Текст книги "Искры"
Автор книги: Михаил Соколов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 38 страниц)
1
Инженера Стародуба давно заинтересовала неуемная изобретательность Чургина. Но последнее его предложение озадачило всерьез. Инженер и управляющий, он понимал, что изменение длины уступов – это в сущности принципиально новый проект расширения шахты. Подсчитав вероятные затраты, которые придется сделать, он пригласил к себе Чургина и сказал:
– Я всесторонне проверил ваше предложение, Илья Гаврилович, и нашел, что оно заслуживает самого серьезного внимания. Говорю вам как инженер: далеко вы умеете смотреть. Но именно из-за этого ваш проект трудно осуществить. Его реализация связана с большими затратами, а на это вряд ли согласится уважаемый наш Василий Васильевич Шухов. Мы с вами – техники, и нам интересен собственно технический прогресс. Хозяин же наш – купец и привык считать дело стоящим внимания лишь тогда, когда оно дает хороший процент прибыли на вкладываемый капитал. В известной мере он руководствуется сочинением Маркса, хотя в глаза не видал трудов этого анархиста или социалиста – не знаю.
Чургин хотел подсказать: «Творца научного социализма», но промолчал, ожидая, что Стародуб скажет дальше, и в уме уже приготовил ответ: «Я на авторство не претендую, Николай Емельяныч».
– Но я подсчитал: мощность шахты увеличится вдвое, и потому господину Шухову есть полный расчет вкладывать деньги. Я отдаю распоряжение переделать весь проект. На нем будет стоять подпись: «Чургин», – неожиданно заключил он и добавил: – Кстати, вы бы сдали экстерном экзамены на штейгера. Для вас это уж не ахти как трудно, а дать может многое. Надеюсь, вам понятно мое желание? Я был бы рад иметь вас своим помощником.
Чургин понял его. Стародуб все чаще выражал недовольство работой Петрухина.
– Благодарю вас, Николай Емельяныч, – сдержанно ответил он. – Постараюсь исполнить ваши пожелания. А что касается авторства, прошу вас принять его на себя, тем более что все технические расчеты и обоснования даны вами. Должен еще сказать, что вслед за расширением лав потребуется увеличить пропускную способность бремсберга. Думаю, что и тут нужен, как вы сказали, технический прогресс. Я разработал чертеж лебедки и хочу попросить вашего разрешения изготовить ее и установить на месте.
Стародуб только восхищенно качнул головой. На следующий день он отдал два распоряжения: переделать проект и изготовить «лебедку Чургина», как он назвал ее.
Когда лебедка была готова, Стародуб сам наблюдал, как Чургин спускал вагончики по уклону и, подсчитав время, затрачиваемое на операцию с одним вагончиком, убедился, что расчеты Чургина были правильны. Стародуб поблагодарил его и обещал доложить о нем хозяину.
Но на другой день, после того как лебедка начала работать, Чургин узнал новость: распоряжением штейгера уволены все шестнадцать человек, которые были заняты в уклоне. Возмущенный этим распоряжением, он не спустился в шахту после распределения нарядов, а пошел к себе к конторку. «Вот и добился технического прогресса, – думал он, возмущаясь действиями Петрухина. – Хотел при помощи лебедки облегчить труд людей, а помог остаться им без куска хлеба».
Шел мелкий снег. Ветер кружил его под ногами, заметал черную от угля дорожку к конторе, засыпал штабели досок, бунты угля. Шагая к своей конторке, Чургин думал о том, как вызволить из беды рассчитанных. Внутренний голос насмешливо спрашивал: «Опять пойдешь с проектом к Петрухину? Когда ты перестанешь просить? Требовать надо!» И Чургину стыдно стало перед самим собой за свои унижения.
Возле штабеля леса, пряча головы в воротники, стояла группа рассчитанных рабочих. Пожилой шахтер и Ольга что-то говорили им. Заметив Чургина, они отошли в сторону. Чургин косо посмотрел на шахтеров, подумал: «Хорошие ребята. Артель из них будет первоклассная», – и строго спросил:
– Это что за собрание? – а подойдя ближе, тихо сказал: – Идите по казармам. Ольга, и ты, Петрович, – обратился он к пожилому шахтеру с рыжей бородой, – зайдите ко мне минут через десять.
