвется оттуда бомба и угодит прямо в тебя. Стрелять еще, стрелять, указать им верный путь!

Послышалось несколько запоздалых выстрелов зениток. Огненные вспышки – словно ударяли кресалом по кремню – на миг освещали рваные облака, и Мишке даже почудилось, что он в самом деле увидел серебристую птицу на небе. По облакам скользнул трепетный луч прожектора и свалился, словно подрезанный под корень. Хлопцы услышали, как постепенно, заглушая рокот моторов, нарастал, все больше приближаясь, пронзительный свист. Они плотнее прижались к земле, притихли. Точно молния рассекла черный полог неба, и вслед за ней прогремели взрывы. Снежные вихри закружились над полем, словно налетел буран. Примчался и исчез. Стало тихо-тихо.

Снова стреляли хлопцы, напряженно вслушивались в удаляющийся гул самолетов. Неужели не попали? Не нащупали цели? Но вот самолеты делают новый заход, нарастает рокот моторов, гудит даже звенит в ушах. И вновь свист переходит в страшное вывание. Любопытство оказывается сильнее страха. Мишка вытягивает шею и высовывает голову из щели, вглядывается в мутную пелену снега, старается рассмотреть сквозь мелкий кустарник, сквозь густой лозняк среди снежных сугробов, попадут ли бомбы в намеченную цель. Земля вздрагивает с такой силой, что Мишку отбрасывает на другую сторону щели, и он от страха зажмуривает глаза, на миг мелькает мысль: жив ли он?.. Повернулся, услышал, как хрустят еловые лапки. Пошевелил рукой, ногой – все в порядке. Жив Мишка, жив! Это воздушная волна бросила его, – догадывается Мишка. И когда посмотрел, даже привскочил от радости и, не зная куда девать ее, чем отметить, одну за другой выпустил еще две ракеты. Над веткой, где стояли аварийный поезд и электростанция, горело, трещало, взлетали снопы искр, вздымались клубы черного дыма в позолоченное пожаром небо.

Но что это? Глянул Мишка в ту сторону, где сидели его товарищи, и сердце сжалось в горячий комок. Прямо по снежной целине, проваливаясь по колено, бежал по направлению к опушке леса человек. За ним гнались несколько немецких солдат и кричали: «Стой! Стой!» Мимо самого Мишки, обдав его снежной пылью, пронесся вскачь верховой наперерез бежавшему человеку. Захлопали ружейные выстрелы, донесся чей-то крик. Мишка узнал голос своего друга Васьки Чичина, и Мишкино сердце сразу похолодело, словно его выставили на жгучий мороз. Васька бежал еще по снегу, но видно было, что бежит он уже из последних сил, – останавливается на миг передохнуть и снова бежит. Вот уже совсем близко от него всадник. Васька припадает на колено. Боже мой, неужели он упадет? Раздается выстрел, и Мишка даже улавливает настороженным ухом храп коня, который, будто споткнувшись, валится на землю. Это Васька отстреливается из револьвера. Но все ближе и ближе подступают серые и черные фигуры солдат и полицаев, они обходят Ваську. Тот лежит уже, зарывшись в снег, стреляет все реже и реже.

Сквозь треск бушующего пламени слышит Мишка такой далекий, далекий голос:

– Отомстите, братцы, за меня!

Голос обрывается, смолкает в трескотне длинной автоматной очереди.

Мишка видит, как собирается кучка полицаев там, где на снегу лежит недвижимое, безгласное. Потом они расходятся, разъезжаются. Несколько винтовочных выстрелов раздается недалеко от ветки, куда, прямо на свет пожара, поползли по снегу два других Мишкиных товарища. Очевидно, они успели спастись, так как немцы торопливо уходят оттуда, идут прямо вдоль противотанкового рва, на минуту кое-где задерживаются, обыскивая места, откуда стреляли ракетчики. Вот один из них, полицай, кричит по-русски:

– Смотрите, и ракетницы здесь!

