Текст книги "Искры"
Автор книги: Михаил Соколов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 38 страниц)
Продрогнув, Чургин и Леон добрались наконец до шахты и укрылись в низком, переполненном рабочими здании.
Леон несмело остановился у двери, осмотрелся и увидел одно из сооружений шахты – нарядную. Она была довольно просторна, имела два оконца, одну дверь, освещалась двумя тусклыми коптилками и, может быть, только этим и отличалась от какого-нибудь сарая скотопромышленника. Потолок был исчерчен сажей, земляной пол – в выбоинах и пыльный, как проселочная дорога, глина со стен местами обвалилась, в щели свистел ветер. Из огромной раскрытой печи било голубое пламя, и угарный газ от него, смешиваясь с табачным дымом, сизым туманом плавал над головами рабочих.
Смотрел Леон на этот грязный сарай, на шахтеров, и ему хотелось подойти к каждому и пощупать: да люди ли это? В излатанных, кожей обшитых на коленях и ягодицах лохмотьях, в телячьих черевиках вверх шерстью и в лаптях, изможденные, с большими синими кругами под глазами и выдавшимися кадыками, они производили впечатление людей, которых за неискупимую вину заточили в подземелье и вот, на устрашение другим, подняли на-гора всех скопом: смотрите-де на них и обретайте разум. Он отвел взгляд в сторону, но и оттуда на него смотрели сверкающие глаза, и он читал в них: «Куда ты лезешь, парень?»
Леону стало не по себе.
Дверь с шумом отворилась, и в нарядную, как ветер, ворвался Иван Недайвоз. Лампа его каким-то чудом горела, и от нее винтом шла струя копоти. Ногой наступив на фитиль, он погасил ее, лихо сбил на затылок старый картуз и весело бросил:
– Здорово, братва! Не опоздал? – но, увидев Чургина, притих и поправил картуз.
– Гудка еще не было, – ответил ему кто-то.
– С тебя и опоздания как с гуся вода, – засмеялся другой.
Леон тронул Недайвоза за рукав.
– A-а, братуша! Здорово! – подал ему Недайвоз свою большую руку. – И ты к нам?
Леон отвел его в сторону, тихо спросил:
– Эти люди давно работают под землей? Погляди: в гроб и то краше кладут. Оборванные, худые.
– Это ты, братуша, приглядывайся, а я на них насмотрелся. Раз худые – значит будут толстые, если не подохнут к тому времени. Да брось ты про это. Куда ж он тебя думает определить? – спросил Недайвоз, понизив голос и кивнув в сторону Чургина. Тот отдавал распоряжения подрядчикам и десятникам.
Недайвоз начал расспрашивать о Кундрючевке, о знакомых, и Леон не успевал отвечать на его вопросы.
– А дед Муха все головлей ловит? Люблю старика. Смирная душа, – сказал Недайвоз и тут же добавил: – Но с такой жить нельзя: задушат.
Чургин, окончив свои дела, позвал их:
– Пошли. Идем, Иван Филиппыч.
– Сейчас. Я догоню. Жемчужников! Давай наряд, а то так полезу.
Жемчужников наказывал что-то своим рабочим. Пренебрежительно скосив глаза на Недайвоза, он спросил насмешливо:
– А с тобой что – свиней пас, Иван Филиппыч?
Соперник Недайвоза по уличным дракам, зарубщик Степан с приятелями, громко засмеялись, начали отпускать по адресу Недайвоза злые шутки.
Смуглое, иссеченное углем лицо Недайвоза потемнело, он поднял голову и стал выше всех.
– Ка-кой гад шипит там! – гневно сказал он. – Или он ждет, чтобы я вырвал его сучье жало?
На этот раз захохотали друзья Недайвоза, предупредительно окружая своего атамана.
Степан, подзадориваемый Жемчужниковым, тоже поднял голову, выступил вперед и остановился, расставив ноги.
Недайвоз подошел к нему, вызывающе крикнул:
– Ну, кажи свой гадючий язык!
Загудел второй гудок, и шахтеры заторопились выходить. Драка была отложена.
Леон стоял у ствола и с волнением ожидал спуска в шахту. Перед ним была огороженная сеткой яма, движущийся трос, дубовый засов, преграждавший вход в клеть, и две коптилки на стальной сетке, надоедливо бросавшие в глаза красноватый свет.
