Текст книги "Собрание сочинений в пяти томах"
Автор книги: Михаил Булгаков
Жанры:
Драматургия
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 80 (всего у книги 229 страниц)
Станция Сухая Канава дремала в сугробах. В депо вяло пересвистывались паровозы. В железнодорожном поселке тек мутный и спокойный зимний денек.
Все, что здесь доступно оку (как говорится),
Спит, покой ценя…
В это-то время к железнодорожной лавке подполз, как тать, плюгавый воз, таинственно закутанный в брезент. На брезенте сидела личность в тулупе, и означенная личность, подъехав к лавке, загадочно подмигнула. Двух скучных людей, торчащих у дверей, вдруг ударило припадком. Первый нырнул в карман, и звон серебра огласил окрестности. Второй заплясал на месте и захрипел:
– Ванька, не будь сволочью, дай рупь шестьдесят две!..
– Отпрыгни от меня моментально! – ответил Ванька, с треском отпер дверь лавки и пропал в ней.
Личность, доставившая воз, сладострастно засмеялась и молвила:
– Соскучились, ребятишки?
Из лавки выскочил некий в грязном фартуке и завыл:
– Что ты, черт тебя возьми, по главной улице приперся? Огородами не мог объехать?
– Агародами… Там сугробы, – начала личность огрызаться и не кончила. Мимо нее проскочил гражданин без шапки и с пустыми бутылками в руке.
С победоносным криком: «Номер первый – ура!!!!» – он влип в дверях во второго гражданина в фартуке, каковой гражданин ему отвесил:
– Чтоб ты сдох! Ну куда тебя несет? Вторым номером встанешь! Успеешь! Фаддей – первый, он дежурил два дня.
Номер третий летел в это время по дороге к лавке и, бухая кулаками во все окошки, кричал:
– Братцы, очишшанное привезли!..
Калитки захлопали.
Четвертый номер вынырнул из ворот и брызнул к лавке, на ходу застегивая подтяжки. Пятым номером вдавился в лавку мастер Лукьян, опередив на полкорпуса местного дьякона (шестой номер). Седьмым пришла в красивом финише жена Сидорова, восьмым – сам Сидоров, девятым – Пелагеин племянник, бросивший на пять саженей десятого – помощника начальника станции Колочука, показавшего 32 версты в час, одиннадцатым – неизвестный в старой красноармейской шапке, а двенадцатого личность в фартуке высадила за дверь, рявкнув:
– Организуй на улице!
* * *
Поселок оказался и люден, и оживлен. Вокруг лавки было черным-черно. Растерянная старушонка с бутылкой из-под постного масла бросалась с фланга на организованную очередь повторными атаками.
– Анафемы! Мне ваша водка не нужна, мяса к обеду дайте взять! – кричала она, как кавалерийская труба.
– Какое тут мясо! – отвечала очередь. – Вон старушку с мясом!
– Плюнь, Пахомовна, – говорил женский голос из оврага, – теперь ничего не сделаешь! Теперича, пока водку не разберут…
– Глаз, глаз выдушите, куда ж ты прешь!
– В очередь!
– Выкиньте этого, в шапке, он сбоку залез!
– Сам ты мерзавец!
– Товарищи, будьте сознательны!
– Ох, не хватит…
– Попрошу не толкаться, я – начальник станции!
– Насчет водки – я сам начальник!
– Алкоголик ты, а не начальник!
* * *
Дверь ежесекундно открывалась, из нее выжимался некий со счастливым лицом и двумя бутылками, а второго снаружи вжимало с бутылками пустыми. Трое в фартуках, вытирая пот, таскали из ящиков с гнездами бутылки с сургучными головками, принимали деньги.
– Две бутылочки.
– Три двадцать четыре! – вопил фартук, – что кроме?
– Сельдей четыре штуки…
– Сельдей нету!
– Колбасы полтора фунта…
– Вася, колбаса осталась?
– Вышла!
– Колбасы уже нет, вышла!
– Так что ж есть?
– Сыр русско-швейцарский, сыр голландский…
– Давай русско-голландский, полфунта…
– Тридцать две копейки! Три пятьдесят шесть! Сдачи сорок четыре копейки! Следующий!
