Текст книги "Собрание сочинений в пяти томах"

Автор книги: Михаил Булгаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 76 (всего у книги 229 страниц)

Угрызаемый хвост

У здания МУРа[396]396
  МУУР – Московское управление уголовного розыска.


[Закрыть] стоял хвост.

– Ох-хо-хонюшки! Стоишь, стоишь…

– И тут хвост.

– Что поделаешь? Вы, позвольте узнать, бухгалтер будете?

– Нет-с, я кассир.

– Арестовываться пришли?

– Да как же!

– Дело доброе! А на сколько, позвольте узнать, вы изволили засыпаться?..

– На 300 червончиков.

– Пустое дело, молодой человек. Один год. Но принимая во внимание чистосердечное раскаяние, и, кроме того, Октябрь не за горами. Так что в общей сложности просидите три месяца и вернетесь под сень струй.

– Неужели? Вы меня прямо успокаиваете. А то я в отчаяние впал. Пошел вчера советоваться к защитнику, – уж он пугал меня, пугал, статья, говорит, такая, что меньше чем двумя годами со строгой не отделаетесь.

– Брешут-с они, молодой человек. Поверьте опытности. Позвольте, куда же вы? В очередь!

– Граждане, пропустите. Я казенные деньги пристроил! Жжет меня совесть…

– Тут каждого, батюшка, жжет, не один вы.

– Я, – бубнил бас, – казенную лавку Моссельпрома пропил.

– Хват ты. Будешь теперь знать, закопают тебя, раба божия.

– Ничего подобного. А если я темный? А неразвитой? А наследственные социальные условия? А? А первая судимость? А алкоголик?

– Да какого ж черта тебе, алкоголику, вино препоручили?

– Я и сам говорил…

– Вам что?

– Я, гражданин милицмейстер, терзаемый угрызениями совести…

– Позвольте, что ж вы пхаетесь, я тоже терзаемый…

– Виноват, я с десяти утра жду арестоваться.

– Говорите коротко, фамилию, учреждение и сколько.

– Фиолетов я, Миша. Терзаемый угрызениями…

– Сколько?

– В Махретресте – двести червяков.

– Сидорчук, прими гражданина Фиолетова.

– Зубную щеточку позвольте с собой взять.

– Можете. Вы сколько?

– Семь человек.

– Семья?

– Так точно.

– А сколько ж вы взяли?

– Деньгами двести, салоп, часы, подсвечники.

– Не пойму я, учрежденский салоп?

– Зачем? Мы учреждениями не занимаемся. Частное семейство – Штипельмана.

– Вы Штипельман?

– Да никак нет.

– Так при чем тут Штипельман?

– При том, что зарезали мы его. Я докладываю: семь человек – жена, пятеро детишек и бабушка.

– Сидорчук, Махрушин, примите меры пресечения!

– Позвольте, почему ему преимущества?

– Граждане, будьте сознательные, убийца он.

– Мало ли что убийца. Важное кушанье! Я, может, учреждение подорвал.

– Безобразие. Бюрократизм. Мы жаловаться будем.

Двуликий Чемс

На ст. Фастов ЧМС[397]397
  ЧМС – железнодорожное сокращение.


[Закрыть] издал распоряжение о том, чтобы ни один служащий не давал корреспонденций в газеты без его просмотра.

А когда об этом узнал корреспондент, ЧМС испугался и спрятал книгу распоряжений под замок.

Рабкор 742

– Я пригласил вас, товарищи, – начал Чемс, – с тем, чтобы сообщить вам пакость: до моего сведения дошло, что многие из вас в газеты пишут?

Приглашенные замерли.

– Не ожидал я этого от моих дорогих сослуживцев, – продолжал Чемс горько. – Солидные такие чиновники… то бишь служащие… И не угодно ли… Ай, ай, ай, ай, ай!

И Чемсова голова закачалась, как у фарфорового кота.

– Желал бы я знать, какой это пистолет наводит тень на нашу дорогую станцию? То есть ежели бы я это знал…

Тут Чемс пытливо обвел глазами присутствующих.

– Не товарищ ли это Бабкин?

Бабкин позеленел, встал и сказал, прижимая руку к сердцу:

– Ей-богу… честное слово… клянусь… землю буду есть… икону сыму… Чтоб я не дождался командировки на курорт… чтоб меня уволили по сокращению штатов… если это я!

В речах его была такая искренность, сомневаться в которой было невозможно.

– Ну тогда, значит, Рабинович?

