Текст книги "Искры"
Автор книги: Михаил Соколов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 38 страниц)
Часть вторая
1
На краю леса, в тени старых ветвистых дубов, сиротливо приютилось небольшое бревенчатое здание – станция Донецкая. Невзрачная и неуютная, была она одной из сотен ей подобных, хотя стояла на важнейшей магистрали страны, и лишь мягкая кундрючевская вода прославила ее среди машинистов, да у охотников она всегда вызывала упоительные воспоминания об удачной охоте на лесного зверя.
Водонапорная башня, как пожарная каланча, возвышавшаяся над лесом, беленький домик с палисадником да две-три почернелые хибарки станционных рабочих – вот и все хозяйство Донецкой.
Скучно и безлюдно было на станции. По путям, лакомясь выброшенными из вагонов крошками, беспечно разгуливали гуси, цесарки; на перроне, топчась возле хлебной корки, озабоченно сзывал кур белый грузный петух; у входа свиньи безнаказанно подрывали корни деревьев, фундамент, и здесь приезжему человеку ночью немудрено было ногу сломать. Только редкие поезда да шумливые приказчики возле купеческих ссыпок, споря с хлеборобами, и нарушали эту дрему, но ненадолго. Пройдет поезд, разъедутся хлеборобы – и снова на станции тишина. Проводит начальник поезд и уйдет в свой беленький домик с палисадником помогать молодой жене по хозяйству, а сторожу опять прикажет водворить восвояси птицу и почистить колокол. Сторож, низенький хромоногий старичок с серьгой в левом ухе, ругал кур, гусей, тертым кирпичом чистил и без того блестевший колокол, но лишь начальник скрывался с глаз, уходил в свою землянку, что была напротив станции, и принимался за домашние дела.
Лишь один телеграфист, молодой человек с длинной конопатой шеей, всегда оставался на своем посту. Взяв гитару с большим красным бантом, он усаживался на окне, до земли свесив большую ногу, и тенорком распевал романсы собственного сочинения.
В таком положении и застал его Леон. Закрыв глаза и запрокинув голову, телеграфист отчаянно ударял по струнам и с наслаждением напевал:
Наша жизнь на земле так коротка…
Ты ведь знаешь, что ждет впереди.
Ах, сожги меня страстью, красотка,
Приласкай на лебяжьей груди.
Леон с любопытством глянул на большую с синими кантами фуражку его, на конопатое длинное лицо с белесыми бровями и снял с плеч сундук. «Ну и лебедь!» – подумал он и почтительно спросил:
– Вы не знаете, когда на Черкасск будет «дешевка»?
Телеграфист, словно автоматическая кукла, открыл бесцветные глаза, презрительно посмотрел на хуторского парня и, откинув голову, продолжал, ничего не ответив:
Наша жизнь так хитра, шаловлива.
Ты ведь знаешь: любить – это асе.
Ах, красотка, что б в жизни ни было,
Мы с тобою…
В это мгновение в комнате ожил аппарат Морзе. Прервав пение, не меняя позы, телеграфист на слух громко стал читать передаваемую депешу:
– «Донецкая… Донецкая… Толька, черт красный… твоя красотка шлет тысячи…»
Лицо телеграфиста озарилось блаженной улыбкой, в глазах его блеснул огонек, но через секунду улыбка застыла, лицо вытянулось, а губы механически прошептали:
– «Пропускайте экспресс… один бис граф Коковцев…»
Телеграфиста словно ветром сдуло с окна. Бросив в окно на диван гитару, не ответив на вызов, он во весь дух помчался перроном, на ходу застегивая полы тужурки, к дому начальника.
– Бис… Аль черт? – вслух перевел Леон украинское слово «бис» и, недоуменно пожав плечами, сел на свой сундучок под липой.
Вскоре телеграфист вернулся в аппаратную, отбил депешу на соседнюю станцию и побежал к стрелочнику, разгоняя с пути серых чубатых гусей.
Прибежал, взволнованный необычным событием, начальник в фуражке с красным верхом.
Спустя еще минуту прихромал сторож, таинственно осведомился у телеграфиста, в чем дело, и, наскоро пропылив по перрону метлой, стал у колокола, в любую минуту готовый прозвонить подход поезда.
