Текст книги "Собрание сочинений в пяти томах"

Автор книги: Михаил Булгаков

Впервые – журн. «Медицинский работник». 1927. № 45, 46, 47. 9, 17, 23 декабря, с авторской датой «1927 г. Осень» и редакционным пояснением: «Михаил Булгаков известен нашим читателям как автор рассказов участкового врача, печатавшихся в „Медицинском работнике“».

Рукопись не сохранилась.

Печатается по тексту указанной публикации.

По-видимому, еще в Вязьме, во второй половине 1917 года, Булгаков начал работу над сочинением, получившим название «Недуг». Замысел прямо был связан с биографическими обстоятельствами – с возникшей еще в Никольском, в 1916–1917 годах, привычкой к морфию, разрушительно действовавшей на Булгакова вплоть до 1918–1919 года, когда удалось избавиться от нее окончательно.

Впервые об этом важном биографическом эпизоде было рассказано в кн.: Неизданный Булгаков. Тексты и материалы. Под ред. Э. Проффер. Ann Arbor, 1977. С. 18. Эта публикация, озаглавленная «Беседа с Татьяной Николаевной Лаппа, первой женой М. А. Булгакова», была осуществлена без ведома Т. Н. Кисельгоф (урожд. Лаппа; 1889–1982) и представляла собой не беседу, а, как поясняла в нашем разговоре летом 1978 года Т. Н. Кисельгоф, изложение сведений, которыми располагала давно знавшая ее семья Крешковых. Опубликование этих сведений вызвало крайнее огорчение Т. Н. Кисельгоф, поскольку, помимо истории с морфием, были обнародованы интимные подробности ее собственной жизни. Однако только после публикации Т. Н. Кисельгоф стала подробно освещать важную коллизию биографии Булгакова, ранее тщательно ею скрываемую (подробнее об этом см.: Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. Изд. 2-е. М., 1988. С. 62–67, 74–76). Тогда же, летом 1978 года, рассказывая о проявлениях тяжелой болезни, на вопрос о содержании оставшегося неизвестным сочинения она ответила: «„Недуг“ – это, по-моему, про морфий…»

Предположение о «Недуге» как первой редакции «Морфия», подтвержденное свидетельством Н. А. Земской, высказано в книге Л. Яновской (Яновская Л. Творческий путь Михаила Булгакова. М., 1983. С. 82–83).

20 сентября 1917 года Смоленская губернская земская управа командировала Булгакова в распоряжение Вяземской уездной земской управы. В Вязьме они с женой поселились на Московской улице, в трех комнатах рядом с больницей. Условия работы были совсем иными, чем ранее в с. Никольском, – здесь на меньшее количество населения приходилось три врача; эти обстоятельства отражены в словах рассказчика «Морфия» об испытанном им облегчении.

В Вязьме Булгакова застали сообщения об Октябрьском перевороте в Петрограде и боях в Москве. 30 октября его жена письмом просила Н. А. Земскую сообщить, «что делается в Москве. Мы живем в полной неизвестности, вот уже четыре дня ниоткуда не получаем никаких известий. Очень беспокоимся, и состояние ужасное». Настроение, владевшее в эти дни доктором Булгаковым, всплывет и отразится впоследствии в герое «Белой гвардии» докторе Турбине: «Старший Турбин, бритый, светловолосый, постаревший и мрачный с 25 октября 1917 года…»

Отождествление «Недуга» с будущим «Морфием» повлекло за собой и предположение о том, что сначала это сочинение мыслилось автором в жанре романа. «Пишу роман по канве „Недуга“», – сообщал Булгаков брату Константину 1 февраля 1921 года из Владикавказа. В феврале 1932 года Ю. Слезкин вспоминал о первых московских годах Булгакова: «Читал свой роман о каком-то наркомане» (Яновская Л. Творческий путь Михаила Булгакова. С. 88).

Как широко описывались в романе те московские события, о которых вспоминает доктор Поляков в своем дневнике от 14 ноября 1917 года, вернувшись в Вязьму: «Стрельбу и переворот я пережил еще в лечебнице». Возможно, это были подробные картины. Работая над романом в первой половине 1921 года, Булгаков обдумывал, как видно из его писем родным, планы отъезда за границу и в расчете на неподцензурное печатание мог писать более свободно. Это был, скорей всего, жгучий документ тогдашнего самоощущения доктора Булгакова, потрясенного роковыми событиями и личной катастрофой. Он не мог существовать на страницах отечественной печати 1927 года. В последней редакции осталась главным образом трагедия морфиниста, прослеженная с медицинской тщательностью.

