Текст книги "Итальянские новеллы (1860–1914)"

Автор книги: Луиджи Пиранделло

Соавторы: Габриэле д'Аннунцио,Эдмондо Амичис,Антонио Фогадзаро,Джероламо Роветта,Альфредо Ориани,Луиджи Капуана,Доменико Чамполи,Сальваторе Джакомо,Джованни Верга,Матильда Серао
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 50 страниц)

ИТАЛЬЯНСКИЕ НОВЕЛЛЫ

Итальянская новелла
(1860–1914)

1

Когда-то, на заре Возрождения, в Италии буйно расцветала новелла. В темную пору средневековья безыменные авторы рассказывали тысячи коротких рассказов, лишь небольшая часть которых сохранилась в древних рукописях или была оттиснута печатным станком. Затем появились новеллисты, записывавшие старые народные повести, излагавшие по-своему мотивы восточных и западных преданий, сочинявшие поучительные или сметные истории о своих современниках. Столкновения государств, распри в городских республиках, скандальная хроника пап, герцогов и кондотьеров – все это давало обильную пищу для новеллистики памфлетного характера, сыгравшей известную роль в политических событиях эпохи. Веселые или драматические, сатирические или трогательные, эти новеллы в течение веков составляли духовную пищу людей всех сословий – нобилей и поденщиков, ученых и невежд, придворной челяди или завсегдатаев таверн. Можно насчитать десятки авторов и тысячи новелл, создавших славу итальянской литературы XIV–XVI веков. Боккаччо, Мазуччо, Страпарола, Саккетти, Джиральди Чинцио, Аретино, Банделло, Франциск Ассизский (или тот, кто составил сборник его «Цветочков») были известны далеко за пределами Италии и давали сюжеты французским, испанским, немецким, английским прозаикам и драматургам. Известно, что Шекспир многими своими сюжетами был обязан итальянским новеллистам.

Затем начался долгий политический и культурный упадок. После испанского завоевания стали затухать местные очаги культуры, и уже в XVII веке не было ни одного сколько-нибудь выдающегося новеллиста. Рукописные рассказы о взволновавших местных жителей событиях – преступлениях, казнях, трагической любви – не печатались, да и не привлекали к себе внимания, и только в XIX веке дали сюжеты таким прозаикам и поэтам, как Стендаль, Лендор или Роберт Браунинг.

В XVII и XVIII веках интересовались другими жанрами: эпической поэмой, комедией дель арте, сонетом, мелодрамой и – в гораздо меньшей степени – «правильной» трагедией и комедией. Маффеи, Альфьери, Гольдони, Карло Гоцци, определившие в XVIII столетии лицо итальянской литературы, разрешали другие задачи и отвечали другим художественным запросам.

Однако уже и в это время возникает форма небольшой новеллы. Нравоописательные и сатирические журналы Стиля и Аддисона создали образцы, которым подражали повсюду: в Германии – Готшед, в Швейцарии – Бодмер и Брейтингер, во Франции – Мариво и Прево, в Италии – Пьетро Верри и Гаспаро Гоцци.

В знаменитом журнале «Иль каффе», издававшемся в Милане Пьетро Верри с помощью многих выдающихся писателей, так же как и в венецианских журналах Гаспаро Гоцци, брата знаменитого Карло Гоцци («Гадзетта Венета» и «Оссерваторе Венето»), встречаются поучительные повестушки, не совсем еще оторвавшиеся от очерка, из которого они и возникли. Это портреты, бытовые зарисовки, шутки с большим содержанием сатиры, созданные для пропаганды здравых понятий и критики нравов. Однако ни в XVIII, ни в начале XIX века новелла не получила дальнейшего развития. Литература начинавшегося национально-освободительного движения, названного Рисорджименто, культивировала совсем другие жанры.

Вся итальянская литература XIX века неразрывными узами связана с национально-освободительной борьбой, продолжавшейся с эпохи революции и до момента объединения страны под властью савойской династии. Италия была раздроблена на десятки более или менее самостоятельных государств, раздавлена своими королями, герцогами, папами, олигархами или иностранными государствами. С того момента, как на ее территорию вступили французские революционные войска, на месте старых монархий и аристократических республик стали возникать новые буржуазно-демократические республики, открылись революционные клубы, появились политические газеты. Затем вновь эти республики превратились в герцогства и королевства, подчиненные Французской империи, потом в Италию вступили австрийские войска – и краткая иллюзия независимости и свободы исчезла среди битв и переворотов.