Леон подошел к нему, поздоровался, как с земляком, но в этот миг из-за поворота показался паровоз с двумя вагонами, и сторожу было не до Леона. Огласив станцию дребезжащим звоном, он торопливо поправил свою рыжую бородку, оглянул себя и застыл с торжественно каменным лицом, как солдат в строю.
Экспресс, едва сбавив ход, обдал пылью выстроившихся на перроне начальника с телеграфистом и сторожем, а через минуту уже шумел в лесу.
– Что это за черт проехал, дядя Матвей? – возобновил Леон разговор со сторожем.
– Истинно черт, – шепотом ответил старик. – И, скажи, как путя не разойдутся от такого хода! Погоди, начальство уйдет, и мы с тобой побеседуем.
Зная Леона, он позвал его к себе, угостил молоком, расспросил о хуторских делах.
Часа через два Леон на тормозной площадке товарного поезда ехал в сторону Новочеркасска.
Вагоны шли под уклон, все сильнее покачиваясь и вздрагивая на поворотах, и вот-вот, казалось, свалятся под откос. Позади, поблескивая в лучах заходящего солнца, бежали две полоски рельсов, рябила в глазах бесконечная дорожка шпал.
Леон задумчиво смотрел в уходящие дали и не слушал, как молодой проводник, налегая на тормоз, рассказывал о каком-то крушении. Он думал о своем будущем. Вот и случилось то, о чем толковал Чургин: его выжили из родного хутора, из родного дома, как чужого, опасного человека. Где он найдет кров? Чем будет жить? Эти вопросы волновали его, и он не мог найти никакого ответа. «Испугались, сволочи, из хутора погнали. А то, что Нефед разоряет и мучит людей, – это ничего. Э-эх, кровосос, не попался ты мне, как я верхом за тобой рыскал по степи!» – сожалел он. Опять в памяти возник хутор, веселые гульбища на гребле, Алена. И захотелось Леону домой, неудержимо, немедленно, в свой родной угол, в свою ветхую хату, в дырявую клуню за амбаром. Но он понимал, что теперь уже никогда ему не придется жить в хуторе. «Но куда же ехать? В город богатый – на легкий кусок, или в шахту – за медленной смертью?» – спрашивал он себя и не мог решить этого вопроса.
Была уже ночь, когда поезд остановился на станции, где сменялась бригада. Проводник предложил Леону согреться за стаканом чая, но Леон неожиданно заявил, что дальше не поедет, поблагодарил его и пошел, сунув ему в руку двугривенный.
Проводник посмотрел вслед ему, подбросил двугривенный на ладони, как подбрасывают те, кому он легко достался, и, догнав Леона, положил монету ему в карман.
– Я не шкура, брат, – проговорил он обидчиво и скрылся в черном приземистом здании станции.
Через три часа «дешевкой» Леон уехал в Новочеркасск.
2
У Оксаны был гость. Он был одет в сапоги и в черную тройку, из-под крахмального воротничка его виднелся черный галстук. Сидя рядом с Оксаной на зеленом бархатном диване, он задумчиво покручивал черные с проседью обвисшие усы и негромко говорил:
– Вы, разумеется, сгущаете краски, Оксана. Виталий Овсянников мог бы избавиться от своих недостатков при одном условии: если бы он попал в хорошие руки. Я встречался с ним и слышал его на одной из сходок. Горячий, неуравновешенный, с растрепанными нервами. Поручи ему убить царя – он сделает это не задумываясь. Но это домашний революционер. Жаль, что некоторая молодежь идет за ним. И, конечно же, Илья Гаврилович является полной противоположностью ему. Илья – это человек новой эпохи, человек не фразы, а дела и притом достаточно начитанный. Я познакомился с ним года два назад. Как далеко он шагнул! Молод, конечно, и он, но вы можете гордиться им. Такие люди, раз избрав жизненный путь свой, никогда и никуда не свернут. И путь у Ильи хороший. А Овсянников… Впрочем, мы заболтались. Мне пора. – Он посмотрел на карманные часы, встал. – Спасибо за рассказы о Кундрючевке, об Илье. Я думаю, что мы продолжим наши встречи и, надеюсь, что вы поможете Илье хотя бы тем, что он будет писать вам, а вы будете передавать его письма мне. Да, может быть, и наоборот.
