Текст книги "Жена Дроу (Увидеть Мензоберранзан и умереть) (СИ)"

Автор книги: Ирина Баздырева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 51 страниц)

– Госпожа, герцог просит вас подойти к нему, – поклонившись, тихо объявил ей мажордом.

Поднявшись за ним к трону, Ника остановилась перед герцогом, глядя на него с почтительным ожиданием, между тем, теряясь в догадках. Рядом неожиданно встал Джеромо Прекрасноголосый, спустившись к ней на одну ступеньку.

– Дитя мое, – начал герцог, – высокое боговдохновенное искусство пения не предполагает обмана и подтасовки, это не грубые схватки рыцарских турниров, больше похожих на деревенские драки у трактиров. Я не стесняю состязающихся правилами, но у меня имеется одно единственное условие – никакой магии. И это правило нерушимо.

Ника смотрела на него, не понимая, что значат его слова и при чем здесь она. Герцог какую-то долю секунды, пристально смотрел на нее и, в конце концов, сделав раздраженный жест рукой, спросил напрямую:

– Это верно, что ваш супруг – темный эльф?

– Да, ваша милость, – не подумала отпираться Ника.

Лицо герцога сделалось жестким.

– Я прошу вас покинуть мой дом.

– Хорошо, ваша милость, я уйду, – Ника присела в глубоком реверансе, скрывая облегчение.

– Что значит “я уйду”? – сварливо осведомился герцог. – Разве он сейчас не с вами?

– Нет. Он предпочел никого здесь не смущать своим видом.

– Но Джеромо уверяет, что он повсюду сопровождает вас.

– Он, мой муж, – учтиво пояснила Ника, удивляясь про себя, при чем тут вообще может быть Дорган.

– Руфус, – за спиной Ники, подзывал кого-то рукой герцог. – Что вы скажете?

– Ваша светлость, в этом зале нет магического присутствия, – отозвался позади нее высокий дребезжащий голос.

– Всем известно, что дроу настолько сильные маги, что их чуть ли не почитают за демонов, – поспешно перебил его Джеромо. – Мой герцог, да будет вам известно, если конечно ваш маг не потрудился довести этого до вашего сведения, что магия дроу столь сильна, что они легко могут пользоваться ею на расстоянии и таким образом способствовать победе того, кого, в данный момент, поддерживают.

Ника во все глаза смотрела на герцога, который только что предупреждал ее о грязных трюках уличных драк, и который не сумел распознать один из них, что совершался прямо на его глазах. Еще больше она удивилась поступку Джеромо, с которым они мирно распрощались в деревушке, где вместе пели на свадьбе. С ним-то, что случилось? Почему он препятствует ее участию в этом состязании, не стесняясь мелких пакостей, вроде этой подтасовки? Она покосилась на него.

Одетый в бархатный лиловый камзол расшитый золотыми нитями, в черных гетрах и длинноносых башмаках из мягкой кожи, он был неотразим. На миг, Нике вдруг страшно не захотелось уступать ему и петь так, чтобы он не чувствовал себя баловнем жизни, которая раз за разом преподносит ему серебряный венок и славу первого и никем не превзойденного певца. Этот человек не умел, или разучился бороться честно, предпочтя пошленькую интригу.

– Что ты на это скажешь, Руфус? – между тем вопрошал невидимого Нике советчика, герцог.

– Ваша светлость, во избежание всяческих недоразумений и слухов о том, что состязание проводилось не честно, мы можем, либо исключить мистрис из числа состязающихся. Либо, я ограждаю дроу защитным магическим заслоном, через который не пробьется никакая магия, исходи она от демона или тем паче, от какого либо чародея. Только для этого потребуется согласие самого дроу.

– Что скажете, госпожа Ника? – обратился к ней герцог.

– Этот вопрос вы должны задать моему мужу. Я же поступлю исходя из его решения. Если он согласиться, то я приму участие в состязании певцов. Если он не захочет принять ваше условие, то я вынуждена буду покинуть ваш двор.

– Руфус?

