Текст книги "Собрание сочинений в пяти томах"
Автор книги: Михаил Булгаков
Жанры:
Драматургия
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 101 (всего у книги 229 страниц)
Начинается гул и движение… Туземцы расходятся. На сцену выходят: покойный лорд, леди, Паганель, Гаттерас, Паспарту. Савва Лукич один, неподвижен, сидит на троне над толпой. Вид его глубокомыслен и хмур. Все взоры обращены на него.
Лорд. Кхм… ну что же вам угодно будет сказать по поводу пьески, Савва Лукич?
Гробовая тишина.
Савва. Пьеса запрещается.
Проносится стон по всей труппе. Из оркестра вылезают головы пораженных музыкантов. Из будки – суфлер.
Кири (болезненно). Как?!
Лорд (бледнея). Как вы сказали, Савва Лукич? Мне кажется, я ослышался.
Савва. Нет. Не ослышались. Запрещается к представлению.
Ликки. Вот тебе и идеологическая! Поздравляю, Геннадий Панфилыч!
Лорд. Савва Лукич, может быть, вы выскажете ваши соображения?.. Чайку, кстати, не прикажете ли стаканчик?
Савва. Чайку выпью… мерси… а пьеска не пойдет… Хе… хе…
Лорд. Паспарту!! Стакан чаю Савве Лукичу!
Паспарту. Сейчас, Геннадий Панфилыч. (Подает чай.)
Савва. Мерси… мерси. А вы, Геннадий Панфилыч?
Лорд. Я уже закусил давеча.
Гробовая тишина.
Ликки. Торговали кирпичом и остались ни при чем… Эхе… хе…
Паспарту. Кадристы спрашивают, Геннадий Панфилыч, им можно разгримироваться?
Лорд (шипящим голосом). Я им разгримируюсь, я им так разгримируюсь…
Паспарту. Слушаю, Геннадий Панфилыч… (Исчезает.)
Внезапно появляется Сизи, он в штатском костюме, но в гриме царя и с короной на голове.
Сизи. Я к вам, гражданин автор… Сундучков, позвольте представиться. Очень хорошая пьеска… Замечательная… Шекспиром веет от нее даже на расстоянии… У меня нюх, батюшка, я двадцать пять лет на сцене. С покойным Антоном Павловичем Чеховым, бывало, в Крыму… Кстати, вы на него похожи при дневном освещении анфас. Но, батюшка, нельзя же так с царями… Ну что такое?.. В первом акте… исчезает бесследно…
Кири (смотрит тупо). Убит…
Сизи. Я понимаю. Я понимаю. Так царю и надо. Я бы сам их поубивал всех. Слава богу, человек сознательный, и у меня в семье одни сплошные народовольцы… Иных не было… Убей!.. но во втором акте…
Ликки. Что у тебя за манера, Анемподист, издеваться над людьми? Ты видишь, человек убит.
Сизи. Как то есть?
Ликки. Ну хлопнул Савва пьесу.
Сизи. А-а. Так… так. Так. Понимаю. Превосходно понимаю. Ведь разве же можно так с царями? Какой бы он ни был арап, он все же помазанник…
Лорд. Анемподист! Ты меня очень обяжешь, если помолчишь одну минуту.
Сизи. Немею. Перед лицом закона немею. Дура лекс… дура[577]577
Дура лекс… дура. – От латинской пословицы: «dura lex, sed lex» – суров закон, но закон.
[Закрыть].
Попугай. Дура!
Сизи. Это не я, Геннадий Панфилыч, это семисотрублевый попугай.
Лорд. Метелкин. Без шуток. Савва Лукич! Я надеюсь, это решение ваше не окончательно?
Савва. Нет, окончательно… Я люблю чайку попить за работой… В Центросоюзе, наверно, брали?
Лорд. В сентр… цаюзе… да… Савва Лукич.
Кири (внезапно). Чердак?! Так, стало быть, опять чердак? Сухая каша на примусе?.. Рваная простыня?..
Савва. Кх… виноват, вы мне? Я немного туг на ухо…
Гробовейшая тишина.
Кири. …Прачка ломится каждый день: когда заплатите деньги за стирку кальсон?! Ночью звезды глядят в окно, а окно треснувшее, и не на что вставить новое… Полгода, полгода я горел и холодел, встречал рассветы на Плющихе[578]578
…встречал рассветы на Плющихе… – Плющиха – улица в Москве; ее упоминание также подтверждает «московский» адрес пародии «Багрового острова».
[Закрыть] с пером в руках, с пустым желудком. А метели воют, гудят железные листы… а у меня нет калош!..
Лорд. Василий Артурыч!!
Савва. Я что-то не пойму… Это откуда же?..
Кири. Это? Это отсюда. Из меня. Из глубины сердца… вот… «Багровый остров»! О, мой «Багровый остров»…
Лорд. Василий Артурыч, чайку!.. Монолог. Это, Савва Лукич, монолог!
Савва. Так… так… что-то не помню.
Кири. Полгода… полгода… в редакции бегал, пороги обивал, отчеты о пожарах писал… по три рубля семьдесят пять копеек… Да ведь как получал гонорар… Без шапки, у притолоки… (Снимает парик.) Заплатите деньги… дайте авансиком три рубля… Вот кончу… вот кончу «Багровый остров»… И вот является зловещий старик…
Савва. Виноват, это вы про кого?
