Текст книги "Искры"

Автор книги: Михаил Соколов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 38 страниц)

Пока Леон ходил за вином, Оксана рассматривала иконы, семейные фотографии на стенах.

– Честное слово, он тут монахом станет, – негромко проговорила она.

– Да, можно службу служить, как в церкви, – сказал Лука Матвеич и стал расспрашивать Ольгу, как они с Леоном устроились на заводе. Заметив, что Ольга то и дело бросает взгляды на Оксану и отвечает скупо, сказал:

– Оксана – сестра Леона, учится на женских курсах в Петербурге.

Леон еще при входе Оксаны в комнату заметил в ней резкую перемену. Это была уже не прежняя наивная, веселая гимназистка в скромном форменном платье, а богатая молодая женщина, умеющая держать себя спокойно, с достоинством. В дорогом сером платье, в митенках, в большой шляпе со страусовым пером, она показалась ему далекой и непонятной.

Дементьевна накрыла стол в горнице, выпила с гостями рюмку вина и удалилась в переднюю.

– Господи, никогда не видала такой красивой барышни. Что личико, что ручки, – как ангел! – умилялась она, бросая на Оксану через раскрытую дверь теплые взгляды.

3

Лука Матвеич читал письмо Леона к Чургину и приехал в Югоринск с намерением ознакомиться с кружком Ряшина.

Утром после завтрака он посидел за столом, ведя шутливый разговор с девушками, и, поднявшись, сказал Леону:

– Пойдем пройдемся немного.

Ольга и Оксана поняли его и не стали удерживать.

Когда они остались одни, Оксана начала расспрашивать Ольгу о событиях на шахте, о жизни Леона на заводе. Ольга рассказала, как они с Леоном искали работу, как смотрели «потехи» на площади, о случае на базаре упомянула. Оксана воскликнула:

– Пил? Лева пил водку? Невероятно!

– Такое уж наше положение было, – ответила Ольга: – впереди ничего, кроме голода.

– Это не причина, – заметила Оксана.

– Вы просто не можете этого понять.

– Очень хорошо все понимаю, а вот вы с Леоном, очевидно, еще не все понимаете, – возразила она. – Вы хотели одной стачкой изменить свою жизнь и ничего не достигли. Наивные люди! Вам надо учиться и учиться.

Ольга с сожалением подумала: «Вот тебе и сестра Леона! Откуда она такая взялась?» И спросила, наливая чаю в стакан:

– Вы родная сестра Леону?

– Родная, – ответила Оксана и, сощурив глаза, с усмешкой спросила в свою очередь: – А вам хотелось бы, чтобы я работала на заводе и устраивала стачки?

Ольга придвинула Оксане сахарницу, пышки-слойки. Достав из рукава блузки маленький платочек, она вытерла им пальцы. Оксана мельком взглянула на платочек ее, и на крупные руки, на обветренное лицо и подумала: «Настоящая пролетарка. Только зря ты, милая, так ревниво говоришь о Леоне и на что-то рассчитываешь».

– Ваш брат – рабочий, ваши родители – бедные крестьяне, зять – шахтер, – заметила Ольга. – Я не говорю, что вы должны работать на заводе, но вы совсем другая, не похожая на ваших родных.

Оксана позвенела ложечкой о стакан, отпила глоток чаю. Смешно ей было и досадно слушать эти слова, и она заговорила с легким раздражением в голосе:

– Да, родные мои – бедные люди. Но неужели я, курсистка Бестужевских курсов, не имею права избрать себе в жизни лучшую долю? Поймите: не могу я быть такой, как вы, как Леон, как все мои родственники.

– Вы не поняли меня, я говорю про другое. Вы из простых людей и должны бы сочувствовать Леону, а вы его осуждаете. За что? – спросила Ольга и прямо взглянула в насмешливые зеленоватые глаза Оксаны.

Оксана смутилась, виновато проговорила:

– Я не осуждаю, нет. Но я не вижу смысла рисковать жизнью ради неясного, далекого будущего, когда хорошо известно, что все, кто до сих пор рисковал своим положением ради этого будущего, оказывались в конце концов на каторге или в ссылке. Значит, не настало еще время и нет еще такой силы, которая могла бы изменить существующий общественный строй.

