Текст книги "Искры"
Автор книги: Михаил Соколов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 38 страниц)
– Его место никто занять не может, дядя Игнат, – многозначительно проговорил Яшка и зашептал Игнату Сысоичу: – Мы их с Аленкой могли бы поженить хоть сейчас. С отцом я теперь столкуюсь в два счета.
– Ну? Столкуешься? – не веря своим ушам, обрадованно спросил Игнат Сысоич.
Алена молчала. Теперь ничто не могло помешать их свадьбе, и вот с Леоном что-то случилось. «Проклятая судьба! Ну, ни одной радости, а все горе и горе посылаешь ты мне», – думала она и спросила, вздохнув:
– А, может, он к Оксане уехал? Не было разговору между вами, дядя Игнат?
– Куда там до разговоров, дочка! Как ветер полетел по степи. Может, на какой ближний завод подался, бог его знает.
Заметив, что Марья с Настей что-то готовят на столе, Яшка сказал:
– Тетя Марья, вы не беспокойтесь насчет угощения, а давайте лучше поговорим про наши дела.
Алена выжидающе посмотрела на него, а он продолжал:
– У нас с Аленкой отношения с отцом наладились, и я хочу вам такой совет дать: найдете Левку – немедленно засылайте сватов.
– Яшка, ты совсем совесть потерял, – недовольно проговорила Алена.
– Твое дело молчать. А то попадет шлея под хвост нашему батьке – и не договоритесь. Если вы согласны, дядя Игнат и тетя Марья, я с отцом нынче же переговорю и все улажу.
– Яшка! – воскликнула Алена.
– Ну, что «Яшка»? Надо решать, пока есть случай.
– Правда, правда, сынок, – поддержал его Игнат Сысоич.
Марья тоже сказала:
– А чего ж крыться? Мы все знаем. Весь хутор знает, как убегала и как он порол тебя. Пора кончать дело.
Однако Игнат Сысоич, немного подумав, решил иначе:
– Нет, Яша, не так надо делать. Ты лучше забери ее от греха к себе. Там оно вольней будет решать, когда пора придет.
… На следующий день Яшка с отцом и Аленой уехали из хутора. В карманах у Нефеда Мироныча лежали приготовленные для сына десять тысяч рублей.
Вместе с ними поехал разыскивать сына Игнат Сысоич.
И по хутору пошел слух: Нефед посватался к Дороховым.
Глава третья1
Против Чургина улик не было, но власти подозревали, что шахта забастовала не без его участия, и посоветовали рассчитать его. Шухов вызвал Чургина для объяснения.
– Господин Чургин, – вежливо заговорил он, – мне кажется, вы могли бы предотвратить стачку, пользуясь своей исключительной популярностью у шахтеров. Почему вы не сделали этого?
– Потому, что шахтеры считают меня вашим доверенным лицом, Василий Васильевич, и смешно было рассчитывать на доверие ко мне с их стороны, – ответил Чургин.
– Да, но, во всяком случае, вы могли бы предупредить Николая Емельяновича.
– Нельзя предупредить то, что возникает стихийно.
– Гм… – задумчиво произнес Шухов, пощипывая бородку. – Вы отвечаете с поразительной скупостью. Ни одного лишнего слова. А знаете, Илья Гаврилович, – Шухов прищурил правый глаз, – я вам не верю. Вы не могли не видеть, что назревает бунт. Умный вы человек и опытный в нашем горном деле. Но, по-моему, и в своем деле вы не менее опытный. Я не могу этого доказать, и никто не может, но кажется мне, что я прав.
Он встал, сделал несколько шагов по кабинету. «Черт его знает, я прав или он прав. Кажется, каждый из нас по-своему прав», – думал он.
Чургин бросил на Шухова холодный взгляд, посмотрел на стоявшего у окна Стародуба и с легкой усмешкой сказал:
– Что ж. Вы хозяин, я же всего только ваш работник. И если у вас сложилось такое мнение…
– Да это не только мое мнение, – перебил его Шухов. – Я верю властям, господин Чургин. И как мне ни жалко расстаться с вами, я вынужден вас уволить.
Ни одним движением Чургин не выдал вдруг охватившего его волнения, и лишь на бледном, спокойном лице его проступил легкий румянец.