Рабинович отозвался немедленно:

– Здравствуйте! Чуть что, сейчас – Рабинович. Ну конечно, Рабинович во всем виноват! Крушение было – Рабинович. Скорый поезд опоздал на восемь часов – тоже Рабинович. Спецодежду задерживают – Рабинович! Гинденбурга выбрали – Рабинович? И в газету писать – тоже Рабинович? А почему это я, Рабинович, а не он, Азеберджаньян?

Азеберджаньян ответил:

– Не ври, пожалста! У меня даже чернил нету в доме. Только красное азербейджанское вино.

– Так неужели это Бандуренко? – спросил Чемс.

Бандуренко отозвался:

– Чтоб я издох!..

– Странно. Полная станция людей, чуть не через день какая-нибудь этакая корреспонденция, а когда спрашиваешь: «Кто?» – виновного нету. Что ж, их святой дух пишет?

– Надо полагать, – молвил Бандуренко.

– Вот я б этого святого духа, если бы он только мне попался! Ну ладно, Иван Иваныч, читайте им приказ, и чтоб каждый расписался!

Иван Иваныч встал и прочитал:

«Объявляю служащим вверенного мне… мною замечено… обращаю внимание… недопустимость… и чтоб не смели, одним словом…»

* * *

С тех пор станция Фастов словно провалилась сквозь землю. Молчание.

– Странно, – рассуждали в столице, – большая такая станция, а между тем ничего не пишут. Неужели там у них никаких происшествий нет? Надо будет послать к ним корреспондента.

* * *

Вошел курьер и сказал испуганно:

– Там до вас, товарищ Чемс, корреспондент приехал.

– Врешь, – сказал Чемс, бледнея, – не было печали! То-то мне всю ночь снились две большие крысы… Боже мой, что теперь делать?.. Гони его в шею… То бишь проси его сюда… Здрасьте, товарищ… Садитесь, пожалуйста. В кресло садитесь, пожалуйста. На стуле вам слишком твердо будет. Чем могу служить? Приятно, приятно, что заглянули в наши отдаленные палестины!

– Я к вам приехал связь корреспондентскую наладить.

– Да господи! Да боже ж мой! Да я же полгода бьюсь, чтобы наладить ее, проклятую. А она не налаживается. Уж такой народ. Уж до чего дикий народ, я вам скажу по секрету, прямо ужас. Двадцать тысяч раз им твердил: «Пишите, черти полосатые, пишите!» Ни черта они не пишут, только пьянствуют. До чего дошло: несмотря на то что я перегружен работой, как вы сами понимаете, дорогой товарищ, сам им предлагал: «Пишите, – говорю, – ради всего святого, я сам вам буду исправлять корреспонденции, сам помогать буду, сам отправлять буду, только пишите, чтоб вам ни дна, ни покрышки». Нет, не пишут! Да вот я вам сейчас их позову, полюбуйтесь сами на наше фастовское народонаселение. Курьер, зови служащих ко мне в кабинет.

Когда все пришли, Чемс ласково ухмыльнулся одной щекой корреспонденту, а другой служащим и сказал:

– Вот, дорогие товарищи, зачем я вас пригласил. Извините, что отрываю от работы. Вот товарищ корреспондент прибыл из центра, просить вас, товарищи, чтобы вы, товарищи, не ленились корреспондировать нашим столичным товарищам. Неоднократно я уже просил вас, товарищи…

– Это не мы! – испуганно ответили Бабкин, Рабинович, Азеберджаньян и Бандуренко.

– Зарезали, черти! – про себя воскликнул Чемс и продолжал вслух, заглушая ропот народа: – Пишите, товарищи, умоляю вас, пишите! Наша союзная пресса уже давно ждет ваших корреспонденций, как манны небесной, если можно так выразиться? Что же вы молчите?..

Народ безмолвствовал[398]398
  Народ безмолвствовал – неточная цитата из трагедии А. С. Пушкина «Борис Годунов».


[Закрыть].

Запорожцы пишут письмо турецкому султану

Тамбов, ПЧ-4.

…прошу срочно сообщить: для какой именно цели вами была приобретена местная газета «Тамбовская правда»?

(Из служ. записки П. от 7 мая с. г.)

Сообщил рабкор № 56

ПЧ-4, начальник 4-го участка пути тож, прикрыл поплотнее дверь в канцелярию и сказал:

– Поздравляю вас, дорогие сослуживцы. – Затем повернулся к счетоводу, ядовито расшаркался и добавил: – В особенности вам мерси, уважаемый товарищ Крышкин. Каркали, каркали: выпиши да выпиши, – вот тебе и выписал! Что же нам теперь ему отвечать?