Кири. …и одним взмахом, росчерком пера убивает меня… Ну вот моя грудь, пронзи ее своим карандашом…[579]579
Ну вот моя грудь, пронзи ее своим карандашом… – Пародийно использована реплика Дон Гуана из «Каменного гостя» А. С. Пушкина: «Дона Анна, // Где твой кинжал? вот грудь моя».
[Закрыть]
Лорд. Что вы делаете, несчастный?! Чайку!..
Кири. Ах, мне нечего терять!.. Плюйте в побежденного, топчите полумертвую падаль орла!
Бетси, Леди. Бедный, бедный, успокойтесь!.. Василий Артурыч!
Лорд. Вам нечего, а мне есть чего! Братцы, берите его в уборную. Театр – это храм. Паспарту!
Сизи, Ликки, Паспарту увлекают Кири.
Бетси. Василий Артурыч… Успокойтесь, все будет благополучно… Что вы?
Кири (вырываясь). А судьи кто? За древностию лет к свободной жизни их вражда непримирима. Сужденья че́рпают из забытых газет времен колчаковских и покоренья Крыма…[580]580
А судьи кто? За древностию лет к свободной жизни их вражда непримирима. Сужденья черпают из забытых газет времен колчаковских и покоренья Крыма… – Строки монолога Чацкого из «Горя от ума» пародийно переведены на новые времена сражений с Колчаком (1919) и разгрома армии Врангеля в Крыму (1920). По сути, Дымогацкий обвиняет Савву Лукича в прямолинейности и нетерпимости, характерных для времен гражданской войны и «военного коммунизма».
[Закрыть]
Лорд. Уж втянет он меня в беду![581]581
Уж втянет он меня в беду! – ответная реплика Фамусова на монолог Чацкого «А судьи кто?».
[Закрыть] Сергей Сергеич… я пойду… Братцы, берите его!
Леди. Миленький, успокойтесь, я вас поцелую.
Бетси. И я.
Савва. Это что же такое?
Лорд. На польском фронте контужен в голову…[582]582
На Польском фронте контужен в голову… – попытка представить Дымогацкого – Жюля Верна в качестве благонадежного автора, участника боев с белополяками (1920).
[Закрыть] громаднейший талантище… форменный идиот… ум… идеология… он уже сидел на Канатчиковой даче[583]583
…он уже сидел на Канатчиковой даче… – Канатчикова дача – психиатрическая городская клиническая больница № 1 им. П. П. Кащенко в Москве.
[Закрыть] раз. Театр – это храм, не обращайте внимания, Савва Лукич. Вы меня знаете не первый день, Савва Лукич. Савва Лукич! Пятнадцать тысяч рублей! Три месяца работы… Скажите, в чем дело?..
Савва. Контрреволюционная пьеса.
Лорд. Савва Лукич! Побойтесь бо… что это я говорю… Побойтесь… а кого… неизвестно… Никого не бойтесь… Контрреволюция… В моем театре? Савва Лукич! В чем дело? На пушечный выстрел я не допускаю контрреволюционеров к театру! В чем дело?..
Савва. В конце.
Общий гул, внимание.
Лорд. Совершенно правильно. Батюшки мои. То-то я чувствую, чего, думаю, не хватает в пьесе? Савва Лукич, золотой вы человек для театра! Клянусь вам. На всех перекрестках это твержу! Нам нужны такие люди в СССР! Нужны до зарезу! В чем же дело в конце?
Савва. Помилуйте, Геннадий Панфилыч. Как же вы сами не догадались? Не понимаю. Я удивляюсь вам!..
Лорд. Совершенно верно, как же я не догадался, старый осел-шестидесятник?
Савва. Матросы-то, ведь они кто?
Лорд. Пролетарии, Савва Лукич, пролетарии, чтоб мне скиснуть…
Савва. Ну дак как же? А они, в то время когда освобожденные туземцы ликуют, остаются…
Лорд. В рабстве, Савва Лукич, в рабстве. Ах, я кретин!
Сизи. Не спорим, не спорим.
Лорд. Анемподист!!
Савва. А международная-то революция, а солидарность?..
Лорд. Где они, Савва Лукич? Ах я, ах я… Метелкин. Если ты устроишь международную революцию через пять минут, понял… Я тебя озолочу…
Паспарту. Международную, Геннадий Панфилыч?
Лорд. Международную!
Паспарту. Будет, Геннадий Панфилыч!
Лорд. Лети!! Савва Лукич… сейчас будет конец с международной революцией.
Савва. Но, может быть, гражданин автор не желает международной революции?
Лорд. Кто? Автор? Не желает? Желал бы увидеть человека, который не желает международной революции. (В партер.) Может, кто-нибудь не желает?.. Поднимите руку…
Сизи. Кто против? Хи-хи. Оч-чевидное большинство, Савва Лукич!
Лорд (с чувством). Таких людей у меня в театре не бывает. Кассир такому типу билета не выдаст, нет… Анемподист, я лучше сам попрошу, чтобы автор приписал тебе тексту в первом акте, только чтобы ты не путался сейчас.
Сизи. Вот за это спасибо.
Лорд. Всех на сцену. Всех!
Паспарту. Володя. Всех на вариант!
Лорд. Ликуй Исаич, международная!..
Дирижер. Не продолжайте, Геннадий Панфилыч, я уже понял полчаса тому назад и не расходился.
Лорд. Автора дайте!
Бетси и леди под руки вводят Кири.