– Благодарю за откровенный разговор, Василий Васильич. Смею вас уверить, что от этого в убытке буду не я, – отчетливо произнес он, поднимаясь со стула. – Прощайте.
Он вышел из кабинета, крупный, неторопливый, и тихо прикрыл за собой дверь, а Шухов сказал Стародубу:
– Удивительный человек! Ни одного лишнего слова. Ни звука, что-де это недоразумение. А ведь его никто теперь не возьмет, черт возьми!
– В том-то и дело, Василий Васильевич, что его возьмут, – ответил Стародуб. – А вот мы с вами где возьмем такого работника? – Он отошел от окна и почему-то бросил взгляд на план шахты.
– Возьмут? Вы уверены в этом?
– Абсолютно уверен.
Шухов, невысокий, с рыжеватой бородкой, суетливо забегал по кабинету, о чем-то размышляя, а Стародуб смотрел на план второго горизонта и думал: «Остался верен себе до конца. Другой бы именно сейчас и сказал, кто автор нового проекта».
– А вы знаете, – спросил он хозяина, – кто автор проекта многосаженных уступов?
Шухов остановился, выжидательно посмотрел на Стародуба.
– Чургин?
– Чургин.
– А черт бы подрал этого уездного пристава! – с досадой проговорил Шухов. – И нас с вами вместе. Впрочем, сейчас уже ничего изменить нельзя.
А Чургин, выйдя из кабинета, туже натянул на лоб картуз и медленно пошел по коридору. «Значит, подозревают? Скверно! – подумал он. – И стачка не удалась, и Семен Борзых с Загородным и Матреной Ивановной в полиции, и Леона с Ольгой пришлось отправить в неведомые края. Невеселые дела».
В коридоре ему встретился штейгер Петрухин.
– Ну как?
– Пишите распоряжение в расчетный отдел.
– Нет, нет. Зачем же спешить? – ухмыльнулся Петрухин. – Вот вы поспешили с подрядчиками – и людей насмешили. Не так ли? Заходите ко мне в кабинет, я человек незлопамятный.
Чургин вошел в кабинет, сел и закурил.
– А вы похудели, Илья Гаврилович, – насмешливо заметил Петрухин. – Или распоряжение Василия Васильевича так подействовало на вас?
– Пишите записку, Иван Николаич, – повторил Чургин, но Петрухин повертел в пальцах ручку и, отложив ее в сторону, ехидно спросил:
– Что вы собираетесь делать теперь, извините за нескромный вопрос?
– Получу записку и уйду.
– А работать где будете?
– В шахте.
– Ой ли?
Петрухину хотелось поизмываться над бывшим доверенным хозяина, но он понял, что это не удастся: Чургин холодно смотрел ему в лицо, пуская изо рта колечки дыма.
– Разрешите я сам напишу записку, Иван Николаич, а вы подпишете, – предложил он. – Доведись это мне, я бы отпустил вас за полминуты.
Петрухин взял папиросу и, не найдя коробки со спичками, встал из-за стола.
– Позвольте прикурить, непостижимый господин Чургин, – сказал он все так же насмешливо и, помолчав, заговорил уже другим тоном: – Может, того, вновь будем друзьями? Положение в обществе, перспективы для карьеры. Вы меня понимаете?
Чургин молчал. Петрухин, сев на свое место, подумал: «Заколебался. Эх, деньги – это слишком соблазнительная вещь, черт возьми!» И без обиняков предложил:
– Переходите на нашу сторону. Расскажите о главных виновниках стачки, и мы будем считать все происшедшее случайностью.
Чургин оглянулся на дверь и, убедившись, что она закрыта, спросил:
– Ваши условия?
– Сто рублей в месяц. Квартира в конторском доме. Поработаете немного в прежней должности, затем станете помощником штейгера. Потом…
– Я для вас не подхожу, – оборвал его Чургин.
– Почему же? Я думал…
– Пишите записку!
В следующую минуту записка была готова.
До первого переулка Чургин шел медленно, затем убыстрил шаг и направился к домику Ивана Недайвоза. Отец Ивана обрадовался его приходу, подвинул ему табурет. Чургин, поздоровавшись, снял картуз, вытер пот со лба и спросил:
– А Иван дома?
– Только что был тут.
– Найдите его, дядя Филипп, – попросил Чургин, – если можно, поскорее.