События, переворачивающие российскую жизнь, совпали с тяжелейшей личной коллизией, и это, возможно, помогло выбрать нужный автору сюжетный ход – отстраняющий героя от событий. Примечательно, что первую инъекцию наркотика герой рассказа делает за неделю до начала революционных событий (в феврале 1917 года) – будто заранее готовя себе анестезию. События февраля – марта, а затем октября-ноября 1917 года восприняты сквозь дымку помрачающей сознание героя болезни. Раннее заглавие «Недуг» позволяет думать, что уже в литературных опытах 1917–1918 годов был найден этот, оказавшийся столь художественно значимым для автора, угол зрения на революцию – герои Булгакова переживают ее, болея, и сама она предстает как феномен болезни («Морфий», «Записки на манжетах»).

В комментируемом рассказе – еще одна из версий судьбы устойчивого персонажа прозы Булгакова – Врача. Изображен врач, который пишет – ведет дневник. Он не помышляет о литературе, но в рассказе она все время присутствует, как бы находясь поодаль: «„Надежда блеснет…“ – в романах так пишут, и вовсе не в серьезных докторских письмах!..» – с раздражением оценивает доктор Бомгард полученную от Полякова записку. Характерна и собственная оценка Поляковым своих записей:

«Они отрывочны, но ведь я же не писатель!»[160]160
  Спустя много лет, 13 апреля 1933 г., сообщая П. С. Попову о том, что роман о Мольере отвергнут редакцией серии ЖЗЛ (к тому времени Булгаков уже шесть лет не видит своего имени в печати), он заметит с немалой долей самоиронии: «По сути дела, я – актер, а не писатель».


[Закрыть] Герой рассказа прерывает свою жизнь в момент, когда врачебная его карьера разрушена, а иная – не осознана и не обозначена. Читателю, однако, оставлена возможность увидеть, что это – тот самый момент, когда у героя, как у Макара Девушкина в «Бедных людях», «и слог теперь формируется».

Бомгард печатает эти записки тогда, когда «тело Полякова давно истлело, а память о нем совершенно исчезла». Страх безвестности, гибели прежде самоосуществления – глубоко личный мотив, рано явившийся в творчестве писателя, – станет постоянным. Если поставить рассказ в контекст биографии Булгакова, можно различить в «Морфии» взгляд автора со стороны на свою собственную судьбу в 1918–1919 годах, на близкую, но миновавшую его возможность ее трагического варианта. В контексте же творчества Булгакова в рассказе очевиден взгляд на мимолетность человеческой жизни «под знаком вечности», уже проявившийся в финале повести «Роковые яйца» («…но потом имя профессора Владимира Ипатьевича Персикова оделось туманом и погасло…»), готовый вскоре обозначиться в финале «Белой гвардии» («…когда и тени наших тел и дел не останется на земле»).

Спустя десятилетие Булгаков вновь разыграет мотив «Морфия» – и в той же сюжетной разработке: друг самоубийцы Максудова печатает завещанные ему записки – «плод его фантазии, и фантазии, увы, больной».

Впервые – журн. «Россия». 1925. № 4, 5 (первые 13 глав); полностью: Булгаков М. Дни Турбиных (Белая гвардия). Париж, Concorde. Т. 1 – 1927. Т. 2 – 1929. Печатается по этому тексту.

В очерке «Киев-город», напечатанном в 1923 году, М. А. Булгаков, вспоминая события гражданской войны в своем родном городе, писал: «Когда небесный гром (ведь и небесному терпению есть предел) убьет всех до единого современных писателей и явится лет через 50 новый настоящий Лев Толстой, будет создана изумительная книга о великих боях в Киеве».

Предсказание это в какой-то степени сбылось. Однако в книге, которую Булгаков мечтал написать всю жизнь и написал через несколько десятков лет после смерти Льва Толстого, – в «Мастере и Маргарите», одном из величайших романов XX века, – действие развивается не в Киеве и с гражданской войной оно непосредственно не связано. «Книга о великих боях в Киеве» была написана автором «Мастера и Маргариты» всего через год-два после публикации очерка «Киев-город».

