Текст книги "Итальянские новеллы (1860–1914)"

Автор книги: Луиджи Пиранделло

Соавторы: Габриэле д'Аннунцио,Эдмондо Амичис,Антонио Фогадзаро,Джероламо Роветта,Альфредо Ориани,Луиджи Капуана,Доменико Чамполи,Сальваторе Джакомо,Джованни Верга,Матильда Серао
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 50 страниц)

Подкидыш

– Не взять ли нам приемыша?

Жена произнесла эти слова со слезами на глазах. А муж покорно ответил:

– Ну что же, давай возьмем.

И вот однажды утром они сели в двуколку, нагруженную разными горшочками и кувшинчиками, изделиями из обожженной глины, которыми славится Минео, и поехали в Кальтаджироне. Добравшись до места, супруги отправились в приют для подкидышей.

– Мы хотим взять мальчика, которого уже отняли от груди, мы будем о нем, как о своем, заботиться.

В большой палате, где было много кроваток и колыбелей, сопровождавшая их сестра-монахиня показала им двух спящих младенцев.

– Вот этому год два месяца, его зовут Анджело, и он действительно хорош, как ангел. Другому год десять месяцев, его зовут Нино.

– Ну, как ты думаешь, – сказала жена, – возьмем вот этого, и да свершится воля божья!

Разбуженный шумом мальчуган расплакался. Она тут же принялась целовать его, ласкать и дала его поцеловать мужу. Ребенок сразу успокоился.

Бедная женщина, которая была уже шесть лет замужем и успела потерять всякую надежду когда-нибудь стать матерью, крепко прижала ребенка к груди, в то время как сидевшие рядом в канцелярии чиновники писали в своих толстых книгах целое поминание: имя и фамилия мужа, имя и фамилия жены и прочее. По счастью, документы их обоих, выданные им синдако[28]28
  Синдако – глава муниципалитета в Италии.


[Закрыть], оказались в порядке, и около полудня супруги, сияя от радости, спускались уже по лестнице этого старого дома, напоминавшего собой тюрьму. Бедные крошки были отданы там в полное распоряжение наемных кормилиц, а сестрами были монахини, которые сами решили никогда не становиться матерями и от которых поэтому детям нечего было ждать материнской ласки.

– Мальчик мой, я твоя мама! А это твой папа! – говорила молодая женщина малютке, который удивленно и как будто недоверчиво глядел на незнакомые ему лица.

И они действительно стали ему отцом и матерью.

Их всегда тихий маленький домик оживился криком ребенка.

Бедная женщина, сердце которой до этого не знало, что такое материнство, совсем обезумела от радости при виде этого неизвестно где родившегося белокурого мальчика с тонкими чертами лица, с глазами такой глубокой синевы, что они казались совсем черными, худенького, но вместе с тем пропорционально сложенного. Были минуты, когда ей казалось, что это особая божья милость, ниспосланная за все ее молитвы, за все благодеяния, оказанные нищим, которые и вымолили ребенка у бога своими молитвами, может быть более праведными, чем ее собственные. Верно, сама мадонна надоумила ее сказать мужу:

– Давай возьмем приемыша!

В летние вечера, когда муж возвращался из деревни, они оба с женой усаживались у дверей дома и брали малютку на колени. Он был такой хорошенький, такой милый, и они гордились им, пожалуй, даже больше, чем если бы это был их собственный сын.

– Посмотрите-ка, дядюшка Кола, это же настоящий ангелочек!

Старый Кола, сидевший у дверей дома напротив, только почесал затылок и нахмурил брови.

– А что, не правда разве? – продолжала настаивать молодая женщина.

И тогда дядюшка Кола внушительно сказал:

– У распутниц всегда дети счастливые родятся!

– Да кто это вам сказал, что он сын распутницы? Откуда вы это взяли?