Оксана понимающе качнула головой, негромко ответила:
– Я обещала это Илье и обещаю вам, Лука Матвеич. Я не знаю, о чем вы будете переписываться, хотя догадываюсь. Но это ваше дело.
Гость тепло пожал ее руку, предупреждающе сказал:
– Да, разумеется, Ульяна Владимировна ничего знать не должна, как и Овсянников. Я – репетитор, ищущий уроки русского и математики, – это на всякий случай.
Оксана мило улыбнулась. И в это время горничная доложила ей:
– Оксана Владимировна, к вам гости. Из хутора, из Кундрючевки. Брат ваш.
Оксана всплеснула руками.
– Лева? – воскликнула она и побежала было из гостиной, но остановилась и сказала гостю: – Леон приехал. Я говорила вам о нем.
Леон стоял возле вешалки и озирался по сторонам. На полу возле него стоял деревянный сундучок из свежетесаных досок, на нем – котомка с пожитками и гостинцами.
Оксана торопливо вышла к брату и бросилась в объятия:
– Лева, родной мой!
Гость тоже вышел и остановился, рассматривая Леона. «Гм… Добрый малый», – подумал он.
– Лука, – назвала было Оксана гостя, но запнулась и виновато сказала: – Познакомься, Лева, это наш учитель.
Леон бросил взгляд на гостя и обратил внимание на его усы. «Как у Тараса Бульбы. И лысый такой же», – подумал он и несмело пожал его руку.
Проводив гостя, Оксана возвратилась к Леону. Он все еще стоял в передней – в коротком грубошерстном пиджаке и в старых сапогах, с сбитыми до красноты носками – и держал в руке шапку. Оксана улыбнулась ему, спросила:
– Совсем приехал?
– Совсем.
– Ну, молодец. А помнишь, что говорил: «Нам хутор бросать – все равно, что…» Как это ты сказал тогда?
– Что кусок мяса от себя оторвать. Только тогда было лето, а теперь осень. Многое переменилось, сестра, после лета. Где тут у вас умыться можно?
Они пошли на кухню к умывальнику. Мимо них прошмыгнула горничная и большими глазами так посмотрела на Леона, что он смутился. «Как на Алену похожа», – подумал он и сказал:
– Что она на меня так смотрит, барышня эта? Давно не видала, что ли?
– Это Феня, горничная, – ответила Оксана. – Правда, она похожа на Алену?
Леон сделал вид, что не расслышал, и стал умываться. Оксана принесла снежно-белое полотенце и стала возле брата, наблюдая за его движениями. Лицо Леона и шея покрылись душистой мыльной пеной. Вот, брызгаясь во все стороны, он смыл ее, и матово-бронзовое тело его дохнуло степной свежестью. «И Яшка такой», – подумала Оксана, но спросить о нем неловко было, и она вслух восхищенно произнесла:
– Здоровый ты, брат, сильный!
Леон обернулся к ней, сверкнул белыми зубами и, согнув руку, напружинил мышцы повыше локтя.
Оксана пощупала их и повисла на его руке.
– Мне бы такую силу!
Леон усмехнулся:
– А что ты с нею делать станешь?
– Да ничего, просто быть сильной приятно.
Она была в темносинем шерстяном платье, в белом переднике, в черных шевровых полуботинках на шнурках. Заметив, что Леон с любопытством разглядывает ее и ходит вокруг, улыбаясь, она, оправив передник, пояснила:
– Это у нас форма такая. Ну, пошли наверх, я покажу тебе свои цветы.
Поднявшись по широкой лестнице на второй этаж, Леон следом за Оксаной вошел в гостиную и, остановившись перед огромным, в человеческий рост, зеркалом в золотой раме, посмотрел на свои грубые крестьянские сапоги, на потрепанный пиджак и штаны, мочкой свисающие на коленях, на красивую и чисто одетую Оксану. Стыд, боль и обида наполнили его душу. «Ну какой я ей брат и какое родство может быть между нами?» – готов был он воскликнуть, но промолчал и с мрачным видом направился вслед за Оксаной.
Дом Задонскова был полутораэтажным. Внизу находились кухня, кладовые, комната горничной, столовая и библиотека.