– Даша, а ну, выйди посмотри его по соседям, – обратился старик к невестке.
Иван оказался у соседей и тотчас пришел домой.
Чургин позвал его в другую половину, закрыл за собой дверь.
– Вот что, брат, – взволнованно начал он, – надо выручать товарищей – Борзых Семена, Загородного, тетку Матрену. Меня рассчитали тоже не без участия полиции.
– Рассчитали тебя? – шепотом изумленно спросил Иван.
– Да. Я прошу тебя: сейчас же собери всех своих ребят и спустись в шахту через воздушную. Оповести всех, что меня рассчитали, останови все камероны и зови шахтеров на-гора, к моей конторе. Меня там не будет, но ты собери побольше народу и направляйся к главной конторе, к хозяину. Заявите ему: если немедленно не будут освобождены из полиции все наши товарищи, если все рассчитанные опять не будут приняты на работу, шахта будет затоплена. Ни на какие уступки не идите. Сделаешь это, брат? – Чургин пытливо посмотрел в глаза Недайвозу. – Больше мне не на кого сейчас положиться. Да, вот еще что: я иду на шахту «Юма», а вечером буду у доктора Симелова. Его квартиру знаешь? Приходи туда. Ну, вот и все.
Недайвоз взял свой картуз, надел его, будто на работу собирался, и, посмотрев на дверь, крикнул:
– Даша, заряди мне лампу!
Чургин, крепко пожав ему руку, сказал:
– Помни, брат, тебе поручается очень большое дело, политическое дело. Действуйте решительно, быстро, смело я, самое главное, не просите. Требуйте и сохраняйте достоинство. Ну, желаю удачи!
2
Не успел Недайвоз дойти до шахты, как весь поселок уже знал о расчете Чургина, а пока он шел от шахты до воздушной, тридцать молодых шахтеров, еще не приступивших к работе, присоединились к нему и спустились под землю. И по шахте пошел, покатился клич:
– Чургина рассчитали!
– Все на-гора!
Спустя немного времени возле конторки Чургина собралось человек триста. Конторщик сказал, что Чургина нет.
– Как нет? – громко спросил, подходя, Недайвоз. – Разыщи сейчас же его.
– Да нет его! Его рассчитал хозяин.
– A-а, так? За мной, к хозяину!
Через несколько минут толпа окружила главную контору рудника. Иван Недайвоз, Еська Бахмутский и еще три шахтера с шумом вошли в кабинет Стародуба.
Недайвоз выступил вперед и сказал:
– Господин Шухов и господин Стародуб! Мы пришли к вам заявить: если вы сегодня же не примете на работу всех рассчитанных, не вернете на рудник Илью Гаврилыча, не освободите из полиции наших товарищей, мы затопим шахту. А чтобы вы не сомневались, могу добавить: камероны уже не работают.
Шухов побледнел и готов был звонить в полицию, но Стародуб ответил Недайвозу:
– Хорошо, мы подумаем. Решение сообщим завтра.
– Нет, мы требуем ответить сейчас же!
Шухов взялся за ручку телефона, покрутил, но Недайвоз шагнул к столу и порвал шнуры.
– Говорите, не то я этим телефоном… – повысил он голос, подмяв над головой аппарат.
Стародуб спокойно взял у него аппарат, поставил на стол и сказал:
– Господин Недайвоз, вы пришли вести деловой разговор? Так давайте его продолжать.
Отведя Шухова в сторону, он пошептался с ним и обратился к шахтерам:
– Василий Васильевич согласен просить полицию освободить арестованных. Но принять на работу всех рассчитанных и Илью Гавриловича он лишен возможности. Всем рассчитанным власти не разрешают работать у нас.
Шахтеры переглянулись, не зная, что говорить. Недайвоз переступил с ноги на ногу, задумчиво произнес:
– Так… Значит, власти заодно с вами? – И решительно заявил: – Ну, тогда мы камероны все одно не пустим!
– Так вы же затопите шахту! – воскликнул Шухов.
– Уже топим, хозяин, – сказал Еська Бахмутский.
Шухов схватился за голову и забегал по кабинету, причитая в отчаянии:
– Нет, это невозможно! Это варварство какое-то!
Недайвоз подмигнул товарищам и вышел из кабинета.