Войдя в конторку, он послал табельщика в главную контору узнать, там ли Петрухин, потом сел за стол и так остался сидеть неподвижно, задумчиво глядя в окно. Вот ему надо будет опять итти к штейгеру, опять просить отменить распоряжение о расчете рабочих. А Петрухин завтра вновь может устроить какую-нибудь пакость. «Скольким людям помог я? Сотням. А что толку? Их рассчитывают попрежнему. Нет, одному биться не по силам. Надо, чтобы все шахтеры держались сплоченно, чтобы они сами отстаивали свои права – и тогда пускай штейгер попробует рассчитать кого-нибудь из них. Эх, жаль, опыта у нас мало, не знаем даже, с чего начинать. Вот и кружок. Может быть, правильней было бы назвать его „Комитет борьбы за права горнорабочих“? Или „Союз борьбы за освобождение рабочего класса каменноугольного района“»?
Чургин встал, задумчиво зашагал по конторке. Да, мало еще, очень мало сделал он, чтобы шахтеры осознали, что они сами могут и должны защищать свои классовые интересы, И он решил смелее и больше привлекать в кружок новых людей и учить, учить их и самому учиться искусству классовой борьбы.
Дверь тихо отворилась. Вошли Ольга и пожилой шахтер. Чургин сел за стол, рукой пригладил волосы.
– Садитесь, – он кивнул головой, указывая глазами на широкую скамью.
– Нас рассчитали, Илья Гаврилович, – тихо промолвила Ольга.
– Я это знаю, милая.
Ольга села. Шахтер стоял, вертя в руках облезлый заячий треух. С дрожью в голосе он сказал:
– Мы пришли за твоей помощью, Гаврилыч. У восьмерых из нас семьи, детишки, сам знаешь.
Ему было не более тридцати лет, а выглядел он совсем старым, болезненным.
Чургину хотелось объяснить, что лебедкой он думал облегчить труд рабочих, но он понимал, что сейчас не об этом надо говорить. Сумеет ли он отстоять их? Что им сказать, чтобы они ушли хоть с маленькой надеждой и поддержали дух товарищей, если он сам не уверен, что сможет помочь им? «Но ты обязан помочь им любой ценой и не допустить увольнения», – твердил ему внутренний голос.
Чургин вздохнул и сказал холодно:
– Хорошо. Я поговорю с начальством.
Шахтер поклонился ему едва не в пояс.
– Спасибо, Гаврилыч, родной. На тебя вся надежда.
– Благодарить меня не следует, да и преждевременно. И кланяться тоже: я не икона.
– Да уж так заведено, не серчай, Гаврилыч.
– Вот что вы мне скажите лучше: если начальство отменит распоряжение, у кого будете работать? Не говорили между собой?
Шахтер переглянулся с Ольгой. Та настороженно посмотрела на окно, подошла ближе к Чургину и спросила:
– Илья Гаврилыч, а артельку из нас нельзя?
Она произнесла это так искренне, от души, что Чургин повеселел. До сих пор он звал рабочих в артели, выгонял для этого с шахты подрядчиков; теперь сами рабочие подхватывали его идею.
– Это только от вас зависит, – ответил он. – Если составите артель, стало быть еще одного маленького кровососа выживем.
Ольга торжествующе переглянулась с шахтером. Лица их посветлели, оба наперебой стали называть фамилии шахтеров, которые согласятся работать артелью.
Чургин предупредил их, что об этом разговоре никто знать не должен. Потом они втроем обсудили, кого можно назначить старшим, как надо вести разговор с остальными рассчитанными и кто какую работу может делать.
Бодрые и повеселевшие, Ольга и шахтер ушли в казармы.
Чургин подождал табельщика и, узнав от него, что штейгер у себя, направился в главную контору. Как костер в степи вдруг вспыхивает ярким пламенем от внезапного порыва ветра, так и в душе его с новой силой вспыхнула вера в успех начатой им среди шахтеров работы. Он еще ясно не представлял себе, каким именно путем она пойдет и каков и когда будет ее результат, но он верил: успех будет. И опять мысленно он торопил себя: «Мало еще, очень мало нас. Смелее надо действовать!»