Роман «Белая гвардия» был задуман М. А. Булгаковым, по его словам, в 1922 году, то есть тогда же, когда писался очерк «Киев-город», а написан в 1923–1924 годах, в течение года или полутора лет[161]161
  Ср.: записи П. С. Попова со слов Булгакова (ГБЛ. Ф. 218. К. 1269. Ед. хр. 6); автобиография М. А. Булгакова (Писатели. Автобиографии и портреты современных русских прозаиков. Под ред. Вл. Лидина. М., 1926. С. 55).


[Закрыть].

Между событиями 1918–1919 годов, описанными в романе, и написанием романа прошло всего пять лет, но годы эти оказали глубочайшее влияние на мировоззрение автора и во многом изменили его взгляд на пережитое.

В 1918–1919 годах Булгаков был, по всей видимости, близок по убеждениям к своим героям – семье Турбиных и их друзьям, и в особенности к доктору Алексею Турбину, персонажу в значительной степени автобиографическому. В конце 1918 и в 1919 году он жил в Киеве, в конце 1919 года был врачом в Добровольческой армии, затем сотрудничал в газетах, выходивших при Деникине на Северном Кавказе. В то время Булгаков, безусловно, сочувствовал белому движению. Но в начале 20-х годов игнорировать ход событий гражданской войны, окончившейся решительной победой красных, Булгаков не мог. Необходимо было осмыслить причины этой победы.

Именно в этом на помощь Булгакову приходил один из любимейших его писателей, тот самый, которого он упоминал в очерке «Киев-город», – Лев Николаевич Толстой. Вслед за Толстым Булгаков понял, что перипетии войны не определялись личными свойствами тех государственных и военных деятелей, которые в них участвовали, – деятели эти воспринимались им теперь, употребляя выражение Толстого, лишь как «ярлыки» происходивших событий. Такими «ярлыками» оказались и гетман Скоропадский, и атаман Петлюра, и наиболее ненавистный в те годы Булгакову и его героям наркомвоенмор Троцкий, которого один из персонажей пьесы «Белая гвардия» (написанной на основе романа и переработанной затем в «Дни Турбиных») готов был потом признать «великолепной личностью» и соглашался назначить «корпусным командиром». В романе «Белая гвардия» Булгаков склонялся к мысли, что Петлюра и остальные деятели были «мифом», – что в действительности события определялись не ими, а «четыреста сорок раз четырестами тысяч мужиков с сердцами, наполненными неутоленной злобой» к «офицерне» и помещикам. В 1923–1924 годах Булгаков по-новому взглянул на «великие бои» в Городе, как он, в подражание Риму («urbis» – Город, сопоставляемый с понятием «orbis» – мир), именовал свой родной Киев, и во всей стране. Из опыта этих лет он вынес одно глубокое убеждение: о первостепенном значении «мужичонкова гнева», порожденного главным следствием крепостного права – нуждой в земле, так и не полученной крестьянами от «сволочной панской реформы». Именно эта тема проходит через написанный Булгаковым в 1936 году полуконспективный текст учебника истории для средней школы, не завершенного писателем. «Рабовладельческая Россия», Емельян Пугачев, страх царя и помещиков перед «пугачевщиной» в 1812 году, речь Александра III через два десятка лет после реформы 1861 года против «нелепых слухов» о переделах земли, даровых нарезках и т. п. – вот основные темы этого конспекта[162]162
  Ср.: Лурье Я. С., Панеях В. М. Работа М. А. Булгакова над курсом истории СССР. – Русская литература. 1988. № 3. С. 184–186.


[Закрыть].

Теснейшая связь революции с борьбой против не до конца преодоленного крепостничества – идея, занимавшая важнейшее место в мировоззрении Булгакова. Сохраняя, судя по письму к Советскому правительству 1930 года, «глубокий скептицизм в отношении революционного процесса, происходящего в моей отсталой стране», Булгаков осознал, однако, неизбежность произошедшего. Свою позицию в романе «Белая гвардия» и пьесе «Дни Турбиных» он определил как стремление «стать бесстрастно над красными и белыми»[163]163
  ГБЛ. Ф. 562. К. 19. Ед. хр. 30. Ср.: Октябрь. 1987. № 6. С. 179.