– Вы очень громко говорите, Оксана, могут подслушать, – заметила Ольга.

– Пусть слушают. Я племянница помощника наказного атамана, и вы зря беспокоитесь обо мне.

Оксана произнесла это высокомерно, громко, и Ольга подумала: «Племянница наказного… Если ты такая сильная, лучше бы помогла нашим шахтерским», – но не сказала этого, а лишь мягко возразила:

– Здесь живет ваш брат, и про такие дела не кричат.

– А что делают?

– То, что надо, – с досадой ответила Ольга. – Так жить, как мы живем, нет терпенья. Переделать надо такую жизнь!

– Нет такой силы.

– Неправда, есть.

– Уж не вы ли с Леоном?

– Брат ваш, зять – пролетариат одним словом, – отчеканила Ольга. – Конечно, если бы нам больше помогали такие, как вы, образованные, ученые люди, мы скорее перевернули бы жизнь. Но, видать, не всякий поможет нам. Опасное это дело – можно угодить в тюрьму.

Оксана обиделась. В словах Ольги, простой шахтерской девушки, была какая-то своя, хорошо осознанная правда. Тем не менее Оксана, не скрывая раздражения, сказала:

– Слушайте, Оля, вам много еще, очень много надо учиться, прежде чем поучать других. Извините меня за резкость, но я вам прямо скажу: вы с Леоном ничего не понимаете в окружающей вас действительности.

Сказала и задумалась: «А не права ли Ольга?» Вспомнились слова Чургина, сказанные ей, когда она уезжала в Петербург: «Учись, сестра, – говорил он, – ближе держись к социал-демократам и сама начинай понемногу работать. Твой путь в жизни – служение народу». Оксана не возражала, но и не стала на этот путь, на путь активной революционной борьбы, и лишь попрежнему получала от Луки Матвеича письма и передавала их в Петербурге кому следовало. А между тем ей хотелось делать что-то большее, чем пересылать нелегальные письма, делать полезное для народа. По пути с вокзала Лука Матвеич говорил именно об этом. И Чургин говорил, и, конечно, рано или поздно об этом скажет и Леон.

Много раз за последние два года думала Оксана о своей будущей жизни и о том, что она станет делать, когда закончит курсы. Часто перед ней вставал образ Яшки – смуглолицего, сильного, волевого. Как ей вести себя с ним? Последнее письмо его ясно говорило, что Яшка имеет серьезные намерения, и если бы начатое им большое дело оправдало надежды, он, несомненно, сделал бы ей предложение. Оксана знала, что он его сделает. Но как ей быть, если это случится? Отклонить его предложение ей не хотелось. Стать его женой? Но ведь он будет одним из тех, против которых призывали ее бороться самые близкие ей люди – Чургин и Лука Матвеич.

Пришел на память Овсянников. Это совсем другой человек. Обыкновенный сельский учитель, по всем задаткам – революционер. Но он не мог итти ни в какое сравнение с Яшкой. Так думала Оксана и решила встретиться с Яшкой во время летних каникул. Встретиться, ничего не решая пока. И вот по пути к нему заехала навестить Леона. И странно: Леон даже не спросил, откуда она едет, куда, а ограничился беглыми расспросами о столице. Она видела, что Леон настороженно и недоверчиво встретил ее, разодетую петербургскую барышню.

После обеда Лука Матвеич стал готовиться к беседе на кружке, Леон отправился с поручениями в город, а Оксана и Ольга пошли в степь погулять.

День был солнечный, жаркий. Зноем дышала земля, пыльная дорога. Оксана и Ольга спустились косогором к речке и пошли тропинкой, вдоль густых зеленых камышей. В камышах кричали лягушки, на высоких раскидистых вербах, на самых макушках их, молчаливо сидели горлицы. Где-то за камышами билась о воду рыба, и от этого на речке стояли тихие всплески, будто крупный дождь шел над водой.

Пахло мятой, сырой землей. В запахи эти, легкие и мягкие, часто врывался дурманящий запах бузины. Оксана срывала желтоватые зонтики кашки, подносила к лицу и швыряла в сторону.