Лорд (шипящим шепотом). Сейчас будем играть вариант финала… Импровизируйте международную революцию, матросы должны принять участие… если вам дорога пьеса…
Кири. А. Я понял… Понял.
Леди. Мы поможем вам все.
Бетси. Да… да.
Раздается удар гонга, и луна вспыхивает на небе, мгновенно загораются фонарики в руках у туземцев. Сцена освещается красным…
Суфлер. Вот она, ночная богиня…
Кай. Луна… Встретим же ее ликованием!..
Хор поет с оркестром:
Да живет Багровый остров —
Самый славный средь всех стран!..
2-й туземец. В море огни!..
Кири. Тише, в море огни!
Кай. Что это значит? Корабль возвращается?! Ликки, будь наготове…
Ликки. Всегда готов…
В бухту входит корабль, освещенный красным. На палубе стоят шеренги матросов, в руках у них багровые флаги с надписями: «Да здравствует Багровый остров». Впереди них – Паспарту.
Паспарту. Товарищи! Команда яхты «Дункан», выйдя в море, взбунтовалась против насильников-капиталистов… После страшного боя команда сбросила в море Паганеля, леди Гленарван и капитана Гаттераса. Я принял команду. Революционные европейские матросы просят передать туземному народу, что отныне никто не покусится на его свободу. Мы братски приветствуем туземцев…
Бетси (на скале). О, как я счастлива, Паспарту, что наконец и ты освободился от гнета лорда. Да здравствуют свободные европейские матросы, да здравствует Паспарту!
Туземцы. Да здравствуют революци-он-ные мат-ро-сы… Ура! Ура! Ура!
Попугай. Ура. Ура. Ура.
Громовая музыка. Савва встает и аплодирует.
Лорд. Выноси, выноси… Ой, ой, ой…
Хор с оркестром поет:
Вот вывод наш логический —
Не важно, эдак или так…
Финалом (сопрано) победным!!!
(басы) идеологическим!!!
Мы венчаем наш спектакль!!!
Сразу тишина. Кири затыкает уши.
Сизи (появился). Может быть, царю можно хоть постоять в сторонке… Может, он не погиб во время извержения, а скрылся, потом раскаялся…
Лорд. Анемподист! Вон!!
Сизи. Исчезаю… Иди, душа, во ад и буди вечно пленна[584]584
Иди, душа, во ад и буди вечно пленна… – неточная цитата из трагедии А. П. Сумарокова «Дмитрий Самозванец».
[Закрыть]. О, если бы со мною погибла вся вселенна! (Освещенный адским пламенем, проваливается в люк.)
Лорд. Савва Лукич. Савва Лукич. Савва Лу… Вы слышали, как они это сыграли?.. Вы слышали, как они пели?.. Савва Лукич… Театр – это храм.
Тишина.
Савва. Пьеса к представлению (пауза) разрешается…
Лорд (воплем). Савва Лукич!!
Громовой взрыв восторга, происходит кутерьма. Задник уходит вверх… Появляются сверкающие лампионы и зеркала, парики на болванках…
Все. Ура… Слава те господи… Поздравляем… браво… браво…
Ликки. Парикмахеры!!
Сизи (поднимается из люка в глубине сцены). Портные!!
Кай. Эх, здорово звезданули финал!
Фарра. Где мои брюки?
Лорд. Василий Артурыч, встаньте, вас поздравляют…
Кири. Ничего не хочу слышать… ничего… Я убит…
Лорд. Опомнитесь, Василий Артурыч. Пьеса разрешена.
Бетси, Леди. Василий Артурыч, милый Жюль Верн. Все кончено. Поздравляем… Поздравляем…
Кири. Что? Кого?..
Лорд, Бетси, Леди. Поздравляем. Разрешена!
Кири. Как разрешена?! О, мой «Багровый остров»! О, мой «Багровый остров»!
Савва. Ну спасибо вам, молодой человек: утешили… Утешили, прямо скажу, и за кораблик спасибо… Далеко пойдете, молодой человек. Далеко… Я вам предсказываю…
Лорд. Страшеннейший талант, я же вам говорил.
Савва. В других городах-то я все-таки вашу пьеску запрещу… Нельзя все-таки… Пьеска – и вдруг всюду разрешена. Курьезно как-то…
Лорд. Натурально. Натурально, Савва Лукич. Им нельзя давать таких пьесок. Да разве можно? Они не доросли до них, Савва Лукич. (Тихо Кири.) Ну, Василий Артурыч, мы эту пьеску берем у вас монопольно. Мы им, провинциалам, и понюхать ее не дадим… Мы ее сами повезем. Кстати, Василий Артурыч, чтоб уж прочнее было, вы в другие театры и не заходите, а прямо уж домой, баиньки… Там я вам сорок червонцев дал, дак уж примите еще сотенку… Для ровного счета, а вы мне расписочку… Вот так… Мерси-с… Хе… хе…
Бетси. Какое у него вдохновенное лицо…
Сизи. Дайте мне сто червей, и у меня будет вдохновенное. В первом акте царя угробили…
Кири (мутно). Деньги! Червонцы!
Попугай. Червонцы! Червонцы!
Кири. А! Чердак! Шестнадцать квадратных аршин, и лунный свет вместо одеяла. О вы, мои слепые стекла, скупой и жиденький рассвет… Червонцы! Кто написал «Багровый остров»? Я, Дымогацкий, Жюль Верн. Долой, долой пожары на Мещанской… бродячих бешеных собак… Да здравствует солнце… океан… Багровый остров…
Тишина.