[Закрыть].

Данные, которыми мы располагаем об истории текста «Белой гвардии», чрезвычайно скудны. Не сохранилось не только ни одной рукописной страницы романа – нет даже его машинописного текста. Все материалы, на которые мы можем опираться, – упоминания самого Булгакова и его современников, а также печатные тексты романа и связанных с ним фрагментов.

О каком-то романе, который пишет автор, упоминается в рассказе «Самогонное озеро» (1923), где герой говорил жене после бессонной ночи в пьяной квартире: «А роман я допишу, и, смею уверить, это будет такой роман, от которого небу станет жарко…»

Глухие упоминания о будущем романе встречаются у Булгакова и до 1923 года, но идет ли речь о «Белой гвардии» или о каком-либо ином сочинении – мы сказать не можем[164]164
  См.: Петрова Н. В. Когда и как был написан роман М. Булгакова «Белая гвардия». – Труды Иркутского гос. университета. Т. 71. Вып. 7. 1969. С. 60; Чудакова М. О.: 1) К творческой биографии М. Булгакова. 1916–1923. – Вопросы литературы. 1973. № 7. С. 236–237, 242; 2) Архив М. А. Булгакова. Материалы для творческой биографии писателя. – Записки Отдела рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина. Вып. 37. М., 1976. С. 48, 147; 3) Жизнеописание Михаила Булгакова. С. 143–144; Чеботарева В. А. К истории создания «Белой гвардии». – Русская литература. 1974. № 4. С. 148–149; Яновская Л.: 1) Когда была написана «Белая гвардия»? – Вопросы литературы. 1977. № 6. С. 302–303; 2) Творческий путь Михаила Булгакова. М., 1983. С. 57–58, 82–88 (Л. М. Яновская полагает, что первый роман Булгакова – «Недуг», близкий по сюжету к рассказу «Морфий»).


[Закрыть].

В 1923 году в журнале «Россия» появляется первое конкретное свидетельство о будущем романе Булгакова о гражданской войне: «Мих. Булгаков заканчивает роман „Белая гвардия“, охватывающий эпоху борьбы с белыми на юге (1919–1920 гг.)»[165]165
  Россия. 1923. № 7. С. 31.


[Закрыть]. Но еще ранее вышли в свет рассказы, сюжетно явно связанные с «Белой гвардией»: это – «Красная корона»; «В ночь на 3-е число» (с подзаголовком «Из романа „Алый мах“»), опубликованные в 1922 году. В 1923 году был напечатан рассказ «Налет», а в 1926-м, уже после начала публикации романа, – рассказ «Я убил».

Роман «Белая гвардия» печатался в журнале «Россия», в № 4 и 5, вышедших в первой половине 1925 г.; окончание романа в журнале опубликовано не было, так как № 6 «России» за 1925 год не вышел в свет; в архиве сохранилась корректура текста из № 6 (гл. 14–19). В 1927–1929 годах роман был опубликован Булгаковым полностью двумя томами в парижском издательстве «Concorde»; второй его том, «Конец белой гвардии», – в рижском издательстве «Книга для всех»[166]166
  С рижским изданием 1929 г. «Конца белой гвардии» не следует смешивать вышедшее там же в 1927 г. «пиратское издание» обеих частей: «Белая гвардия (Дни Турбиных)», с сокращением первой части и поддельным окончанием, смонтированным из текста пьесы и собственных вставок издателей.


[Закрыть].

Но отдельные отрывки из последней части романа «Белая гвардия» (со ссылкой именно на это название) Булгаков трижды печатал уже в 1924 году. Два из них («Вечерок у Василисы» и «Петлюра идет на парад») уже давно были отмечены в библиографии[167]167
  Накануне. 1924. 31 мая, 3 июня; Красный журнал для всех. 1924. № 6. С. 429–434.


[Закрыть]; третий («Конец Петлюры») привлек внимание исследователей сравнительно недавно. Последний отрывок (где упоминается главный герой романа, доктор Алексей Турбин)[168]168
  Булгаков М. Конец Петлюры (из романа «Белая гвардия»). – Шквал. 1924. № 5 (перепечатка: Аврора. 1986. № 12. С. 95–99). Ср.: Зленко Г. Публикации Михаила Булгакова. – Вечерняя Одесса. 1986. 14 февраля.


