Текст книги "Искры"
Автор книги: Михаил Соколов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 38 страниц)
1
Уехала Алена, и опять у Леона уныло потянулись длинные шахтерские дни.
В пять часов утра он уходил на работу, в семь вечера возвращался домой и больше никуда не ходил – некуда было. Только книги и были ему утехой, и он читал их, читал до рези в глазах.
Не слышно было по вечерам в шахтерском поселке ни смеха девичьего, как бывало в хуторе, ни звуков гармошки, ни песни удалой. Лишь безголосые пьяные шахтерские ребята хрипло горланили под окном, да ругань и драки вихрем проносились по улице, оставляя за собой звон разбитых стекол.
Как горят по утрам зори, какими цветами раскрашивает солнце облака – шахтеры не видели, да и самих-то их нигде не было видно. Только черная лента угольных платформ ежедневно убегала от шахты на станцию, и по этому можно было понять: там, в глубоких лабиринтах подземелья, идет жизнь, маются люди, думая о том, чтобы заработать на хлеб и картошку и отоспаться на седьмой день изнурительной долгой недели, да нерадостны были и эти седьмые, воскресные дни…
В одно из воскресений, навестив сына Дубова в больнице, Леон направился на базар. На днях он получил письмо из хутора и надеялся на базаре встретить Фому Максимова.
Был сильный мороз. В воздухе кружились пушистые снежинки, точно высматривая, куда бы спуститься, и робко оседали на землю, на крыши домов.
На базаре толпились люди, то и дело хлопали руками, толкали друг друга плечом в плечо, чтобы согреться. Иногда слышалось:
– Эх, хорошо бы в теплую хату да рюмочку беленькой!
Звонко скрипел под ногами снег, и Леону вспомнилось: бывало в хуторе зимой озябнут ребята и девки на улице и давай прыгать и плясать «барыню». Тепло станет, а ненадолго. Тогда всей гурьбой шли бывало к тетке Агапихе и до полуночи веселились на посиделках.
Вслушивался Леон в этот звонкий скрип снега под сапогами, и казалось ребята вот-вот позовут; «Эй, Левка!» – до того свежи были воспоминания о всем хуторском.
Вдруг на плечо его легла чья-то рука и запахло водкой. Леон обернулся:
– A-а, дядя Василь? Здорово!
– Нет, главное, идет – и без всякого внимания, пралич его расшиби! Аль не стал признавать дядю Василя? – Старик хитровато прищурил покрасневшие глаза. Бородка его была наново подстрижена козликом, на сапогах поблескивали глубокие калоши, и весь он был празднично-веселый, довольный.
– О хуторе задумался.
– Об хуторе? Да-а, хутор – родное место. Я сам, брат, тосковал, да привык. Ты в церковь ходил?
– Нет, из дому.
– А в церковь лень? Зря, зря. Там, брат, певчие так заливаются, аж слезы бегут… На базар идешь?
– Куда же больше? Думал, может, из хутора приехал кто. Гостинчик отцу-матери послать бы надо. Да купить для себя собирался кое-что. Не знаю только, с чего начинать. Жакетку добрую купить – шаровар под нее нету. Шаровары купить – жакетки нету.
Дядя Василь пренебрежительно хмыкнул.
– Нашел об чем думать – «жаке-етка», А это не жакетка? – дернул он Леона за рукав. – Чудной ты, Левка, истинный крест. И работу в толк берешь здорово, а не шахтер ты, не компанейский. Ну, посидеть там аль рюмочку пропустить. Нет! – безнадежно махнул он рукой. – Зазнался, как камеронщиком сделался. А попервости бывало: «Дядя Василь, а это как? Дядя Василь, а другое как?» Какой же ты шахтер? Ни с девками, ни с товарищами, ни с водкой дружбы не ведешь. Нет, Леон, это не по-шахтерски!
– Она мою глотку недолюбливает, водка, дядя Василь, – попытался Леон отделаться шуткой.
– Нет, будь ты всамделишний шахтер, – гнул свое дядя Василь, – забегли б мы с тобой в пивнушечку, опрокинули б по стаканчику, сколько там доведется, – и повеселел человек. Я так всегда: пропущу соточку – и разойдется она, божья водичка, по всем закоулочкам, и никакого тебе горя на свете нету. Аж душа спасибо скажет за легкость, пралич ее!