– Две бутылочки…
– Какую закусочку?
– Какую хочешь. Истомилась моя душенька…
– Ничего, кроме зубного порошка, не имеется.
– Давай зубного порошка две коробки!
– Не желаю я вашего ситца!
– Без закуски не выдаем.
– Ты что ж, очумел, какая же ситец закуска?
– Как желаете…
– Чтоб ты на том свете ситцем закусывал!
– Попрошу не ругаться!
– Я не ругаюсь, я только к тому, что свиньи вы! Нельзя же, нельзя ж, в самом деле, народ ситцем кормить!
– Товарищ, не задерживайте!
Двести пятнадцатый номер получил две бутылки и фунт синьки, двести шестнадцатый – две бутылки и флакон одеколону, двести семнадцатый – две бутылки и пять фунтов черного хлеба, двести восемнадцатый – две бутылки и два куска туалетного мыла «Аромат девы», двести девятнадцатый – две и фунт стеариновых свечей, двести двадцатый – две и носки, да двести двадцать первый – получил шиш.
Фартуки вдруг радостно охнули и закричали:
– Вся!
После этого на окне выскочила надпись «Очищенного вина нет», и толпа на улице ответила тихим стоном…
* * *
Вечером тихо лежали сугробы, а на станции мигал фонарь. Светились окна домишек, и шла по разъезженной улице какая-то фигура и тихо пела, покачиваясь:
Паршивый тип
Все, что здесь доступно оку,
Спит, покой ценя…
Если верить статистике, сочиненной недавно некиим гражданином (я сам ее читал) и гласящей, что на каждую тысячу людей приходится 2 гения и два идиота, нужно признать, что слесарь Пузырев был, несомненно, одним из двух гениев. Явился этот гений Пузырев домой и сказал своей жене:
– Итак, Марья, жизненные мои ресурсы в общем и целом иссякли.
– Все-то ты пропиваешь, негодяй, – ответила ему Марья. – Что ж мы с тобой будем жрать теперь?
– Не беспокойся, дорогая жена, – торжественно ответил Пузырев, – мы будем с тобой жрать!
С этими словами Пузырев укусил свою нижнюю губу верхними зубами так, что из нее полилась ручьем кровь. Затем гениальный кровопийца эту кровь стал слизывать и глотать, пока не насосался ею, как клещ.
Затем слесарь накрылся шапкой, губу зализал и направился в больницу на прием к доктору Порошкову.
* * *
– Что с вами, голубчик? – спросил у Пузырева Порошков.
– По… мираю, гражданин доктор, – ответил Пузырев и ухватился за косяк.
– Да что вы? – удивился доктор. – Вид у вас превосходный.
– Пре… вос… ходный? Суди вас бог за такие слова, – ответил угасающим голосом Пузырев и стал клониться набок, как стебелек.
– Что ж вы чувствуете?
– Ут… ром… седни… кровью рвать стало… Ну, думаю, прощай… Пу… зырев… До приятного свидания на том свете… Будешь ты в раю, Пузырев… Прощай, говорю, Марья, жена моя… Не поминай лихом Пузырева!
– Кровью? – недоверчиво спросил врач и ухватился за живот Пузырева. – Кровью? Гм… Кровью, вы говорите? Тут болит?
– О! – ответил Пузырев и завел глаза, – завещание-то… успею написать?
– Товарищ Фенацетинов, – крикнул Порошков лекпому, – давайте желудочный зонд, исследование сока будем делать.
* * *
– Что за дьявольщина! – бормотал недоумевающий Порошков, глядя в сосуд, – кровь! Ей-богу, кровь. Первый раз вижу. При таком прекрасном внешнем состоянии…
– Прощай, белый свет, – говорил Пузырев, лежа на диване, – не стоять мне более у станка, не участвовать мне в заседаниях, не выносить мне более резолюций…
– Не унывайте, голубчик, – утешал его сердобольный Порошков.
– Что же это за болезнь такая, ядовитая? – спросил угасающий Пузырев.