А Чургин в это же время на соседней шахте, встретившись с подрядчиком Ильиным, просил его принять к себе на работу шахтеров, рассчитанных Шуховым.
Старик Ильин упрекнул его:
– Эх, Илья Гаврилович, а помнишь, каким строгим со мною был? То-то. А теперь вот и людей подвел и сам… Но раз сам за людей хлопочешь, я беру их к себе. Вот дед Ильин какой! И тогда тебя предупреждал дед Ильин!
– Благодарю вас, Владимир Петрович, – признательно произнес Чургин.
Ильину было лестно, что к нему обратился за помощью сам Чургин, гроза всех подрядчиков, и он готов был взять к себе главным десятником и самого Чургина.
– А, может, Илья Гаврилович… Ну, хоть бы до меня, скажем… ко мне не пошел бы? – неуверенно проговорил он.
– И рад бы, Владимир Петрович, да нельзя, – ответил Чургин. – Меня на эту шахту не примут.
Ильин оглянулся, скороговоркой тихо сказал:
– Брешут, Илья Гаврилович. Покличут все одно, дай срок. Где они такого знатока горного дела возьмут? Да тебя с дорогой душой примут на любой шахте.
Чургин поблагодарил подрядчика и пошел на шахту акционерного общества «Юма».
День был пасмурный. Солнце изредка показывалось из-за туч и тотчас скрывалось, и тучи опять стояли над землей темными громадинами и бросали на нее холодную, длинную тень. В тени этой еще чернее становились бугры дымящей породы, и, казалось, еще больше прижимались к земле низенькие домишки рабочих поселков.
Чургин шагал на шахту «Юма» и думал о прожитом и пережитом. Вот он поручил Недайвозу вновь остановить шахту, а сам вынужден делать вид, будто ничего и не знает. А если бы вокруг него было побольше таких, как Семен Борзых и Леон, можно было бы действовать иначе. Как же так: первая же неудача заставляет его бежать с шахты? И Чургину показалось: пуста была его жизнь и сера, как этот пасмурный день. Ничего особенного он не сделал ни себе, ни людям и вот опять идет просить работу на тот же рудник, где работал лет десять назад. А уходя на рудник Шухова, он обещал своим друзьям продолжать «бороться за лучшую жизнь». О какой борьбе он поведает им, встретясь? «Хвалиться нечем, – думал он. – Руководил целой шахтой, а теперь придется уголь рубать. Поднял народ на борьбу – и ничего не сумел добиться. И людей подвел, как подрядчик сказал. „Как же это ты, Илья?“ – скажут все. Шахтеры – народ требовательный».
Неторопливыми крупными шагами Чургин шел по степи – огромный, в больших сапогах, в маленьком картузе, с лампой на шее и обушком на плече. И так странно сидел на нем этот картуз, что, казалось, он вовсе и не для него сделан и стоит Чургину тряхнуть головой, как он слетит на землю. И обушок казался для него слишком маленьким, ничтожным, и лампа болталась на широкой груди, как детская игрушка.
Тропинку то и дело перебегали суслики. Крадучись на брюшке, почти сливаясь с землей, они воровато бежали к своим норам, на секунду замирали возле них, и лишь только Чургин приближался, исчезали под землей, коротко, пугливо пискнув. Чургин смотрел на них, и ему смешно было оттого, что суслики так трусливо прячутся от него.
В нарядной шахты «Юма и К°», таком же длинном каменном сарае, как и у Шухова, Чургин встретил много давнишних приятелей, и те подняли восторженный шум:
– A-а, кого вижу!
– Илья? Какими судьбами?
– Ребята, Чургин объявился!
Ему пожимали руку, дружески трясли, некоторые обнимали его. Пошли расспросы, сочувственные разговоры, жалобы. И у Чургина отлегло от сердца. Он почувствовал себя точно в родной семье. «Но когда они узнали все? Не понимаю», – подумал он, не подозревая, что о расчете его с шахты Шухова знали уже на всех рудниках.
Выходя из нарядной в сопровождении друзей, Чургин знаком пригласил за собой старого зарубщика Наливайко и, оставшись с ним наедине, негромко сказал:
– Федор Иваныч, я буду у штейгера Соловьева. Если кто из шуховских покажется здесь, дай мне знать. И вообще, если кто будет мною интересоваться. О полиции говорю.