Сизи. А вот таких монологов небось в пьесе не пишет.
Все. Тсс…
Кири. Кто написал «Багровый остров»?!
Лорд. Вы, вы, Василий Артурыч… Уж вы простите, ежели я наорал на вас под горячую руку… Хе… хе… Старик Геннадий вспыльчив…
Савва. Увлекающийся молодой человек. Я сам когда-то был таков… Это было во времена военного коммунизма… Что теперь!
Кири. А репортеры, рецензенты! Ах… Так! Дома ли Жюль Верн? Нет, он спит, или он занят, он пишет… Его не беспокоить… Зайдите позже… Его пылающее сердце не помещается на шестнадцати аршинах, ему нужен широкий вольный свет…
Леди. Как он интересен!
Дирижер. Оркестр поздравляет вас, Василий Артурыч…
Кири. Мерси… спасибо, данке зер. Прошу вас, граждане, ко мне на мою новую квартиру, квартиру драматурга Дымогацкого – Жюль Верна, в бельэтаже, с зернистой икрою… Я требую музыки…
Оркестр играет из «Севильского цирюльника».
Кири (лорду). Что, мой сеньор? Вдохновение мне дано, как ваше мнение? Что, мой сеньор?![585]585
Что, мой сеньор? Вдохновение мне дано, как ваше мнение? Что, мой сеньор?! – из речитатива Фигаро в опере Дж. Россини «Севильский цирюльник».
[Закрыть]
Лорд. Дано, дано, Василий Артурыч… Дано… Дано, кому же оно дано, как не вам!
Кири. Коль славен наш господь в Сионе…[586]586
Коль славен наш господь в Сионе… – первая строка вольного переложения библейского псалма 47, сделанного М. М. Херасковым. Музыку к нему написал Д. С. Бортнянский. Эту мелодию до 1917 г. вызванивали куранты Петропавловской крепости.
[Закрыть] Ах, далеко нам до Типперери.
Савва. Это он про что?
Паспарту. Осатанел от денег… Легкое ли дело… Сто червонцев… Геннадий Панфилыч! Кассир спрашивает, разрешили ли?.. Можно ли билеты продавать?
Лорд. Можно, должно, нужно, немедленно…
Музыка.
Пусть обе кассы торгуют от девяти до девяти… Сегодня, завтра, ежедневно…
Кири. И вечно!
Лорд. Снять «Эдипа»…[587]587
Снять «Эдипа»… – Имеется в виду трагедия Софокла «Царь Эдип». Эффект соседства в одной афише собственной современной пьесы с произведениями мировой драматургии поразил Булгакова при постановке «Дней Турбиных» и был комически обыгран в «Театральном романе»: «Ну, брат, – вскричал Ликоспастов, – ну, брат! Благодарю, не ожидал! Эсхил, Софокл и ты! Как ты это проделал, не понимаю, но это гениально! Ну теперь ты, конечно, приятелей узнавать не будешь! Где уж нам с Шекспирами водить дружбу!»
[Закрыть] Идет «Багровый остров»!
На корабле, на вулкане, в зрительном зале вспыхивают огненные буквы: «„Багровый остров“ сегодня и ежедневно».
Кири. И ныне, и присно, и во веки веков!!
Савва. Аминь!!
Занавес
Конец
1927–1928
Бег. Восемь снов. Пьеса в четырех действиях
Действующие лица
Серафима Владимировна Корзухина, молодая петербургская дама.
Сергей Павлович Голубков, сын профессора-идеалиста из Петербурга.
Африкан, архиепископ Симферопольский и Карасу-Базарский, архипастырь именитого воинства, он же – химик Махров.
Паисий, монах.
Дряхлый игумен.
Баев, командир полка в конармии Буденного.
Буденновец.
Григорий Лукьянович Чарнота, запорожец по происхождению, кавалерист, генерал-майор в армии белых.
Барабанчикова, дама, существующая исключительно в воображении генерала Чарноты.
Люська, походная жена генерала Чарноты.
Крапилин, вестовой Чарноты, человек, погибший из-за своего красноречия.
Де Бризар, командир гусарского полка у белых.
Роман Валерьянович Хлудов[589]589
Роман Валерьянович Хлудов. – Общепризнанным прототипом образа послужил генерал-лейтенант Я. А. Слащов (1885–1929), командир корпуса в деникинской, затем во врангелевской армии. Эмигрировав в Турцию, осенью 1921 г. вернулся в Москву, был амнистирован. Преподавал тактику на курсах командного состава, писал в военной прессе. Советский военачальник вспоминал: «Преподавал он блестяще, на лекциях народу полно, и напряжение в аудитории порой было как в бою. Многие командиры-слушатели сами сражались с врангелевцами, в том числе и на подступах к Крыму, а бывший белогвардейский генерал не жалел ни язвительности, ни насмешки, разбирая ту или иную операцию наших <…> войск» (Батов П. И. В походах и боях. М., 1974. С. 22). 11 января 1929 г. Слащов был застрелен неким Коленбергом, мстящим за убитого брата.
[Закрыть].
Голован, есаул, адъютант Хлудова.
Комендант станции.
Начальник станции.
Николаевна, жена начальника станции.
Олька, дочь начальника станции, 4-х лет.