– Слишком сильно пахнут, – говорила она всякий раз и вновь срывала цветки бузины. Ольга то и дело предупреждала ее, чтобы она не запятнала дорогое светлосерое платье.

– Пустяки, мне не век в нем ходить, – пренебрежительно говорила Оксана.

Ольга шла позади нее и рвала полевые цветы. Она была одета в темносинюю юбку и белую батистовую блузку, голову ее покрывала легкая белая косынка, и из-под нее выбивались темные пряди волос. «В богатой, видать, семье выросла и привыкла не жалеть одежду, – подумала она. – А Лева идет по дороге и боится споткнуться, чтобы не поцарапать сапоги».

Вдруг Оксана расставила руки и, вскрикнув: «Эх ты, степь наша раздольная!» – побежала по тропинке меж высоких трав.

Ольга улыбнулась и тоже побежала вслед за ней.

Порезвившись, они медленно пошли к балке, тяжело дыша, раскрасневшиеся, довольные. Ольга спросила:

– Скажите, Оксана, вас не тянет в хутор, домой? Вы так любите степь, цветы. Не надоело жить в городе?

Оксана отрицательно качнула головой.

– И хутор, и степь, и цветы я люблю, но жить в какой-нибудь Кундрючевке не могла бы. Конечно, если бы я выросла там, быть может, я была бы такая, как сестра Настя, как Алена, как все хуторские девушки.

– Это тоже сестра ваша – Алена?

Оксана спохватилась. «Она не знает об Алене? Странно. Неужели Леон ничего не сказал ей о своей первой любви?» – подумала она и, помолчав немного, с напускным равнодушием ответила:

– Нет, не сестра. Я познакомилась с этой девушкой, когда была в хуторе. Подруга Насти, сестры.

Ольга потемнела. От нее не ускользнуло, что Оксана смутилась и не сразу ответила на ее вопрос. «Может, подруга Леона?» – хотелось ей спросить, но она промолчала и больше ни о чем не расспрашивала.

А Оксана старалась и не могла отгадать: как же Леон относится к Ольге? Но спрашивать об этом Ольгу было неловко, и они вернулись в поселок, не проронив больше ни слова.

Глава седьмая

1

Кружковцы собрались на квартире Ермолаича. Лука Матвеич назвал себя агентом Российской социал-демократической рабочей партии, расспросил у Ряшина, чем кружковцы занимались, и подумал: «Да, здесь занимаются не тем, чем надо. Леон прав, хотя ясно и не понимает, в чем дело». Однако он ничего не сказал об этом и начал беседу с рассказа о том, что такое марксизм и какие цели ставят русские марксисты перед рабочим классом России. Говорил он свободно, словно всегда проводил здесь такие беседы, изредка заглядывал в лежавшую перед ним гектографированную брошюру «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?», и Ряшин не мог не заметить, что Лука Матвеич достаточно хорошо подготовлен. «Настоящий, убежденный революционер. Но кое в чем мы с вами не согласимся, дорогой», – подумал он и, взглянув на полные, короткие пальцы Луки Матвеича, решил: «Белоручка, сразу видно, что не рабочий». И что-то неприязненное шевельнулось у него в душе к этому человеку с густыми рыжеватыми усами, с большой лысой головой.

Ряшин не проводил подобных бесед. Он был согласен, что и Михайловский, и все русские критики Маркса не понимают процесса общественного развития России и проповедуют ошибочные теории, а новые народники из «Русского богатства» придерживаются неверных идей «крестьянского социализма» в виде сельской общины и «народной промышленности». Но он не разделял точки зрения, что русское рабочее движение уже готово полностью воспринять идеи марксизма и пойти по революционному пути, как это было в некоторых странах Западной Европы. Он считал, что в России с рабочими надо говорить пока не о высоких идеалах социализма, а лишь об их повседневных материальных нуждах. Поэтому, слушая Луку Матвеича, Ряшин думал: «Сказано, интеллигент, человек, оторванный от рабочей, действительности! Ему все сразу давай: и хорошие заработки, и политические свободы, и республику. А вы поработали бы на заводе да послушали, о чем рассуждают и чего хотят сегодня эти взрослые дети – наши рабочие, тогда, может быть, у вас отпала бы охота выступать с такими прожектами».