2
Петрухин стоял за столом в своем кабинете и что-то сосредоточенно чертил на большом листе бумаги. Форменная тужурка его с бронзовыми пуговицами была расстегнута, от нафабренных усов и головы в комнате стоял запах, как в парикмахерской.
– A-а, Илья Гаврилович! – приветливо воскликнул он, подняв глаза. – Кстати вы. Я как раз схемой вашей вентиляции занимаюсь.
Чургин поздоровался и сел в кресло.
– Давайте прежде о людях поговорим, Иван Николаич.
– Курите, пожалуйста, – Петрухин придвинул коробку дорогих папирос и тоже сел, отвалившись к спинке стула. Он догадывался, о каких людях опять пришел говорить Чургин, и приготовился слушать.
Чургин закурил, затем повернулся вполоборота и несколько мгновений молча смотрел на Петрухина. Брови его были вздернуты, на большом лбу легла глубокая морщина, взгляд был строгий, холодный. Петрухину показалось, что Чургин видит его душу, читает его сокровенные мысли и вот-вот скажет: «Эх, подлец ты, подлец!» И штейгер не выдержал этого взгляда. Наклонившись к пепельнице, он тихо проговорил:
– Ну, так я вас слушаю, Илья Гаврилович.
– Почему вы уволили шестнадцать рабочих? – спросил Чургин.
– Я так и знал, – не поднимая глаз, сказал Петрухин. – А на что они нам? Ваша лебедка вполне заменила их.
Чургин сломал в пальцах папиросу и бросил ее в пепельницу.
– Мне нужны эти люди, и я прошу вас отменить свое распоряжение, – твердо сказал он. – Я вас прошу, Иван Николаич. Не вынуждайте… – он помолчал и отчетливо, с нескрываемой угрозой закончил, – чтобы от вас потребовали возвращения уволенных на работу.
Петрухин встал, медленно прошелся по кабинету, скрестив руки на груди и уперев глаза в одну точку, как делал Стародуб в минуты раздумья, и заговорил начальственным тоном.
– Во-первых, они мне не нужны. А когда будут нужны, у нас много их – рязанских, орловских, воронежских и… какие еще там бродят голодные? Во-вторых, что это за тон, господин Чургин: «От вас потребуют». Кто это потребует, интересно? – Вернувшись к столу, он приподнялся несколько раз на носки, спросил, покачиваясь всем корпусом: – Этого вы и пришли требовать?
– Просить.
– A-а, значит требовать будут другие? И скоро?
Чургин, поднявшись с кресла, встал, приблизился к Петрухину вплотную, сурово посмотрел ему в лицо и сказал:
– Я передал вам проект вентиляции. По моему предложению установили лебедку. Наконец я изложил свои соображения о длинносаженных лавах, чего нет ни на одной шахте, и разработал эскиз. Неужели вы думаете, что все это я делаю ради того, чтобы погнать с сумой по миру больше детей?
– Бог мой, да кругом сколько хотите работы! – воскликнул Петрухин, сразу сбавляя тон: – А вашего проекта тридцатисаженных уступов я не видал.
– Вот что, Иван Николаич. Вы человек практический. Давайте без споров: вы отмените ваш приказ, а я – покорный слуга ваш. И не с тридцатисаженной лавой, а с пятидесятисаженной. Вы сами понимаете, что это значит для горного дела, если технически все это как следует причесать и разукрасить. Это ученая степень доктора, если написать об этом работу. Мне это не нужно, но для вас…
Петрухин смотрел в грозное, теперь уже покрасневшее лицо старшего десятника и не верил себе. У него даже голова закружилась от его слов. Бросив окурок, он торопливо взял новую папиросу, но куда-то исчезла со стола коробка со спичками, и он подошел к Чургину.
– Дайте прикурить, Илья Гаврилович, – тихо попросил он и, закурив, спросил: – Это… на совесть? Значит, на пару?
– По совести.