Леон только искоса поглядывал на него и улыбался, зная, к чему он клонит. По неписанным шахтерским законам, Леон, как новичок, давно обязан был угостить своего учителя; но он сам не пил и пьяных не любил. Однако сейчас ему стало неловко от этих уже не первых укоров старика, и он решил угостить его.
– Ну, зайдем, дядя Василь, раз тебе так захотелось. Я пивка выпью, а ты свою соточку.
– Во! Люблю. Только чего ж одной соточкой сделаешь? – Дядя Василь проговорил это с таким кислым выражением лица, что Леон уже согласен был поставить бутылку.
Пройдя мимо собора, они свернули на шумную базарную площадь и вошли в пивную Кальянова.
За столиками, в табачном дыму, галдели охмелевшие шахтеры, спорили, что-то кричали друг другу, размахивая руками. На покрытых желтыми клеенками столиках, как кегли, стояли многочисленные длинногорлые пивные бутылки, между ними – начатые и пустые водочные полбутылки, сотки. Казалось, все здесь было пропитано спиртом и табаком, так противно резок был запах.
В углу пивной какой-то верзила, одетый по-цыгански, отчаянно бил по струнам гитары и что-то горланил, а ему аккомпанировал чубатый гармонист. Но напрасно музыканты силились заглушить пьяную шахтерскую глотку. Гудела она, беззаботная, грозная, звенели стаканы и рюмки, а дьявольское зелье все лилось и лилось в нее безудержу.
Леон сел за свободный столик, пригласил своего учителя.
Дядя Василь, озираясь по сторонам, разглядывая соседей, часто приятельски здоровался, перебрасывался шутками.
К Леону подбежал официант, молодцевато взмахнул салфеткой и наклонился, ожидая заказа. Леон измерил его саженную фигуру, посмотрел на красную, заплывшую жиром физиономию, подумал: «В уступе бы тебе глыбы угля ворочать, а не пьяных людей обсчитывать! Ухарь!»
– Полбутылочки беленькой и бутылочку трехгорного, – распорядился дядя Василь. – Да селедочек донских парочку.
– Слушаюсь, – угодливо поклонился официант.
– Селедочку-то с лучком.
– Сейчас будет-с.
– Постой! Уксусу там приспособь да рачков не забудь!
2
Изрядно выпив, дядя Василь громко рассуждал, коверкая слова:
– С тебя, Лёв, большо-ой человек выйдет! На камероне – не шутейное дело! Я так Гаврилычу и объяснил. А через кого? Через кого, спрашив-ваю? – кулаком ударил он по столику. – Через дядю эк… Василя. Дядя Василь и не до камерона доведет. Камерон что? Да ты меня знаешь!
– Спасибо, дядя Василь. Я не раз говорил тебе спасибо.
– Говорил? Бре-ешешь!
Позади них, за другим столиком, трое шахтеров о чем-то негромко переговаривались, бросая на Леона оценивающие взгляды. Потом один из них, плотный и низкорослый, направился к буфету, взял полбутылки водки и пошел к Леону, по-воровскому мигнув своим приятелям.
– Я – Степан. Будем знакомы, – развязно протянул он Леону большую свою руку. Верх ладони его был татуирован непристойным изображением женщины.
– Степ! Здоров, Степ-па-а, пралич тя расшиби! – поднял на него осоловелые глаза дядя Василь.
– А-а-а, Козлиная борода! Наклюкался?
– Дурак! Рази дядю Василя скоро нальешь? Я только первенькую, а он – «наклюкался». Это мой ученик. Камеронщик знаменитый! А через кого? Скажи ему, Лёв!
Двое Степановых приятелей, взяв с собой стаканчики, тоже подсели к столику, как давние знакомые.
– Здоров, дядя Василь!
– A-а! Сеня-я! Садись, брат. Коля-я? Садися-я! Правду я сказал, Лявон? А ну, иди за бутылкой! Живо! – скомандовал дядя Василь.
– Сначала – нашу, а потом – вашу, – сказал Степан, наливая себе водки, а Леону – пива.
– Как, не идет, браток? Ну ее к черту! – скривил он рябое, иссеченное углем лицо. – Мы свыклись с ней, как с жинкой, а тебе… Ну, за твое! – он поднял граненый стаканчик и опрокинул его в большой рот. На месте двух верхних передних зубов во рту у него зияла чернота.