– Да круглая язва желудка у вас. Но это ничего, можно поправиться, – во-первых, будете лежать в постели, во-вторых, я вам порошки дам.
– Стоит ли, доктор, – молвил Пузырев, – не тратьте ваших уважаемых лекарств на умирающего слесаря, они пригодятся живым… Плюньте на Пузырева, он уже наполовину в гробу…
«Вот убивается парень!» – подумал жалостливый Порошков и накапал Пузыреву валерианки.
* * *
На круглой язве желудка Пузырев заработал 18 р. 79 к., освобождение от занятий и порошки. Порошки Пузырев выбросил в клозет, а 18 р. 79 к. использовал таким образом: 79 копеек дал Марье на хозяйство, а 18 рублей пропил…
* * *
– Денег нету опять, дорогая Марья, – говорил Пузырев, – накапай-ка ты мне зубровки в глаза…
В тот же день на приеме у доктора Каплина появился Пузырев с завязанными глазами. Двое санитаров вели его под руки, как архиерея. Пузырев рыдал и говорил:
– Прощай, прощай, белый свет! Пропали мои глазыньки от занятий у станка…
– Черт вас знает! – говорил доктор Каплин, – я такого злого воспаления в жизнь свою не видал. Отчего это у вас?
– Это у меня, вероятно, наследственное, дорогой доктор, – заметил рыдающий Пузырев.
* * *
На воспалении глаз Пузырев сделал чистых 22 рубля и очки в черепаховой оправе.
Черепаховую оправу Пузырев продал на толкучке, а 22 рубля распределил таким образом: 2 рубля дал Марье, потом полтора рубля взял обратно, сказавши, что отдаст их вечером, и эти полтора и остальные двадцать пропил.
* * *
Неизвестно где гениальный Пузырев спер пять порошков кофеину и все эти пять порошков слопал сразу, отчего сердце у него стало прыгать, как лягушка. На носилках Пузырева привезли в амбулаторию к докторше Микстуриной, и докторша ахнула.
– У вас такой порок сердца, – говорила Микстурина, только что кончившая университет, – что вас бы в Москву в клинику следовало свезти, там бы вас студенты на части разорвали. Прямо даже обидно, что такой порок даром пропадает!
* * *
Порочный Пузырев получил 48 р. и ездил на две недели в Кисловодск. 48 рублей он распределил таким образом: 8 рублей дал Марье, а остальные сорок истратил на знакомство с какой-то неизвестной блондинкой, которая попалась ему в поезде возле Минеральных Вод.
«…Чем мне теперь заболеть, уж я и ума не приложу, – говорит сам себе Пузырев, – не иначе как придется мне захворать громаднейшим нарывом на ноге».
Нарывом Пузырев заболел за тридцать копеек. Он пошел и купил на эти 30 копеек скипидару в аптеке. Затем у знакомого бухгалтера он взял напрокат шприц, которым впрыскивают мышьяк, и при помощи этого шприца впрыснул себе скипидар в ногу. Получилась такая штука, что Пузырев даже сам взвыл.
«Ну теперича мы на этом нарыве рублей 50 возьмем у этих оболтусов докторов», – думал Пузырев, ковыляя в больницу.
Но произошло несчастье.
В больнице сидела комиссия, и во главе нее сидел какой-то мрачный и несимпатичный в золотых очках.
– Гм, – сказал несимпатичный и просверлил Пузырева взглядом сквозь золотые обручи, – нарыв, говоришь? Так… Снимай штаны!
Пузырев снял штаны и не успел оглянуться, как ему вскрыли нарыв.
– Гм! – сказал несимпатичный. – Так это скипидар у тебя, стало быть, в нарыве? Как же он туда попал, объясни мне, любезный слесарь?..
– Не могу знать, – ответил Пузырев, чувствуя, что под ним разверзается бездна.
– А я могу! – сказали несимпатичные золотые очки.
– Не погубите, гражданин доктор, – сказал Пузырев и зарыдал неподдельными слезами без всякого воспаления.
* * *
Но его все-таки погубили.
И так ему и надо.