…Вышел Чургин из конторы, когда было уже за полдень. На дворе поднялась метель. Ветер свистел в карнизах, швырялся снегом в окна конторы, в лицо Чургину, порошил глаза. Чургин туже натянул картуз и отправился на шахту. Он шел, и ярость кипела в нем. «Подлецы! Тот купить хочет за золотые молоточки, за штейгерские рубли, этот сам торгует собой, как проститутка! Но я не продажный, господа!» – чуть не вслух рассуждал он, быстро шагая меж шахтных построек.
Едва он вошел в конторку, как в дверь заглянула Ольга, за ней показалась рыжая борода шахтера.
– Можно, Илья Гаврилыч?
– Ты бы еще дальше отошла и спросила: «Разрешите, господин старший конторский десятник?» Вот и ты шапку снял, – уставился он на шахтера. – Не стыдно?
Делегаты решили: раз он так их встретил, значит дело погибло. И они затаили дыхание, ожидая, что скажет Чургин.
А тот подошел к тревожно смотревшей на него Ольге, потрепал ее за плечо.
– Так артель, сказала?
Ольга поняла. Лицо ее зарумянилось, глаза заискрились.
– Артель, Илья Гаврилыч, – радостно ответила она.
– Ишь какая! – засмеялся Чургин и подмигнул шахтеру. – Ну что же, будем считать дело решенным.
Ольга взглянула на своего товарища, потом вдруг схватила Чургина за руку, крепко стиснула ее в горячем порыве и убежала, переполненная своей радостью.
Шахтер улыбнулся, закрыл за ней дверь.
Вскоре как-то вечером Чургин пришел к Леону в шахту и сказал:
– Сегодня у нас будет особенное занятие. Сбор – у тетки Матрены.
Леон вернулся с работы раньше обычного и застал у Чургиных Луку Матвеича. Вари дома не было. Чургин что-то перестилал на постели, а Лука Матвеич сидел на скамейке возле печки с ребенком на руках.
– Это хорошо, что ты помогаешь шахтерам, заступаешься за них, – говорил Лука Матвеич. – Но это и плохо, ибо люди надеются только на тебя и сами бездействуют. Надо делать новый шаг в нашей работе.
Увидев Леона, Чургин-маленький заулыбался и запрыгал в руках Луки Матвеича.
– Э, парень, так не годится: улыбаться всем – то мне, то Леонтию. Отец твой более строгий в этих случаях.
Чургин взял сына, сел на кровать и наставительно сказал:
– Ничего, дядя лысый, мы вырастем и во всем разберемся сами. Улыбаться всем мы не будем, не такой народ шахтеры… А чуки-чуки-чуки, навари-ка, мать, муки, – начал он подбрасывать ребенка на руках.
Леон робко пожал Луке Матвеичу руку и стал умываться. Плескаясь в тазу, он расслышал:
– Надо создавать организацию, Илья, – в этом все дело. Партийную, марксистскую организацию, которая помогла бы шахтерам встать на путь организованной, сознательной классовой борьбы за свое освобождение.
– Думал я об этом, но… мало, очень мало нас.
– Все начинается с малого, друг мой.
Леон в уме повторил: «Сознательной классовой борьбы за свое освобождение… Мудрено что-то: сознательная, классовая… Разве я без памяти был, когда палил Загорулькина? Надо спросить у Ильи».
Но спрашивать ему не пришлось. Вечером на квартире у тетки Матрены собрались Семен Борзых, Чургин, Ольга, дядя Василь, Митрич, Загородный.
Лука Матвеич ознакомил всех с решениями первого съезда РСДРП и предложил переименовать кружок в Александровскую социал-демократическую организацию.
– Конечно, будем заниматься немного и арифметикой и русским языком, как и раньше, но не в этом главное. Главное у нас – это готовить себя к классовой борьбе с самодержавием и буржуазией, помогать шахтерам понять окружающую действительность, пробуждать и воспитывать в них классовое сознание. Надо создать крепко спаянную партийную организацию.
Достав из кармана маленькую, в розовой обложке, книжечку, он положил ее перед собой на стол и продолжал:
– Что это будет за организация и каковы ее задачи? Слушайте…
И стал читать «Манифест коммунистической партии».