Но именно в это время начинается национально-освободительное и революционное движение – Рисорджименто, носившее одновременно культурный и политический характер. Деятельность карбонариев особое развитие получила после падения Империи, когда началась рефеодализация страны и реставрация старых режимов и династий.

Вместе с Реставрацией возникает в Италии и романтизм.

Когда Меттерних, вдохновитель Священного Союза, утверждал, что Италия является только географическим понятием, он отлично знал, что это не соответствует действительности. Однако Италии предстояли еще долгие годы труда, чтобы выйти из своего политического небытия. Для этого нужно было совершить культурную революцию: пробудить национальное самосознание в самых широких кругах общества, разрушить центробежные течения в областях и государствах, противопоставить итальянскую культуру культурам иноземным. Эту задачу во время Реставрации попытался разрешить романтизм, который обратился к национальной и исторической теме. Поэтому историческая драма и главным образом исторический роман приобретают особое значение в литературном развитии страны, оттесняя на задний план остальные жанры и, в частности, новеллу.

Как ни различны были политические и литературные взгляды их авторов, но почти все исторические романы эпохи проповедовали идею Рисорджименто. Воспроизведение прошлого, местный колорит, нравы, антагонизм партий, любовная интрига, знаменитые или никому не известные персонажи, простой и трогательный или пышный и патетический стиль имеют своею целью вызвать представление о великом прошлом Италии, о доблести предков, о необходимости общенационального единства. В течение трех десятков лет, прошедших от появления «Обрученных» А. Мандзони до объединения Италии, были напечатаны сотни исторических романов обо всех эпохах итальянской истории. Прошлое служило будущему. Исторический роман протестовал против всего, что препятствовало развитию страны. Естественно, что этот протест принимал различные формы в зависимости от позиции писателя. Он оборачивался непротивлением у Мандзони, который видел спасение в нравственном совершенствовании и противопоставлял кроткое долготерпение крестьян буйствам и насилиям феодалов. Д’Адзельо взывал к патриотизму, видя в борьбе с иностранцами важнейшую и едва ли не единственную задачу современности. Гверацци считал необходимой прежде всего борьбу с местными врагами Италии, с деспотическими режимами, с папской властью, с реакционными тенденциями господствующих классов. Свобода, как бы своеобразно и вместе с тем ограниченно она ни понималась, была организующим началом не только политических взглядов, но и художественного творчества исторических романистов. Отсюда наряду с прославлением древних доблестей жестокая критика всего того, что когда-то мешало объединению страны и, сея раздоры, вызывало гибель ее политической самостоятельности, военной мощи и духовной культуры. Злые силы были живы, и потому, обнаруживая их в прошлом, романисты говорили о бедах сегодняшнего дня.

Кроме того, исторический роман пытался воспитать в своих читателях черты характера, необходимые для дела национального освобождения. Это была литература по существу своему героическая. Ненависть к предателям, самопожертвование ради блага родины, полная преданность идее, энтузиазм, который не знает предела, нравственная отвага, необходимая для того, чтобы идти против общепринятых мнений, физическая храбрость, чтобы рисковать жизнью в ежедневных боях, все это – черты характера, без которых немыслимо было бы в течение многих лет бороться за свободу одному против тысяч и преодолевать косное недоброжелательство мещанской толпы.

Таким героем, словно вышедшим из какой-то древней эпопеи, превратившим современную серую действительность в героическую легенду, был Джузеппе Гарибальди. Необычайная жизнь, полная лишений, опасностей и подвигов, целиком отданная национальному освобождению, словно осуществила все то, о чем могло мечтать самое пылкое воображение. И если жизнь Гарибальди дала материал для многочисленных художественных произведений, то и сам он явился очевидным носителем идеологии, которая в течение стольких лет культивировалась историческим романом. Гарибальди возник из легенды национально-освободительной войны и вошел в эту легенду, оставаясь – во всем блеске своего романтизма – величайшей реальностью итальянского XIX века.