Парамон Ильич Корзухин[590]590
Парамон Ильич Корзухин. – Возможным прототипом образа Корзухина Л. Е. Белозерская считала В. П. Крымова, редактора и соиздателя петербургского журнала «Столица и усадьба», автора книги «Богомолы в коробочке». «С особым вниманием отнесся М. А. к моему устному портрету Владимира Пименовича Крымова, петербургского литератора. <…> Из России уехал, как только запахло революцией, „когда рябчик в ресторане стал стоить вместо сорока копеек – шестьдесят, что свидетельствовало о том, что в стране неблагополучно“, – его собственные слова» (Белозерская-Булгакова Л. Е. Воспоминания. М., 1990. С. 176).
[Закрыть], муж Серафимы.
Тихий, начальник контрразведки.
Скунский, Гурин – служащие в контрразведке.
Белый главнокомандующий[591]591
Белый главнокомандующий. – В первой редакции стояло: «Врангель». В. А. Оболенский свидетельствовал, что «крымская катастрофа произошла для него (Врангеля. – В. Г.) совершенно неожиданно. И для меня не подлежит сомнению, что и он, и его генералы до самого последнего момента были искренне уверены в том, что Крым действительно неприступен» (Крым при Врангеле. Мемуары белогвардейца. 1927. С. 85).
[Закрыть].
Личико в кассе.
Артур Артурович, тараканий царь.
Фигура в котелке и в интендантских погонах.
Турчанка, любящая мать.
Проститутка-красавица.
Грек-донжуан.
Антуан Грищенко, лакей Корзухина.
Монахи, белые штабные офицеры, конвойные казаки белого главнокомандующего, контрразведчики; казаки в бурках; английские, французские и итальянские моряки; турецкие и итальянские полицейские, мальчишки турки и греки, армянские и греческие головы в окнах; толпа в Константинополе.
Сон первый происходит в Северной Таврии в октябре 1920 года. Сны второй, третий и четвертый – в начале ноября 1920 года в Крыму. Пятый и шестой – в Константинополе летом 1921 года. Седьмой – в Париже осенью 1921 года. Восьмой – осенью 1921 года в Константинополе.
Действие первое…Мне снился монастырь…
Слышно, как хор монахов в подземелье поет глухо: «Святителю отче Николае, моли Бога о нас…» Тьма, а потом появляется скупо освещенная свечечками, прилепленными у икон, внутренность монастырской церкви. Неверное пламя выдирает из тьмы конторку, в коей продают свечи, широкую скамейку возле нее, окно, забранное решеткою, шоколадный лик святого, полинявшие крылья серафимов, золотые венцы. За окном – безотрадный октябрьский вечер с дождем и снегом. На скамейке, укрытая с головой попоной, лежит Барабанчикова. Химик Махров, в бараньем тулупе, примостился у окна и все силится в нем что-то разглядеть. В высоком игуменском кресле сидит Серафима, в черной шубе. Судя по лицу, Серафиме нездоровится. У ног Серафимы, на скамеечке, рядом с чемоданом, Голубков, петербургского вида молодой человек в черном пальто и в перчатках.
Голубков (прислушиваясь к пению). Вы слышите, Серафима Владимировна? Я понял, у них внизу подземелье… В сущности, как странно все это! Вы знаете, временами мне начинает казаться, что я вижу сон, честное слово! Вот уже месяц, как мы бежим с вами, Серафима Владимировна, по весям и городам, и чем дальше, тем непонятнее становится кругом… Видите, вот уж и в церковь мы с вами попали! И знаете ли, когда сегодня случилась вся эта кутерьма, я заскучал по Петербургу, ей-богу! Вдруг так отчетливо вспомнилась мне зеленая лампа в кабинете…
Серафима. Эти настроения опасны, Сергей Павлович. Берегитесь затосковать во время скитаний. Не лучше ли было бы вам остаться?
Голубков. О нет, нет, это бесповоротно, и пусть будет что будет! И потом, ведь вы уже знаете, что скрашивает мой тяжелый путь… С тех пор как мы случайно встретились в теплушке под тем фонарем, помните… прошло ведь, в сущности, немного времени, а между тем мне кажется, что я знаю вас уже давно, давно! Мысль о вас облегчает этот полет в осенней мгле, и я буду горд и счастлив, когда донесу вас в Крым и сдам вашему мужу. И хотя мне будет скучно без вас, я буду радоваться вашей радостью.
Серафима молча кладет руку на плечо Голубкову.
(Погладив руку.) Позвольте, да у вас жар?
Серафима. Нет, пустяки.
Голубков. То есть как пустяки? Жар, ей-богу, жар!
Серафима. Вздор, Сергей Павлович, пройдет…
Мягкий пушечный удар. Барабанчикова шевельнулась и простонала.
Послушайте, мадам, вам нельзя оставаться без помощи. Кто-нибудь из нас проберется в поселок, там, наверно, есть акушерка.
Голубков. Я сбегаю.
Барабанчикова молча схватывает его за полу пальто.
Серафима. Почему же вы не хотите, голубушка?
Барабанчикова (капризно). Не надо.
Серафима и Голубков в недоумении.
Махров (тихо, Голубкову). Загадочная и весьма загадочная особа!
Голубков (шепотом). Вы думаете, что…
Махров. Я ничего не думаю, а так… лихолетье, сударь, мало ли кого не встретишь на своем пути! Лежит какая-то странная дама в церкви…
Пение под землей смолкает.
Паисий (появляется бесшумно, черен, испуган). Документики, документики приготовьте, господа честные! (Задувает все свечи, кроме одной.)