3
После занятий Леон провожал Ольгу. Некоторое время они шли молча. Потом заговорили о кружке. Ольга удивилась, как это дядя Василь и Митрич на старости лет вздумали учиться революционному делу. Леон не удивлялся – он знал дядю Василя лучше Ольги – и сказал:
– Это настоящие, коренные шахтеры.
Метель унялась, но встречный ветер дул поземкой, итти было трудно. Ольга взяла Леона под руку, и они зашагали быстрее.
– Да, Лева, – говорила Ольга, – я думала поначалу: ну, арифметика там, русский язык – дело хорошее. А Илья Гаврилыч с учителем тем вишь куда повернули. Учиться будем, как новую, вольную жизнь народу добывать. Вот только сразу голова у меня не берет всего, что в той книге написано, но душой… душа все понимает, все, – и она негромко, восторженно произнесла: – «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма!»
Леон слушал ее и старался разобраться в своих собственных мыслях. Он тоже понял немного из того, что читал Лука Матвеич, но он, как и Ольга, чувствовал: нет, не маленькая то была книжка. Лука Матвеич читал большую, мудрую книгу о правде рабочего человека, о жизни. «А я думал, что таких книг нет. Есть они, оказывается!» – мысленно заключил он и вслух сказал Ольге:
– У нас на хуторе считают шахтера за самого последнего человека. И я так считал, но теперь понял: рабочий человек, и шахтер, стало быть, сам еще не знает, какая он сила. Он – самая большая сила на земле, он может весь мир перевернуть и всех хозяев, какие нас гнетом давят, сбросить к черту на рога. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Ты понимаешь, соединиться рабочим надо в одну семью против хозяев – вот, оказывается, как надо добывать счастье. А я сидел на хуторе и ждал, пока оно само прибежит в нашу хату.
Светила луна. На нее набегали легкие тучки, на секунды заслоняли ее белой прозрачной дымкой, а она все плыла и плыла, спокойно, величаво, окруженная этими тихими тучками, и вокруг нее стоял и светился далекий розоватый туман.
В стороне от луны горела одинокая звезда.
Ольга долго смотрела на звезду, думая о своей жизни, такой же одинокой, и ей хотелось, чтобы жизнь ее была светлой, яркой и радостной, как солнечный день.
Она крепко взяла Леона под руку и дернула к себе.
– Ну и тюлень ты, Левка. Идем веселей! – сказала она требовательно.
В эту ночь Леон долго не мог заснуть. Варя слышала, как он то и дело ворочался, и ей нетрудно было догадаться, что думает он об Алене.
– Что-то не спится шахтеру нашему – все ворочается. Должно, Алена беспокоит, – тихо сказала Варя мужу, когда тот собирался на работу.
– Значит, любит, – вполголоса ответил Чургин.
После первого гудка Варя разбудила Леона, приготовила ему узелок харчей.
– Ты что-то ворочался все, долго не спал? – спросила она.
– Хутор мерещился.
– Алена?
Леон ничего не ответил, быстро оделся и вышел. Шел на шахту и думал: «Алена… Ольга… Как они похожи и как не похожи. Ольга такая тихая, задумчивая, круглая сирота, и работаем вместе. Эх, дела!»
4
Уступы подрядчика Жемчужникова были на восточном крыле, рядом с лавами первой и второй артелей. Чургин не был здесь два дня и шел проверить, как идут работы и выполнены ли его распоряжения.
В штреке ему повстречался сам подрядчик.
– Это вы, Илья Гаврилович? Ко мне?
– Да, пройдемте посмотрим вместе, как у вас там. А то опять будете жаловаться управляющему.
Жемчужников промолчал. Дела у него были неважные, и зря сердить Чургина ему не было никакого расчета. Но откуда Чургин знает о его жалобе? Да, он ходил к Стародубу жаловаться на придирчивость старшего десятника, высказывал даже предположение, что артели – дело рук Чургина, говорил, что тот редко бывает в уступах, мало смыслит в деле, а только все требует и вообще слишком высокого мнения о себе. Но управляющий позвал штейгера и предложил Жемчужникову повторить все сказанное сначала.
– Я не имею о Чургине таких данных, Николай Емельянович, – заявил Петрухин. – Требует он с подрядчиков немного жестко, но поделом.