Положительный и даже программный герой, необходимый при данных обстоятельствах, требовал антагонистов, – и наряду с симпатичными персонажами появляются предатели, оппортунисты и злодеи. В исторических романах сравнительно мало обыкновенных, средних людей. Дурные поступки объясняются дурными качествами души, а подвиги свойственны только героям. Для итальянского исторического романа характерны категорические оценки, чистые, не смешивающиеся тона и некоторая плакатность, свидетельствующая о непримиримости и презрении к компромиссам.

Самый жанр исторического романа предполагает политический сюжет, широкое «полотно», изображающее целую эпоху с ее противоречиями и различными классами, сталкивающимися во время восстаний, революций и гражданских войн. Герои охвачены политическими страстями, события вырывают их из колеи обыденного существования. В пароксизме гнева, отчаяния, благородного негодования они бросаются навстречу опасным и трагическим приключениям. Мгновения покоя, мирная обстановка обыденности существуют лишь для того, чтобы промелькнуть, как счастливая случайность, среди неизбежных политических катастроф. Частная жизнь тесно переплетается с жизнью общества, государственный интерес противоречит любви, политический конфликт препятствует соединению любовников, потому что без разрешения национальных и государственных проблем, по мнению романистов, невозможно никакое благополучие. Наемные солдаты жгут дома и похищают девушек, предатели врываются в мирную семью с угрозой и оружием, и от насильников-иностранцев страдают не только герцоги и бюрократы, но и вся масса беззащитных и мирных людей. Вот почему любовная интрига в историческом романе оправдана и с философско-исторической и с художественной точек зрения.

Многим историческим романам свойственна чувствительность, которая позднейшим поколениям казалась сентиментальным жеманством. Хрупкие невинные девушки заливаются слезами, покрываются краской стыда, пассивно принимают удары судьбы и защищают свою честь как могут. Их спасают юные патриоты в битвах и на поединках. Спасение любимой девушки кажется им почти что спасением родины, потому что защищать родину – значит защищать всех обиженных женщин Италии. Бороться за Италию – значит бороться за свою семью и за свое счастье, – к этой мысли и приучали своих читателей исторические романисты.

Итальянский исторический роман, связанный с национально-освободительным движением более непосредственно, чем в других странах Европы, служил целям пропаганды. Поэтому в огромном большинстве случаев авторы открыто высказывали свою оценку событий, свои взгляды на людей и их поступки, а иногда позволяли себе отступления не столько для того, чтобы объяснить историческую ситуацию, сколько для того, чтобы внушить правильную точку зрения на современность. Они часто писали патетическим, красноречивым стилем, который имеет своей задачей не столько показать, сколько взволновать и убедить ораторскими средствами.

Конечно, в этой характеристике не все в одинаковой степени подходит ко всем историческим романам, может быть меньше всего – к первому и самому знаменитому из них, «Обрученным» Мандзони. И все же к 50-м годам выработался некий средний тип итальянского исторического романа, некий шаблон, согласно с которым было написано множество произведений, имевших своего широкого, «массового» читателя. С этим типом и шаблоном вступили в борьбу новые литературные направления, появившиеся на сцене после того, как великая пора Рисорджименто в основном закончилась. Новый период отрицал все, чем жил исторический роман, – его позицию по отношению к действительности, материал, сюжеты, проблематику и форму. Эта полемика, явная и тайная, была вызвана задачами, которые неотвратимо стояли перед новой итальянской литературой.

2

Около полувека на полуострове шла почти не прекращавшаяся борьба. С 1820 года, когда впервые над конным отрядом неаполитанских повстанцев взвилось черно-красно-синее карбонарское знамя, и вплоть до 60-х годов, когда произошло сардинское «завоевание» Италии, вспыхивали непрерывные восстания, уносившие сотни жертв.