Чемпион мира. Фантазия в прозеПрения у нас на съезде были горячие. УДР в заключительном слове обозвал своих оппонентов обормотами…
Из письма рабкора № 2244
Зал дышал, каждая душа напряглась, как струна. Участковый съезд шел на всех парусах. На эстраде стоял Удэер и щелкал, как соловей весной в роще:
– Дорогие товарищи! Подводя итоги моего краткого четырехчасового доклада, я должен сказать, положа руку на сердце… – (Тут Удэер приложил руку к жилетке и сделал руладу голосом.) – …что работа на участке у нас выполнена на… 115 процентов!
– Ого! – сказал бас на галерке.
– Я полагаю… (и трель прозвучала в горле у Удэера) …что и прений по докладу быть не может. Чего, в самом деле, преть понапрасну? Я кончил!
– Бис, – сказал бас на галерке, и зал моментально засморкался и закашлялся.
– Есть желающие высказаться по докладу? – вежливым голосом спросил председатель.
– Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я!
– Виноват, не сразу, товарищи… Зайчиков?.. Так! Пеленкин?.. Сейчас, сию секунду, всех запишем, сию минуту!..
– Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я! Я!
– Эге, – молвил председатель, приятно улыбаясь, – работа кипит, как говорится. Отлично, отлично. Кто еще желает?
– Меня запиши – Карнаухов!
– Всех запишем!
– Это что же… Они по поводу моего доклада разговаривать желают? – спросил Удэер и обидчиво скривил рот.
– Надо полагать, – ответил председатель.
– Ин-те-рес-но. О-чень, очень интересно, что такое они могут выговорить, – сказал, багровея, Удэер, – чрезвычайно любопытно.
– Слово предоставляется тов. Зайчикову, – продолжал председатель и улыбнулся, как ангел.
– Выскажись, Зайчиков, – поощрил бас.
– Я хотел вот чего сказать, – начал смельчак Зайчиков, – как это такое замороженные платформы с балластом оказались? На какой они предмет? – (Удэер превратился из багрового в лилового.) – Оратор говорит, что все на 115 процентов, между тем такой балласт выгружать нельзя!
– Вы кончили? – спросил председатель, довольный оживлением работы.
– Чего ж тут кончать? Что ж мы, зубами будем этот балласт грызть?..
– Бис, бис, Зайчиков! – сказал бас.
– Вы каждому оратору в отдельности желаете возразить или всем вместе? – спросил председатель.
– Я в отдельности, – зловеще улыбнувшись, молвил Удэер, – я каждому в отдельности, хе-хе-хе, скажу.
Он откашлялся, зал утих.
– Прежде чем ответить на вопрос, почему заморожен балласт, зададим себе вопрос, что такое Зайчиков? – задумчиво сказал Удэер.
– Интересно, – подкрепил бас.
– Зайчиков – известный всему участку болван, – звучно заметил Удэер, и зал охнул.
– Распишись, Зайчиков, в получении, – сказал бас.
– То есть как это? – спросил Зайчиков, а председатель неизвестно зачем сыграл на колокольчике нечто похожее на третий звонок к поезду, еще более этим оттенив выступление Удэера.
– Может быть, вы объясните ваши слова? – бледно-голубым голосом осведомился председатель.
– С наслаждением, – отозвался Удэер, – что у меня, в ведении небесная канцелярия, что ли? Я, что ль, мороз послал на участок? Ну значит, и вопросы глупые, не к чему задавать.
– Чисто возражено, – заметил бас. – Зайчиков, ты жив?
– Слово предоставляется следующему оратору – Пеленкину, – выкрикнул председатель, растерянно улыбаясь.
– На каком основании рукавицы не выдали? И что мы, голыми руками этот балласт будем сгружать? Все. Пущай он мне ответит.
– Каверзный вопрос, – прозвучал бас.
– Вам слово для ответа предоставляется, – заметил председатель.
– Много я видал ослов за сорок лет моей жизни, – начал Удэер…
– Вечер воспоминаний, – заметил бас.
– …но такого, как предыдущий оратор, сколько мне припоминается, я еще не встречал. В самом деле, что я, Москвошвея, что ли? Или я перчаточный магазин на Петровке? Или, может, у меня фабрика есть, по мнению Пеленкина? Или, может быть, я рожу эти рукавицы? Нет! Я их родить не могу!