Наверху было пять просторных комнат. Первая, гостиная, представляла собой большую залу, обставленную мягкой мебелью в белых чехлах. На стенах были копии с картин Айвазовского, Репина, Левитана, на пианино, тумбочках и полочках у стен – статуэтки из белого мрамора, гипса и бронзы, на полу – огромный зеленый ковер с изображением льва. И тут же, у стен, по углам, – пальмы в деревянных крашеных кадках, филодендроны с огромными листьями, белолистный и зеленый панданусы, фикусы, цинерарии, аравийский жасмин.
– Да-а! – только и мог произнести изумленный Леон.
– Нравится? Тесновато немного от них, но летом они стоят вон там, – кивнула Оксана в сторону застекленной веранды и опустилась на диван.
Леон сел рядом с ней и поджал ноги, чтобы не были видны рыжие носки сапог.
– Ульяна Владимировна – как она, ничего? – спросил он. – Наряд-то у меня больно не городской.
Оксана улыбнулась, ласково потрепала его за плечо и, заметив, что он был одет в старый отцовский пиджак, подумала: «Последнее отец отдал. Надо будет прежде всего купить Леве костюм». А вслух ответила:
– Ты в гостях у сестры, а быть может, и жить будешь здесь. И, пожалуйста, чувствуй себя, как дома.
Леон достал кисет с махоркой и хотел свернуть цыгарку, но Оксана позвала горничную и велела ей принести папиросы.
Закурив, Леон стал рассказывать о событиях в хуторе, потом вынул из кармана постановление атамана и протянул Оксане:
– Читай. Тут сказано, почему я приехал к тебе.
Оксана прочитала бумагу, остановилась на словах «как нежелательный обществу» и возмущенно воскликнула:
– Безобразие! Кто дал право этому дураку Калине говорить от имени общества? Нет, этого быть не может! Я покажу постановление дяде, полковнику Суховерову, и вашему Калине влетит. Вот увидишь!
Леон взял у нее бумагу и, спрятав в карман, невесело заметил:
– Раз я приехал – значит может быть. А из-за меня надоедать твоему дяде полковнику не стоит. Если бы он землю нам дал да тягло. А так все равно в хуторе жизнь моя кончилась.
Оксана в душе не могла не согласиться с братом.
Некоторое время сидели молча. Настроение у Леона было невеселое. Мысль о том, где и на что жить, не покидала его ни на минуту. А Оксана ничего о работе не говорила. И он спросил:
– Как тут с работой? Куда мне подаваться теперь? Ты не говорила с Ульяной Владимировной?
Оксана приезда брата не ожидала и к нему не приготовилась.
– Мама придет – тогда поговорим. Я думаю, ты пока поживешь у нас, отдохнешь, а тем временем мама все устроит, – заверила она.
Эти слова не успокоили Леона. Он чувствовал: чужой он в этом доме и ему решительно нечего здесь делать. Все эти картины, цветы, мягкая мебель, безделушки казались ему чем-то далеким, непонятным и только раздражали его. Ему надо было думать о работе, о квартире, о куске хлеба, а не проживать тут на положении бедного родственника. Неужели сестра не понимает этого?
Оксана сыграла на пианино, спела романс. Потом велела горничной подать завтрак и, когда Леон поел, пошла показать ему город.
Вернулись они уже под вечер. Ульяна Владимировна давно поджидала их.
– Наконец-то! Леон, вероятно, устал с дороги, голоден, а ты вздумала водить его по городу, – сказала она и распорядилась подавать обед.
– Мы поели, Ульяна Владимировна, так что спасибо, – поблагодарил Леон.
– Вы завтракали, а сейчас будем обедать. Лишний раз покушаете – от этого вреда не будет.
«Если есть что – конечно, можно», – мысленно согласился Леон.
Ульяна Владимировна Задонскова была старой девой. Когда-то в молодости она пережила несчастливую любовь, хотела уйти в монастырь, но брат отговорил ее. Она переселилась к брату в особняк и осталась здесь навсегда, посвятив жизнь педагогической работе в институте благородных девиц.
Худощавая и хрупкая, с умным моложавым лицом, всегда в черном платье с белым воротничком и такими же отворотами на рукавах, Ульяна Владимировна держалась на службе гордо и независимо, и ее одинаково побаивались как воспитанницы института, так и начальство: через своего двоюродного брата, помощника наказного атамана, она была связана с самыми влиятельными людьми в городе.