Молчание.

– Чтецы, читатели, – язвительно продолжал ПЧ-4. – Жили мы тихо, мирно, никого не трогали. Так нет, газетку им, вишь, подай. Как же я теперь перед начальством оправдаюсь?

Молчание.

– Молчите? – горько спросил ПЧ-4. – Засыпали человека – и к стороне? Сам, мол, отвечай, старая калоша, зачем своих подчиненных соблазнил на газету?

– Гневается? – спросил бухгалтер.

– И не приведи бог! – ответил ПЧ. – И рвет, и мечет. Для какой, мол, цели выписали, запрашивает?

– Ехидный вопрос, – заметил старший дорожный мастер.

– Да уж будьте покойны, – отозвался ПЧ, – там умеют спросить. Там просто не спросят. Итак, ваше уважаемое мнение, товарищи читуны?

– Военный совет надо сделать. Придумаем что-нибудь, – посоветовал бухгалтер.

– Правильно! Садитесь, брательники, в кружок, – беспокойно скомандовал ПЧ, – вместе влипли, вместе и ответ держать. По-товарищески.

И все с громом сдвинули стулья.

– Запорожцы пишут письмо турецкому султану, картина знаменитого художника Айвазовского!

– Это Репина картина, – сказала образованная машинистка.

– Черт с ним, не важно! Итак, желающих прошу выкладывать проекты. Что б ему такое написать похитрей?

– Чтоб не подумал, что мы ее читали!

– Бож-же сохрани…

– Не оберешься неприятностей.

– Я имею проект!

– Ну?

– Написать, стало быть, таким образом: ввиду того, что обои во вверенной мне канцелярии, вследствие гражданской войны…

– Вася, записывай…

– …совершенно износились, приобретен комплект газеты «Тамбовская правда» для оклейки упомянутого помещения.

– Здорово!

– Не очень здорово. Напишет запрос – на каком основании не оклеили чистой бумагой.

– А если так попробовать… Пиши, Васюк: вследствие страшной дороговизны папиросной бумаги приобретен мною для употребления служащими вверенного мне участка комплект газеты в качестве раскурочной бумаги.

Основание: газета «Тамбовская правда» печатается на скверной бумаге тонкого качества, полезного для здоровья. Кроме того, невозможность курить «Известия Исполнительного Комитета» вследствие их толщины.

– Хитро!

– А знаете, что можно, – вдруг заявил один из приятелей ПЧ, – вот я придумал, Ванюша, проект…

– Излагай!

Приятель замялся.

– При дамах не могу.

– На ухо скажи.

При тихом хихиканье запорожцев, очевидно, догадавшихся, в чем дело, приятель нашептал что-то ПЧ на ухо.

– Дурак, – коротко ответил ПЧ, – сядь.

– Колпаки для ламп делали!

– Запиши.

– Столы обтягивали!

– Дельно!

– Летние фуражки для дорожных мастеров!

– Для топки печей в служебных помещениях!..

Вечером ответ был готов, перестукан на машинке и отправлен:

«В ответ на отношение ваше за № 4393 от 7 мая с. г. сообщаю, что газета „Тамбовская правда“ приобретена мною для технических нужд вверенного мне участка, как-то: оклейка служебных помещений, топка печей, обтягивание столов, изготовление колпаков на лампы в канцелярии и изготовление фуражек в качестве летней прозодежды.

Что касается подозрения, будто бы на участке читали газету, сообщаю, что ничего подобного мною не замечено. А в случае обнаружения виновников принимаются срочные меры. С почтением, ваш ПЧ…»

Работа достигает 30 градусов

Общее собрание транспортной комячейки ст. Троицк Сам. – Злат. не состоялось 20 апреля, так как некоторые партийцы справляли Пасху с выпивкой и избиением жен.

Когда это происшествие обсуждалось на ближайшем собрании, выступил член бюро ячейки и секретарь месткома и заявил, что пить можно, но надо знать и уметь как.

Рабкор Зубочистка

Одинокий человек сидел в помещении комячейки на ст. Икс и тосковал.

– В высшей степени странно. Собрание назначено в 5 часов, а сейчас половина девятого. Что-то ребятишки стали опаздывать.

Дверь впустила еще одного.

– Здравствуй, Петя, – сказал вошедший, – кворум изображаешь? Изображай. Голосуй, Петро!

– Ничего не понимаю, – отозвался первый. – Банкина нету, Кружкина нет.