Наливайко знал Чургина с детства, когда-то учил его шахтерскому делу, и его слова были для него – что слова сына. Он посмотрел на степь, где виднелась шахта Шухова, пригладил густые обвислые усы и ответил:
– Не беспокойся, мы и сами с усами. У нас тоже поговаривают: мол, и нам пора за ум браться. Мы про тебя уже толковали.
– Это хорошо – насчет ума. А про меня надо, чтобы вовсе не толковали, Федор Иваныч.
Штейгер рудника Семен Матвеевич Соловьев принял Чургина с искренним радушием. Выходец из крестьян, как и Симелов, он дружил с доктором и много слышал от него о Чургине. Плотно закрыв дверь кабинета, он сообщил:
– Только что звонил Петрухин: дескать, имейте в виду, что Чургина рассчитали по прямому предложению из полиции. Ну, я, конечно, ответил, что буду иметь в виду. Что v вас там произошло? О вас говорят не только шахтеры, но и вся интеллигенция района. Вы что, сами устроили сюрприз этот Шухову?
– Это Петрухин создает мне популярность, – усмехнувшись, сказал Чургин.
– Так ли? Что вы меня-то стесняетесь?
Соловьев задумчиво покрутил тонкие черные усы, покачал головой.
– Ну, и что вы думаете теперь делать?
– Буду рубать уголь, Семен Матвеич.
– Вы?
– Да.
Соловьев опять покрутил усы, мысленно решая, что делать с Чургиным.
– Да. Ну, это дело ваше, Илья Гаврилович, – сказал он наконец, – только, я думаю, вы заслуживаете места повыше. Приступайте к работе, если хотите. Можете и друзей своих прислать ко мне – кто рассчитан.
Чургин поднял глаза на штейгера. Ему хотелось встать и обнять этого простого, доброго человека, но в это время зазвонил телефон. Штейгер крутнул ручку и снял трубку.
– Шахта «Юма». У телефона Соловьев. A-а, это опять вы, Иван Николаевич?
Чургин насторожился.
– Что? Опять бунт? Не может быть! – удивленно воскликнул Соловьев. – Недайвоз? Ну и что?.. Затопили шахту? Недайвоз может, этот на все пойдет… Что? Чургин? Ну, батенька мой, это вы уж там совсем все с ума посходили. Честное слово. С перепугу, должно быть… Ну? Да не может быть! Участник этого деля? Ай-я-яй, как нехорошо… Да не шучу я, Иван Николаевич. Я только что разговаривал с Чургиным! – крикнул Соловьев и, жестом подозвав Чургина, передал ему трубку.
Петрухин не унимался и продолжал визгливо:
– Уверяю тебя, что это его рук дело! Он очень хитрый, этот десятник, и я убежден, что Недайвоз – подставное лицо, а Чургин сидит где-нибудь и всем командует.
Чургин слушал и улыбался. Наконец он басом проговорил в трубку:
– А по-моему, всем этим командуете вы лично, Иван Николаич, а козлом отпущения хотите сделать меня. Чургин говорит с вами.
В трубке отозвалось приглушенно:
– Он действительно на юмовском руднике, Василий Васильевич!
В следующую секунду раздался звонок отбоя, и Чургин положил трубку.
Штейгер Соловьев сказал:
– Мне хотелось бы познакомиться с вами поближе. Приходите сегодня вечером ко мне на квартиру, побеседуем за чашкой чаю. А то мне Симелов говорил о вас много, а сообщил мало.
– Он это умеет, – улыбнулся Чургин.
– Так придете?
– Видите ли… – замялся Чургин, – сегодня я обязательно должен быть у Симелова.
– Хорошо, тогда и я загляну туда, – сказал Соловьев, протягивая руку, – если не помешаю.
На улице к Чургину подошел Наливайко и сообщил:
– Рудник Шухова опять, считай, бунтует. Все шахтеры поднялись на-гора. Мне только что Еська сказал. Может, к нам – того?
– Ни в коем случае. Малейший шаг ваш – и меня и вас запрячут в тюрьму. А мне туда торопиться нечего. Я человек благонадежный, – солидно, выпятив грудь, сказал Чургин и засмеялся: – Ты понимаешь меня, Федор Иваныч?
Старый Наливайко лукаво подмигнул ему:
– Понимаю. Все понимаю, Илья. Значит, не время.