Лука Матвеич говорил своим мягким, немного глуховатым голосом:

– Итак, марксизм – единственно правильное революционное учение, открывающее пролетариату путь к окончательному и полному освобождению. Куда ведет этот путь? Он ведет к социализму и коммунизму, то-есть к такому общественному строю, при котором не будет ни угнетателей, ни угнетенных, при котором эксплуатация человека человеком станет невозможной. Должны ли мы, рабочие России, стать на этот путь? Да, должны. Плеханов и группа «Освобождение труда», а в особенности созданный Лениным «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» доказали, что иного пути у рабочих России нет и быть не может. Теперь это понимают все передовые рабочие – участники марксистских кружков. Но вот нашлись среди нас люди, так называемые «экономисты», которые считают, что проповедовать среди наших рабочих революционный марксизм преждевременно: не доросли, мол, и не поймут, а тем более не пойдут на борьбу против самодержавия. Это тоже величайшее заблуждение. Петербургский «Союз борьбы», руководя стачечным движением на фабриках и заводах, воочию показал, что, – Лука Матвеич поднял к глазам брошюру и четко, с расстановкой прочел: – «соединять борьбу рабочих за улучшение условий труда с политической борьбой против самодержавия, как это вытекает из учения революционных марксистов, можно и должно». Можно и должно и вам, кружковцам, изучая главные положения марксизма, применять их в повседневной борьбе.

Лука Матвеич взглянул на Ряшина, пригладил усы и помолчал, ожидая, не возразит ли он что-нибудь. Ожидали этого и другие кружковцы. Но Ряшин молчал.

Ткаченко тихо сказал Леону:

– Иван Павлыч собирается с мыслями. Сейчас начнется спор, и твоему Цыбуле туго придется.

Леон только усмехнулся. Он знал, что спорить с Лукой Матвеичем тут никто не сможет.

Лука Матвеич продолжал:

– Конечно, русский язык или арифметика – полезные науки, но сейчас нам надо учиться другой, главной науке: классовой борьбе с самодержавием и капитализмом. И больше того, учась сами, мы должны рабочих учить этой науке, должны итти в самую, что называется, гущу рабочих и разъяснять им социалистические задачи нашей борьбы. Готовить пролетариат к будущей самостоятельной борьбе за политические свободы, за свержение царизма – вот чем должны сейчас заниматься социал-демократы в первую очередь.

– А капитализм? – несмело спросил Леон. – Ведь наша задача – скинуть всех хозяев и самим стать хозяевами всего. Так я понял, когда мы читали «Манифест».

Ряшин, наконец, подал голос:

– Это разные вещи – свержение царизма и капитализма, и их нельзя смешивать.

Лука Матвеич бросил ему:

– Вы имеете в виду высказывания Плеханова, но не совсем правильно понимаете их.

– Плеханов в работе «Социализм и политическая борьба» говорит, что действительно нельзя смешивать два таких понятия, как борьба с абсолютизмом и социальная революция, но он указывает также, что надо иметь в виду и то и другое, – уверенно сказала Оксана.

Леон обернулся к ней и раскрыл глаза от удивления. «Вот ты, оказывается, какая, сестренка! А молчала», – готов был сказать он и с гордостью шепнул сидевшему рядом Ткаченко:

– Моя сестра.

– Не похоже.

Лука Матвеич поправил Оксану:

– Сблизить наступление этих двух моментов – низвержение самодержавия и социалистическую революцию.

Ряшин встал, бросил окурок папиросы в угол к печке и сказал:

– Мечтать о сближении этих двух моментов, конечно, можно. Но нам еще много лет придется потратить на «сближение» наших рабочих с самим понятием «социалистическая революция». По-моему, мы должны не о будущих белых караваях мечтать, а о сегодняшнем хлебе насущном, то-есть думать в первую очередь о развитии экономической борьбы как о неизбежном этапе на пути к борьбе политической.