– Мудреная штука, – заметил бас.
– Стало быть, что ж он ко мне пристал? Мое дело – написать, я написал. Ну и больше ничего.
– И Пеленкина угробил захватом головы, – отметил бас.
– Слово предоставляется следующему оратору.
– Вот чего непонятно, – заговорил следующий оратор, – я насчет 115 процентов… Сколько нас учит арифметика, а равно и другие науки, каждый предмет может иметь только сто процентов, а вот как мы переработались на 15 процентов, пущай объяснит.
– Ей-богу, интереснее, чем на борьбе в цирке, – заметил женский голос.
– Передний пояс, – пояснил бас.
Все взоры устремились на Удэера.
– Я с удовольствием объяснил бы это жаждущему оратору, – внушительно заговорил Удэер, – если б он не производил впечатление явно дефективного человека. Что ж я буду дефективному объяснять? Судя по тому, как он тупо смотрит на меня, объяснений он моих не поймет!
– Его надо в дефективную колонию отдать, – отозвался бас, который любил натравливать одного борца на другого.
– Именно, товарищ! – подтвердил Удэер. – В самом деле, если работу выполнить всю целиком, так и будет работа на сто процентов. Так? А если мы еще сверх этого что-нибудь сделаем, ведь это лишние еще проценты пойдут? Ведь верно?
– Абсольман! – подтвердил бас.
– Ну вот мы, значит, сверх ста процентов, которые нам полагалось, еще наработали! Удовлетворяет это вас, глубокоуважаемый сэр? – осведомился Удэер у дефективного оратора.
– Да что вы дефективного спрашиваете? – ответил бас. – Ты с ним и не разговаривай, ты меня спроси. Меня удовлетворяет!
– Следующий оратор Фиусов, – пригласил председатель.
– Нет, я не хочу, – отозвался Фиусов.
– Почему? – спросил председатель.
– Так, чего-то не хочется, – отозвался Фиусов, – снимаю.
– Сдрейфил, парень?! – спросил вездесущий бас.
– Сдрейфил!! – подтвердил зал.
– Ну тогда Каблуков!
– Снимаю!
– Пелагеев!
– Не надо. Не хочу.
– И я не хочу! И я! И я! И я! И я! И я! И я!
– Список ораторов исчерпан, – уныло сказал растерявшийся председатель, недовольный ослаблением оживления работы. – Никто, стало быть, возражать не желает?
– Никто!! – ответил зал.
– Браво, бис, – грохнул бас на галерее, – поздравляю тебя, Удэер. Всех положил на обе лопатки. Ты чемпион мира!
– Сеанс французской борьбы окончен, – заметил председатель, – то бишь… заседание закрывается!
И заседание с шумом закрылось.
Тайна несгораемого шкафа. Маленький уголовный роман1. Трое и Хохолков
Дверь открылась с особенно неприятным визгом, и вошли трое. Первый был весь в кожаных штанах и с портфелем, второй – в пенсне и с портфелем, третий – с повышенной температурой и тоже с портфелем.
– Ревизионная комиссия, – отрекомендовались трое и добавили: – Позвольте нам члена месткома товарища Хохолкова.
Красивый блондин Хохолков привстал со стула, пожелтел и сказал:
– Я – Хохолков, а что?
– Желательно посмотреть профсоюзные суммы, – ответила комиссия, радостно улыбнувшись.
– Ах, суммы? – сказал Хохолков и подавился слюной. – Сейчас, сейчас.
Тут Хохолков полез в карман, достал ключ и сунул его в замочную скважину несгораемого шкафа. Ключ ничего не открыл.
– Это не тот ключ, – сказал Хохолков, – до чего я стал рассеянным под влиянием перегрузки работой, дорогие товарищи! Ведь это ключ от моей комнаты!
Хохолков сунул второй ключ, но и от того пользы было не больше, чем от первого.
– Я прямо кретин и неврастеник, – заметил Хохолков, – сую, черт знает что сую! Ведь это ключ от сундука от моего.
Болезненно усмехаясь, Хохолков сунул третий ключ.