Когда распили полбутылки, Степан шепнул Леону:
– Заказуй еще бутылочку. Да рачков побольше.
Леон заколебался: заказать – потом не отвяжешься; сказать, что денег нет – не поверят.
– Давай, давай! Чего жалеешь? – толкал его в плечо Степан. – Я принес свою? Принес. Теперь ты свою ставь, а потом опять я.
Леон заказал бутылку водки, тарелку раков. Степан и его приятели повеселели и только загадочно перемигивались.
Леон глотками пил пиво и наблюдал за непрошенными знакомыми. Вскоре Степан опять шепнул ему, чтобы заказывал водки. Леон понял, что это только начало, и уже не рад был, что зашел в пивную. Но делать было нечего.
– Нет, теперь ты, – попробовал он возразить.
– Давай, давай! – настаивал Степан. – Да рачков побольше, да колбасы.
– Денег нету. И не хочу я.
– Эй, Козлиная борода, правда, у него денег нету? – толкнул Степан дядю Василя.
Тот пьяными глазами долго смотрел на Леона и наконец отрицательно покачал головой.
– Брешет! Брешешь, Лёв! – возмутился он. – Это дядь Василя так угощать? – крикнул он и стукнул кулаком по столу так, что зазвенели бутылки.
– Деньги дома, дядя Василь.
Дядя Василь пьяно качнулся к Леону, выкрикивая:
– Покажи кошелек! Покажь дяде Василю кош-шелек! На базаре были деньги?
Леон вскипел. Все его уважение к своему учителю вдруг исчезло.
– Да чего вы пристали? Не хочу пить – и все! Эй, молодец, получи! – крикнул он официанту и встал.
Степан грузно поднялся из-за стола, ногой отбросил назад свой стул и прищурил правый глаз.
– A-а, так, значитца, со старым шахтером, сте-ер-ва?! – рявкнул он и дернул Леона за борт тужурки так, что посыпались пуговицы.
В пивную шумно ввалилась новая компания. Передний – высокий худощавый парень – ястребиным взглядом уставился в сизый табачный дым и, увидав Леона, направился к нему, расшвыривая толпившихся. Это был Иван Недайвоз.
– Ставишь или нет? – держа Леона за борт тужурки, злобно допрашивал Степан.
– Брось, сволочь! – сразу повысил Леон голос и с силой ударил по Степановой руке. Тот выпустил борт тужурки.
– А-а-а! Так-то ты угощаешь старых шахтеров? У-у-у, га… – заорал Степан, скверно выругавшись, и замахнулся огромным кулаком, но в это время сзади другой кулак, такой же сильный и большой, ударил его в ухо.
Степан зашатался, хотел повернуться, но не удержался на ногах и всей тяжестью рухнул на столик и вместе с ним – на пол. Зазвенели осколки стаканчиков, водочных бутылок, гулко ударилась о деревянный пол пивная кружка.
Наступила тишина. Шахтеры, устремив взгляды в сторону Леона, о чем-то шептались, некоторые из них, торжествующе улыбаясь, подмигивали друг другу.
Приятели Степана, отойдя в сторону, глазами искали кого-то, но товарищи Недайвоза уже приготовились и обступили своего вожака. Кое-кто из шахтеров стал быстро расплачиваться и потихоньку ускользать за дверь. Всем было ясно: схватились два атамана и никому ничего хорошего от этой схватки не ждать.
Дядя Василь привстал, пьяными глазами испуганно уставился на Недайвоза, точно ожидал от него страшного удара.
– Би-ить? Наших бить? – поднимаясь, угрожающе заревел Степан, но, поднявшись, умолк. – A-а, Ваня! Так это ты меня угостил? – до шепота понизил он голос.
Иван Недайвоз кивнул головой.
– За што? За што-о, Ваня? – плачущим голосом переспросил Степан.
– За брата, Степа. Это мой брательник. Запомни это от сегодняшнего дня и другим скажи.
– Спасибо, Ваня, спасибо, – притворно мирно закивал Степан и вдруг, замахнувшись короткой татуированной рукой, крикнул своей шайке: – Бей!
Недайвоз ловко схватил его за руку.