– О развитии борьбы только за хлеб насущный думали и до вас, товарищ Ряшин, – возразил Лука Матвеич. – Об авторах «Кредо» говорю. Судя по вашим словам, вы хорошо осведомлены об этом документе.

Ряшин встал, посмотрел на карманные часы, показывая этим, что беседа затянулась, и раздраженно ответил:

– Я одно хорошо знаю: рабочих, их жизнь. И могу вам сказать: люди хотят есть, хотят как-нибудь свести концы с концами. Если вы, социал-демократы-интеллигенты, хотите посоветовать им: мол, подождите немного, скоро наступит социализм и вы получите белый социалистический каравай, тогда я отказываюсь понимать, ради чего мы собрались здесь сегодня. То, что вы предлагаете нам, – это костюм с чужого плеча, это готовые схемы, которые привезли из-за границы некоторые наши революционеры-интеллигенты.

– Наука о классовой борьбе пролетариата, по-вашему, есть схема? – спросил Лука Матвеич, попыхивая трубкой.

Ряшин прошелся по комнате, невысокий, с кривыми руками, не столь начитанный, как Лука Матвеич, но знающий себе цену, неторопливый и сумрачный, и решительно заявил:

– Западноевропейская это наука и для нас пока не подходит, для нашего уровня развития. Нам еще много надо учиться, прежде чем мы сможем осознать себя как класс и готовы будем выступать в качестве самостоятельной общественной силы.

– Гм… – задумчиво произнес Лука Матвеич. – Учиться, конечно, нам надо много, но смотря чему и у кого.

– Политической борьбе учиться, у всех учиться, в том числе и у оппозиционных слоев общества.

– To-есть у буржуазии?

– Да, и у буржуазии. Повидимому, вам хорошо известно, что буржуазия не всегда в истории была реакционным классом. Наоборот, на известных ступенях развития общества она была весьма революционна, она шла вперед и в этом своем движении ломала все и всяческие феодально-крепостнические порядки.

Лука Матвеич смотрел на Ряшина и думал: «Да, не лыком шит, башковитый. Умеет даже использовать работы Маркса». И вслух ответил:

– А и ловкий же вы. Послушать вас – можно и впрямь подумать, что рабочему человеку ничего не остается, как итти на поводу у буржуазии. Слов нет, в свое время буржуазия была революционна и очень, по это относится ко времени ее борьбы с феодально-крепостническим строем общественной жизни, с цеховой ограниченностью производства – со всем, что мешало развитию производительных сил и новых, буржуазных производственных отношений. Вы забываете, что теперь, в эпоху высокоразвитого промышленного капитализма, прогрессивное значение капитализма приближается к нулю, а революционность буржуазии даже у нас в России все больше превращается в ее реакционность. Что же вы морочите здесь голову такими наставлениями, которые могут только сбивать рабочих с правильного пути?

Лука Матвеич хмуро взглянул на притихшего Ряшина, ожидая ответа, но тот молчал. Ему стало ясно, что Ряшин – экономист, и он задумался: «Оставлять ли его руководителем кружка? Оставлять нельзя, но другого руководителя нет. Да, плохи дела, нехватает людей. А подготовить нового руководителя не такое легкое дело, для этого нужны годы. Хорошо бы подготовить Леона, как было с Чургиным. Но тот упорный и отлично грамотный, а Леон еще молод и зелен. Значит, придется самому мне почаще сюда наезжать», – пришел он к выводу и обратился к кружковцам:

– Да, товарищи, я все же надеялся на лучшее. Я думал, что вы тут делом занимаетесь, а вы, оказывается, ждете, когда Суханову, с нашей помощью, удастся поприжать самодержавие, а вам бросят кое-какие крохи за поддержку буржуазии в ее борьбе за политическую власть.

Вихряй переглянулся с Ткаченко и пожал плечами, как бы говоря: «Ничего не понимаю. А ты?» Но Ткаченко строго посмотрел на него и негромко сказал:

– Кажется, Иван Павлыч и в самом деле учил нас не тому, чему надо.

Александров крутил усы и, наклонясь, о чем-то думал. Ему, старому прокатчику и кружковцу, тоже стало ясно, что Ряшин не тому учит кружковцев, о чем начал говорить этот усатый лектор.