От множества ламп рабочих воздух был наполнен копотью. Леон стал реже дышать, отошел в сторону, но смрад стоял облаком, от него нельзя было избавиться. Наконец Чургин пришел из машинного отделения, что-то наказал стволовому и, когда показалась клеть, вошел в нее и взял Леона с собой.
– Поехали.
Стволовой запер ствол бревном и дал сигнал в машинное отделение. Сразу же погасли лампы, клеть провалилась под землю.
3
Леон почувствовал, как вдруг площадка из-под ног его будто исчезла, а он, повиснув в пространстве, бешено летит вниз, как что-то до боли давит в ушах, тисками сжимает голову. И он инстинктивно схватил чью-то руку. А в стволе лил дождь, свистел ветер, будто пронизывающим до костей ураганом хотел выдуть всех из подземелья.
Так длилось минуты три. Потом клеть резко замедлила ход, но Леону показалось, что теперь она действительно оторвалась и все провалилось в какую-то незримую бездну, а он, гонимый неистовым потоком воздуха, стремительно летит вверх.
Еще через минуту блеснул огонек, и клеть стала. Бледный, вспотевший Леон вышел из нее и потерял равновесие. В глазах его все пошло кругом.
– Ну, как? – спросил Чургин.
– Тошнит.
– Сейчас пройдет, это от непривычки. Доброго здоровья, Митрич! Крепильщики давно спустились? – обратился Чургин к стволовому:
– Доброго здоровья, Гаврилыч! Ванюшин-то? В артельном штреке, только что со всей своей шатией приехал.
Чургин подождал, пока Леону стало лучше, и они пошли к уклону.
По коренному штреку куда-то в темень уходил ряд керосиновых ламп. Прикрепленные к стойкам, они светили так плохо, что не было видно даже шпал узкоколейки, но и это считалось за счастье, потому что совсем недавно здесь каждый светил себе сам.
Низко наклонив голову, Леон с любопытством озирался по сторонам, рассматривая шахту, часто спотыкался о шпалы.
– Посторонись, – предупредил его Чургин, свернув в сторону.
Мимо них два откатчика прогнали нагруженный доверху вагончик. Антрацит, как хрусталь на лунном свету, вспыхнул ослепительными бликами и потух.
Леон мельком заметил, как откатчики, тяжело дыша, натужно упирались ногами о шпалы, как по-хориному длинно вытягивались они всем телом, и покачал головой: «Бычачья работа».
– Это девушки. Не заметил? Не разрешается женщинам работать под землей, да лезут – жить хотят, – пояснил Чургин.
Неожиданно Чургин остановился, приподнял лампу, куда-то всматриваясь, и шагнул в сторону.
– Зуев? Зачем ты здесь? Почему не в своем штреке?
Леон подошел ближе, посветил лампой. Прячась за толстую дубовую крепь, на корточках сидел человек в маленьком картузе. На лице его было смятение. Оскалив находившие на нижнюю губу большие зубы, он заискивающе лепетал:
– Я… до ветру это… Расстройство, господин Чургин, ну…
Чургин взял его за шиворот и вытащил на середину штрека.
– Негодяй! – сказал он возмущенно, затем, нагнувшись, достал из-за стойки грязную старую кошелку и ударил ею по крепи.
В кошелке что-то зазвенело, послышался запах водки.
Чургин проверил, все ли бутылки разбились, и швырнул кошелку в сторону.
– Оштрафован на пять рублей. Еще раз увижу – с шахты выгоню, – сказал он и пошел.
– Как же это он на работу пришел с водкой? – спросил Леон.
– А вот как видел, – ответил Чургин. – Подрядчика Кандыбина человек. Подрядчики тут на всем зарабатывают. Монопольку устроили в шахте и спаивают рабочих.
Когда пришли к уклону, Чургин присел на корточки возле крепи, подозвал к себе какого-то рабочего, а Леону объяснил:
– Первое правило шахтера, брат, спустившись в шахту, осмотрись. Если куришь и шахта не газовая – покури, пока глаза привыкнут к темноте. Конечно, не здесь: этак получится клуб курильщиков, и работать нельзя будет.
– Я вас слушаю, Илья Гаврилыч, – сказал, подойдя к ним, рослый шахтер с трубкой в зубах. Небольшие, открытые глаза его были окаймлены темными кругами, губы плотно сжаты, и от этого он показался Леону человеком суровым.