Серафима, Голубков и Махров достают документы. Барабанчикова высовывает руку и выкладывает на попону паспорт. Баев входит, в коротком полушубке, забрызган грязью, возбужден. За Баевым – буденновец с фонарем.
Баев. А, чтоб их черт задавил, этих монахов! У, гнездо! Ты, святой папаша, где винтовая лестница на колокольню?
Паисий. Здесь, здесь, здесь…
Баев (буденновцу). Посмотри.
Буденновец с фонарем исчезает в железной двери.
(Паисию.) Был огонь на колокольне?
Паисий. Что вы, что вы? Какой огонь?
Баев. Огонь мерцал! Ну ежели я что-нибудь на колокольне обнаружу, я вас всех до единого и с вашим седым шайтаном к стенке поставлю! Вы фонарями белым махали!
Паисий. Господи! Что вы?!
Баев. А эти кто такие? Ты же говорил, что в монастыре ни одной души посторонней нету!
Паисий. Беженцы они, бе…
Серафима. Товарищ, нас всех застиг обстрел в поселке, мы и бросились в монастырь. (Указывает на Барабанчикову.) Вот женщина, у нее роды начинаются…
Баев (подходит к Барабанчиковой, берет паспорт, читает). Барабанчикова, замужняя…
Паисий (сатанея от ужаса, шепчет). Господи, господи, только это пронеси! (Готов убежать.) Святый славный великомученик Димитрий…
Баев. Где муж?
Барабанчикова простонала.
Нашли время, место рожать! (К Махрову.) Документ!
Махров. Вот документик! Я – химик из Мариуполя.
Баев. Много вас тут химиков во фронтовой полосе!
Махров. Я продукты ездил покупать, огурчики…
Баев. Огурчики!
Буденновец (появляется внезапно). Товарищ Баев! На колокольне ничего не обнаружил, а вот что… (Шепчет на ухо Баеву.)
Баев. Да ты что! Откуда?
Буденновец. Верно говорю. Главное, темно, товарищ командир.
Баев. Ну ладно, ладно, пошли. (Голубкову, который протягивает свой документ.) Некогда, некогда, после. (Паисию.) Монахи, стало быть, не вмешиваются в гражданскую войну?
Паисий. Нет, нет, нет…
Баев. Только молитесь? А вот за кого вы молитесь, интересно было бы знать? За черного барона или за советскую власть? Ну ладно, до скорого свидания, завтра разберемся! (Уходит вместе с буденновцем.)
За окнами послышалась глухая команда, и все стихло, как бы ничего и не было. Паисий жадно и часто крестится, зажигает свечи и исчезает.
Махров. Расточились… Недаром сказано: и даст им начертание на руках или на челах их…[592]592
…и даст им начертание на руках или на челах их… – Ср.: «И он (мировой зверь. – В. Г.) сделает то, что всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание на правую руку или на чело их…» (Откровение Иоанна Богослова. 13:16). В реплике архиепископа – отношение к красноармейцам как к «поклоняющимся апокалипсическому Зверю».
[Закрыть] Звезды-то пятиконечные, обратили внимание?
Голубков (шепотом, Серафиме). Я совершенно теряюсь, ведь эта местность в руках у белых, откуда же красные взялись? Внезапный бой?.. Отчего все это произошло?
Барабанчикова. Это оттого произошло, что генерал Крапчиков задница, а не генерал! (Серафиме.) Пардон, мадам.
Голубков (машинально). Ну?
Барабанчикова. Ну что ну? Ему прислали депешу, что конница красная в тылу, а он, язви его душу, расшифровку отложил до утра и в винт сел играть.
Голубков. Ну?
Барабанчикова. Малый в червах объявил.
Махров (тихо). Ого-го, до чего интересная особа!
Голубков. Простите, вы, по-видимому, в курсе дела: у меня были сведения, что здесь, в Курчулане[593]593
…в Курчулане… – Л. Е. Белозерская писала: «Помню, что на одной из карт были изображены все военные передвижения красных и белых войск и показаны, как это и полагается на военных картах, мельчайшие населенные пункты.
Карту мы раскладывали и, сверяя с текстом книги (Слащова. – В. Г.), прочерчивали путь наступления красных и отступления белых, поэтому в пьесе так много подлинных названий, связанных с историческими боями и передвижениями войск: Перекоп, Сиваш, Чонгар, Курчулан, Алманайка, Бабий Гай, Арабатская стрелка, Таганаш, Юшунь, Керман-Кемальчи…» (Страницы жизни. – В сб.: Воспоминания о Михаиле Булгакове. М., 1988. С. 229–230).
[Закрыть], должен был быть штаб генерала Чарноты?..
Барабанчикова. Вон какие у вас подробные сведения! Ну был штаб, как не быть. Только он весь вышел.
Голубков. А куда же он удалился?
Барабанчикова. Совершенно определенно, в болото.
Махров. А откуда вам все это известно, мадам?
Барабанчикова. Очень уж ты, архипастырь, любопытен!
Махров. Позвольте, почему вы именуете меня архипастырем?!
Барабанчикова. Ну ладно, ладно, это скучный разговор, отойдите от меня.
Паисий вбегает, опять тушит свечи, все, кроме одной, смотрит в окно.
Голубков. Что еще?
Паисий. Ох, сударь, и сами не знаем, кого нам еще господь послал и будем ли мы живы к ночи! (Исчезает так, что кажется, будто он проваливается сквозь землю.)