– Наших бить, гадина?! – уничтожающе посмотрел он в рябое лицо Степана и ударил его на сей раз так, что Степан как стоял, так и грохнулся навзничь.
Недайвоз, выкатив глаза и вобрав голову, резко обернулся к Степановой шайке и пошел на нее, расшвыривая с пути столики и посетителей.
– Вы!.. Бить?.. Недайвоза бить?
Молодые шахтеры попятились к двери, к буфету, кто, пользуясь случаем, хотел улизнуть на улицу, но саженный верзила с салфеткой подмышкой ловил их и требовал деньги.
Видя, что Степан обливается кровью, а друзья его отступили, Недайвоз с торжествующей усмешкой вернулся к Леону, спросил, с кем он пришел, и заметил растерянного дядю Василя.
– A-а, Козлиная бородка! Угощаться захотел, старый хрыч? – крикнул он и, как тараном в стенку, ударил старика кулаком в живот.
– Ой, да за что-о так, Ва-аня? – простонал дядя Василь, схватившись рукой за живот, и повалился со стула.
Все произошло так быстро, что Леон не успел удержать Недайвоза. Обида на старого своего друга у него прошла, и он бросился поднимать старика.
– Кто еще хочет бить Недайвоза? – горланил между тем Иван Недайвоз, диким взглядом скользя по лицам пьяных шахтеров.
К нему торопливо подошел низкий, полный хозяин Кальянов, взял под руку.
– Иван Филиппыч, да брось ты их к черту! Вот нашел с кем связываться. Пошли, пивка выпьем.
Недайвоз надменно посмотрел на него, на товарищей Степана и направился к буфету, бросив Леону:
– Идем, братуха! Теперь тебя до гроба ни одна тварь не тронет!
Опасаясь, что дружки Степана могут встретить Леона и избить, Недайвоз решил проводить его.
3
Недайвозы когда-то жили в Кундрючевке. Несколько лет назад отец Ивана поступил на шахту, потерял ногу при обвале и теперь жил тем, что давал из заработка сын, а сам шахтерам чуни шил из телячьей кожи. Но сын не вышел таким, как хотелось старику. Рослый, худощавый, Иван Недайвоз был крепко сложен и обладал незаурядной силой, да по-дурному растрачивал ее. Вожак шахтерских ребят и бесстрашный драчун, он все свободное время проводил в пивных, в компании таких же, как он, бесшабашных гуляк и пьяниц.
Старик Недайвоз, веря в поговорку: «Женится – остепенится», уговорил сына жениться, но ничего от этого не изменилось, а только в доме прибавилось шуму. Иван Недайвоз нещадно избивал жену.
Леон знал об этом и давно хотел поговорить с Иваном.
Время было за полдень. Облака расступились, показалось солнце, и улицы наполнились звонкоголосой детворой с санками.
Леон и Недайвоз шли по Московскому тракту, пересекавшему город. На блестевшей от полозьев дороге расхаживали галки, то и дело перелетали на новые места и долбили клювами дымящийся конский помет. Леон смотрел на высокие сугробы по обеим сторонам дороги и думал: «А снегу много, пахать будет легко, и год может быть урожайным».
Вскоре они были в поселке Растащиловка. Тут на узкой, длинной уличке шумели дети. Кое-где возле дворов стояли женщины с высоко поднятыми решетами, просеивая сгоревший уголь.
На уличке чернели пятна от мыльной воды после стирки, всюду были разбросаны картофельные очистки, старые чуни, прохудившиеся, негодные ведра. В воздухе стоял запах мыла, квашеной капусты. Зная, что Иван Недайвоз обязательно завернёт в первую же пивную, Леон решил затащить его домой под предлогом навестить старика Недайвоза.
– Отец дома? Я давно его не видел.
– Дома. Если хочешь, братушка, зайдем посидим. Я за полбутылочкой пошлю, – с радостью предложил Недайвоз.
Радость его была неподдельная. Он чувствовал, что Леон избегает близкого общения с ним, в душе иногда обижался на него, и вдруг тот сам напросился в гости.
– Только без полбутылки, брат! Я не пью.
– Ну, ладно, ладно, согласен. И ты против меня пошел? Отец, жинка, Илюша – все вы против меня! – безразлично махнул рукой Иван.