Конечно, это была борьба не только с Австрией, владевшей самыми богатыми и культурно развитыми областями, но и с местными реакционными правительствами. Ненависть к «немцам», распространившаяся по всему полуострову, объясняется тем, что в течение всего XIX столетия Австрия играла в Италии роль тюремщика. Почти все итальянские восстания и революции имели своей целью установление конституции и народоправства, как бы ограниченно ни понимали это слово во времена самого нелепого и жестокого абсолютизма. Для дальнейшего экономического и общественного развития в одинаковой мере были необходимы уничтожение феодализма, объединение страны и ее независимость. Нужно было организовать государственную жизнь в соответствии с потребностями новой экономики и идеологии и реформировать все, начиная от образа правления и кончая администрацией, судопроизводством и налоговой системой. Нужно было сильное национальное государство, которое могло бы охранить интересы страны в международном плане и произвести реформы, возможные только в общенациональном масштабе. Судьбу новой Италии нужно было разрешить не только внутренними средствами, но и мощными акциями международного характера.

Вот почему реакционные силы внутри страны с таким упорством цеплялись за Австрию: только с помощью австрийских войск, исходивших Италию вдоль и поперек, можно было восстанавливать троны, уничтожать конституции и вешать либералов.

Карбонарское движение особенно значительную роль играло в 1820-е годы. Тайна, окружавшая это общество, тактика борьбы, заключавшаяся в устрашении тиранов, в террористических актах и в заговорах, имевших целью неожиданный захват власти небольшим количеством вооруженных заговорщиков, жестокие преследования, которым подвергались члены героических вент, беззаветная храбрость, на которую возлагали свои надежды карбонарии, – все это приковывало к ним внимание общества. Однако множество восстаний и революций, обреченных на неудачу, и особенно события 1831 года показали с очевидностью, что карбонаризм не справится с задачей, которую он себе поставил. Он ограничивал количество революционеров небольшим кругом заговорщиков, засекреченность общества препятствовала пропаганде революционных идей и лишала его поддержки широких масс – карбонарские революции рушились при первом появлении австрийских штыков.

На смену карбонаризму пришла «Молодая Италия», стратегия и тактика которой были несколько иные. Однако и это общество не было на высоте своих задач. Заговоры и выступления обычно оканчивались провалом, увлечь народ стихийным порывом и поднять его на борьбу не удавалось, несмотря на героические подвиги и пламенное красноречие. Неудачи 1849 года были особенно плачевны и вместе с тем особенно показательны: широкие крестьянские массы оставались в стороне от движения, ограниченного небольшим числом интеллигентов, офицеров и образованных патриотов. Для проницательных умов причина была ясна: программа «Молодой Италии» не могла заинтересовать городскую бедноту и крестьянство. Революция, которую «Молодая Италия» предлагала итальянскому народу, была по существу своему политической, а не социальной. Она ничего не предполагала изменить в экономическом положении крестьянства и ничего ему не обещала. Один из первых итальянцев, кто понял это и высказал в печати, был гарибальдиец Пизакане, который погиб в восстании 1857 года, пытаясь поднять на революцию крестьян. Маркс и Энгельс, внимательно следившие за событиями 1848–1849 годов, предсказывали, что революция ни к чему не приведет, так как народ не принимает в ней участия. Чтобы освободить и объединить Италию, нужно было превратить революцию из политической в социальную и из буржуазной в народную. Но именно этого боялись люди, сплотившиеся вокруг савойского трона, видя в нем единственную надежду на объединение. По той же причине это «восстановление» Италии было, в сущности, утверждением нового национального буржуазного государства, построенного по современному образцу и обреченного на те же мучительные противоречия, которые характерны были для других европейских государств второй половины века.

Между тем социальная проблема, которая была оттеснена на второй план проблемой политической, давно уже получила свое отражение в литературе. Сперва это была просто «крестьянская тема», составившая то, что можно было бы назвать «литературой о народе».

И в этой традиции немалую роль играл роман Мандзони «Обрученные». От него ведет свое начало не только исторический роман с его идеалами политического объединения, но также и социальный роман с его темой простых людей, симпатией к обездоленным и забитым людям низших классов, прежде всего к крестьянству. Джулио Каркано, политический деятель, критик и писатель, уже с 1830-х годов стал печатать сентиментальные романы из жизни крестьянства и рабочего люда и теоретически обосновал эту новую литературную школу. Крестьянство представлялось ему единственной силой, которая может спасти Италию от нравственного разложения, самым устойчивым и нравственным классом страны. «Среди людей из народа, – пишет Каркано в 1843 году, – живет еще, как священный и сокровенный пламень, вечное чувство справедливости и равенства в материальных благах, что является высшей, единственной справедливостью всякого человеческого общества».