Оксану она любила, как дочь. Никого у нее не было в жизни ближе Оксаны, и главные заботы ее были о счастье своей воспитанницы. Но она понимала «счастье» по-своему, и хотя Оксана еще не закончила гимназии, Ульяна Владимировна уже искала ей хорошую партию. Собственно, она уже наметила такого человека для Оксаны. Это был Виталий Овсянников, сын городского протопопа, будущий священник. Овсянников окончил семинарию весной этого года, и ему, перед тем как постригаться в священники, надо было жениться. Но Оксана заявила, что будет продолжать образование. Ульяна Владимировна пыталась убедить ее в том, что женщине не обязательно иметь высшее образование, но Оксана стояла на своем.
Недавно же, возвратись домой от Чургиных, Оксана вновь услышала от Ульяны Владимировны те же слова об Овсянникове и решительно заявила:
– Мамочка, я прошу тебя: не напоминай мне об этом. Я буду кончать гимназию и учиться дальше.
Ульяна Владимировна была до глубины души возмущена не столько самим отказом, сколько вызывающим тоном Оксаны и подумала: «Э, то влияние Дороховых и Чургина». С этого дня она только и думала о том, как уберечь свою воспитанницу от пагубного, как ей казалось, влияния ее родных. Но скрытная она была женщина и не все вещи называла своими именами.
Леона Ульяна Владимировна приняла внешне ласково, за столом участливо расспрашивала о хуторе, о родителях, но в словах ее, в равнодушном взгляде ее небыстрых прозрачных глаз Леон чувствовал простое бесстрастное любопытство. «Хорошо, что я не показал бумагу атамана – вовсе не разговаривала бы», – думал он, сидя за столом, накрытым белоснежной скатертью, заставленным хрупкими тарелками и фужерами, поминутно смущаясь от неумения пользоваться серебряным прибором и неприязненно поглядывая, как Ульяна Владимировна, оттопыривая холеный палец с розовым ногтем, медленно, как бы нехотя кушает суп и прячет насмешливую улыбку. «Эх, уж смеялась бы открыто, чем так!» – говорил в уме Леон и вот-вот готов был подняться из-за стола и уйти.
Неприятное самочувствие было и у Оксаны. Ведь может быть Ульяна Владимировна и ласковой, и чуткой, и отзывчивой. И Оксану возмущало холодное высокомерие, с которым приемная мать разговаривала с ее родным братом. «Боже, да неужели это мама?» – с обидой думала Оксана. Но она тоже хорошо умела скрывать свои мысли и, стараясь казаться веселой, сказала:
– Ты знаешь, мамочка, ведь Лева совсем уехал из хутора. – Сказала, а у самой сердце замерло: что ответит мать?
Ульяна Владимировна, как будто это ее не касалось, ответила равнодушным тоном:
– Ах, вот как! Очень хорошо.
– Это я его выманила сюда, – продолжала Оксана, умолчав о постановлении атамана, и, как бы между прочим, спросила: – Ты не могла бы помочь Леве устроиться куда-нибудь на работу?
– Конечно, – Ульяна Владимировна, прищурившись, внимательно посмотрела на Леона, на его ветхую одежду. – Вы что, сразу хотите устроиться, Леон Игнатович?
– Думка была такая, а как придется, – не знаю.
Ульяна Владимировна помедлила немного, пальцем потерла висок.
– А какую работу вы хотели бы получить?
Леон смущенно улыбнулся:
– Мы народ простой, Ульяна Владимировна, ни от какой работы не откажемся. Лишь бы на хлеб заработать.
– Да, но этого недостаточно – на хлеб.
– А мы к большему и не привыкли.
– Вы – да, но здесь… надо иметь хотя бы приличный костюм. Вы же, надеюсь, будете встречаться с Оксаной… в этом доме.
Леон молчал, не зная, что ответить. С Оксаной он, конечно, будет встречаться, но не в этом доме. Ульяна Владимировна помедлила и, мягко улыбнувшись, проговорила:
– Боюсь, что подыскать хорошую должность для вас будет трудно. Впрочем, подумаю, поговорю кое с кем. – И обратилась к горничной: – Феня! Положите, пожалуйста, Леону Игнатовичу побольше сладкого.