[Закрыть], корректурный текст из «России» и окончательный текст отдельного издания 1929 года дают представление о большой работе над окончанием романа, проделанной автором.

Каковы были изменения, внесенные М. А. Булгаковым в предшествующие финалу части романа, мы, к сожалению, не знаем. В дошедшем до нас тексте главный герой романа Алексей Турбин – врач. Существовала ли иная версия этого образа? И. С. Раабен, печатавшая в начале 1924 года роман на машинке, вспоминала о том, что в первой редакции романа Алексей был военным, а не врачом и погибал в гимназии (как в пьесе «Дни Турбиных»)[169]169
  Чудакова М. О. Архив М. А. Булгакова. С. 51–52.


[Закрыть]. Точны ли эти воспоминания? Во всяком случае, в отрывке из окончания романа, опубликованном в журнале «Шквал» в том же, 1924 году, Алексей, как и в других текстах, – «квалифицированный доктор», насильно мобилизованный петлюровцами и проклинающий себя за то, что «не удрал» от мобилизации.

Текст этого окончания в значительной степени совпадает (иногда дословно) с фрагментом «В ночь на 3-е число», где тот же персонаж выступает под именем доктора Бакалейникова, – видимо, редакция романа «Белая гвардия», отрывок из которой автор опубликовал в 1924 году, была близка к той версии, которая в 1922 году именовалась «Алый мах». Очевидно также, что редакция, окончание которой было опубликовано в «Шквале», не была идентична редакции, опубликованной в 1925 году в «России». История с уходом доктора Турбина из магазина мадам Анжу и его столкновением с петлюровцами не гармонировала с окончанием романа в «Шквале», где Алексей Турбин – явно необстрелянный и жалкий своей беспомощностью человек.

Но и текст заключительной, 19-й, главы романа (возможно, без последних страниц) в корректуре «России» (№ 6) далеко не идентичен тому, который был издан Булгаковым в 1929 году в Париже и Риге. Некоторые мотивы в журнальном окончании перекликались с последним актом будущей пьесы. Вместе с тем в редакции 1925 года встречался ряд мотивов, которых не было и в пьесе: любовь Лариосика к горничной Анюте, последствия ее романа с Мышлаевским и т. д. (см. комментарий к ранней редакции последней главы «Белой гвардии»).

Как был воспринят роман сразу после его написания и первых журнальных публикаций? Сведения об этом, к сожалению, так же бедны, как и материалы по истории романа. В журнале «Россия» публикация романа в начале и середине 1925 года была прервана; отзывы на неоконченное произведение, естественно, оказались весьма скудными.

В июле 1925 года известный критик Н. Осинский (Оболенский) упомянул о том, что Булгаков печатает в «России» роман «Белая гвардия». «Он пишет легко и интересно. Можно даже „взасос“ прочитать его описание киевских событий 1918 г. – с другой, белогвардейской, юнкерской стороны. Но – боюсь сказать, а пожалуй – ведь это так, это, собственно, „вагонная литература“ (у немцев Reiseliteratur – „дорожная литература“) высшего качества… Рассказано очень живо, выпукло, „объективно“. Претензий автору за то, что он белых юнкеров показал не злодеями, а обыкновенными юнцами из определенной классовой среды, терпящими крушение со своими дворянско-офицерскими „идеалами“, предъявлять не приходится. Но чего-то, изюминки какой-то не хватает. А не хватает автору, печатающемуся в „России“, – писательского миросозерцания, тесно связанного с общественной позицией, без которой, увы, художественное творчество остается кастрированным»[170]170
  Правда. 1925. 28 июля.


[Закрыть].