– Мигрень у меня… Это от ворот ключ, – бормотал Хохолков.
После этого он вынул малюсенький золотой ключик, но даже и всовывать не стал его, а просто сухо плюнул:
– От часов ключик…
– В штанах посмотри, – посоветовала ревизионная комиссия, беспокойно переминаясь на месте, как тройка, рвущаяся вскачь.
– Да не в штанах он. Помню даже, где я его посеял. Утром сегодня, чай когда наливал, наклонился, он и выпал. Сейчас!
Тут Хохолков проворно надел кепку и вышел, повторяя:
– Посидите, товарищи, я сию минуту…
2. Записка от трупа
Товарищи посидели возле шкафа 23 часа.
– Вот черт! Засунул же куда-то! – говорила недоуменно ревизионная комиссия, – ну уж, долго ждали, подождем еще, сейчас придет.
Но он не пришел. Вместо него пришла записка такого содержания:
«Дорогие товарищи! В припадке меланхолии решил покончить жизнь самоубийством. Не ждите меня, мы больше не увидимся, так как загробной жизни не существует, а тело, т. е. то, что некогда было членом месткома Хохолковым, вы найдете на дне местной реки, как сказал поэт:
Вас уважающий труп Хохолкова».
3. Умный слесарь
– Попробуй, – сказали слесарю.
Слесарь наложил почерневшие пальцы на лакированную поверхность, горько усмехнулся и заметил:
– Разве мыслимо? У нас и инструмента такого нету. Местную пожарную команду надо приглашать, да и та не откроет, да и занята она: ловит баграми Хохолкова.
– Как же нам теперича быть? – спросила ревизионная комиссия.
– Специалиста надо вызывать, – посоветовал слесарь.
– Скудова же тут специалист? – изумилась комиссия.
– Из тюремного за́мку, – ответил слесарь, ибо он был умен.
4. Месье Майорчик
– Ромуальд Майорчик, – представился молодой, бритый, необыкновенного изящества человек, явившийся в сопровождении потертого человека в серой шинели и с пистолетом, – чем могу быть полезен?
– Очень приятно, – неуверенно отозвалась комиссия. – Видите ли, вот касса, а труп потонул в меланхолии, вместе с ключом.
– Которая касса? – спросил Майорчик.
– Как которая? Вот она.
– Ах, вы это называете кассой? Извиняюсь, – отозвался Майорчик, с презрительной усмешкой, – это – старая коробка, в которой следует пуговицы держать от штанов. Касса, дорогие товарищи, – заговорил месье Майорчик, заложив лакированный башмак за башмак и опершись на кассу, – действительно хорошая была в Металлотресте в Одессе, американской фирмы «Робинзон и К°», с 22 отделениями и внутренним ящиком для векселей, рассчитанная на пожар с температурой до 1200 градусов. Так эту кассу, дорогие товарищи, мы с Владиславом Скрибунским, по кличке Золотая Фомка, вскрыли в семь минут от простого 120-вольтного провода. Векселя мы оставили Металлотресту на память, и он по этим векселям не получил ни шиша, а мы взяли две с половиной тысячи червей.
– А где же теперь Золотая Фомка? – спросила комиссия, побледнев.
– В Москве, – ответил месье Майорчик и вздохнул, – ему еще два месяца осталось. Ничего, здоров, потолстел даже, говорят. Он этим летом в Батум поедет на гастроль. Там в морагентстве интересную систему прислали. Германская, с двойной бронировкою стен.
Комиссия открыла рты, а Майорчик продолжал:
– Трудные кассы английские, дорогие товарищи, с тройным шифром на замке и электрической сигнализацией. Изящная штучка. В Ленинграде Бостанжогло, он же графчик Карапет, резал ее 27 минут. Рекорд.
– Ну и что? – спросила потрясенная комиссия.
– Векселя! – грустно ответил Майорчик. – Пищетрест. Они потом гнилые консервы поставили… Ну что же с них получишь по векселям? Ровно ничего! Нет, дорогие товарищи, бывают такие кассы, что вы, прежде чем к ней подойти, любуетесь ею полчаса. И как возьмете в руки инструмент, у вас холодок в животе. Приятно. А это что же? – И Майорчик презрительно похлопал по кассе. – Калоша. В ней и деньги-то неприлично держать, да их там, наверно, и нет.