– Как с порожняком?
Вынув изо рта трубку, шахтер постучал ею о крепь, ответил:
– Хватит. С каких уступов давать будем?
– С Жемчужниковых начнем, восточных. Следующие – западные.
– Есть.
– Следи, чтобы у ствола не образовался затор. Если понадобится, возьмешь двух откатчиков из второго восточного. Не разрешай помогальщикам гнать наверх порожняк по два вагона. В остальном делай, как всегда.
– Есть.
Чургин поднялся, выкрутил лампу. Желая узнать, как отнеслись рабочие к отобранию еще одной лавы у подрядчиков и к созданию новой артели, он негромко спросил:
– Как тут настроение у ребят?
– Митрича хвалят все. О новой артели догадываются, что это твоя работа, и одобряют. Есть и такие, что говорят: мол, та же шуба, только навыворот.
– Правильно говорят. Как Анна?
– Делает вид, что ничего не знает, а Ольга допекает: мол, сама видела.
– Скажи Ольге, чтобы прекратила эти разговоры. Ну, я буду в четвертой лаве, затем у Жемчужникова. Иди, вагоны пригнали.
Шахтер отошел, не спросив больше ни о чем, точно он сам знал все отлично. Леону понравилась его серьезность, короткие деловые ответы, уверенный тон. Видно было, что он сделает именно так, как нужно.
– Кто это? – поинтересовался Леон у Чургина, когда они направились вверх по уклону.
– Илья Загородный. Сын рыбака, моряк в прошлом. Когда-то его избил капитан; после этого год сидел в тюрьме, а теперь работает здесь.
Леон недоуменно оглядел широкую спину моряка, пожал плечами.
– Его бил капитан, и его же в тюрьму? Порядки!
– Такие, как и в Кундрючевке: Загорулькин бил твоего отца, а тебя выслали из хутора.
Они шли вверх по узкому людскому ходку, отделенному досками в уклоне. Мимо них, за перегородкой, то и дело вспыхивали лампы, громыхали вагончики, и Леону не раз казалось, что они катятся прямо на него. Наконец достигли третьего штрека – подрядчика Кандыбина, и Чургин исчез в низком подземном коридоре, попросив Леона подождать его здесь.
Подрядчик Кандыбин, пользовавшийся особым расположением штейгера Петрухина, испробовал все средства, чтобы привлечь на свою сторону грозного доверенного самого хозяина, но ничего не добился, а, наоборот, на днях потерял одну лаву. Сейчас Чургин хотел убедиться, достаточно ли внешних причин, чтобы вовсе отстранить его от работы в шахте.
Леон с непривычки почувствовал в ногах усталость и сел отдохнуть в стороне. Недалеко от него на чугунных плитах стоял молодой шахтер с проволочным крючком в руке, помогальщик, и, видно, кого-то ждал.
Снизу пригнали порожняк. Сменив помогальщика, молодой шахтер зацепил вагончик длинным крючком, повесил лампу на пояс и потащил его на верх, до следующего штрека. Лампа его неудобно болталась у ног, копоть била в лицо, а он, помогая двум рабочим, только отворачивал голову и, как ломовая лошадь, обеими руками тащил тяжелый деревянный вагончик.
К Леону подошел коренастый, круглолицый помогальщик нижнего штрека. Он все еще тяжело и громко дышал и утирал рукавом потное лицо.
– Курево есть, браток? – спросил он.
– Это ты сейчас притянул вагон? – в свою очередь спросил Леон, подавая ему пачку папирос.
– Я самый. А ты что, новичок?
– И тебе не тяжело тащить эту махину в такую кручу? – не отвечая, допрашивал Леон. – Это ж бычачье дело.
Осторожно вынув из пачки две папиросы, шахтер одну спрятал в фуражку и, прикурив другую, с гнетущей тоской в голосе сказал:
– Эх, брат, ежели брюхо просит – и черту рога крутить согласишься, лишь бы полтинник дали. Жить-то ведь хочется? A-а, да что толковать! – Он досадливо махнул рукой и пошел на свое место, вниз по уклону.
Из штрека пригнали груженый вагончик. Пожилой рабочий, плитовой, крикнул парню, который разговаривал с Леоном:
– Мартынов, подсоби спустить, все одно так возвращаешься.