Чургин ласково потрепал его по плечу.
3
Дома Варя встретила мужа упреками.
– Слава богу. Где же ты был, Илья? Я голову чуть не потеряла, думала, ты уж в полиции. Тут такое опять поднялось! Недайвоз чуть шахту не затопил. Ох, Илья, ты хоть бы про дитя вспомнил, – тоскливо проговорила она и заплакала.
– Ничего, милая, – обнял ее за плечи Чургин. – Ты только не волнуйся, самое главное. А о том, что тут «поднялось», я ничего не знаю.
– Ну, конечно, не знаешь. Так другие знают! На, почитай, – Варя взяла со стола и протянула мужу записку Петрухина. – С квартиры гонят!
«Быстро действуют», – прочитав записку, подумал Чургин и, сев на скамейку, стал снимать сапоги. Но, сняв один сапог, он задумался: «Так. Жить нечем. Квартиры нет. Работать нельзя. Невеселые времена наступили». А Варя все жаловалась, что теперь жить будет негде, что у нее нет денег на молоко сыну, что завтра ей не на что готовить обед.
Чургин слушал ее и молчал. Горько у него было на душе, и не хотелось возражать Варе. Да и что возражать? Наконец он сказал:
– Хватит, Варюша, успокойся. Расчет я получил, так что деньги у нас пока есть. Квартиру найдем, не велика беда. Ну, а на работу я завтра иду на рудник «Юма».
– Так тебя и примут там. Тебя теперь нигде не примут. За тобой полиция следит, околодочный уже был у соседей, о тебе расспрашивал.
– Околодочный? Чепуха, – сказал Чургин, а сам подумал: «По пятам ходят».
Вечером он взял палку и, прихрамывая, пошел к доктору Симелову, а Варя пошла следом, наблюдая, не следят ли за ним. Вскоре она заметила, что действительно за Чургиным кто-то шел. Варя ускорила шаг, свернула на параллельную улицу и побежала. Спустя несколько минут она вышла из переулка и увидела медленно шагающего по улице Чургина.
– Следят, смотри, – запыхавшись, с запинкой проговорила она.
– Вижу, милая. Иди домой, – улыбнувшись, не глядя на нее, сказал Чургин и прошагал дальше.
Варя исчезла в переулке, а Чургин достал папиросу, спички и, вдруг остановившись, чиркнул спичкой и увидел возле себя шпика.
Шпик растерялся, убыстрил шаг и прошел мимо. И в туже секунду Чургин юркнул в калитку какого-то двора, быстро пробежал садик, перемахнул через изгородь и вышел на противоположную темную улицу. Прислушавшись и убедившись, что за ним никто не следит, он отбросил палку в сторону и пошел своей дорогой.
Доктор Симелов сидел в кресле, закинув ногу на ногу, и, шевеля газетой «Русские ведомости», спорил со штейгером Соловьевым. Услышав звонок, он открыл дверь и впустил Чургина.
– Что у вас там происходит? – сразу заговорил он о событиях на шахте. – По городу ходят слухи, что шуховские шахтеры опять бунтуют и угрожают затопить шахту.
Чургин покосился на газету в его руках и спросил в свою очередь:
– И потому ты решил теперь покупать эту газету?
Симелов понял его, смущенно ответил:
– Я решил… Словом, я надумал возобновить свою прежнюю земскую деятельность. Решил открыть гинекологическое отделение в земской больнице для крестьянок. Сами крестьяне будут содержать это отделение, так что они будут и хозяевами и пациентами.
Чургин сел на диван рядом со штейгером Соловьевым и обратился к нему:
– И вы, Семен Матвеич, принесли первый взнос от своей деревенской родни?
Соловьев с усмешкой взглянул на маленького полного доктора и сказал мягко и добродушно:
– Не верю я в эту затею доктора, Илья Гаврилович. Вот об этом и спорим. Слов нет, гинекологическое отделение было бы для крестьянок благом. Но кто будет содержать его, если земство не отпускает денег? Богач или какая-нибудь городская барыня? Сегодня раскошелится ради того, чтобы увидеть свое имя в газете, пустить пыль в глаза, как говорится, завтра откажет в самом необходимом. Да и, кроме того, бедный мужик вряд ли повезет свою жену в это отделение, скорее всего он обратится к бабке-повитухе.