В обзоре вышедших номеров «России» А. Лежнев (Горелик), решительный оппонент своего собрата по псевдониму – редактора «России» И. Лежнева, также не стал давать окончательную оценку роману Булгакова, который «еще не окончен». Он упрекнул автора лишь в «опоэтизировании» своих героев и «слишком мягких тонах», заметив, однако, что роман «задуман достаточно широко, что в нем тщательно разработана сюжетная сторона», что «в трактовке действующих лиц автор старается следовать Льву Толстому, изображая своих офицеров ни негодяями, ни героями… (есть сходство и между отдельными действующими лицами „Белой гвардии“ и персонажами Толстого: так, Николка Турбин напоминает Петю Ростова)…». Он высказал предположение, что, «быть может, окончание изменит идеологическую перспективу»[171]171
  Лежнев А. Литературные заметки. – Красная новь. 1925. № 7. С. 269–270. Ср.: Лежнев А. Заметки о журналах. – Печать и революция. 1924. Кн. 6. С. 123–126.


[Закрыть].

Однако еще до публикации окончания романа (так и не состоявшейся на родине писателя при его жизни) Булгакову пришлось встретиться и с другими, весьма зловещими для него, высказываниями.

Одно из них исходило от человека, от которого Булгаков меньше всего мог ждать враждебного к себе отношения.

Это был приятель Булгакова в 1920–1924 годах Ю. Л. Слезкин, с которым писатель встретился в 1920 году во Владикавказе, где оба они пережили перипетии гражданской войны – переход власти от белых к красным. В 1922 году Слезкин и Булгаков оказались в Москве и участвовали в одних и тех же литературных кружках – где, по воспоминаниям свидетелей, читались тексты из сочинений Слезкина, в частности – три главы из его романа «Столовая гора», и какие-то фрагменты «романа (или повести)» Булгакова о Турбиных[172]172
  Чудакова М. Жизнеописание Михаила Булгакова. С. 220; Соболев Ю. Слушая. – Эхо. 1922. № 3. С. 28. Ср.: Файман Г. На полях исследований о Булгакове. – Вопросы литературы. 1981. № 12. С. 196–197.


[Закрыть]. Слезкин упоминал в берлинской газете «Накануне» о романе «Белая гвардия» как о «манускрипте», пока еще не напечатанном, но высоко оцененном «всеми слушателями»[173]173
  Отзывы о книгах. Манускрипты (подписано «Ю. Л. С.»). – Накануне. Литературная неделя. 1924. 9 марта. № 58 (575). С. 7. За указание на эту публикацию я благодарен Г. С. Файману.


[Закрыть]. Заметка была благожелательной. Но так было лишь до напечатания романа. С начала 1925 года роман стал печататься в «России» уже не в отрывках, а как единое произведение; вскоре две студии Художественного театра предложили автору инсценировать роман. А в 1925 году вышел в свет роман Слезкина «Девушка с гор (Столовая гора)», где описывался Владикавказ 1920 года. Один из основных персонажей именовался Алексеем Васильевичем – так именно, как назвал Булгаков персонажа своей несохранившейся пьесы 1920 года «Братья Турбины» и главного героя «Белой гвардии». В том, что под именем Алексея Васильевича в романе Слезкина был выведен Булгаков, не может быть сомнения – подарив в 1925 году «Девушку с гор» Булгакову, Слезкин надписал: «Дарю любимому моему герою Михаилу Афанасьевичу Булгакову»[174]174
  Ср.: Чудакова М. К творческой биографии М. Булгакова… С. 244.


[Закрыть].

Что же рассказывалось о «любимом герое» романа? Алексей Васильевич замкнут, осторожен, даже труслив. Однако главное, в чем он изобличается, – это ненависть к революции. «Вы хотите смутить меня? Вы хотите сказать, что страна, где невинные люди месяцами сидят по тюрьмам, не может быть свободной?.. Только грязь, разорения, убийства видите вы в революции, как и на войне видели только искалеченные тела, разорванные члены и кровь… Значит, я должна ненавидеть Россию и революцию и отвернуться от всего, что мне кажется необычайным? Но вам это не удастся…» – заявляет героиня романа «Девушка с гор» Алексею Васильевичу и решает стать на сторону победившей революции «без колебаний»: «Пусть Алексей Васильевич и ему подобные подмигивают, сколько хотят, и сидят между двух стульев…»[175]175
  Слезкин Ю. Девушка с гор. М., 1925. С. 45, 156, 191. Ср.: Слезкин Ю. Шахматный ход. М., 1982. С. 49–50, 117, 139.


[Закрыть].