– А ты привяжи его за бороду и валяй заместо прогулки.
– Ну, не дури, у нас человек не вышел, заболел.
– А пошли вы все к черту! – отмахнулся Мартынов и направился вниз по уклону.
Шахтер сплюнул от злости, выругался и помог спускающемуся направить вагончик на рельсы.
– Затормози на два колеса, – приказал он молодому шахтеру в рыжей, подпоясанной веревкой свитке.
Тот вставил ломик в заднее колесо, толкнул вагончик вниз по уклону и двинулся следом за ним, придерживая, чтобы не разошелся. Но ломик, видимо, был вложен неправильно, он тотчас же выпал из колеса, и вагончик покатился по уклону с такой быстротой, что шахтер побежал. Все чаще и чаще перебирая ногами, он всей силой тащил вагончик назад, стараясь умерить ход, но силы были неравны; сорокапудовый груз стремительно мчался вниз, наполняя уклон тревожным гулом. Плитовой дал сигнал вниз, в коренной штрек.
– Забурится, нечистая сила. Ну, ладно, паршивец! – погрозил он Мартынову.
Мартынов шел по уклону. Чувствуя неладное, он посторонился, прижался к обшивке людского ходка, и в это время вагончик поровнялся с ним. Бежавший сзади рабочий на миг отстал от вагончика и, споткнувшись о шпалы, кубарем покатился по рельсам.
Тогда Мартынов бросился за вагончиком, крючком успел зацепить его за край и через секунду, изловчась поставить ноги на рельсы и рискуя изувечиться, уже скользил следом за ним, всем телом подавшись назад и таща его к себе. Вскоре вагончик стал.
Мартынов затормозил его и подошел к сидевшему на рельсах парню в свитке.
– Не убился?
Молодой шахтер молча показал ему ладонь: на ней были два зуба. На лбу и на лице его чернели ссадины, изо рта шла кровь.
– Левая нога чего-то, – тихо сказал он, силясь встать, и не мог: нога была вывихнута.
Леон вернулся на прежнее место, глубоко потрясенный и злой на Мартынова за то, что тот отказался помочь товарищу.
У ног его робко журчал ручеек. Он вытекал из штрека, здесь на углу его, сворачивал в уклон и, прячась у пласта, неприметный, торопливо сбегал вниз, увлекая с собой мельчайшие сверкающие пылинки угля.
С дубовой стойки, наклонясь, смотрел желтый, как неживой, грибок на тонкой ножке. Неожиданно откуда-то на него свалился шальной камень, и грибок упал.
Леон взял грибок, с улыбкой потрогал пальцем его желтую головку и бережно положил в карман.
4
– Который здесь Леон будет? – громко окликнул вышедший из штрека рабочий.
– Я.
– Илья Гаврилыч наказал провести тебя до артельских уступов. Пошли, тут недалече, – торопливо сказал рабочий и направился вверх по людскому ходку.
Леон последовал за ним.
С минуту шахтер молчал. Юркий и низкорослый, он шел вверх так быстро, как если бы это было не подземелье, а знакомая дорога, и Леон еле поспевал за ним.
– Не отставай, не отставай, чай не по канату идешь, а по земле, – торопил он. Потом заговорил о Чургине: – Видел, как ребята спущают и подымают вагоны? Так вот, Гаврилыч и придумал: там, в самом верху, – указал он лампой куда-то вперед, – строится барабан. И будет этот барабан, вроде как лебедкой, доставлять в штреки порожняк и спущать уголь. Умная голова. Ты его давно знаешь? – неожиданно спросил шахтер. – Аль родня какая? Так ты не кройся, я свой человек.
– Так, знакомый.
– По голосу слышу – брешешь. Ты, брат, извиняй, я напрямки люблю. Ну, да все равно. Что он об нас хлопочет, это всяк тебе скажет.
– А вы о нем?
– Во! А говоришь, знакомый… Знамо дело, родня он тебе. А мы? Что мы о нем? Ему о нас сручней, потому он голова всему делу тут.
Шахтер остановился, посмотрел на Леона, приподняв лампу к его лицу, и с недоверием проговорил:
– Да ты свой ли, парень? Не видал я тебя что-то нигде.
– Что, здорово на наказного атамана похож? Вот тебя я и впрямь нигде не видел.
Шахтер рассмеялся.