– Совершенно верно. И мне кажется, Михаил, очень странным, что ты мог уверовать в буржуазную филантропию, – заговорил Чургин, но Симелов прервал его:
– Извини, Илья, но я хочу сказать тебе честно: из меня марксиста не получится. Не могу я, не имею права мечтать о каком-то далеком будущем, когда сегодня кругом так много горя, нужды и самых страшных болезней. Если бы ты видел, какие пациенты бывают у меня из деревни! Я сказал себе окончательно: «Нет, лучше я буду работать для настоящего».
Он говорил и расхаживал по желтому ковру, и ни его шагов, ни его голоса почти не было слышно. Чургин смотрел на него, и ему было смешно и досадно.
– Та-ак, – иронически произнес он, – значит, ты решил земскими костылями деревню подпирать и мужицкие дыры штопать? Что ж, это только доказывает, что все твои идеи в прошлом – не больше, чем пустое интеллигентское увлечение модными теориями.
– Ах, да я все понимаю, Илья! – раздраженно воскликнул Симелов. – Дело тут не в интеллигентских увлечениях, а в том, что вы никакими средствами не убедите мужика в необходимости принять вашу доктрину социального переустройства общества. Я согласен, что когда-нибудь мужик действительно поймет, кто и что является причиной всех его бед. Скорее всего это случится тогда, когда вы, рабочие, свалите царизм и дадите мужику волю, землю и все социальные блага, включая образование. Но до тех пор не лучше ли дать мужику хоть немного сегодня – больницу, например, гимназию, школу?
– Южаковские утопии, – возразил Чургин. – Крестьянские гимназии господина Южакова, крестьянские артели господина Кривенко, как и ваши крестьянские больницы, господин Симелов, – все это карточные домики филантропов, за которыми они прячутся от классовой борьбы. Все это не имеет ничего общего с марксизмом. А ведь ты считал себя, Михаил, марксистом.
– Это замечательно! – воскликнул Симелов. – Осуждать артели Кривенко и в то же время самому создавать артели на шахте. Как это легко в тебе уживается, Илья!
Чургин встал с дивана и, подойдя к книжному шкафу, взял какую-то книгу.
– Ты путаешь, Михаил, – сказал он, листая книгу. – Господин Кривенко создает артели только на бумаге и единственно для того, чтобы доказывать наивным людям возможность избавления мужика-кустаря от притеснений и эксплуатации со стороны купца или городского капиталиста. Почему Михайловский ранее, а теперь Южаков и Кривенко превозносят пресловутую сельскую общину? Да вот тут, в этой книге, ясно говорится об этом: сельская община должна предохранить разоряющегося крестьянина от «разлагающего влияния» капитализма, от «фабричного котла», в котором марксисты хотят, мол, выварить мужика. Но все мы знаем, что от этого ничего не изменится. Капитализм останется капитализмом, и классовое расслоение крестьянства будет продолжаться.
Чургин перелистал несколько страниц журнала «Русская мысль», который держал в руках. В глаза ему бросилась фраза: «Только крестьянство всегда и всюду являлось носителем чистой идеи труда». Взглянув на подпись: «С. Южаков», он закрыл журнал и бросил его на столик.
– Странные у тебя повороты, – недовольно проговорил он, обращаясь к Симелову. – Ведь сам же ты доказывал на кружке, что этот Южаков ни черта не смыслит в крестьянской жизни и разводит в своих статьях утопии с медовыми реками и кисельными берегами. А теперь ты уверовал в эту утопическую чушь?
Доктор Симелов извлек из шкафа другую книгу и протянул ее Чургину.
– На, тут ты найдешь все обоснования своих мыслей. Плеханова сочинения, – с насмешкой сказал он и, сунув руки в карманы, опять зашагал по мягкому ковру.
Штейгер Соловьев перелистал журнал и, найдя статью Южакова, стал бегло просматривать ее. А Чургин спрятал книгу Плеханова и сказал, усаживаясь в мягкое, затянутое в белый чехол кресло:
– Сыграем в шахматы, что ли, пока не поссорились? Эту работу Плеханова я читал, но с удовольствием прочту еще раз.
– Поссориться легче, чем установить истину, – возразил Симелов и, присев на другое кресло у столика, придвинул шахматную доску черными фигурами к себе.