Столпились, разглядывают. Потом осторожно подвигаются все ближе и ближе к Мишке. Он еще раньше пытался проползти к ручью, там густой лозняк прикрыл бы его от глаз фашистов. Но со стороны ручья едут конные. Назад, Мишка, назад! Может быть, в глубоком снегу противотанкового рва укроешься от вражьих глаз…

Хрустит снег под ногами полицаев. Уже слышит Мишка их сердитую ругань над головой:

– Нет покоя от этих диверсантов!

А чей-то голос приказывает:

– Бугай, погляди, там что-то чернеет!

В противотанковый ров вползает какая-то черная огромная туша.

– Руки вверх! – кричит это черное, направив автомат, но тут же, поскользнувшись, падает прямо на Мишку, придавив его своим тяжелым телом. Мишка со всего размаха стукнул ракетницей по голове незнакомца. Темная туша заревела не своим голосом, одной рукой схватилась за лицо, другой старается нащупать и схватить Мишкино горло.

«Нож!» – молнией пронеслось в голове Мишки. Хороший нож, который подарил ему старший брат, партизан.

По самую рукоятку вонзил Мишка острое, как бритво, лезвие.

– Это тебе от дяди Кости, фашистский пес!

Крик Мишки заглушил предсмертное хрипение полицая.

Как он мечтал, Мишка, Мишутка, стать таким, как дядя Костя! Как мечтал он увидеть этого героя, которого так страшатся фашисты, что приходят в бешенство при одном упоминании его имени. Были слухи, что дядю Костю даже можно увидеть своими глазами. Говорили, что человек с светлыми мыслями и чистым сердцем может увидеться с ним, ибо дядя Костя – посланец Сталина. А люди с светлыми мыслями и чистым сердцем тоже солдаты Сталина, тоже его верные помощники в борьбе с проклятыми врагами Родины.

Услышав имя дяди Кости, полицаи бросились бежать от рва. Но никто оттуда не стрелял. Не откликался и Семка Бугай. Тогда полицаи позвали еще нескольких, которые все еще чего-то искали в снегу, и начали осторожно подползать ко рву, потом бросились все разом, навалились кучей на что-то живое, трепетное. Два полицая тотчас же взвыли по-звериному, схватившись за животы, но другие осилили, повалили. Кто-то схватился за располосованную ножом щеку, завопил, кружась на одном месте:

– Да бейте его, братцы, бейте!

Раздался удар автоматного приклада.

– Погодите, погодите, приказано взять живым!

Полуживого, обессиленного, Мишку потащили по снегу, скрутив ему руки ремнями.

Во рву остались три недвижимых тела полицаев. Среди них был и Семка Бугай.

Снег вокруг покраснел. И это были уже не отблески затухавших пожаров, а расплывавшиеся пятна крови.

Мишка приоткрыл глубоко запавшие глаза. И ночное небо казалось ему необычайным, сказочным. Трепетным золотом переливались лохматые рваные облака. Звезды поблекли, словно подтаяли. Его несли на самодельных носилках из двух молодых березок. Они покачивались в такт ходьбе. И казалось Мишке, что он вновь маленький-маленький. Мать положила его в люльку, поет ему колыбельную песню. Слов ее не запомнишь. Только одно:

«Мишка, Мишутка, а-а-а…».

Поет мать. Сходит тихий сон в Мишкину колыбельку.

И так сильно пахнет березовым листом. Будто май на дворе, в солнечном небе поют жаворонки, а где-то на станции гудит паровоз: гу-гу-гу… Словно сквозь сон маленький Мишутка слышит песню матери. Но песня обрывается. С грохотом падает колыбелька на пол.

Ах, как болит голова у Мишки, словно сжали ее железными клещами. И руки, и ноги, и плечи…

– Воды! Пить!

Мишка лежал неподвижный, бредил и, когда на мгновение появлялся проблеск в его сознании, беззвучно просил:

– Мама, пить…