– Э-э, неправда! Меня тут всякий знает. Я Козловский, – с гордостью сказал шахтер, ткнув себя пальцем в грудь.
Восточная лава подрядчика Кандыбина, где теперь была артель, разрабатывалась давно и ушла от уклона саженей на сто. Штрек ее был едва подорван, низкий, и Леону приходилось нагибаться чуть ли не вдвое, чтобы предохранить голову от ушибов. Тем не менее он раза два ударился головой так, что в глазах замелькали искры.
Наконец впереди блеснули лампы, послышались голоса рабочих.
– Добрались? – раздался где-то рядом голос Чургина. – А то я хотел итти разыскивать. Садись отдохни.
Леон сел на груду угля, облегченно протянул ноги и, сняв картуз, пощупал голову.
– Ну и дорога, черти б по ней ходили! Рост еще у меня такой, для этих нор неподходящий.
– Да и у меня рост. Ребятишки бывало дразнили: «Дяденька, достань воробушка». А вот шишек пока не набил.
Чургин тоже снял фуражку и, щупая голову, подмигнул рабочим. Те засмеялись, шутливо заговорили:
– Наши черти умнее ваших; их сюда калачом не заманишь.
– Это попервости так – шишку одну, а туда дальше – и всю голову разобьют.
В конце штрека, освещаемые лампами, виднелись силуэты рабочих. Там о чем-то спорили крепильщики, размахивая руками. Вот один из них оседлал бревно и озлобленно заработал пилою.
– Пралич вас, умные больно стали! – донесся его ворчливый голос.
– Не ладится, что ли, Василь Кузьмич? – крикнул Чургин, но крепильщик, не отвечая, продолжал пилить и ворчать на своих помощников.
– Это не Василь Кузьмич, а настоящая свекруха. Опять, видно, не по его сделали.
Из квадратного отверстия в стенке штрека – из печки – показался саночник. Он полз на четвереньках, руками хватаясь за стенки и тяжело дыша, а висевшая у него на шее лампа чадила в лицо керосиновой гарью. Слышно было, как сзади него что-то неприятно скрипело о штыб.
Выбравшись из печки, саночник поднялся, отцепил крючок от задней петли, что была на поясе, продел его в переднюю петлю и, вобрав живот и обеими руками упершись в стенку штрека, несколько раз телом своим дернул санки к себе. Из уступов выполз длинный, груженный доверху ящик на полозьях.
– Сколько тут? – вполголоса спросил Леон у Чургина.
– Пудов пятнадцать, не меньше.
Саночник высыпал уголь в вагончик, рукавом размазал по лбу капли пота и присел отдохнуть.
Леон взглянул на него и почему-то вспомнил Яшку Загорулькина. «Вот бы кому эти санки. А что ж этот?» – подумал он, задержав взгляд на оголенной впалой груди шахтера.
– Иван, ты уж свез бы разом всю добычу, а то вот опять лезть надо, – не то серьезно, не то шутя сказал Чургин и направился в уступы, сделав Леону знак, чтобы тот следовал за ним.
– Да я, Илья Гаврилыч…
Артельные рабочие начали полушепотом выговаривать саночнику:
– Надо ж тебе навалить столько!
– И в самом-то деле! Что, надорваться захотел?
Леон полз неумело, медленно, переставляя впереди себя лампу. Мелкие кусочки угля вызывали резкую боль в коленях, и двигаться на четвереньках было невозможно. Тогда, он пытался итти гусиным шагом, но головой ударялся о кровлю и волей-неволей опять переходил на четвереньки, в душе проклиная тех, кто «выдумал» шахты.
Чургин был давно уже в уступах и наставлял какого-то рабочего, как надо правильно рубать уголь.
– Ты его немножко скоси, обушок, чтоб под углом пускать можно было, тогда он не будет цеплять. А так через неделю ты до костей руки собьешь.
Обушок был прямой, во время работы зарубщик бил им в подошву уступа, и чтобы не калечить руки, требовался большой навык.
– И сидеть надо не так, как ты, а вот так, – продолжал Чургин. Потом сел, поджав под себя левую ногу и вытянув правую, и несколько раз вогнал обушок под пласт.
Закрепив понадежней зубок и убедившись, что шахтер понял его, он отполз в сторону, где сидел Леон.