Мысли его прервал Вихряй. Полный и невысокий, он поворочался на табурете, потом встал, оправил пиджак и пояс на косоворотке и несмело сказал:

– Кабы мы знали, что такое марксизм. А то Иван Павлыч говорит, что это нам не подходит, мол, ну, а мы и верим.

Лука Матвеич набил трубку табаком, поднес к ней горящую спичку и потянул несколько раз.

– Марксизм есть революционная наука пролетариата о законах построения общества, о революционной борьбе рабочих за свое освобождение и подходит для всех стран и для всех рабочих, – резко, подчеркивая каждое слово, сказал он. – А то, что вы тут изучали, – это не марксизм, а подделка, болтовня о борьбе за пятачок, за чечевичную похлебку. Вот послушайте…

Ряшин почувствовал, как кровь все больше приливает к лицу, как все сильнее стучит в висках. Медленно разогнув спину, он достал коробку с табаком и старательно сделал папиросу. Обидно было ему, что его, руководителя кружка, учат на виду у всех его слушателей, но он подавил в себе чувство возмущения и решил про себя: «Ничего, придется потерпеть. Важно сохранить за собой кружок, а ради этого надо пока что споры прекратить. Мы свое наверстаем».

Лука Матвеич читал горячо, словно сердился, и временами бросал хмурые взгляды на Ряшина. Кончив читать, он спросил:

– Все понятно, товарищи?

Леон, взглянув на Оксану, шепнул:

– Спроси, что такое ревизионизм, бернштейниада.

– Ревизионизм – пересмотр учения Маркса, а Бернштейн – один из немецких социал-демократов, который особенно старается извратить революционное содержание марксизма, – громко сказала Оксана. – Неужели это непонятно?

– Не слыхали мы раньше про это, потому и непонятно, – ответил Ткаченко. – Вы бы попроще сказали. Например, как марксизм смотрит на такое дело, как борьба рабочих за повышение расценок?

– Экономисты – они ведь тоже политические, как я понял? – спросил Лавренев.

– Так. Не все поняли, значит, – задумчиво проговорил Лука Матвеич. – Ну, тогда я расскажу вам об одном случае из жизни шахтеров. – И он, рассказав о стачке на шахте Шухова, как она происходила, разъяснил: – Что тут получилось? А то, что всегда бывает в таких случаях: власти помогли хозяину шахты задушить стачку. Значит, первое, что мешает вам улучшить свою жизнь, – это хозяин-капиталист, а второе – власти, то-есть полиция, жандармы, казаки. Значит, для того чтобы успешно бороться с капиталистами, рабочим придется в первую очередь начать борьбу против властей. Это и есть политическая борьба. Понятно, товарищи?

– Понятно и даже знакомо это нам, – подтвердил Александров. – У нас прошлый год сталевары вот так же бросили работу и потребовали прибавки заработков. Ну, в цех пришла полиция, арестовала троих – на том все дело и кончилось.

– Вот видите. Далее…

Лука Матвеич опять мельком взглянул на Ряшина. Тот сидел наклонясь и дымил папиросой. Ничто не было для него новым в словах Луки Матвеича. «Нашел ключик. Ушлый, старый, – думал он. – Только, прежде чем выступать против властей, надо научиться вообще выступать».

– Далее. Кто у вас сейчас городской голова? Наверно, самый крупный торговец?

– Истинно. Ханжей, торговец и есть, – подтвердил Вихряй.

– А в губернии кто хозяйничает? Генерал-губернатор. А в Петербурге кто сидит в правительстве? Дворяне-помещики и крупные капиталисты. А кто стоит во главе всех властей? Царь, самодержец, сам назначающий всех министров и губернаторов. Следовательно, борьба против властей неизбежно должна вылиться в восстание пролетариата против всех властей, во главе которых стоит царь. Это есть политическая борьба против самодержавного строя России, за то, чтобы страной управляли представители народа. Ясно, товарищи?

– Вроде ясно.

– Да-а, хитрая это штука, политика, – послышались голоса.