– Да будь он от кого другого рожден, вам бы его так не полюбить! Уж ежели бы вы действительно божье дело хотели сделать, взяли бы себе одного из сыновей тетушки Стеллы, ей ведь такую семью никак не прокормить. А о подкидышах пускай король беспокоится!

Старый Кола оперся на свою терновую палку, обхватил руками подбородок, прищурился и нахмурил брови. Он думал по старинке: в его глазах все подкидыши были незаконнорожденными, и заботиться о них должен только король, иначе говоря – государство.

Но Роза в ответ только еще крепче поцеловала малютку, приговаривая:

– Это ведь наш маленький барон, наш маленький князь, наш маленький принц.

А муж ее, положив руки на колени, сосредоточенно глядел на нее и на ребенка и только молчал.

Завистливые и злобные соседки, видя, что приемыша одевают не хуже какого-нибудь маленького синьора, презрительно стали называть его «подкидыш Розы». Слыша все это, Роза бросала тесто, которое месила, и, держась голыми, выпачканными в муке руками за косяк двери, начинала переругиваться с ними:

– Все вы негодные, глупые бабенки! Смотрите, как бы ваших детей где-нибудь подбирать не пришлось, если у вас теперь даже жалости нет к бедному малютке, который вам ничего худого не сделал.

– Кому ты это говоришь, сплетница несчастная!

– Да всем вам говорю! А кому-нибудь еще и морду набью!

А когда мальчик, который к тому времени уже подрос, играя со своими сверстниками, ссорился и дрался с ними и все ему кричали: «Подкидыш, подкидыш!», а он начинал плакать, потому что его звали не тем именем, которое он всегда слышал от матери, Роза выходила из себя и набрасывалась на мальчишек, награждая их подзатыльниками и пинками.

– Я не я буду, если кого-нибудь из вас не покалечу!

Муж ее, возвращаясь с поля, заставал ее всю в слезах.

– Пускай себе болтают, – успокаивал он ее, – без хлеба они его все равно не оставят! Да, столько хлеба, сколько у него будет, их детям за всю жизнь не видать! Все ведь это зависть! Пускай себе говорят. Теперь вот уж он и в школу пойдет.

Роза вся сияла от удовольствия, видя, как мальчик приходил домой из школы с клеенчатой сумкой через плечо. Она стояла и дивилась, глядя на то, как Нино, усевшись за специально для него заказанный маленький столик, исписывал свои тетрадки каракулями.

Она представляла его себе уже выросшим красивым, серьезным юношей. Кем он будет? Адвокатом? Врачом? Священником? Она так и не могла решить, какую профессию ему следует избрать. Ей бы хотелось, чтобы он пошел по духовной части, стал священником, потом получил приход… Она бы тогда ни одной его службы не пропускала, все его проповеди слушала… Но муж говорил ей:

– Пусть он станет доктором.

– Пусть будет тем, кем господь захочет его сделать, – говорила она наконец.

А сама все же расспрашивала мальчика:

– Кем ты хочешь стать? Адвокатом? Доктором?

– Я хочу быть военным, мамочка; и я буду носить саблю и шляпу с перьями, – ответил однажды мальчик.

Розу это возмутило. Солдатом – нет! Королю и так хватает молодых ребят, у которых матери есть. А ее сын должен всегда оставаться с ней, он будет ей посохом в старости, столпом ее дома, деревом у нее в саду, ее святыней. Все образы народных песен приходили ей на ум, разжигали ее воображение. Она, бедная, едва не позабыла, что этот мальчик был подкидышем. Может быть, впрочем, она еще больше любила его за это. Ей хотелось как бы вдвойне быть ему матерью, чтобы вознаградить его за несчастную судьбу, которая швырнула его, словно маленького зверька, в руки совершенно чужих людей, беззащитного, совсем одинокого на свете.

И вот однажды, придя из школы, он спросил:

– А это правда, что ты мне не мама?

Она почувствовала, как при этих словах у нее сжалось сердце, и проплакала потом целый день.

– Кто тебе это сказал?

– Марко, макаронщика сын.