Он шел вразвалку, то и дело поддергивая брюки и дотрагиваясь до шапки. Жакетка его, как всегда, была распахнута, рубаха удальски расстегнута, и гордость его – каракулевая шапка лихо залеплена на затылок.
Леон промолчал. Недайвоз, думая, что Леон обиделся, виновато, обратился к нему:
– Ты не серчай, братуша! Я это так, шутейно. А пьем мы, братуша, от жизни такой. Проклятая наша жизнь шахтерская. А кто поймет? Поначалу, как поступаешь на шахту, вот как ты, скажем, еще веришь: мол, вот-вот получшает. А потом и вера и надежда – все пропадет. Не верю я ни в какого черта теперь. Потому и пью. И буду пить!
Маленькая хибарка Недайвоза стояла на косогоре. Недалеко от нее было любимое место детворы – каталка. Дети взбирались с санками на облитый водой обледенелый снежный курганчик, падали на санки и катились вниз, крича и посвистывая. Некоторые из подростков катались на деревяжках с железными подрезами, как на коньках. Эти бесцеремонно отпихивали с ледяного бугорка малышей и, широко расставив руки, стремительно неслись вниз по улице, вихря снежную пыль расстегнутыми полами старых отцовских жакетов.
Чей-то курносый малыш, в нависшей над глазами отцовской шапке и в огромных валенках, стоял в стороне от катающихся и горько плакал. Непомерно длинная женская кофта на нем была расстегнута, и виден был посиневший от холода голый живот; рукава кофты свисали почти до земли, штанишки были коротки и не закрывали ног.
– Ты чего плачешь, Сенька? Ребята побили? – мимоходом спросил Недайвоз и, обращаясь к Леону, пояснил: – Это одного зарубщика, Еськи, из бригады Жемчужникова.
Леон подошел к малышу, присел на корточки.
– Чей ты? – Он отнял от лица его руки, но малыш тут же опять закрыл ими лицо. – Кто тебя побил?
– Тятька мамку побил, – сквозь слезы выговорил малыш и заплакал еще сильнее.
– Брось его, братушка, пошли. Вон мать его, – кивнул Недайвоз в сторону крошечного домика с двумя окнами на улицу; в одном из них краснела подушка.
Леон взял малыша на руки.
На лавке возле землянки, обхватив руками голову, сидела молодая женщина. Волосы у нее были растрепаны, кофточка разорвана, и левая грудь почти обнажена. Женщина тихо плакала.
Леон взглянул на посиневшие, обутые в рваные калоши ноги ее, на вздрагивающие плечи и направился в домик.
– Я до мамки, я до мамки! – заболтал ногами малыш, стараясь высвободиться от Леона. Женщина вздрогнула от неожиданности, увидев Леона, и торопливо оправила кофточку.
– Еська в хате? – подойдя к ней, спросил Недайвоз и, не дожидаясь ответа, пошел следом за Леоном.
Зарубщик Еська, с худощавым лицом и взлохмаченной шевелюрой, сидел за столом и о чем-то пьяно разговаривал сам с собой. На столе стояла недопитая бутылка водки.
При входе Леона он поднял голову и бессмысленно уставился на него. Мальчик съежился в комок, всем телом прижимаясь к Леону.
Леон, бегло взглянув на широкий топчан в углу, покрытый рваным одеялом, на перекосившийся стол и два табурета, молча подошел к шахтеру и опустил мальчика на пол. Потом взял бутылку и, отняв от окна подушку, вылил водку в сугроб.
Еська грубо отстранил от себя мальчика, приблизился к Леону вплотную. Несколько времени он стоял молча, враждебно поглядывая то на него, то на пустую бутылку.
– Ты ее покупал? – злобно выругался он и сжал кулаки, намереваясь драться.
Леон взял его за плечи, повернул к сыну и спокойно сказал:
– Тебя дите боится, отец. Приласкай возьми.
– Ваня, скажи, он ее покупал, что за окно вылил? Скажи ему, Ваня! – умоляюще посмотрел Еська на Недайвоза, но тот молчал. – Эх, ты, Ваня-я! – проговорил Еська, опускаясь на табурет, и вдруг заплакал…
У Недайвоза Леон был недолго. Старый Недайвоз обрадовался его приходу и хотел послать невестку за водкой, но Иван, хмурясь, сказал:
– Не надо, обойдемся.