Оксана переглянулась с Леоном и прочитала на лице его укор и разочарование. «Нет, этого не может быть, это мне кажется. Она – добрый человек и, конечно, сделает все, что в ее силах», – подумала Оксана. Чтобы отвлечь брата от неприятных мыслей, она пригласила его в театр, но Леон отказался.
3
Несколько дней Леон провел без дела, а Ульяна Владимировна все говорила, что попытки ее найти подходящую должность пока не увенчались успехом. Тогда Леон решил сам поискать работу. Однажды, когда все еще спали, он вышел из дому и отправился в город. Он ходил по улицам, рассматривал витрины магазинов, разговаривал с дворниками, с приказчиками, выпытывал, не знают ли они, где требуются рабочие. Но все они неизменно отвечали ему: «Не знаю».
Леон разыскал базар, купил селедку и, позавтракав и напившись квасу, продолжал поиски работы.
Проходя мимо одного винного подвала, он заметил группу сгружавших бочки рабочих, некоторое время постоял в раздумье. Подойдя ближе, он спросил у грузчика:
– Скажи, брат, тут работенки какой, случаем, не будет?
– Спроси вон у приказчика, – кивнул грузчик на коротконогого человека в черной паре.
Леон подошел к приказчику и обратился к нему с тем же вопросом. Тот измерил его глазами с ног до головы, а потом спросил:
– Силу достаточную имеешь? Работа у нас требует силы.
– Да для ваших бочек как-нибудь хватит.
Приказчик подошел к огромной бочке, позвал Леона.
– Иди сюда. Бей кулаком. Пробьешь дно – значит годишься.
Леон принял это за шутку, недоуменно посмотрел на приказчика, на свой кулак. «Дай я на твоей роже красной попробую», – подумал он и, резко повернувшись, ушел злой и обиженный. Приказчик рассмеялся, потом раздраженно бросил: «Носит тут всяких. Только от дела отрывают».
Все еще не теряя надежды, Леон заходил в лабазы, в магазины, в харчевни, спрашивал, нет ли какой работы, но его встречали сначала гробовым молчанием, а потом то вежливо, то грубо отказывали. В одном лабазе он возмущенно сказал:
– Да как же вы живете без рабочих людей? Хоть волком вой – нигде никакого места нет!
Приказчик ухмыльнулся, с издевкой спросил:
– A-а ты что, собственно, умеешь делать?
– Все! – решительно ответил Леон.
– Гм. А рекомендация у тебя есть? Ну и магарыч, разумеется.
Леон повернулся и вышел. Больше он нигде не спрашивал о работе и шел куда глаза глядят. Теперь его не интересовали ни посыпанные желтым ракушечником бульвары, ни красивые дома, ни встречные холеные чиновники. Наоборот, каждый богатый дом, каждый щегольски одетый военный, даже сытые рысаки и поблескивавшие лаком фаэтоны, встречавшиеся ему на пути, поднимали в нем злобу.
«А я еще надеялся устроиться тут. Эх, уж лучше бы уехал на шахту!» – мысленно сожалел он, шагая по бульвару Платовского проспекта, и от его тяжелых шагов гудела земля и разлетались в стороны желтые камешки. Чиновники сторонились его, иные, кого он грубо толкал, что-то невнятно бормотали, презрительно оглядывая деревенский его костюм, а разряженные барыньки, попадавшиеся навстречу, брезгливо отряхивали одежду, будто Леон чем-нибудь выпачкал их.
Наконец он остановился закурить, отошел в сторону к деревьям и вынул из кармана кисет. Свертывая цыгарку, заметил: по мостовой, в ряд с бульваром, суетливо шел гвардейского роста солдат, настороженно озирался по сторонам, то и дело вытягиваясь в струнку и чуть ли не ежесекундно отдавая честь офицерам.
Леон посчитал: пока он закурил, солдат успел козырнуть шесть раз.
– Тут, парень, в две руки надо, а ты одной, – сказал он, когда солдат поровнялся с ним.
Тот махнул рукой, и в эту минуту сзади Леона раздался окрик:
– Солдат! Поди сюда!
Леон оглянулся. В двух шагах от него стоял молодцеватый, подтянутый офицер в пенсне.
– Слушаюсь, ваше благородие! – вытянулся солдат, взяв руку под козырек.