Тогда Стародуб встал из-за стола, подошел к Жемчужникову вплотную и, попыхивая трубкой, сказал:
– Чургин, к сожалению, простой шахтер. Но если бы это от меня зависело, я дал бы ему диплом горного инженера.
Жемчужников растерялся. Он чувствовал себя так, словно ему плюнули в лицо.
– Я вас не понимаю, Николай Емельянович. Я всегда…
– Я вам сказал, господин Жемчужников, что своего десятника я знаю лучше вас, – раздраженно прервал его Стародуб. – Он и живет в шахте, а не отсиживается в пивных, как вы. А меня не интересует, кто там работает – артели или господа подрядчики. Мне нужен уголь. Однако мне известно, что господин Жемчужников работает хуже артели! – Считая разговор законченным, он вернулся к своему письменному столу и сел.
– Да разве я, Николай Емельянович… Ведь я стараюсь…
Стародуб негодующе ударил рукой по столу:
– Как вы смеете лгать управляющему? «Стараюсь»… Идите!
Тем и кончилась жалоба на Чургина. Поэтому сейчас, шагая за ним по штреку, Жемчужников старался замести следы.
– Мы с вами всегда можем договориться, Илья Гаврилович. Почему мне обязательно надо итти к Николаю Емельяновичу?
Чургин ничего не ответил, да он и не слушал его, думая о том, как лучше наладить здесь работу новой артели.
Видя, что он направляется в конец штрека, Жемчужников растерянно спросил:
– Вы в уступы не полезете разве, Илья Гаврилович?
– Полезу. Но сначала я хочу посмотреть, как закреплен штрек.
«Знает, все знает! Нет, это не человек, а дьявол какой-то, истинно нечистый дух», – в отчаянии подумал Жемчужников.
Чургин прошел в конец штрека, приподнял лампу, осмотрел кровлю. Штрек на три сажени был не подорван и не закреплен, то-есть был в там же состоянии, как и три дня назад. Двое рабочих делали бурки для динамитных патронов.
– Почему вы не подрываете, а продвигаетесь дальше? Я вам что говорил? Помните? – напустился Чургин на подрядчика.
Полный и неповоротливый Жемчужников, тяжело дыша, сидел на корточках, и единственным желанием у него было – вылезти сухим из воды.
– Помню. Сегодня поставим бурки и вторым разом подорвем. Послезавтра, в понедельник, закрепим. Здесь песчаник, потерпит.
– Авось, обойдется, значит? Так!
Чургин поставил лампу на колено, достал карманную книжечку и, что-то записав в ней, на четвереньках полез в уступы.
В лаве было шесть четырехсаженных уступов. Верхний был искривлен, очистные работы настолько запущены, что из-за угля не было видно зарубщика, и два саночника не могли справиться с вывозкой угля.
– Как же вы до двадцати градусов срезали линию уступа? Нет, так не работают, господин Жемчужников, – сказал Чургин и опять вынул из кармана свою книжечку.
– Это новичок здесь рубает, с другой шахты, Илья Гаврилович. Я, конечно, виноват, обязан был знать, кого ставлю.
Чургин осмотрел другие уступы. Средний из них был искривлен настолько, что с соседним верхним составлял тупой угол, и в нем вовсе не было кутка.
– Здесь очень крепкая зарубка, Илья Гаврилович. Видно, забойщик сегодня срезал, чтобы не работать на кутке, – скороговоркой пробормотал Жемчужников, но Чургин уже что-то записывал в книжечку.
С креплением тоже было неладно. Нестандартные и плохие стойки были установлены криво, под углом к линии забоя, на многих не было подкладок, и рабочие уже жаловались Чургину, предупреждая о возможной осадке породы.
Обессилев от ходьбы на корточках, Жемчужников присел подле Чургина, то и дело украдкой заглядывая в его книжечку и в уме прикидывая, во сколько ему обойдется это посещение. «Пятьдесят рублей – не меньше. И занесло его в субботу! В понедельник ничего бы не было», – досадовал он.
Зарубщикам хотелось слышать слова Чургина, поэтому они сильно взмахивали обушками, но перед самой зарубной щелью задерживали их, и зубки стучали глухо.