– Банкин не придет.

– Почему?

– Он пьян.

– Не может быть!

– И Кружкин не придет.

– Почему?

– Он пьян.

– Ну а где же остальные?

Наступило молчание. Вошедший стукнул себя пальцем по галстуку.

– Неужели?

– Я не буду скрывать от тебя русскую горькую правду, – пояснил второй, – все пьяны. И Горошков, и Сосискин, и Мускат, и Корнеевский, и кандидат Горшаненко. Закрывай, Петя, собрание!

Они потушили лампу и ушли во тьму.

* * *

Праздники кончились, поэтому собрание было полноводно.

– Дорогие товарищи! – говорил Петя с эстрады. – Считаю, что такое положение дел недопустимо. Это позор! В день Пасхи я лично сам видел нашего уважаемого товарища Банкина, каковой Банкин вез свою жену…

– Гулять я ее вез, мою птичку, – елейным голосом отозвался Банкин.

– Довольно оригинально вы везли, Банкин! – с негодованием воскликнул Петя. – Супруга ваша ехала физиономией по тротуару, а коса ее находилась в вашей уважаемой правой руке!

Ропот прошел среди непьющих.

– Я хотел взять локон ее волос на память! – растерянно крикнул Банкин, чувствуя, как партбилет колеблется в его кармане.

– Локон? – ядовито спросил Петя, – я никогда не видел, чтобы при взятии локона на память женщину пинали ногами в спину на улице!

– Это мое частное дело, – угасая, ответил Банкин, ясно ощущая ледяную руку укома на своем билете.

Ропот прошел по собранию.

– Это, по-вашему, частное дело? Нет-с, дорогой Банкин, это не частное! Это свинство!!

– Прошу не оскорблять! – крикнул наглый Банкин.

– Вы устраиваете скандалы в публичном месте и этим бросаете тень на всю ячейку! И подаете дурной пример кандидатам и беспартийным! Значит, когда Мускат бил стекла в своей квартире и угрожал зарезать свою супругу, – и это частное дело? А когда я встретил Кружкина в пасхальном виде, то есть без правого рукава и с заплывшим глазом?! А когда Горшаненко на всю улицу крыл всех встречных по матери – это частное дело?!

– Вы подкапываетесь под нас, товарищ Петя, – неуверенно крикнул Банкин.

Ропот прошел по собранию.

– Товарищи. Позвольте мне слово, – вдруг звучным голосом сказал Всемизвестный (имя его да перейдет в потомство). – Я лично против того, чтобы этот вопрос ставить на обсуждение. Это отпадает, товарищи. Позвольте изложить точку зрения. Тут многие дебатируют: можно ли пить? В общем и целом пить можно, но только надо знать, как пить!

– Вот именно!! – дружно закричали на алкогольной крайней правой.

Непьющие ответили ропотом.

– Тихо надо пить, – объявил Всемизвестный.

– Именно! – закричали пьющие, получив неожиданное подкрепление.

– Купил ты, к примеру, три бутылки, – продолжал Всемизвестный, – и…

– Закуску!!

– Тиш-ше!!

– …Да, и закуску…

– Огурцами хорошо закусывать…

– Тиш-ше!..

– Пришел домой, – продолжал Всемизвестный, – занавески на окнах спустил, чтобы шпионские глаза не нарушили домашнего покоя, пригласил приятеля, жена тебе селедочку очистит, сел, пиджак снял, водочку поставил под кран, чтобы она немножко озябла, а затем, значит, не спеша, на один глоток налил…

– Однако, товарищ Всемизвестный! – воскликнул пораженный Петя. – Что вы такое говорите?!

– И никому ты не мешаешь, и никто тебя не трогает, – продолжал Всемизвестный. – Ну конечно, может у тебя выйти недоразумение с женой, после второй бутылки, скажем. Так не будь же ты ослом. Не тащи ты ее за волосы на улицу! Кому это нужно? Баба любит, чтобы ее били дома. И не бей ты ее по физиономии, потому что на другой день баба ходит по всей станции с синяками – и все знают. Бей ты ее по разным сокровенным местам! Небось не очень-то пойдет хвастаться.

– Браво!! – закричали Банкин, Закускин и К°.

Аплодисменты загремели на водочной стороне.

Встал Петя и сказал:

– За все свое время я не слыхал более возмутительной речи, чем ваша, товарищ Всемизвестный, и имейте в виду, что я о ней сообщу в «Гудок». Это неслыханное безобразие!!