Каркано нашел своих героев в замученных трудом людях, в невинных девушках, обреченных на вечную нищету, во всех этих «обломках кораблекрушений», которые выплескивает на берег море житейских бедствий. Но он рекомендует беднякам покорность и пытается вызвать жалость к нищим у богачей.

По следам Каркано пошли многие. Антонио Раньери (в романе «Джиневра, или Воспитанница приюта Нунциаты», 1839) описывает жизнь неаполитанского «дна» – воров, разбойников, нищих, а также преступления высших кругов, пользующихся в своих целях бесправным положением бедноты. В том же направлении развивается творчество А. Маффеи, Ф. де Бони, Л. Чиккони, Дж. Лонгони, П. Туара, В. Гульельмуччо, писавших в 1840-е годы. Дель Онгаро, соратник Гарибальди, и В. Берсецио продолжали эту традицию в 1860-е годы. Катарина Перкото рассказывала трогательные истории о фриульских крестьянах, а Н. Томмазео видел ее заслугу в том, что она описывает хорошо ей известные предметы и события. Луиджа Кадемо описывает крестьянскую жизнь в Тревизе, Франческо Мастриани говорит о Неаполе, Миралья – о Калабрии, Гверацци – о Корсике. Многие писали на местных диалектах – на фриульском (Перкото), венецианском (дель Онгаро), пьемонтском (Берсецио).

Эта литература, однако, не могла с достаточной глубиной вскрыть причины бедствий в стране. Задача ее заключалась главным образом в том, чтобы вызвать сострадание к низшим классам, а потому она должна была изображать бедняков как можно более симпатичными, незлобивыми и добродетельными. Чтобы могло осуществиться это сочувствие, герои крестьянской повести должны были во всем, за исключением богатства, уподобиться буржуазному идеалу добродетели, в котором в больших дозах заключались кротость и смирение. Эти бедняки были созданы специально для филантропов, а потому при ближайшем рассмотрении оказались художественно фальшивыми и практически бесполезными. Уже в 1860-х годах эта чувствительная живопись переходит в более объективное изучение жизни, предпринятое для того, чтобы обнаружить причины явлений и найти средства излечения общественных бедствий. Так начинается «научная», или «натуралистическая», или «веристская» повесть. Но здесь мы стоим у порога нового периода в истории Италии.

3

Героический период национально-освободительной борьбы закончился к 1860 году. Последние этапы Рисорджименто – присоединение Венеции (1866) и Римской области (1870) к Италии ни для кого не были неожиданностью и не потребовали никаких жертв. Италия наконец стала понятием политическим – крупной державой, приобретавшей все большее значение в балансе международных сил.

Вместе с тем изменились и политические задачи. Ведущие группы буржуазии, захватив власть, сразу успокоились и затормозили огромную энергию, которую развивали итальянцы в вековой освободительной борьбе. Пора карбонарского, младоитальянского, гарибальдийского героизма закончилась. Революционный пафос, поднимавший целые поколения на заговоры и восстания, теперь даже вызывал раздражение у тех, кто был удовлетворен создавшимся положением.

Действительно, объединение не принесло счастья народу. Неравенство, несвобода, нищета, ужасающее невежество – и, с другой стороны, кричащая роскошь быстро богатеющих банкиров и предпринимателей бросались в глаза. Благородному энтузиазму патриотов оставалось еще много дела. Но это были задачи внутренней борьбы, которую пытались заглушить. Вот почему романтизм, возникший из задач освободительной борьбы и связанный с нею в продолжение всего своего развития, должен был внушать опасения. Ведь еще в 1870 году Гарибальди, напоминая своим соотечественникам о славном прошлом и о павших в борьбе героях, хотел разоблачить «мерзости правительств и священников» и побудить молодежь продолжать борьбу за освобождение – но теперь уж не от иностранцев, а от местных притеснителей, затормозивших действительное «восстановление» Италии.