– Почему не отдал честь?
– Виноват, ваше благородие.
– Какой части? Фамилия?
– Первого взвода, артиллерийского дивизиона, тридцать шестого полка, Попов, ваше благородие.
– Двадцать шагов назад, кругом… арш! – скомандовал офицер.
Солдат, пробежав по мостовой двадцать шагов, остановился, повернулся и ждал.
– К отданию чести! Прямо вперед, шагом… арш! – снова раздалась команда.
Офицер достал серебряный портсигар, закурил длинную папиросу и, щуря близорукие глаза в пенсне, наблюдал за солдатом, а тот, четко печатая шаг, отдавая честь, маршировал по мостовой.
– Повторить! – раздался резкий окрик.
Солдат вздрогнул, остановился и вернулся на прежнюю дистанцию, чтобы повторить все сначала.
Любопытные останавливались на тротуаре, посмеивались.
Леон со злостью швырнул цыгарку на желтую дорожку бульвара, шагнул через низкую ограду и свернул в первый же переулок.
Стиснув зубы, не зная, что делать с руками, он шел по узкой улице быстро, порывисто, то и дело оступаясь, а мысленно все еще видел белолицего, изнеженного, как барышня, офицера и солдата с тоскливо-покорным выражением глаз. «Какое измывательство! Да у нас скотину больше уважают! Как же тут жить?» – возмущался Леон про себя.
Он почувствовал, что идет слишком быстро, и, замедлив шаг, осмотрелся вокруг. Впереди него у водоразборной колонки с ведром в руке стоял невысокий, начавший полнеть человек в жилете и с трубкой во рту. Леон подошел к нему:
– Дайте, бога ради, напиться. Запалиться можно – нигде нет воды.
– А ты меньше ешь, тогда пить не будет хотеться, – насмешливо проговорил человек в жилете.
– Да оно вроде и так не вразгонку едим.
Леон взглянул на незнакомца и опустил голову: «Где я его видел?».
Человек жил в маленьком домике против колонки. Пригласив Леона итти за собой, он велел ему подождать на скамейке у ворот и исчез во дворе.
Леон обратил внимание на выглядывавшие в окно зонтики герани, беглым взглядом окинул усадьбу. Домик стоял на свежем фундаменте из ракушечника и, видимо при ремонте был приподнят, старенькая железная крыша его была покрашена суриком, ставни подсинены, и Леону это понравилось. «Хозяин, видать, приготовился на зиму, как надо», – мысленно похвалил он владельца домика и вспомнил о хуторе. «Забыл бате сказать, чтоб матку в амбаре переложил. Не доглядит, еще завалится».
– Вот тебе целая кварта! – сказал хозяин, появляясь с большой медной кружкой в руках. – Только бы ты остыл малость, парень.
Леон и в самом деле был потный. Расстегнув ворот рубашки, он сдвинул картуз на затылок, вынул кисет и предложил его своему новому знакомому. Тот несколько раз потянул трубку и, убедившись, что она давно погасла, выбил из нее серый комочек пепла и набил махоркой.
Они разговорились. Леон объяснил, что он из хутора, что первоначально поехал, было на шахту, к зятю, но дорогой раздумал и приехал сюда, надеясь с помощью сестры и ее воспитательницы Задонсковой устроиться на работу.
– Ходил-ходил, думал, сам подыскать что-нибудь, а выходит – тут не устраиваться надо, а бежать отсюда без оглядки, – все еще не успокоившись, говорил он, сердито поблескивая глазами. – Тут и одного дня не прожить, как я сегодня насмотрелся. Так и хотелось тому офицеру свернуть морду набок, – и он рассказал о случае на Платовском проспекте.
Хозяин домика серьезным тоном спросил:
– И здорово умеешь сворачивать?
– Здорово не здорово, а если ударю – навряд ли поднимется.
– Ого! А морды-то стоящие? Не гоже ведь руки пачкать о всякую шваль.
Леон хмуро взглянул на своего собеседника и опять подумал: «Где я его видал? Усы-то, усы!.. Постой, а это не учитель, что был у Оксаны? Оно и есть», – решил Леон и спросил:
– Я извиняюсь, вы не учитель? У Оксаны были, у моей сестры.