– Как это – нету? – сказала потрясенная комиссия. – И быть этого не может. Восемь тысяч четыреста рублей должно быть в кассе.
– Сомневаюсь, – заметил Майорчик, – не такой у нее вид, чтобы в ней было восемь тысяч четыреста.
– Как это по виду вы можете говорить?
Майорчик обиделся.
– Касса, в которой деньги, она не такую внешность имеет. Эта касса какая-то задумчивая. Позвольте мне головную дамскую шпильку обыкновенного размера.
Головную дамскую шпильку обыкновенного размера достали у машинистки в месткоме. Майорчик вооружился ею, закатал рукава, подошел к кассе, провел по шву пальцами, затем согнул шпильку и превратил ее в какую-то закорючку, затем сунул ее в скважину, и дверь открылась мягко и беззвучно.
– Восемь тысяч четыреста, – иронически усмехался Майорчик, уводимый человеком с пистолетом, – держи шире карман, в ей восемь рублей нельзя держать, а вы – восемь тысяч четыреста!
5. Загадочный документ
Действительно, никаких восьми тысяч четырехсот там не было. Потрясенная комиссия вертела в руках документ, представлявший собою угол, оторванный от бумаги. На означенном углу были написаны загадочные и неоконченные слова:
Мар…
золот…
1400 р…
– Позвать эксперта, – распорядилась комиссия.
Эксперт явился и расшифровал документ таким образом:
Марта – такого-то числа… золотой валютой… 1400 рублей.
– Где же остальные семь тысяч? – стонала комиссия.
6. Тайна документа разгадана
У Хохолкова на квартире в старых брюках нашли вторую половину разорванного документа, и было на ней написано следующее:
«…уся, милая, бесценная,
…ая, целую вас
…аз и непременно приду сегодня вечером.
Ваш Хохолков».
Сложили обе половины. И тогда комиссия взвыла:
– Где же все восемь тысяч четыреста? Поганец труп, куда же он задевал профсоюзные деньги?! И куда он сам девался, и почему пожарная команда не может откопать его на дне местной реки?!
7. Страшное явление
И вот в одну прекрасную ночь ревизионная комиссия, возвращаясь с очередной ревизии, столкнулась в переулке с человеком.
– С нами крестная сила! – воскликнула комиссия и стала пятиться.
И было от чего пятиться. Стоял перед комиссией человек, как две капли воды похожий на покойного Хохолкова. Вовсе он не был посиневшим и не распух…
– Позвольте, да ведь это Хохолков!
– Ей-богу, это не я! Я просто похож, – ответил незнакомец, – тот Хохолков потонул, вы про него и забудьте. Моя же фамилия – Иванов, я недавно приехал. Оставьте меня в покое!
– Нет, позволь, позволь, – сказала комиссия, держа Хохолкова за фалду, – ты все-таки объясни: и у тебя родинка на правой щеке, у тебя глаза бегают, и у Хохолкова бегают. И пиджак тот самый, и брови те же самые, только кепка другая, ну так ведь кепка же не приклеенная к голове. Объясни, где восемь тысяч четыреста?!
– Не погубите, товарищи, – вдруг сказал незнакомец хохолковским голосом и стал на колени, – я вовсе не тонул, просто бежал, мучимый угрызениями совести, и вот ключ от кассы, а восьми тысяч четырехсот не ищите, дорогие товарищи. Их уже нет. Пожрала их гадина Маруська, местная артистка, которая через день делает себе маникюр. Оторвался я от массы, дорогие товарищи, но, принимая во внимание мое происхождение…
– Ах ты, поросенок, поросенок, – сказала ревизионная комиссия, и Хохолкова повели.
8. Благополучный конец
И привели в суд. И судили, и приговорили, и посадили в одну камеру с Майорчиком. И так ему и надо. Пусть не тратит профсоюзных денег, доверенных ему массою, на чем и назидательному уголовному роману конец. Точка.