Старик некоторое время смотрел на него широко раскрытыми глазами, ничего не понимая. Потом проковылял на своей деревяжке по земляному полу, опять недоверчиво взглянул на сына и недоуменно полол плечами.
…Вечером Леон неожиданно опросил у Чургина:
– Скажи, Илюша, когда-нибудь кончится такая шахтерская жизнь? Пьянки, драки, нелады в семье. Ведь шахтер уголь, тепло добывает человеку, а сам живет, как скотиняка у паршивого хозяина. Помнишь, ты говорил: «Приезжай на шахту – там узнаешь правду». Где же она тут, правда? Выходит, ее и тут нету.
Чургин пытливо взглянул на него и приподнял брови. Он знал, что Леон рано или поздно спросит об этом, и был готов ответить. Однако ему не хотелось отвечать, а хотелось, чтобы Леон сам ответил себе. Он мягко сказал:
– Да, брат, я так говорил тебе. Но ты не совсем правильно понял меня. Я говорил не о том, что здесь, на шахтах, ты найдешь правду, а о том, что отсюда тебе станет видней где она находится. Ты увидишь, где она находится, и поймешь, как ее можно добыть, правду жизни.
– «Добыть», – повторил Леон.
– Отнять, – поправил Чургин и добавил: – Силой отнять.
Леон поднял на него глаза и хотел что-то ответить, но дверь в комнату отворилась и вошла Ольга, а следом за нею двое мужчин – один с трубкой в зубах, а другой с большими усами.
Чургин взял с этажерки задачник по арифметике Малинина и Буренина, несколько тетрадей и, приглашая гостей садиться, сказал, кивнув в сторону Леона:
– Незнакомы с этим молодым человеком?
Семен Борзых хитровато подмигнул Ольге, поправил очки, и все по очереди, приосанившись, стали здороваться с Леоном, с важностью называя себя по имени и отчеству.
– А ну вас, – досадливо поднялся Леон из-за стола и отошел к печке. Всех их он хорошо знал по шахте, а Ольгу часто видел и у Чургиных.
– А гордый брат у тебя, Варя, – заметила Ольга.
Борзых подошел к Леону, серьезным тоном спросил:
– Что же ты? Я жду, когда ты придешь на мое место заступать, а оно, выходит, я сам должен тебе набиваться? В уступе-то говорил тебе, помнишь? У-у, – толкнул он шутливо его в бок.
Загородный вынул изо рта трубку и сказал:
– Подумаешь, большое дело – забойщик. Он на мое место метит – помощником к Чургину. А я не уступлю.
Дверь шумно распахнулась, и в комнату торопливо вошел низенький, подвижной Симелов.
– Я не опоздал? Фу-у! – Он снял пенсне и стал протирать платком запотевшие стекла. – Ты понимаешь, опять пристал этот учитель Павлюк со своими южаковскими идеями об огимназивании мужика. Ох, уморит, честное слово!.. А-а, здравствуйте, друзья мои! – заметил он наконец присутствующих.
– Ну-с, начнем наш урок? – через минуту спросил Симелов, усаживаясь за стол, и обратился к Леону: – Вы, молодой человек, знаете что-нибудь из арифметики?
– Знаю, четыре действия проходил в школе, – неохотно ответил Леон.
– Прекрасно! – лукаво посмотрел сквозь очки Симелов. – К какому действию относится слово «борьба» – знаете?
– К какому? Борьба есть действие…
– Превосходно. Борьба есть именно действие, а не болтовня. В таком случае вы просто молодец!
Симелов раскрыл задачник, положенный перед ним Чургиным, и Леон понял, что доктор будет вести урок арифметики. Не желая мешать занятиям, он взял недавно купленную гармошку и хотел уйти, но Чургин задержал его:
– Сиди и слушай, брат. Сейчас ты узнаешь, где находится правда и как ее надо добывать. Про другую арифметику будет речь. Про арифметику борьбы за счастье простых людей.
Леон ничего не понимал и нерешительно остановился у порога. Тогда Ольга отобрала у него гармошку, сняла с него жакет и усадила за стол.
– Дурной, учиться будем. На, – дала она ему тетрадь и карандаш и сама села рядом.
Чургин раскрыл брошюру В. Либкнехта «Пауки и мухи» и начал негромко читать ее.
Так Леон начал учиться в подпольном революционном кружке.