– Очень я тебя боюсь, – ответил Всемизвестный. – Сообщай!

И конец истории потонул в выкриках собрания.

При исполнении святых обязанностей

Бумага, адресованная ВЧ-25.

Со ст. Алатырь Казанской дор.

Фельдшерицы Поденко.

Довожу до вашего сведения, что в мое дежурство 15-го июня с. г. в 7 час. вечера в больницу явился в нетрезвом виде представитель учстрахкассы А. К. Сергиевский, без моего ведома вломился в родильное отделение, а оттуда прошел в гинекологическую палату, где начал осматривать белье у женщин, говоря, что оно грязное, кричал, перепугал больных, назвал дежурную фельдшерицу свиньей, а одну из больных проходимкой.

Подпись фельдшерицы.

Подпись сиделки.

Подпись больных.

Подпись рабкора № 994.

Хорошо и тихо было в железнодорожной больнице. Вечер. Поправляющиеся больные занимались чтением газет и разных полезных книг. Около тяжелобольных суетились сиделки и фельдшерицы.

Из родильного отделения доносились временами стоны.

Там – рожали.

Словом, все как полагается в приличном месте.

И вот… раздались громкие шаги, затем негромкое икание, и в больнице появился гражданин. Сильнейший запах пива появился вслед за гражданином и смешался с запахом йода и хлороформа.

– Позвольте… э… узнать, где у вас тут… э… родильное отделение? – спросил гражданин, загадочно улыбаясь.

– А вам зачем? – удивленно осведомилась фельдшерица.

– Я родить желаю, – пояснил гражданин.

– Как – родить? Вы мужчина, – ответила фельдшерица, не веря своим ушам.

– А п-почем вы знаете? Хи-хи! Впрочем, я пошутил. Я… пошутил, м-моя цыпочка, – молвил гражданин и сделал попытку взять фельдшерицу за подбородок, но промахнулся.

– Я вам не цыпочка, – неуверенно ответила фельдшерица, пораженная уверенными действиями посетителя, – а кто вы такой?

– Я, м-моя м-милая, представитель учстрахкассы, – объяснил дорогой гость.

– Что же вам угодно?

– А вот сейчас узнаете, – зловеще молвил гость.

Тут он очень ловко открыл дверь в родильное и появился там во всей своей красоте. Пораженные ею родильницы встретили посетителя легким визгом.

– Я в-вам помешал? – обиженно спросил гость.

– Гражданин, уйдите, что вы! – в ужасе сказала фельдшерица.

– Довольно странно, гм… как же это я уйду? Только что пришел и сейчас же уйду?.. Нет-с, я сейчас белье буду осматривать.

С этими словами посетитель сделал пять косых шагов к крайней койке.

В родильном завыли.

Несколько ошеломленный, посетитель покачался, как маятник, и заметил:

– Ну л-ладно. Если вы такие пугливые… Я… Зайду па-па-зн-е-е.

И вышел, и пошел в гинекологическое, и направился к крайней койке, и взялся за одеяло.

Фельдшерица набралась храбрости.

– Прошу прекратить этот осмотр, вы беспокоите больных.

– Что-о?! – спросил посетитель, и ярость начала выступать на его малиновом лице. – Как ты сказала? Я беспокою? Я?! Я?! Я?!! (Головы сиделок появились в дверях.) Я?!! Член учстрахкассы, беспокою больных? Да ты знаешь, кто ты такая после всех твоих замечаний?

– Кто? – спросила бледная фельдшерица.

– Свинья ты, вот ты кто!

Фельдшерица вынула носовой платок и заплакала в него.

– Вон! – гаркнул вдруг посетитель на сиделок таким голосом, что те мгновенно провалились сквозь землю. Уничтожив таким образом низший персонал, алкогольный ревизор вновь обратился к среднему персоналу, именно к той же фельдшерице.

– Ты знаешь, что я с тобой могу сделать? Ты у меня в 24 минуты вылетишь на улицу… и на этой улице сгниешь под забором… Ты у меня пятки будешь лизать и просить прощения. Н-но. Я т-тебя не прощу!.. Пойми, несознательная личность, что это моя святая обязанность – осмотр больных и выявление их нужд. Может быть, они на что-нибудь жалуются?

– Гражданин, – взмолился женский голос из-под одеяла, – уйдите вы отсюда…

– Под каким одеялом это сказали?! – грозно осведомился гость. – Под этим, с полосками?! Молчи, проходимка!!

Под одеялом с полосками заплакали. Потом заплакали под другим одеялом.