– Я? Нет, не учитель. Знаешь что, Леон? Воду ты не выпил, заговорились, да и ни к чему теперь. Пойдем-ка чайку хлебнем по стаканчику, – предложил хозяин и, выплеснув из кружки воду, направился в дом.
Леон пожал плечами и последовал за ним.
Лука Матвеич Борщ, хозяин домика, был народным учителем, но работал токарем в депо станции Новочеркасск. Профессиональный революционер-интеллигент, он поселился в столице области Войска Донского, чтобы отсюда руководить созданием марксистских организаций на юге России, а работать устроился токарем. Жил он скромно, изредка выезжал из города, и было принято считать, что у него нет ни друзей, ни врагов, и что он – неисправимый домосед. Сорокалетний, уже лысеющий, Лука Матвеич ничего не имел против такого мнения о себе, а, наоборот, старался его укрепить. Но немногие из его приятелей, с которыми он на окраине или за городом читал книжки, держались о нем другого мнения. Знали его и некоторые семинаристы и реалисты и считали желанным гостем на своих вечеринках.
Леона Лука Матвеич узнал сразу, а слышал о нем от Оксаны, но привычка подпольщика не позволяла ему называть себя. Поэтому он сначала сам расспросил хорошенько Леона, и уж потом сказал:
– То, что ты с Кундрючевкой покончил, – это хорошо. Но то, что зятя не послушался, – это плохо, Леонтий, совсем нехорошо, – журил его Борщ, задумчиво помешивая ложечкой чай в стакане. – Какую здесь работу можно найти? По ремонту пути – мастеру на водку больше выставить надо, чем заработаешь? Винные бочки из подвала в подвал катать – это не работа. Дворником или швейцаром – это не для нашего брата, тем более для вас, молодых. Оно можно бы в депо тебя устроить, но пришлось бы рассчитать какого-нибудь подручного, а это тоже не гоже. Разве что кочегаром на паровоз?
– На паровоз я боюсь, еще где-нибудь опрокинется, – полушутя сказал Леон.
Они сидели в зале, за небольшим столом, у пузатого самоварчика и пили чай с вареньем. Лука Матвеич подумал немного и решительно заключил:
– В столице области Войска Донского места тебе не найдется, Леонтий. И поезжай ты, парень, лучше на шахту – там вернее будет с работой. Не будешь пить и в карты играть – добрые дела научишься делать. А зять устроит. Он такой… он там, на шахте, все может.
– Вы знаете Чургина? – удивился Леон.
– Значит, знаю, – хитро щурясь и смеясь одними глазами, ответил Борщ.
– Так, значит, это вы были у Оксаны! Усы-то у вас, как у Тараса Бульбы, – оживился Леон.
– Как у Тараса Бульбы! – воскликнул Лука Матвеич. – А ты откуда Тараса Бульбу знаешь? Чаи распивал с ним, что ли?
– Читал. Гоголь описал про него. Оксана мне привезла ту книгу.
– Оксана? Да-а, – протянул Лука Матвеич. – Хорошая дивчина, но избалована изрядно. Ну, да это может пройти.
Впервые за много дней Леон весело улыбнулся.
4
Оксана, не найдя утром Леона, с беспокойством подумала: «Неужели уехал?» Эта мысль не покидала ее весь день. Возвращаясь из гимназии, она зашла в табачный магазин и купила папирос.
Было около двух часов дня. Небо хмурилось все больше, и вот-вот, казалось, пойдет дождь. Оксана часто поглядывала на синие облака и торопилась скорее попасть домой. Как всегда, низко опустив голову, чтобы скрыть лицо от надоедливых взглядов прохожих, она шла быстро, почти не подымая глаз, и, тем не менее, чувствовала на себе эти колкие, смущающие взгляды и слышала развязные комплименты военных.
Неожиданно она услышала, что за ней кто-то идет, и обернулась. Действительно, за ней крупно вышагивал Овсянников.
– Виталий, ну как вам не стыдно? – сказала, останавливаясь, Оксана. – Что вы ходите за мной?
– В чем дело, Ксани? Здравствуйте, – поровнявшись с ней, поздоровался Овсянников. – Почему мне должно быть стыдно?
– Вам не священником быть, а сыщиком.
– От вас до некоторой степени зависит, кем мне быть. А за вами я не хожу, а просто иду сам по себе, а вы сами по себе.