Послышался многокопытный топот, в окне затанцевали отблески пламени.
Серафима. Пожар?
Голубков. Нет, это факелы. Ничего не понимаю, Серафима Владимировна! Белые войска, клянусь, белые! Свершилось! Серафима Владимировна, слава богу, мы опять в руках белых! Офицеры в погонах!
Барабанчикова (садится, кутаясь в попону). Ты, интеллигент проклятый, заткнись мгновенно! «Погоны», «погоны»! Здесь не Петербург, а Таврия, коварная страна! Если на тебя погоны нацепить, это еще не значит, что ты стал белый! А если отряд переодетый? Тогда что?
Вдруг мягко ударил колокол.
Ну зазвонили! Засыпались монахи-идиоты! (Голубкову.) Какие штаны на них?
Голубков. Красные!.. А вон еще въехали, у тех синие с красными боками…
Барабанчикова. «Въехали, с боками»!.. Черт тебя возьми! С лампасами?
Послышалась глухая команда де Бризара: «Первый эскадрон, слезай!»
Что такое? Не может быть! Его голос! (Голубкову.) Ну теперь кричи, теперь смело кричи, разрешаю! (Сбрасывает с себя попону и тряпье и вскакивает в виде генерала Чарноты. Он в черкеске со смятыми серебряными погонами. Револьвер, который у него был в руках, засовывает в карман; подбегает к окну, распахивает его, кричит.) Здравствуйте, гусары! Здравствуйте, донцы! Полковник Бризар, ко мне!
Дверь открывается, и первой вбегает Люська в косынке сестры милосердия, в кожаной куртке и в высоких сапогах со шпорами. За ней – обросший бородой де Бризар и вестовой Крапилин с факелом.
Люська. Гриша! Гри-Гри! (Бросается на шею Чарноте.) Не верю глазам! Живой? Спасся? (Кричит в окно.) Гусары, слушайте! Генерала Чарноту отбили у красных!
За окном шум и крики.
Ведь мы по тебе панихиду собирались служить!
Чарнота. Смерть видел вот так близко, как твою косынку. Я как поехал в штаб к Крапчикову, а он меня, сукин кот, в винт посадил играть… малый в червах… и – на́ тебе – пулеметы! Буденный – на́ тебе – с небес! Начисто штаб перебили! Я отстрелялся, в окно и огородами в поселок, к учителю Барабанчикову, давай, говорю, документы! А он, в панике, взял да не те документы мне и сунул! Приползаю сюда, в монастырь, глядь, документы-то бабьи, женины – мадам Барабанчикова, и удостоверение – беременная! Кругом красные, ну говорю, кладите меня, как я есть, в церкви! Лежу, рожаю, слышу, шпорами – шлеп, шлеп!..
Люська. Кто?
Чарнота. Командир-буденновец.
Люська. Ах!
Чарнота. Думаю, куда же ты, буденновец, шлепаешь? Ведь твоя смерть лежит под попоною! Ну приподымай, приподымай ее скорей! Будут тебя хоронить с музыкой! И паспорт он взял, а попону не поднял!
Люська визжит.
(Выбегает, в дверях кричит.) Здравствуй, племя казачье! Здорово, станичники!
Послышались крики. Люська выбегает вслед за Чарнотой.
Де Бризар. Ну я-то попону приподыму! Не будь я краповый черт, если я на радостях в монастыре кого-нибудь не повешу! Этих, видно, красные второпях забыли! (Махрову.) Ну у тебя и документ спрашивать не надо. По волосам видно, что за птица! Крапилин, свети сюда!
Паисий (влетает). Что вы, что вы? Это его высокопреосвященство! Это высокопреосвященнейший Африкан!
Де Бризар. Что ты, сатана чернохвостая, несешь?
Махров сбрасывает шапку и тулуп.
(Всматривается в лицо Махрову.) Что такое? Ваше высокопреосвященство, да это действительно вы?! Как же вы сюда попали?
Африкан. В Курчулан приехал благословить Донской корпус, а меня пленили красные во время набега. Спасибо, монахи снабдили документиками.
Де Бризар. Черт знает что такое! (Серафиме.) Женщина, документ!
Серафима. Я жена товарища министра торговли. Я застряла в Петербурге, а мой муж уже в Крыму. Я бегу к нему. Вот фальшивые документы, а вот настоящий паспорт. Моя фамилия Корзухина.
Де Бризар. Миль экскюз, мадам![594]594
Mille excuses, madame! – Тысяча извинений, мадам! (фр.)
[Закрыть] А вы, гусеница в штатском, уж не обер ли вы прокурор?
Голубков. Я не гусеница, простите, и отнюдь не обер-прокурор! Я сын знаменитого профессора-идеалиста Голубкова и сам приват-доцент, бегу из Петербурга к вам, к белым, потому что в Петербурге работать невозможно.
Де Бризар. Очень приятно! Ноев ковчег!
Кованый люк в полу открывается, из него подымается дряхлый игумен, а за ним хор монахов со свечами.
Игумен (Африкану). Ваше высокопреосвященство! (Монахам.) Братие! Сподобились мы владыку от рук нечестивых социалов спасти и сохранить!
Монахи облекают взволнованного Африкана в мантию, подают ему жезл.