В 1925 году, когда была напечатана «Девушка с гор», пассаж этот приобретал однозначный и достаточно зловещий смысл. Выпад Слезкина был, очевидно, неожиданным для Булгакова[176]176
  В отрывках из «Столовой горы», напечатанных в «Накануне» (Литературное приложение. 1922. № 12, 18, 25; 1923. № 37, 41), никаких отрицательных характеристик Алексея Васильевича нет.


[Закрыть]. С 1925 года связи между обоими писателями обрываются (свидетельством отношения Слезкина к Булгакову, резко недоброжелательного, остаются только записи в дневниках Слезкина, к сожалению, в сколько-нибудь полном виде не опубликованных)[177]177
  Ср. дневники Ю. Слезкина, цитируемые в публикациях: Слезкин Ю. Пока жив – буду верить и добиваться. – Вопросы литературы. 1979. № 9. С. 205–227; Файман Г. На полях исследований о Булгакове. С. 200.


[Закрыть]. А в 1936 году в «Театральном романе» (первый, незаконченный, вариант которого был начат еще в 1929 году) Булгаков, в свою очередь, вывел Слезкина под именем Ликоспастова; Ликоспастов оказывается «при близком знакомстве ужасной сволочью». Он явно поражен тем, что роман «Черный снег» (в котором без труда узнается «Белая гвардия») попал в журнал Рудольфи (Лежнева), хотя печатать его было «просто невозможно». Для героя «Театрального романа» сюрпризом оказывается прочитанное им сочинение Ликоспастова, в котором герой изображен «хитрым», «лукавым», «лживым», то есть именно таким, каким изображен Алексей Васильевич в романе Слезкина[178]178
  Булгаков М. Избранная проза. М., 1966. С. 512–515, 519, 529, 537–538.


[Закрыть].

Прямое осуждение «Белой гвардии» в критике мы встречаем уже в марте 1926 года. Отвечая А. Воровскому, причислявшему «Роковые яйца» и незаконченную «Белую гвардию» к числу «произведений выдающегося литературного качества, появившихся… за истекший сезон», Л. Авербах характеризовал Булгакова как «буржуазного писателя», «наиболее яркого представителя „правого фланга“, которого недопустимо даже сопоставлять с пролетарским писателем Ф. Гладковым»[179]179
  Авербах Л. Опять о Воронском. – На литературном посту. 1926. № 1. С. 15–18.


[Закрыть].

Эта характеристика Булгакова явилась как бы прологом к той критической вакханалии, которая началась полгода спустя, когда на сцене МХАТа были поставлены «Дни Турбиных». Любопытно, однако, что в кампании против пьесы, развернувшейся с ноября 1926 года, роман уже отходил на задний план. «Как бы ни относиться к „Белой гвардии“ М. Булгакова, печатавшейся в журнале „Россия“, все же надо признать, что перед нами были интересно сработанные страницы романа, широко охватывающие эпизоды гражданской войны на Украине эпохи гетманщины и петлюровщины… – писал критик М. Загорский. – В этом воздухе эпохи пропадали или делались не особенно заметными некоторые затаенные тенденции автора и почти пропадали поступки и разговорчики маленькой группы глупых людей, отдававших свою жизнь за победу „белой идеи“…»[180]180
  Загорский М. Неудачная инсценировка. – Новый зритель. 1926. № 42 (145). 19 октября. С. 6.


[Закрыть]

Буря против «булгаковщины» отодвинула «Белую гвардию» на задний план и сделала почти невозможным серьезный разбор романа в те годы. А между тем такой разбор был бы очень важен при рассмотрении основных путей развития русской прозы в 20-х годах.

Уже А. Лежнев обратил внимание на связь «Белой гвардии» с толстовской традицией, отметив сходство Николки Турбина с Петей Ростовым из «Войны и мира». Связь с традицией «Войны и мира» отмечал, как мы знаем, и сам Булгаков.

Событийность «Белой гвардии», тема столкновения личного существования с «исторической судьбой», столь важная для «Войны и мира», отличала это и последующие сочинения Булгакова от большинства произведений литературы того времени.

Утрата сюжетности была довольно характерна для русской литературы начала XX века. Своеобразной читательской реакцией на такую утрату был отмечаемый многими критиками 20-х годов усиленный читательский спрос на переводную литературу – часто не очень высокого уровня[181]181
  Тынянов Ю. Литературное сегодня. – Русский современник. 1924. № 1. С. 291.