– Вот это и есть сердце шахты. Если здесь дело не ладится, будет стоять все, – стал объяснять он Леону, закуривая. – А это зарубщики, или забойщики, – самые искусные люди шахты. Сейчас они делают зарубы, как у нас говорят, затем подорвут пласт динамитом, потом саночники перевезут уголь в штрек, к вагончикам, а дальше – ты видел – по уклону покатят его в вагончиках вниз и, наконец, по откаточному штреку – к клети и на-гора.
В двух шагах от Леона искрился мощный пласт антрацита. Вдоль него в тумане копоти, скособочившись, цепочкой сидели зарубщики. Размеренно взмахивая длинными обушками, они метко вгоняли их в зарубные щели у подошвы, при каждом ударе приглушенно гикали натужным грудным вздохом, как гикают в лесу дровосеки, но звуки эти тотчас поглощались сырым, тяжелым воздухом, и мертвенная тишина подземелья царствовала нерушимо.
– И сколько же можно так намахать за день? – спросил Леон.
– Пока зарубщик сделает пай, то-есть подрубит по падению пласта три сажени и по простиранию – аршин. А пласт – шесть четвертей. В пудах – это около четырехсот пудов. Тяжелая работа и требует большого навыка. Когда-нибудь, возможно, ее будет выполнять машина, а пока…
Чургин вдруг обернулся. В стороне какой-то паренек неумело бил обушком, и от него, подобно водяным брызгам на солнце, во все стороны летели кусочки угля.
Чургин подполз к молодому зарубщику и стал учить его, как надо держать обушок.
А Леон ощупывал стойки, рассматривал кровлю, и ему не верилось, чтобы эти дубовые столбики действительно могли поддерживать тысячепудовую тяжесть.
– Сдержат эти дрючочки? Земля нас не задавит? – спросил он, когда Чургин вернулся к нему.
– Без человека здесь ни одна крупица не изменит своего положения. Он хозяин здесь: все предусмотрит – все и в порядке будет. Ошибется – катастрофа.
– Нельзя все в жизни предусмотреть.
– В жизни – не ручаюсь, в шахте – нужно. Ну, ты, брат, подожди меня немного. Мы с тобой еще кое-какие достопримечательности шуховские осмотрим, – сказал Чургин и на четвереньках направился в верхний уступ.
Леон посмотрел ему вслед и подумал: «А он еще болеет, хлопочет об этой шуховской шахте, пропади она пропадом! Так, вырос волк в кустах и думает, что они наикраше всего на свете». Обняв руками колени, он так и остался сидеть, наблюдая, как возле зарубщиков сиротливо мерцают коптилки.
Дробный звук обушков робким эхом отзывался в пустоте, глухой перекличкой оживляя выпотрошенное подземелье.
Вверху лавы, будто исполинская лестница, в полумраке виднелись уступы, восходящими рядками чернел лес стоек. Казалось непостижимым, как эти ничтожно тонкие обрезки дерева выдерживают неисчислимую тяжесть породы, которая лежит на них; но они держали тысячепудовые глыбы этой породы, как сваи держат мост через речку. А там, наверху, жили люди, шумели базары, и не слышно было в этом глубоком подземелье ни человеческих голосов с земли, ни скрипа колесного, ни визгливых свистков паровоза. Притаилась обузданная человеком махина. И ничего, никому не боязно. А закапризничай она, шевельнись – и кончится короткий шахтерский век сотен людей.
Семен Борзых, сидевший к Леону спиной, повернулся к нему, осматривая зубок и ощупывая его большим пальцем.
Леон обратил внимание на его большие обвислые усы, на хмурые, спокойные глаза и подумал: «Вылитый учитель тот усатый».
Борзых сменял зубок. Он видел Леона у Чургина, но не подавал виду, что знает его. Нарочито по-чужому скосив на него сердитые глаза, он не то шутя, не то серьезно проговорил:
– Смотришь, как волчонок, у меня учишься, а потом на мое же место заступишь?
Леон с удивлением взглянул на него и грустно улыбнулся. Странно ему было слышать это, а вместе с тем и обидно, что его, новичка, так принял старый шахтер. И, не скрывая своей обиды, он с досадой промолвил:
– Заступил бы ты на мое место, дядя!
– Вона какой ты! А где это место твое?
– На земле.
Борзых снял очки, посмотрел на Леона.
– Да ты, парень, с перцем, оказывается.