– Я поговорю с темным эльфом и если он согласиться на добровольное заключение в магическом кругу, которое лишит его на полдня сил так, что он станет совершенно беззащитным, так же и потому, что он вступит в круг безоружным, то вы ваша светлость, будете иметь удовольствие слышать пение, мистрис Ники .

Ника успокоилась. Дорган никогда не согласиться на подобное условие. Что бы ему остаться беззащитным и без своих клинков в Поверхностном мире людей? Такое было просто не мыслимо, и подобно тому, если бы она, Ника, вышла в лютый мороз в одной сорочке.

– Быть посему, – решил герцог, опуская ладонь на резной подлокотник трона. – Ступай, Руфус, и пока мы будем дожидаться тебя, пусть поют менестрели. Ничто не задержит честного соперничества сих мастеров пения. Вы, Джеромо Прекрасноголосый, и вы, госпожа, возвращайтесь на свое место и ждите нашего решения.

Ника и Джеромо поклонились, сошли со ступенек трона и заняли свои места под пристальными взглядами, сгорающих от любопытства, зрителей.

– Что произошло? – с тревогой, едва Ника присоединилась к друзьям, спросила Ивэ.

– Их напрягает Дорган, – тихо ответила Ника. – Они думают, что он помогает мне своей магией.

Ника нарочно не назвала Джеромо, чтобы не вызвать у Борга и Харальда гнева, зная, что, скорые на расправу, они наплюют на все приличия, чтобы тут же воздать по заслугам клеветнику.

– Готов заложить свой боевой топор и твой молот в придачу, что эту мысль всем внушает этот Джеромо, чтоб ему охрипнуть до конца своей паршивенькой жизни, – прогудел проницательный Борг, и не думая понижать своего голоса.

Ради того, что бы поддержать Нику, он снял кожаную куртку и шлем, смазав непослушно торчащие жесткие вихры жиром, заплел густую бороду в несколько косичек и надел парадный камзол. Повернувшись к своему зятю, не менее аккуратно одетому, ради такого случая, он стал решать, что сотворит с Джеромо за его лживые наветы на “девочку”. Харальд, чьи русые густые волосы были разобраны и расчесаны на прямой пробор и чисто выбрит – Ивэ не любила бороду, произвел неизгладимое впечатление как на дам, кидающие на него трепетные взгляды, так и на их кавалеров, что настороженно посматривали в его сторону. Одет он был в стеганный кафтан, трещавший на нем по швам и в облегающие гетры, чувствуя себя во всем этом крайне стесненным. Эта неугомонная парочка чуть не сорвала состязание. Слушая их планы на счет Джеромо, Нике стоило невероятных усилий, чтобы сдержать смех.

Стоящие же позади, Борга и Харальда, со вкусом и не в слишком приличных выражениях решающих ближайшую судьбу менестреля, сдерживаться и не думали. Молоденький трубадур, в это время исполнявший героическую балладу: нудную и довольно скучную, затравлено озирался, решив, что это его пение потешает публику. Он сбился, перепутал слова, чем действительно вызвал смех и, поняв, что провалился, от огорчения пустил “петуха”.

В сторону Ники, направился глашатай с мрачным выражением лица, явно для того, чтобы призвать нарушителей к порядку. Однако, Ивэ утихомирила своих мужчин быстрее, чем он подошел к ним со своим выговором, выслушав который, оба, сохраняя благопристойное выражение лица, запихали, не успевшего и пикнуть, глашатая в стоящую позади них толпу. Ника, покосилась на бледного, перепуганного Джеромо, слышавшего все от первого до последнего слова – тем ее чувство мести и было удовлетворено – и сосредоточилась на пении менестрелей.

Все выступающие, разодетые с пестротой, доходящей до вульгарности, изо всех сил, старались превзойти самих себя. Слушая их, Ника решила, что суть состязания заключалась в том, кто выше возьмет ноту, а по верному выражению Борга “переорет” друг друга, и в том кто окажется выносливее в исполнении длиннющих баллад.