Лука Матвеич развернул небольшую гектографированную брошюру и, вернувшись к основной теме своей лекции, заговорил еще более оживленно:

– Товарищ Ленин, руководитель русской социал-демократии, поэтому и говорит в своей брошюре «Задачи русских социал-демократов», что мы должны ставить перед собой и решать экономические задачи вместе с задачами политическими. И экономическая и политическая борьба, следовательно, равно необходимы. Но без борьбы политической рабочий класс не может освободиться от угнетателей, от класса капиталистов. Всякая борьба классов есть поэтому прежде всего борьба политическая. А что говорят экономисты?

Лука Матвеич достал платок, похлопал им по влажному лбу и посмотрел на кружковцев, точно проверяя, слушают ли они его и понимают ли. Все напряженно смотрели на него и ждали его слов. «Ничего, поначалу будет трудновато, зато потом все станет ясным», – удовлетворенно подумал он и заключил:

– Наши экономисты – просто-напросто изменники революционному учению Маркса, поклонники той самой бернштейниады, которая так модна за границей и которая забивает головы рабочим нелепыми рассуждениями о том, что они-де могут и мирно жить с хозяевами-капиталистами, добиваясь постепенного улучшения своего положения. Ленин призывает нас следовать «великому завету» Маркса: «Освобождение рабочих должно быть делом самих рабочих». Поэтому мы и говорим: рабочий класс может избавиться от своих угнетателей только насильственным путем, свергнув их и захватив государственную власть. Вот в чем суть наших разногласий, товарищи.

Леон слушал Луку Матвеича и думал: «Сколько же это книг надо прочитать, чтобы знать столько и уметь смотреть в будущее?» Он вспомнил вчерашний свой разговор с Лукой Матвеичем в степи и таким маленьким показался сам себе, что ему стало досадно: «Жил, жил и ничего не видел и не знал, только что ругался на кровососов разных. Значит, верные слова Лука Матвеич сказал: „Без книг, без науки про рабочую жизнь ничего ты, Леон, не поймешь и не узнаешь“».

– Вы ничего не хотите возразить против того, что я говорил? – обратился Лука Матвеич к Ряшину. – Судя по вашим словам, вы разделяете мнение Кусковой?

Ряшин блеснул глазами, недовольно спросил:

– Не понимаю: вы допрос мне приехали делать или беседу проводить?

– Я приехал создать марксистский кружок, – спокойно ответил Лука Матвеич, – и именно поэтому хочу вас спросить: почему вы принижаете марксизм и русское революционное движение? Ведь ваши слова о «костюме с чужого плеча» – это же слова Кусковой из «Кредо»!

– Слушайте, товарищ Цыбуля, оставьте свои поучения для начинающих, вроде Дорохова и Ольги. А я как-нибудь сам разберусь, кто прав, кто не прав, и сделаю выводы, – с раздражением проговорил Ряшин и, поднявшись, сделал несколько шагов по комнате.

– Нет, разговора этого оставить нельзя, товарищ Ряшин, – несколько повышенным тоном сказал Лука Матвеич. – Нам надо точно знать, с кем мы имеем дело.

– Кому это – вам?

– Губернскому центру партии.

– Обо мне губернский центр, в лице товарища Полякова, знает давно. Нечего искать у меня то, чего во мне нет.

Лука Матвеич пожал плечами:

– Хорошо, товарищ Ряшин. Поработаем – увидим, куда вы будете гнуть.

Возвращались домой поздно. Леон шел рядом с Оксаной, в нескольких шагах от Луки Матвеича, и делился с ней своими впечатлениями о сходке. То, что Оксана была на сходке и обнаружила знание марксистской литературы, его уже не удивляло. Он удивлялся лишь тому, что руководителем кружка все-таки остался Ряшин.

– Ты в Петербург скоро поедешь? – спросил он Оксану. – Может, книжек бы прислала мне оттуда? Тут в библиотеке нет таких книг, какие мне нужны.

Оксана рассмеялась.

– А ты надеялся в здешней библиотеке найти марксистскую литературу? Наивный же ты, Леон.

– Говори по-русски, пожалуйста. Нахваталась там всяких слов. «Наивный». Сама ты наивная, если до сих пор не выбрала своей дороги в жизни.