[Закрыть]. Ответом на этот спрос были романы в переводном стиле о «разлагающейся» Европе. Один из таких романов – «Кто смеется последним» – написал в 1925 году Ю. Слезкин, избравший иностранный псевдоним «Жорж Деларм» (перевод собственного имени и фамилии на французский язык); в этом же стиле писали И. Эренбург, М. Шагинян («Месс-Менд») и другие.

И. Лежнева, издавшего «Белую гвардию», не привлекала ни эта псевдопереводная сюжетика, ни еще более характерный для прозы того времени «художественный беспорядок», смещение масштаба событий в сюжетном повествовании, «мастерство, в одно и то же время растрепанное и вычурное», идущие в значительной степени от Андрея Белого[182]182
  Лежнев И. О романе и о Всевобуче. – Россия. 1923. № 7. С. 10. Ср.: Чудакова М. Архив М. Булгакова. С. 53.


[Закрыть]. Ориентируясь на русскую классику XIX века, и в первую очередь – на Л. Н. Толстого, Булгаков возвращался к реальным масштабам событий. Восстанавливалось значение истории как грандиозного процесса, решающего судьбы огромного числа людей и требующего от рядового человека каких-то действий.

В своих представлениях об этих действиях Булгаков отнюдь не был последователем Толстого. Не разделял он, в частности, толстовской идеализации крестьянина – Платона Каратаева. Не принимал он и толстовскую идею «непротивления злу насилием». Напротив, реакция его героев в какой-то степени противостояла толстовскому непротивлению. Видя зверства петлюровцев, доктор Турбин (в первоначальном финале романа) сладострастно мечтает о том, чтобы в руках у него оказался «матросский револьвер»: «Он целится. В голову. Одному. В голову. Другому…», а потом, вернувшись домой, рыдает и укоряет себя именно за неспособность к такому действию: «Но я-то… Интеллигентская мразь…»[183]183
  Булгаков М. Конец Петлюры. – Аврора. 1986. № 12. С. 97–99.


[Закрыть]

Однако возможности отдельной личности, попавшей в водоворот исторических событий, Булгаков отнюдь не переоценивал: Най-Турс или Малышев могут отправить юнкеров по домам; демонический Шполянский может на несколько часов ускорить гибель гетманского режима, но основной ход событий зависит не от них, а от «мужичонкова» гнева.

Традиции «Войны и мира» проявлялись в «Белой гвардии» не в подражании стилистике Толстого, а в восприятии его отношения к истории. Это обстоятельство было почти не замечено современниками, обратившими мало внимания на «Белую гвардию». Шумная кампания против «булгаковщины», начавшаяся после «Дней Турбиных», мешала серьезному осмыслению его первого романа.

В какой-то степени молчание критики о «Белой гвардии» и скандал вокруг «Дней Турбиных» дезориентировали и самого писателя, затрудняли для него неизбежно трудный процесс оценки собственного первого крупного произведения. В автобиографии 1926 года он написал, что любит «Белую гвардию» «больше всех своих вещей», но в беседе с П. С. Поповым, его первым (и тогда – единственным) биографом, сказал, что считает «свои роман неудавшимся», хотя выделяет «его из всех своих вещей, т. к. к замыслу относился очень серьезно»[184]184
  В сб.: Писатели. Автобиографии и портреты современных русских прозаиков. С. 75; ГБЛ. Ф. 218. К. 1269. Ед. хр. 6. Л. 1, 3–4.


[Закрыть].

Однако среди современников Булгакова нашлись и такие, которые сумели оценить факт появления в русской литературе «Белой гвардии». «Как дебют начинающего писателя ее можно сравнить только с дебютами Достоевского и Толстого», – писал Максимилиан Волошин в марте 1925 года[185]185
  Альбом Булгакова. – ГБЛ. Ф. 562. К. 27. Ед. хр. 2. С. 54 (письмо Волошина было, очевидно, подарено Булгакову Ангарским). Ср.: Чеботарева В. А. К истории создания «Белой гвардии». С. 152.


[Закрыть]. Время доказало прозорливость поэта.

Статья-послесловие к роману «Белая гвардия» написана Я. С. Лурье, комментарии – Я. С. Лурье и А. Б. Рогинским.