– Так поди скажи ему…

Но тут она умолкла, а потом целый день бормотала про себя те гневные слова, которым ей хотелось его научить. Она заливалась слезами, в отчаянии кусала себе губы. А потом пошла отругать макаронщика, требуя, чтобы он воспитывал как следует своего сына.

– Да пускай себе говорят, – повторял муж. – Все это от зависти. Мы вот его как ангелочка оденем к празднику, который на первое майское воскресенье приходится. Дон Антонио, что стихи пишет, сказал мне, какие он для него славные стишки сочинил.

В этот день и муж и жена были на седьмом небе от радости. Дон Кармине, церковный сторож, одел мальчика в латы из серебряной бумаги, прикрепил ему к плечам чудесные крылышки из раскрашенного картона, а на голову ему надел позолоченный шлем.

– Взгляните-ка на него, дядюшка Кола!

Роза брала мальчика на руки и показывала его ворчливому старику, который целые дни просиживал у дверей своего дома и только и делал, что злословил то про одного, то про другого, не умолкая ни на минуту. За это его и прозвали: дядюшка Брехун.

– Взгляните-ка на него, дядюшка Кола!

– У распутниц всегда дети счастливые бывают, – по обыкновению ответил старик.

– А вы дурак, вот вы кто, – отрезала Роза, поворачиваясь к нему спиной.

Для Розы и ее мужа день, когда они привезли мальчика из Кальтаджироне, день, когда он в первый раз пошел в школу, и день, когда он вместе с сыновьями знатных синьоров и другими мальчиками изображал ангела на весеннем празднике, были незабываемыми днями.

Они часто вспоминали об этих событиях и благодарили за все господа бога и пресвятую мадонну.

– Знаешь, с этого года ведь все у нас на лад пошло. Вместе с мальчиком к нам в дом пришла удача. Завтра вот я куплю еще одного быка; у нас будет два плуга. Я найму еще одного работника.

– А полотно-то у нас – просто загляденье! А наседка с цыплятами! А борова-то мы какого к рождеству продадим! Все это он нам принес! И умница же он, таких и детей-то не бывает!

– Учитель сказал мне: «Он получит первую награду, и теперь вам только одно остается сделать – отправить его в Кальтаджироне дальше учиться».

– Как, одного?

– А как же все другие отправляют?

– Я поеду с ним. А то как же он там жить будет? Пропадет ведь совсем.

– Ему уже тринадцать лет; как все поедут, так и он, – сказал муж. – В Кальтаджироне у меня есть приятель, мы отправим мальчика к нему.

Они мечтали о будущем счастье, о предстоящей награде. Роза хотела в этот день устроить роскошный обед, позвать кое-кого из соседей и послать хлеба, вина и мяса бедной тетушке Стелле, которая с детьми живет впроголодь. Пускай в этот день не только у них одних будет праздник.

Но именно в этот день пришел почтальон и сказал:

– Вашему мужу есть заказное письмо. Приходите в контору с кем-нибудь, кто сможет за него расписаться: он ведь неграмотный.

– Письмо? От кого же это?

– А я почем знаю.

Событие это было настолько неожиданным, что Роза сразу заподозрила что-то недоброе. Она накинула на себя шаль и, совершенно обезумев от волнения, побежала на почту.

– Письмо? Но от кого же? Родни у нас никакой нет, ни близкой, ни дальней.

И когда почтовый чиновник передал ей письмо, она несколько раз переворачивала его в руках. Ей казалось, что в этих пяти сургучных печатях скрыто какое-то колдовское наваждение.

– Вскройте его и прочтите, – попросила она почтового чиновника. Когда она протягивала ему письмо, голос у нее прерывался от волнения, а руки дрожали.

Она уставилась на него, пожирая его глазами, вся взбудораженная; она чувствовала, что к горлу ее подкатился ком, и не знала, отчего это. Чиновник же в это время пробегал глазами четыре густо исписанных страницы письма и только качал головой, как будто в них было написано что-то необыкновенное.