– Истина давно установлена, друг мой, – ответил Чургин и сделал ход пешкой. – Ты знаешь, что говорит на этот счет Маркс, а нет вот опять повернул к народникам, достаточно уже битым Плехановым и в особенности Ульяновым-Лениным. Южаков вон в своей статье договорился до утверждения, что «только крестьянство является носителем чистой идеи труда», а ты ему веришь. Вздор, дорогой мой. Носителем чистой идеи труда является пролетариат – самый революционный класс современного общества.
– Было бы странно слышать, если бы ты, шахтер, утверждал что-нибудь иное, – усмехнулся Симелов.
– Мой тесть – типичный крестьянин-бедняк и всю жизнь под ярмом ходит, – продолжал Чургин. – Но я не помню дня, когда бы он не думал о том, как разбогатеть. Его труд нацелен единственно на то, чтобы стать сначала маленьким богатеем, а потом он неизбежно превратится в кулака, ибо на этом капиталистическом пути нет границы стяжательству и наживе. Где же тут «чистая идея труда»?
Соловьев успел ознакомиться со статьей Южакова и вмешался в разговор.
– Как хочешь, Михаил, а придется нам с тобой переучиваться у них, – кивнул он на Чургина, – у шахтеров, а точнее сказать – у социал-демократов. Они указывают правильный путь избавления современного общества от его пороков. И, конечно же, не крестьянин, этот собственник, явится главной движущей силой русской революции.
– Вот именно, – подтвердил Чургин.
– Нет, ты скажи, – обратился к нему Симелов, – почему ты сам идешь по стопам Кривенко и создаешь артели? – и подмигнул Соловьеву: дескать, посмотрим, как он будет изворачиваться.
Чургин и сам давно задумывался над созданными им артелями; Симелов знал его больное место. Он помолчал, обдумывая ход, и, сделав шах черному королю, снова заговорил:
– Ты знаешь, Михаил, что я создаю артели из шахтеров совсем для иных целей. А кроме того, могу сказать еще вот что: убирая посредника между хозяином и рабочими, я не только помогаю рабочим избавиться от одного из самых отвратительных кровососов – подрядчика. Я помогаю им также избавиться от иллюзии, что корень зла – подрядчик, а хозяин – добрый отец. To-есть, я хочу обнажить отношения между капиталистом и рабочими, сделать их прямыми, непосредственными, и тогда шахтер яснее будет видеть, что дело не в людях, а в самой капиталистической системе. Короче говоря, я хочу обострения классовых отношений между пролетариатом и капиталистом – вот и все.
– А это оригинальная мысль, – заметил Соловьев. – Рабочие действительно считают, что причиной их бед является подрядчик или хозяин шахты, а не существующий порядок государственного устройства. Я слышу об этом чуть не каждый день.
– Вот в чем разница между моими артелями и артелями господина Кривенко, – заключил Чургин. – По словам Ульянова, «теоретики», подобные Кривенко, Левитскому и Южакову, замазывают антагонизм современных русских общественно-экономических отношений, стараются примирить непримиримое. Они выдают свои теории за социалистические, а между тем их теории реакционны и вредны, поскольку сбивают с толку общественную мысль, как говорит Ульянов: «играют наруку застою и всякой азиатчине».
Симелов всплеснул руками, горячо возразил:
– Но ведь мои-то стремления демократичны в самой своей основе! Неужели ты причисляешь меня к обманщикам народа, реакционерам, мешающим общественному прогрессу?
Чургин улыбнулся, мягко ответил:
– Нет, не причисляю. Но твои благородные намерения облагодетельствовать мужика проникнуты реакционными утопиями Южакова – Кривенко. Думать, что средствами буржуазной филантропии можно улучшить жизнь бедных людей, – глупость, недостойная марксистски образованного человека. Судьбу народа можно изменить только одним способом: свергнуть самодержавие и изменить самую экономическую основу жизни общества.
– Очень верно сказано, – поддержал Чургина штейгер Соловьев. – Выходит, Михаил, что в южаковские гимназии и в твои больницы для мужиков верить никак нельзя. Вот почему я тебе и сказал в самом начале, что не верю в твою затею. Я тоже считаю, что до тех пор, пока существует у нас самодержавие, нечего и мечтать о серьезных социальных изменениях в жизни России.