Достав из сумки несколько стальных зубков, он выбрал какой поострее и, спрятав остальные, начал прилаживать его к обушку.
– На земле, говоришь, место твое? А вот мое – тут. Обушок, копоть, над головой – камень, а в кармане – вошь на аркане. Такое твое место было?
Он попробовал новый зубок, укрепил его понадежней и свирепо вогнал под пласт.
– Вот ты пришел, другой завтра придет такой же со своего места. А сколько нас выпустит отсюда эта могила? Этого никто не считает. Так я говорю?
Леон молчал.
Как дятлы в лесу ранним утром, шахтеры мерно долбили крепкий пласт антрацита, вгоняли в него зубки все злее, все глубже, словно там, за этой блестевшей толщей угля, было человеческое счастье и вот все хотели поскорее добраться до него.
5
Чургин поручил Леона старшему конторской бригады крепильщиков – Ванюшину.
Василий Кузьмич Ванюшин, низенький и юркий старичок, поглаживая седую бороду, не замедлил с распросами:
– Тебя ж как кличут, молодец?
– Левка.
– Леонтий, значится. Так. Ну так вот, Леонтий: ты плотницкое дело знаешь? Постой, – сузив быстрые глазки, всматривался он в его лицо, – да это не ты, случаем, на гармошке играл на свадьбе этого дурака, как его?
– Я.
– Ах, пралич тебя, а молчит! – повеселел старшой, как будто близкого родича увидал. – Так мы с тобой знакомые.
– Вы еще тогда вприсядку плясали, – напомнил Леон.
– Во-во. А что, плохо?
– Нет, здорово.
– То-то! – Он подумал немного и деловито продолжал – Значит, ты плотницкое дело знаешь, сказал? Молодец, это дело должен знать всякий. Сейчас мы зайдем с тобой в третий восточный штрек, а после махнем на свет божий за рамами и будем им установку делать. Ты рамы знаешь? Вот они самые и есть рамы, – похлопал он ладонью по толстой дубовой крепи. – А меня ты знаешь? Крепильщицкий старшой я. Зовусь дядей Василем, а шутейно – Козлиной бородкой, потому – я бороду козликом люблю подстригать. Видишь? – потрепал он свою бородку.
Леон рассмеялся. «Прозвище подходящее», – подумал он и спросил, вспомнив, как дядя Василь шумел на рабочих в артельном штреке:
– Это вы в том ходу, где артель, ругали шахтеров?
– Когда? Да не в ходу, а в штреке. И не ругал я их, а пошумел малость, чтоб делали, как велю. Я, брат, не люблю, когда не по-моему получается. Научись сперва. А то не успел пилу в руки взять, как уж: «Я сам знаю», – передразнил он кого-то. – А это шахта, и ею надо управлять. Потому и шумел. А как же иначе? Вот и на тебя буду шуметь, ежели не так станешь делать.
– Да я еще не знаю, как и делать.
– А ты смотри, как дядя Василь делает, и учись. Я всех учу. Мало ли тут из нашего села – и все мои ученики.
Они спускались по людскому ходку так быстро, что Леон еле слышал голос дяди Василя и все время отставал от него. Дядя Василь пожурил его за медлительность и, умерив шаг, продолжал расспросы вперемежку с рассказами о жизни шахты:
– А откуда сам будешь, Леонтий?
– Из Кундрючевки. На Дону хутор такой есть.
– Та-ак. Из казаков, значит, будешь?
Мимо них в уклоне прогремел вагончик с углем. Из-под заторможенных колес его с треском сыпались искры, разнося неприятный запах металлической гари. Следом за вагончиком бежали два молодых шахтера, придерживая его.
– Во несется, пралич его расшиби! Как жигит – станичник ваш. А, Левон!
– Я из мужиков, дядя Василь.
– Намедни вот так бежали ребята за вагоном, ну, а он возьми и забурись, а впереди люди. Убило одного… Из мужиков? Ну, да казака, брат, сюда и золотом не заманишь. Чей же ты там, в Кундрючевке-то?
– Дорохов.
– Та-ак! А отчего ж ты под землю залетел, молодец Дорох? Белый свет на земле не дорог?
– Нужда заела, дядя Василь. Ты в гору, а она тебя вниз. Да так и тягаешься с нуждой, как медведь с колодой. Другую жизнь надумал искать.