– Это от отца, – сказал наконец чиновник.

– От какого отца?

– От отца вашего подкидыша. Он пишет, что за ним приедет. Он женится на матери и признает ребенка… А сам он судья… Он вам оплатит все расходы… Через неделю он приедет!

Роза смотрела на него широко раскрытыми глазами, бледная как полотно, все еще не веря, ожидая, что он скажет: «Простите, я только пошутил». Но чиновник снова повторил:

– Он оплатит вам все расходы.

Она обомлела; в голове у нее все помутилось, и сердце так стучало, что, казалось, вот-вот выскочит. Мыслимо ли это? Взять от них мальчика? Через неделю… А где же закон? А где же справедливость? Нет, этого не может быть!

– А вы все хорошо разобрали, синьор? – пробормотала она.

– Дайте кому-нибудь другому прочесть, если не верите.

Так она и ушла оттуда, пошатываясь, с этим ужасным письмом в кармане. И когда она уже была на улице, она вдруг все поняла. И это показалось ей таким ужасным, что она не хотела верить. Неужели же это мыслимо? Неужели можно бросить на произвол судьбы своего собственного ребенка, а потом, когда кто-то другой его подобрал, вырастил, воспитал, когда другие люди полюбили его больше, чем они… И чтобы эти недостойные родители, которые постарались избавиться от ребенка, едва только он появился на свет, могли теперь прийти и сказать: «Отдайте нам мальчика, это наш сын!» Неужели закон разрешает это делать? Нет, мы еще посмотрим, посмотрим! Если эта чудовищная затея осуществится, значит, нет ни бога на небесах, ни мадонны, ни святых – никого! Посмотрим, посмеют ли явиться жандармы, посмеют ли они вырвать у нее из объятий ребенка, который стал теперь ее сыном!

Слезы струились у нее по лицу, но она даже не думала вытирать их; она не замечала, что соскользнувшая с плеч шаль тащится за ней по земле; она шла, жестикулируя, показывая кулаки тому, кто должен был явиться через неделю.

– Да что с вами такое, Роза? – спрашивали ее.

– Ничего, ничего!

Она почти бежала бегом и у самого дома увидела Нино, который играл там с другими детьми. Она взяла его за руку, втащила в комнату и заперла дверь на все засовы.

– Что случилось, мама?

– Ничего! Ничего!

Она целовала его, крепко прижимая его к груди, усадив его к себе на колени, как будто там, за дверью, уже находился тот, кто должен был прийти и забрать его от них. Так она продержала его до самого вечера, а когда вернулся муж и стал стучать в дверь, крича: «Роза! Роза!», она приказала мальчику:

– Не смей никуда с места сходить!

Спускаясь вниз по лестнице, она несколько раз оглядывалась, опасаясь, как бы ребенок не кинулся за ней.

– У нас хотят отнять нашего сына! – сказала она мужу, разрыдавшись.

– Кто ж это хочет сделать?

– Его отец. Он прислал письмо!

В первую минуту бедняга подумал, что жена его сошла с ума. Он только пожал плечами и сказал:

– Дурочка, ты думаешь, что это так легко сделать?

И сам он с каким-то недоверием, но в то же время возмущенно взглянул на письмо, которое жена его вытащила из кармана. Совершенно оторопев, он остановился с разинутым ртом, слушая все, что ему рассказывала Роза, которая то и дело разражалась рыданиями и принималась вдруг рвать на себе волосы.

– Он приедет через неделю… Он ведь судья… Он женится на его матери!

– Тише ты, тише, ребенка хоть пожалей! Дай мне сюда письмо, я пойду с ним к слесарю Симоне: он в этих делах больше всякого адвоката смыслит.

– Ничего вы тут не поделаете! Дети принадлежат родителям – такой уж закон, – сказал слесарь Симоне, который в этих делах лучше всякого адвоката разбирался.

Для них обоих это было все равно что смертный приговор.