– Вы, кажется, видели, что я записывал? – спросил Чургин, неторопливо пряча в карман записную книжку.
– Видел.
– Так вот: чтобы послезавтра штрек был пройден на три сажени, подорван и закреплен! Уступы выровнять под девяносто градусов. Уголь и штыб убрать. Добавить двух саночников. Все дефектные стойки заменить.
– Будет сделано, Илья Гаврилович.
– Моя фамилия Чургин.
– Будет сделано, господин Чургин.
– Об остальном читайте на конторской доске. Могу добавить, господин Жемчужников: это последнее мое предупреждение. Будете так работать – я отбираю лаву.
– Слушаюсь. Постараюсь не довести до этого.
Когда Чургин ушел, Жемчужников некоторое время сидел неподвижно, только вытирал пот на лбу и тяжело вздыхал. Он знал, что шахтеры все слышали, и мысленно искал виновника всех непорядков, чтобы дать ему встрепку, но, к досаде своей, нашел только одного новичка с другой шахты, который не успел выровнять пятого уступа.
– Где этот сукин сын из пятого уступа? – вдруг закричал подрядчик. – Что вы меня мучаете, вашу…
Зарубщики стали рубать быстрей.
Подрядчик на коленях быстро подполз к новичку, дернул его за ворот рубахи и свалил на штыб.
– Ты слышишь, что я говорю?
– Слышу.
– Так почему ты молчишь, собачий сын?! – Жемчужников тряхнул его так, что воротник рубахи шахтера остался у него в руках.
– Потому – ваш пай на шесть четвертей не по силам. А вы вчера сказали: после, мол, выправишь, давай больше, конец, мол, месяца.
Рубавший рядом с новичком Иван Недайвоз быстро подполз к Жемчужникову, бесцеремонно отвел его руку в сторону и сказал:
– Сам гонишь, чтоб больше загребать чужих рублей, а он виноват?
Подрядчик совсем взбеленился: ему, хозяину всех здесь работающих, указывают! И он недобро спросил:
– Что, надоело рубать? В артель захотел?
– Артель – дело неплохое.
– Можешь завтра получить расчет, я артельных не задерживаю, – сухо отрезал Жемчужников, намереваясь уходить, но Недайвоз схватил его за руку.
– Ты мне грозить? Ты мне расчет дашь, гадю-юка?! – злобно уставился он на него, сжав в руке обушок.
Жемчужников знал, что с этим шахтером шутки плохи, и, покачав головой, мирно сказал:
– Я же пошутил, Иван Филиппович, а ты уже и за обушок. Беда с вами, ей-богу!
Недайвоз поднес обушок к его лицу:
– Это видишь? Я тоже люблю кой-когда пошутить.
Жемчужников торопливо выбрался из лавы.
– Гадюка! – процедил сквозь зубы Недайвоз, сверкая белками глаз, и подполз к новичку-зарубщику, искавшему воротник от рубахи.
– Ничего, Санька. На! – поднял он воротник. – Мы его еще проучим.
Санька посмотрел на печку, куда неуклюже уполз подрядчик, на кровлю, что касалась головы, и грустно усмехнулся.
– Я уже учил одного на руднике Паромова, а видишь, где теперь работаю? Так и тут: пока ты научишь его, эта крыша наши косточки в муку смелет. Ты смотри, на чем она держится!
Недайвоз поднял глаза к кровле, и в это время за шею ему упал камешек. Он взял его, задумчиво повертел в руках.
– Когда-то мальчишкой я собирал всякие камешки, город из них делал. А теперь они, может, могилу… Че-орт! – швырнул он камешек в сторону.
Вернувшись к своему рабочему месту, Недайвоз выкрутил лампу и продолжал работать, сильными ударами до половины держака вгоняя обушок под пласт. Дым коптилки струей бил в кровлю, стлался под ней черной сажей, а Недайвоз все клевал и клевал пласт обушком, так что зарубная щель дымилась черной пылью, точно горела. От него, большого, согбенного, к стойкам уходила огромная тень, и казалось, ей нехватало места в этой подземной расщелине.
Немного спустя, в лаву приполз дядя Василь.