С другой стороны, явно перерождается и то чувство протеста против существующего порядка, которое было характерно и для романтизма и для всего Рисорджименто. Негодование против притеснителей отечества, сострадание к массе обездоленных, восстание против авторитета церкви, общепринятых мнений и косной мещанской психологии теперь словно теряют под собою реальную общественную почву. Крушение прежних иллюзий после того, как выяснилась подлинная природа объединения, разочарование в «новых временах», которых ожидали как некоего всеобщего блаженства, лишили общественного смысла все те нравственные качества, которые создавали героев Рисорджименто. «Героическая» психология утратила свою прежнюю героическую цель и из революционной превратилась в анархическую. Характерным проявлением этого довольно распространенного в 1860-е годы явления был возникший в это же время миланский литературный кружок, получивший название «Скапильятура» («scapigliato» – «растрепанный»).

Итальянские исследователи называют «Скапильятуру» третьим итальянским романтизмом (первый – движение начала XIX века, второй – 1830–1840-е годы). Однако «растрепанные» весьма отрицательно относились к романтикам и, в частности, к Мандзони, который считался вершиной и главой новой итальянской литературы. Это было явление другого времени и другой общественной природы – анархическое бунтарство, характерное для многих европейских литератур того же периода и противопоставлявшее себя романтизму.

Все эти обстоятельства и вызвали борьбу с романтизмом, которая велась с очень различных, иногда прямо противоположных позиций и приводила к очень различным творческим результатам.

В 60–70-е годы под романтизмом стали понимать не столько героическую революционность эпохи Рисорджименто, сколько анархическое бунтарство. Страсть к свободе, протест против общественного насилия предстали в виде индивидуализма и аморализма, любовь, ниспровергающая все препятствия и запреты старого быта, рассматривалась как подрыв устоев; мечта, которая пренебрегает материальными благами и увлекает к подвигам ради лучшего будущего, стала путать, как душевная болезнь и нравственная опустошенность. Особенно характерной чертой романтизма теперь считаются непригодность к практической деятельности, несоответствие желаний с реальными возможностями существования, неспособность к любви, сочетающаяся с жаждой любви, отсутствие творческого дара в сочетании с претензиями на гениальность и желание переделать мир, который, как казалось и разочарованным и успокоившимся, всегда останется таким же, каким был. Несомненно, «растрепанные» и близкие им по духу давали основания для подобного понимания романтизма.

Борьба с романтизмом в 1870-е годы стала задачей дня. Молодой Джованни Верга в ряде романов разоблачает безрассудную «романтическую» любовь, которая влечет за собою гибель семьи, таланта, личности; недовольство судьбой, неизбежно повергающее человека в беду увлечение искусством, заставляющее пренебрегать полезными профессиями и нуждами практической жизни. Этот тезис с разных сторон разрабатывается в романах «Грешница», «Ева», «Тигрица», «Эрос».

Но эти «романтические» заболевания в большинстве случаев – удел обеспеченных или интеллигентных людей. Поэтому герои юношеских романов Верги – это художники и аристократы. В дальнейшем творчестве Верги «романтизм» окажется болезнью целой эпохи и распространится даже на нищих рыбаков и крестьян.

Приблизительно так же, но с несколько другим акцентом, изображен романтизм у Матильды Серао, которая рассматривает религиозную экзальтацию, неудовлетворенность данным и всякого рода мечтательность как болезнь души, снедаемой роковым эгоизмом. Ее героиня, пораженная этой болезнью, лицемерит сама с собой, попирает нравственные устои, разрушает семьи и сеет на своем пути безумие и смерть («Фантазия»). То же – во многих произведениях других писателей.

За этим осуждением «романтического» типа, за этим яростным отрицанием прошлого стоят прежде всего новые потребности, – выдвинутые новой эпохой, и вполне реальные общественные, научные и художественные идеалы.

4

Объединенная Италия являла зрелище необычайное. Под властью сардинских королей оказались области, в течение столетий жившие своей особой жизнью, своим особым политическим укладом. Природа, экономика, занятия, нравы, язык этих областей были совершенно различны. Миланцу было трудно понять сицилийца, так же как венецианцу – понять жителя Абруцц. В каждом городе и в каждой деревне была чуть ли не своя религия и свой бог, и крестьяне соседних деревень, защищая честь своего святого, вступали в кровавые сражения.