Владыко! Прими вновь жезл сей, им же утверждай паству…[595]595
Владыко! Прими вновь жезл сей, им же утверждай паству… – Ср.: «Прими сей жезл, им же утверждай паству твою да правиши…» – слова, произносимые архиереем при вручении жезла архимандриту или игумену.
[Закрыть]
Африкан. Воззри с небес, боже, и виждь и посети виноград сей, его же насади десница твоя![596]596
Воззри с небес, боже, и виждь и посети виноград сей, его же насади десница твоя! – Божественная литургия (архиерейским служением).
[Закрыть]
Монахи (внезапно запели). Исполла эти деспота!..[597]597
Εις πολλά ετη δέσποτα! – Многая лета, Владыко! (греч.)
[Закрыть]
В дверях вырастает Чарнота, с ним Люська.
Чарнота. Что вы, отцы святые, белены объелись, что ли? Вы не ко времени эту церемонию затеяли! Ну-ка, хор!.. (Показывает жестом – «уходите».)
Африкан. Братие! Выйдите!
Игумен и монахи уходят в землю.
Чарнота (Африкану). Ваше высокопреосвященство, что же это вы тут богослужение устроили? Драпать надо! Корпус идет за нами по пятам, ловит нас! Нас Буденный к морю придушит! Вся армия уходит! В Крым идем! К Роману Хлудову под крыло!
Африкан. Всеблагий господи, что же это? (Схватывает свой тулуп.) Двуколки с вами-то есть? (Исчезает.)
Чарнота. Карту мне! Свети, Крапилин! (Смотрит на карту.) Все заперто! Гроб!
Люська. Ах ты, Крапчиков, Крапчиков!..
Чарнота. Стой! Щель нашел! (Де Бризару.) Возьмешь свой полк, пойдешь на Алманайку. Притянешь их немножко на себя, тогда на Бабий Гай и переправляйся хоть по гло́тку! Я после тебя подамся к молоканам на хутора[598]598
…к молоканам на хутора… – Молокане – русская религиозная секта, не признающая таинств и обрядов православного вероисповедания, со строгими правилами нравственности.
[Закрыть], с донцами, и хоть позже тебя, а выйду на Арабатскую стрелу, там соединимся. Через пять минут выходи.
Де Бризар. Слушаю, ваше превосходительство.
Чарнота. Ф-фу!.. Дай хлебнуть, полковник.
Голубков. Серафима Владимировна, вы слышите? Белые уезжают. Нам надо бежать с ними, иначе мы опять попадем в руки к красным. Серафима Владимировна, почему вы не отзываетесь, что с вами?
Люська. Дай и мне.
Де Бризар подает фляжку Люське.
Голубков (Чарноте). Господин генерал, умоляю вас, возьмите нас с собой! Серафима Владимировна заболела… Мы в Крым бежим… С вами есть лазарет?
Чарнота. Вы в университете учились?
Голубков. Конечно, да…
Чарнота. Производите впечатление совершенно необразованного человека. Ну а если вам пуля попадет в голову на Бабьем Гае, лазарет вам очень поможет, да? Вы бы еще спросили, есть ли у нас рентгеновский кабинет! Интеллигенция!.. Дай-ка еще коньячку!
Люська. Надо взять. Красивая женщина, красным достанется…
Голубков. Серафима Владимировна, подымайтесь! Надо ехать!
Серафима (глухо). Знаете что, Сергей Павлович, мне, кажется, действительно нездоровится… Вы поезжайте один, а я здесь в монастыре прилягу… мне что-то жарко…
Голубков. Боже мой! Серафима Владимировна, это немыслимо! Серафима Владимировна, подымитесь!
Серафима. Я хочу пить… и в Петербург…
Голубков. Что же это такое?..
Люська [(победоносно)]. Это тиф, вот что это такое.
Де Бризар. Сударыня, вам бежать надо, вам худо у красных придется. Впрочем, я говорить не мастер. Крапилин, ты красноречив, уговори даму!
Крапилин. Так точно, ехать надо!
Голубков. Серафима Владимировна, надо ехать…
Де Бризар. Крапилин, ты красноречив, уговори даму!
Крапилин. Так точно, ехать надо!
Де Бризар (глянув на браслет-часы). Пора! (Выбегает.)
Послышалась его команда: «Садись!», потом топот.
Люська. Крапилин! Подымай ее, бери силой!
Крапилин. Слушаюсь!
Вместе с Голубковым подымают Серафиму, ведут под руки.
Люська. В двуколку ее!
Уходят.
Чарнота (один, допивает коньяк, смотрит на часы). Пора!
Игумен (вырастает из люка). Белый генерал! Куда же ты? Неужто ты не отстоишь монастырь, давший тебе приют и спасение?!
Чарнота. Что ты, папаша, меня расстраиваешь? Колоколам языки подвяжи, садись в подземелье! Прощай! (Исчезает.)
Послышался его крик: «Садись! Садись!», потом страшный топот, и все смолкает. Паисий появляется из люка.
Паисий. Отче игумен! А отец игумен! Что ж нам делать? Ведь красные прискачут сейчас! А мы белым звонили! Что же нам, мученический венец принимать?
Игумен. А где ж владыко?
Паисий. Ускакал, ускакал в двуколке!
Игумен. Пастырь, пастырь недостойный! Покинувший овцы своя! (Кричит глухо в подземелье.) Братие! Молитесь!
Из-под земли глухо послышалось: «Святителю отче Николае, моли бога о нас…»
Тьма съедает монастырь. Сон первый кончается.