– Здорово, орлы! – бойко выкрикнул он и тотчас умолк, увидев Недайвоза: старик глубоко обиделся на него за случай в пивной.
Деловито осмотрев крепь, он что-то проворчал себе под нос и вскоре ушел, на удивление всем, не рассказав ничего смешного. Выбравшись из штрека, он завернул к Леону, невесело поздоровался и поведал о том, что видел в штреке Жемчужникова.
– Быть там худу, вот попомнишь мое слово, – бросил он скороговоркой и ушел.
5
Как-то Чургин объявил Леону, что переводит его на лебедку.
Было это вечером, после работы. Чургин только что вернулся с шахты. Варя, положив мешок на колени, сидела на скамейке возле печки, чинила рабочую одежду. Она знала о лебедке, но ей не понравилось, что Чургин опять перебрасывает Леона на новое дело.
– Ну что ты за человек, Илья! – недовольно проговорила она, откидывая шитье. – Только парень привыкнет к работе, так ты уже на новую ставишь его. Когда же он так научится чему-нибудь?
Леон сидел за столом, читал «Анну Каренину» и не успел ответить Чургину. Подняв голову, он прислушался, ожидая, что ответит его воспитатель на слова сестры.
– Ничего, милая. Шахтер должен знать все работы в шахте. А Леон, чего доброго, от скуки по пивным шляться начнет, – плескаясь водой у рукомойника, сказал Чургин.
Леон улыбнулся, почувствовав ясный намек зятя на драку в трактире Кальянова. «Уж и об этом ему известно. Ну и человек!»
Против самой работы на лебедке Леон ничего не имел – безделье в камеронной ему начинало надоедать. Прежде он думал, что возле насоса интересная и серьезная работа, но вскоре убедился, что это совсем не так. Насос работал как часы и не требовал никаких хлопот от камеронщика, разве что от поры до времени Леон смазывал его да регулировал пар. Работая постоянно один, Леон скоро почувствовал себя оторванным от жизни шахты, стал скучать и уже раскаивался в том, что ушел из бригады крепильщиков.
Пообедав, Чургин тотчас же взял чертеж и, развернув его на столе, стал объяснять устройство лебедки и работу лебедчика. По его словам выходило, что работа эта бойкая, требующая непрерывного внимания и сноровки, значит скучать на ней не придется, а это было как раз то, чего недоставало Леону.
– Ладно. Смелость города берет, а лебедку как-нибудь одолеем, – самоуверенно сказал он Чургину и почему-то посмотрел на Варю.
Та, как бы про себя, заметила:
– Оно и смелость без ума – невелика сума.
Лебедка пришлась Леону по душе. «Вот это настоящая работа», – восхищался он в первый же день, когда стал за лебедку, и теперь удивлялся, как у него хватало терпения сидеть в камеронной почти без движения тринадцать часов кряду.
Сегодня была годовщина работы Леона на шахте, и дело у него шло совсем бойко. Выдав уголь из третьего восточного штрека, он ослабил трос и начал переставлять концы его, готовясь разгружать заваленную углем лаву подрядчика Жемчужникова. К нему подошел Чургин.
– Ну, идут дела, «коренной шахтер»? – шутливо спросил он.
– Не идут, а летят, – весело ответил Леон и тихо добавил: – Вот только сменщик мой не того, неаккуратный парень. Вчера забурил два вагона и чуть откатчика не убил.
Чургин сделал вид, что о чем-то думает, помолчал немного.
– Хорошо. Завтра я тебе дам нового сменщика, – и, не сказав, кого именно, направился в штрек подрядчика Жемчужникова.
Перед концом смены к Леону опять пришел Чургин и сказал ему:
– Я сделал последнее предупреждение Жемчужникову. Послушай у доски, на-гора, как отнесутся к этому рабочие.
Леон спускал последние вагончики. Работа у него спорилась, и он был в наилучшем расположении духа. А тут опять была суббота, день получки.
Закончив работу, Леон смазал лебедку, вытер наружные части паклей, любовно обошел вокруг – все ли в порядке – и, наконец, взяв лампу и платочек из-под харчей, побежал вниз по уклону, как по ровной степной дороге.