Противоречия между земледельческим Югом и промышленным Севером были особенно острыми и составляли не только экономическую, но и политическую проблему. Каждая провинция требовала особого к себе подхода. Приходилось бороться с невежеством, которое заставляло вспомнить о каменном веке и сильно тормозило экономическое, техническое и политическое развитие. Для того чтобы сколотить из этого хаоса единое государство, нужно было прежде всего изучить эту пеструю итальянскую действительность, эти «местные условия», все то, что прежде казалось не столь существенным и скрывалось за великими лозунгами национально-освободительной борьбы.

Самые элементарные нужды нового капиталистического государства требовали не энтузиазма, а науки. Нужны были врачи, инженеры, агрономы, нужно было осушать болота, лечить малярию, строить заводы. Приходилось бороться и с суевериями, чтобы вырвать население из-под власти священников, открывать школы. Отсюда – успех позитивизма, впрочем распространяющегося в это время по всем странам Европы и перестраивающего науку, философию и искусство.

Позитивизм переоценивал ценности. Он пытался отрезвить людей от долго не сбывающихся мечтаний и заставить их поверить в медленный и упорный прозаический труд. На место того, что теперь называлось «утопиями», пришла наука о природе – образцовая наука, по которой должны были равняться другие. Разрабатывались новые методы исследования, основанные на опыте, проникнутые эмпиризмом и особенно рекомендующие научную осторожность выводов. В Германии, уже превратившейся в одну из самых мощных европейских держав и победоносно завершавшей свои завоевательные войны, позитивизм, конечно, играл другую роль, чем, например, во Франции, пережившей июньский разгром 1848 года, крушение республики в 1851 году, поражение 1870 года и первую пролетарскую революцию 1871 года. Очевидно, обращение к позитивным наукам, недоверие ко всякой метафизике и религии, к «романтизму» имело во Франции другие причины, чем в Италии, для которой позитивизм был средством переварить то, что уже было завоевано, и организовать наспех построенное государство. Позитивизм был средством ликвидации методов спешного общественного устроения, которые были взяты под сомнение не только теми, кому это угрожало гибелью, но и теми, кто не был удовлетворен половинчатым «восстановлением» и с горечью констатировал, что усилия патриотов привели лишь к торжеству крупной буржуазии и крупного землевладения. Познать действительность без иллюзий, без догматов, без пристрастий, для того чтобы изменить ее, открыть объективные законы физического и общественного мира, чтобы использовать их на благо людей, – таков был смысл позитивистских восторгов поколения, которое пыталось заложить основы новой науки и нового общества.

Искусство, с такой точки зрения, тоже должно быть научным, оно тоже должно стремиться к одной только правде. Это тоже труд, а не вдохновение, и предмет его изучения – не утонченный аристократ или непризнанный гений, а самые заурядные люди, создающие материальные ценности.

Около 1878 года в Милане образовался литературный кружок, в который вошли Луиджи Капуана – романист и критик, Чезаре Тронкони – критик, романист и блестящий полемист, Паоло Мантегацца – физиолог, дарвинист и автор научно-популярных книг, неоднократно переводившихся и у нас, критик Камилло Антона-Траверси, Клетто Арриги, который из «растрепанного» превратился в натуралиста и пылкого последователя Золя, и некоторые другие. К кружку принадлежал и Джованни Верга.

Направление получило название «веризма» (от слова «vero» – «правдивый»). Оно развивалось под сильным влиянием французского натурализма, что, конечно, не лишало его национальных особенностей и не препятствовало ему выполнять свою функцию внутри итальянского общества. Большое значение для веристов имели статьи Золя. Проповедь научности, объективности и беспристрастия была методологической предпосылкой, которую веристы приняли безоговорочно, хотя в их творчестве эти общие положения преломлялись по-разному. Связь человека со средой, понимаемой как среда материальная и общественная, как условия труда и быта, была одним из основных положений веризма и, так же как у Золя, покоилась на материалистических, более или менее ясно осознанных предпосылках. «Душа» рассматривалась как функция организма, а потому она связывалась с внешними условиями бытия. С такой точки зрения нравственная жизнь человека была результатом не только аппетитов тела, но и требований среды – культурных традиций, религиозных запретов, нравов, а потому человек не освобождался от ответственности за свои поступки, так же как и писатель – от нравственной оценки того, что он изображал. Нравственная мысль была в веризме не менее интенсивна, чем в романтизме, но теперь она принимала совсем другие формы.