Ревизор покачался на месте и сказал:

– Хорошо-с, очень хорошо вы меня приняли. Так и запишем. Будете вы помнить, как оскорблять представителя страхкассы при исполнении им своих обязанностей. Я вам покажу… кузькину мать…

И с этими словами «высокий» посетитель под дружный женский плач отбыл из больницы…

* * *

Куда – мне неизвестно. Но, во всяком случае, да послужит ему мой фельетон на дальнейшем его пути фонарем.

Человек с градусником

У нас на станции рабочий в летучке заболел, врач к нему приехал, поставил градусник да и забыл про него, уехал на дрезине, а больной так с градусником и остался.

Рабкор 1212

I

Врач завинтился совершенно. Приехал на станцию, осмотрел пять человек с катаром желудка. Одному выписал соду три раза в день по чайной ложке, другому соду три раза в день по пол чайной ложки, третьему – один раз в день по ¼ чайной ложки, четвертому и пятому, для разнообразия, через день по ложке, шестой ногу сломал, двое страдали ревматизмом, один – запором, жена стрелочника жаловалась, что видит во сне покойников, двум не выдали пособия по болезни, дорожная мастерша неожиданно родила…

Одним словом, когда нужно было садиться на дрезину, в голове у врача было только одно: «Ко щам пора, дьявольски устал…»

И тут прибежали и сказали, что в летучке один заболел. Врач только тихо крякнул и полетел к больному.

– Тэк-с. Язык покажите, голубчик. Паршивый язык! Когда заболел? 13-го? 15-го?.. Ах, 16-го… Хорошо, то бишь плохо… Сколько тебе лет? То есть я хотел спросить: живот болит? Ах, не болит?.. Болит?.. Тут болит?

– Ой-о…

– Постой, постой, не кричи. А тут?..

– Ого-го…

– Постой, не кричите.

– Дрезина готова, – послышалось за дверью.

– Сейчас, одну минуту… Голова болит?.. Когда заболела? То есть я хотел спросить: поясницу ломит?.. Ага! А коленки?.. Покажи коленку. Сапог-то стащи!

– У меня в прошлом году…

– А в этом?.. Так… А в будущем?.. Фу черт, я хотел спросить: в позапрошлом?.. Селедки не ешь! Расстегни рубашку. Вот те градусник. Да не раздави смотри. Казенный.

– Дрезина дожидается!

– Счас, счас, счас!.. Рецепт напишу только. У тебя инфлуенца, дядя. Отпуск тебе напишу на три дня. Как твоя фамилия? То есть я хотел спросить: ты женатый? Холостой? Какого ты полу?.. Фу, черт, то есть я хотел спросить: ты застрахованный?

– Дрезина ждет!

– Счас! Вот тебе рецепт. Порошки будешь принимать. По одному порошку. Селедки не ешь! Ну до свиданья.

– Покорнейше вас благодарю!

– Дрезина…

– Да, да, да… Еду, еду, еду…

II

Через три дня в квартире доктора.

– Маня, ты не видела, куда я градусник дел?

– На письменном столе.

– Это мой. А где казенный, с черной шапочкой? Черт его знает, очевидно, потерял! Потерял, а шут его знает где. Придется покупать.

III

Через пять дней на станции сидел человек в куртке с бугром под левой мышкой и рассказывал:

– Замечательный врач. Прямо скажу: выдающий врач! Ну до чего быстрый, как молния! Порх-порх… Сейчас, говорит, язык покажи, пальцем в живот ткнул, я свету не взвидел, все выспросил, когда да как… Из кассы 4 с полтиной выписал.

– Ну что ж, вылечил? Капли, наверно, давал. У него капли есть замечательные…

– Да, понимаешь, не каплями. Градусником. Вот тебе, грит, градусник, носи, говорит, его на здоровье, только не раздави – казенный.

– Даром?

– Ни копейки не взял за градусник. Страхкассовый градусник.

– У нас хорошо. Зуб Петюкову вставили фарфоровый, тоже даром.

– И помогает градусник?

– Говорю тебе, как рукой сняло. Спины не мог разогнуть. А на другой день после градусника полегчало. Опять же и голова две недели болела: как вечер, так и сверлит темя, сверлит… А теперь, с градусником – хоть бы что!

– До чего наука доходит!

– Только неудобство чрезвычайное при работе. Да я уж приловчился. Бинтом его привязал под мышку, он и сидит там, сукин сын.

– Дай мне поносить.

– Ишь ты хитрый!