– Я его убью, хоть он и судья. Лучше уж пусть я на каторгу пойду, чем сына ему отдам!

– Господи Иисусе, прибери его к себе!

Первое время он задумывал разные жестокости, а жена, негодуя на то, что ее обманули, вымаливала у бога смерти мальчику, которого она любила как родного сына, готовая согласиться на что угодно, только бы он не попал к другим людям. И оба они терзали разными вопросами ребенка, а тот ничего не понимал и не знал, что ответить.

– А что, если тебе дадут другого папу?

– А что, если у тебя будет другая мама?

– Ты что, пойдешь к ним?

– Тебе не жалко будет нас оставить?

Мальчик отвечал только одно:

– Я тут хочу остаться. Но почему вы меня из дома не выпускаете?

Они боялись, чтобы за ребенком не пришли в их отсутствие и не похитили его. В их представлении судья мог приказать своим жандармам учинить над ними любое насилие. Напрасно адвокат, к которому они обратились за советом и защитой, убеждал их, что все должно происходить законным путем и что отец не может предъявлять никаких прав на подкинутого ребенка, прежде чем не будут соблюдены все необходимые формальности. Мальчика все это время держали взаперти в комнате; ему не позволяли даже выглядывать в окно.

И вот муж, которому уже было не до работы в поле, и жена, которая никак не могла смириться со своим горем, – оба по нескольку раз в день стали бегать к адвокату.

– Сделайте милость, найдите хоть какое-нибудь средство, чтобы не допустить этого!..

– Какое средство, как это так не допустить? У отца есть законное право потребовать назад своего ребенка.

– Давайте будем с ним судиться и затянем это дело подольше. Ведь стоит только начать. Закон должен сказать ему: «Ах, так ребенок, когда родился, тебе не нужен был? Ты его подкинул и не подумал о том, что он может умереть от голода или от холода на руках у этих бессовестных нянек?.. За тринадцать лет ты даже и не поинтересовался, жив твой сын или нет, как с ним обращаются, хорошо или плохо… А теперь он тебе понадобился, и ты хочешь его забрать к себе. Теперь, когда я знаю, какую ты подлость совершил, я прежде всего схвачу тебя и посажу в тюрьму!» Вот что должен сказать закон! Интересно, кто это писал ваш закон? Это для басурманов закон, а не для христиан. Кто же его сочинил? Король? А у короля детей нет, что ли?

Несчастная женщина начинала говорить все убедительнее и удивлялась, что адвокат не находил никакого повода, чтобы повести длинный судебный процесс; тогда дело пошло бы в окружной суд, потом в верховный, а потом можно было бы еще обжаловать приговор… Кто же придумал этот безбожный закон?

– Ну, уж во всяком случае, не я! – смеясь, ответил адвокат.

– Но как же это? Сколько ведь крови нашей на него ушло! Сколько мы на него забот положили, с каким трудом вырастили! Теперь ведь он уж в школу ходит. Будь это мой родной сын, он, верно, со мной бы землю ходил пахать, простым крестьянином бы стал, как я. А мы ему вместо этого книжки завели, тетрадки, перья… На что только мы денег не тратили! И все ради него! И вот теперь…

– А теперь отец вознаградит вас за все ваши траты; не понимаете вы, что ли? – повторял адвокат, несколько уже раздраженный тем, что этот тупоголовый крестьянин все время твердит ему одно и то же.

Когда они вернулись домой, жена в отчаянии снова принялась рвать на себе волосы; муж тяжело опустился на стул, положил локти на стол, обхватил голову руками и только бормотал:

– Видит бог, я убью этого негодяя! Ребенок теперь по праву наш!

Но в самый канун приезда человека, который одним листиком бумаги разрушил все их счастье, мысль о том, что надеяться больше не на что, потому что в дело вмешался закон, до того извела их, что они решили уже броситься в ноги этому судье, как только он приедет, и просить его и умолять… Кто знает? Может быть, он увидит, что мальчику у них хорошо, и даст себя умилостивить. Да и как он может любить ребенка, которого за всю жизнь ни разу даже не видел?