Оксана примирительно сказала:

– Хорошо, кое-что я пришлю тебе из Новочеркасска. К Якову вот съезжу только… – Она спохватилась: «Не надо было ему знать об этом», но было поздно.

– Девка сама едет к парню. Умно, нечего сказать, – нахмурился Леон.

– Лева, ну что это за речи? Что я, девка хуторская тебе, что ты подозреваешь… Стыдился бы! – смущенно проговорила Оксана.

– А это уж ты стыдись, – отрезал Леон. – На сходке говорила одно, а теперь будешь с помещиком сладкие речи вести?

– Но у него гостит Алена! – воскликнула Оксана.

– Но ты-то не к Алене едешь! – возмущенно сказал Леон.

Оксана умолкла. Да, она ехала не к Алене.

2

Лука Матвеич задержался у Леона. На следующий день, одевшись в рабочую одежду Ивана Гордеича, он ознакомился с заводом, с товарищами Леона; говорил, расспрашивал о том, как они живут, бросал как бы мимолетные замечания о жизни, работе. Леон заметил, что рабочие провожали его учителя то задумчивыми, то сдержанно одобрительными взглядами, потом сходились в группы и о чем-то горячо рассуждали.

И Леон начал более внимательно прислушиваться к словам своего учителя.

Вот они пришли в доменный цех. Оглушительный шум и свист стояли в цехе, возле печей. Иван Гордеич знаками подозвал Леона и Луку Матвеича, подвел их к фурменным отверстиям и дал синее стекло. Леон посмотрел в глазок отверстия и увидел внутри домны ослепительно белые, похожие на вату куски раскаленной руды. Они легко шевелились, как бы спрыгивали все ниже и ниже, а на их место откуда-то сверху опускались все новые куски, и этому движению не было конца.

– Татары наверху там кидают в печь материал – руду, кокс, антрацит, и вот он какой стал. А потом он превратится в жижу чугуна, – кричал мастер над ухом Луки Матвеича.

– Да-а, – задумчиво произнес Лука Матвеич, когда отошли немного от печи, и спросил у подошедших рабочих, каталей, подвозивших руду и кокс к подъемной машине: – И сколько они получают за завалку печи за день, татары?

– Восемь гривен в день, – ответил Иван Гордеич. – Наши, русские, промежду ними работающие, – рубль.

В это время открыли конус одной из домен, и из нее вырвались тучи темнорыжего дыма и длинные языки пламени и окутали все вокруг. Видневшиеся на загрузочной площадке домны маленькие человеческие фигуры засуетились и исчезли в дыму и огне. Иван Гордеич пояснил:

– Ад. Прошлый год на пасху вот также открыли конус, чтобы материал засыпать, а вместе с материалом и татарин провалился в печь. Голова от чада закружилась, должно. Русские-то на пасху и рождество не работают.

Лука Матвеич мрачно повторил:

– Значит, восемь гривен за эту работу получают. А хозяин, Суханов, за прошлый год получил восемьсот тысяч рублей прибыли. Вот она какая разница выходит.

– Восемьсот тысяч! – удивленно воскликнул подошедший друг Ивана Гордеича, каталь Гараська. – Вот куда наши денежки идут.

В мартеновском цехе, разговаривая с молодым завальщиком печей, Лука Матвеич спросил:

– Хватает с жинкой заработка?

– Не женат я! – крикнул парень и, взглянув на окошко в печи, где гудело и слепило глаза пламя, сказал: – Тысячи пудов кидаю материалу в эту прорву, а жениться все одно не на что.

Лука Матвеич посмотрел на окошко, на белое пламя в гудевшей печи и тоже крикнул парню:

– А вот молодой Суханов недавно сел играть в карты с офицером одним и выиграл себе жену. Двадцать пять тысяч стоила ему эта жена!

– Двадцать пять тысяч! – воскликнул парень и, глянув по сторонам, сказал: – Нам копейку с пуда материала недавно скинули. Выходит, на жинку сынку хозяин урезку нам сделал. А мы все молчим и работаем.

– Зря молчите. Давно надо бы потребовать увеличения заработков и еще кое-чего побольше, – как бы между прочим проговорил Лука Матвеич и пошел прочь.