Дядя Василь помолчал немного, со скрытым унынием повторил:
– «Другую жизнь». Все мы ее ищем. Чай, с жиру в могилу эту никакой не завернет. Я сам, брат, за другой этой жизнью сюда прилетел. Орловский я, а вишь, куда занесла судьбинушка-матушка. Ну, не горюй, Леонтий, будем заодно. Холостой или успел того, обзавестись лишними ртами?
– Холостой.
– И лучше. Тут самому дай бог прокормиться.
Немного погодя, предупредив Леона, чтоб нагибался, дядя Василь свернул в штрек лавы подрядчика Москвина.
– Тут вода, гляди.
Действительно, через несколько шагов Леон почувствовал под ногами воду. Ее было немного, но подошва штрека имела неровности, и вода задерживалась, образуя лужи. Низко наклонившись, Леон крупно шагал по шпалам, выставив руку с лампой вперед; то и дело он ударялся головой о крепь и наконец остановился на минуту, не в силах итти дальше.
– Постойте, дядя Василь, а то я без головы останусь.
Дядя Василь не мог прыгать по шпалам, так как они были редки, и шел как попало, шлепая по воде сапогами. Остановившись передохнуть малость вместе с Леоном, он стал ругать подрядчика:
– Вот, шельма старая, гляди, как шпалы уложил. А? Как борзому, сигать надо, пралич те совсем. И вода. Нельзя было канавку сделать поглубже? А это разве крепь? Какая это рама? – указал он на стойку. – Бабка моя и та справней выглядит. Ну, погоди, догребется он до тебя, старый, попомнишь тогда мое слово.
– Кто это догребется?
– А Гаврилыч.
До Леона не доходило возмущение старика, но он чувствовал, что старик прав. И гнилая, ненадежная крепь, и лужи воды, и колея из деревянных, обшинованных железом реек вместо рельсов, и даже воздух, спертый, пахнущий кислым и древесной плесенью, – все здесь было хуже, чем в других штреках. Но почему дядя Василь угрожает Чургиным и злорадствует, что он доберется до подрядчика? Леону хотелось узнать об этом, но он боялся спросить и только поддакивал своему учителю.
Дядя Василь успел рассказать о случае, когда в прошлом году в этот штрек прорвалась вода из заброшенной шахтенки. Затопив коренной штрек и отрезав выход к стволу, она оставила бы под землей девяносто человек, если бы Чургин не вывел народ через воздушный ход.
– Все обошлось благополучно. Только один новичок от страха сошел тогда с ума. Вскорости, бог дал, помер в сумасшедшем. Ну, пошли, – неожиданно кончив, заторопился дядя Василь.
Минут через десять впереди, как огоньки цыганского табора, блеснули лампы. Возле них виднелись рабочие. Слышалось, как они о чем-то переговаривались, но голоса их были глухие, беззвучные. Подойдя ближе, дядя Василь бойко поздоровался с крепильщиками, осведомился о делах и с гордостью представил им нового своего ученика:
– Сам Гаврилыч препоручил!
Поймав на себе любопытные взгляды, Леон отошел и сел в сторонке. Возле него, без рубашки, неудобно стоя на коленях, рабочий молотком вбивал в кровлю стальной ломик. Порода сыпалась ему на голову, на спину, но он не обращал на это никакого внимания и продолжал дырявить камень для динамитных бурок. По черной костистой спине его дорожками катился пот, поблескивая на свету лампы.
В самом конце штрека лежал на боку другой рабочий и подрубал пласт, выравнивая штрек. Мельчайшие кусочки антрацита фейерверком разлетались в стороны, били по лицу, но он только жмурил глаза и еще злее клевал обушком антрацитную ленту.
Глухо перестукивались обушки в уступах.
Леон наблюдал за шахтерами-проходчиками и вспоминал хуторских богатеев, разодетых городских господ в лакированных фаэтонах, постановление атамана. Почему так несправедливо устроена жизнь? Кто разделил людей на богатых и бедных, на счастливых и обездоленных и дал одному белый хлеб, а другому – черный? Почему судьба опекает не всех одинаково, кормит по-разному, жалеет по выбору?
Неожиданно Леон почувствовал, как в висках его застучало молоточками и стало душно. Он расстегнул ворот рубашки, несколько раз глубоко вздохнул, но в легких ощущалась пустота. Работавший в конце штрека человек вдруг перестал рубать и положил голову на штыб.