– А если мальчик не захочет пойти к чужому для него отцу? Если он во что бы то ни стало захочет остаться с нами?

На какую-то минуту они вообразили, что это было бы самое справедливое решение. Они спросят ребенка, и пусть он сам выбирает. Разговаривали они громко, так, как будто судья стоял перед ними. Роза прижимала мальчика к груди, гладила ему волосы, брала его за подбородок и спрашивала:

– Кого он себе хочет в папы и мамы: нас… или других?..

– Да нет же, он не понимает. Давай лучше я его спрошу.

Мальчик, сбитый всем этим с толку, попав теперь в объятия того, кого он считал своим отцом, внимательно слушал.

– Если кто-нибудь приедет и скажет тебе: «Я твой отец, твой настоящий отец; пойдем со мной, а их оставь здесь!» Что ты тогда сделаешь?

– Я останусь тут, с вами. А кто же это должен прийти?

– Никто не придет, ангелочек ты наш, ведь это сам Иисус Христос научил тебя так ответить.

Роза осыпала его всего поцелуями.

– Вот так, правильно! Пускай спросят ребенка, и пусть он сам выбирает!

На следующее утро она снова пошла к адвокату, чтобы все это сказать и ему.

И кого же она в этот день встретила у адвоката? Его самого, судью! Он был весь в черном, высокий, худой, рыжебородый и в очках… Так, значит, их обманули! И этого-то человека им надо было разжалобить! Судьи! Адвокаты! Все они одного поля ягоды!

Но Роза не упала духом. Она вдруг вскричала:

– Это ваш сын? А кто это вам сказал? За тринадцать лет вы о нем ни разу не вспомнили? Вы сюда одни заявились, потому что, видно, в жене совесть заговорила. Что же это она сама не приехала? Тоже, мать называется! Только теперь, когда она замуж выходить собралась, она вспомнила, как тогда живое существо на улицу выкинула!..

Адвокат старался уговорить ее, успокоить.

– Нет, ни за что, не отдам я вам ребенка! Что вы со мной сделаете? В тюрьму посадите? Да вам самому там место, и сию же минуту!.. Подумать только, что он еще других в тюрьмы сажает! Вот она, справедливость! Нет, ребенка я вам не отдам. Напрасный труд, синьор адвокат.

И вдруг этот светловолосый высокий господин, одетый во все черное, закрыв лицо руками, заплакал. Всхлипывая, он повторял:

– Вы правы!.. Вы правы!.. Но, знаете, так уж жизнь сложилась… Ах, если бы вы только знали!..

Увидев, что он плачет, Роза смутилась и переглянулась с мужем.

– Да свершится воля божья, Роза! Да свершится воля божья!

И, взяв жену за руку, он увел ее оттуда, еле живую, сам даже не всхлипнув, не проронив ни слезы и только многозначительно повторяя:

– Да свершится воля божья, Роза! Да свершится воля божья!

Их собственное горе помогло им понять горе отца, который теперь, через тринадцать лет, явился за своим ребенком! Они почувствовали, что и он и они в равном положении, и в конце концов признали, что, по справедливости, надо было возвратить ему сына.

Ну, а они-то как же останутся? Да как господу будет угодно! А разве не хуже было бы, если бы мальчик умер?

– Поразительно! Поразительно! – говорил адвокат, описывая эту сцену. – Они привели его туда и там его обнимали: «Ты все-таки иногда вспоминай нас!» Бедняги, они больше уже ни о чем не просили. А вид у них был такой, будто сердце у них из груди вырывали! «Я каждый год вам его присылать буду», – сказал судья. «Ах, как хорошо!» – воскликнули оба, муж и жена. Я никогда не видел в человеческих глазах выражения такой великой и такой искренней благодарности. Поразительно! Поразительно!

Перевод А. Шадрина