Теперь-то, она понимала, почему Джеромо Прекрасноголосый, неизменно выходил победителем из подобных состязаний и из года в год сохранял славу непревзойденного певца и не могла не согласиться с тем, что он ее по праву заслуживал. Она слышала его пение на деревенской свадьбе. Оно не было натужно громким или визгливым, как у поющего сейчас, Дуга Серебряного, но полно сдерживаемой силы. Его голос имел богатый тембр и он легко мог модулировать его звучание, постепенно разворачивая его в полную силу. Песни его не были затянуты, а потому не утомляли.

Следующий выступающий пел слащавую любовную песенку, тягучим словно патока голосом и до того она была протяжна и длина, что завязла у всех на зубах. Сам исполнитель этого не замечал, слишком занятый самолюбованием. Все это утомляло, и казалось, что он никогда не закончит петь о истории несчастных влюбленных. А когда, менестрель, прослезившись, пропел об их трагической гибели, это скорее порадовало слушателей, чем огорчило, так как сулило скорый конец его пения. Ему вяло, из вежливости, похлопали.

Вышедший за ним менестрель “играл” своим голосом, выводя соловьиные рулады так, что от старания приподнимался на цыпочки, когда брал слишком высокую ноту. От его звонкоголосого голоса, звучавшего на грани визга, у Ники разболелась голова. Вообще, чем дальше она слушала певцов, избранных герцогом, как самых лучших, тем больше изумлялась. Их песни, как и хиты ее времени, не отличались глубиной и были довольно поверхностны. Если пелось о любви, то непременно слезливым и рыдающим голосом, а любовные переживания казались, по детски, наивными. Некоторые песни были до того пошлы и глупы, что Ника морщилась, но именно они забавляли публику. Если же исполнялась баллада, то она, непременно, была длина и занудна, особенно когда певец начинал громовым голосом перечислять подвиги героев и переходил на тоскливо, заунывное описание его гибели. Требовалось немало терпения, чтобы выслушать это занудство до конца.

Но герцог слушал, а его подданные, откровенно зевали и развлекали себя тихими разговорами. Ника тоже внимательно слушала, пытаясь понять, почему песни селян звучат и слушаются совсем по другому. Может виной тому вольный простор в котором они звучала, не стесненные стенами дворцов. А может быть, потому что селяне пели тогда, когда этого требовала душа, а не по повелению господина, за награду. Никаких взвизгиваний и подвываний, которыми менестрель пытался передать любовные страдания, у селян не было. Они пели просто и незамысловато. Они пели для себя, тогда как каждый из выступавших менестрелей, желал как можно дольше удержать внимание слушателей, не замечая, что чем дальше, тем больше они утомлялись и уже не отличали одну песню от другой.

Не то было с балладами, когда певец превращался в сказителя. Они были скупы на переживания и сводились к пересказыванию сюжета. Балладами наслаждались где угодно: на городской площади, в деревне, или в рыцарском замке, затерянном в глухих лесах, где появление нового лица и прошлогодней новости становилось целым событием, но не при дворе герцога, где слушатели были пресыщены и взыскательны.

Словом выбор баллады тоже был не лучшим вариантом. Борг, умудрившийся стоя вздремнуть под пение одной из таких нескончаемых баллад о рыцаре, сражающимся с великаном, вдруг очнулся и поинтересовался, кому понадобилось тянуть за хвост кота и за что мучают ни в чем не повинное животное, вызвав своим замечанием смех окружающих. Нику начало охватывать беспокойство – не выступивших осталось всего трое: она, Джеромо и еще один менестрель, а маг так и не появился. Публика уже заметно утомилась, ожидая выступление Прекрасноголосого, когда в дверях залы появился Руфус.

С Джеромо вмиг слетела вся его меланхолия и показное равнодушие. Встрепенувшись, он впился испытующим взглядом в, прошествовавшего мимо него мага, следя за тем как Руфус поднялся к трону герцога, и тот подался ему на встречу. Маг коротко доложил. Герцог кивнул и подал знак глашатаму. Тот поспешил к Нике, сказав, что герцог требует ее к себе. Все это происходило при полной тишине. Присутствующие в зале, напряженно следили за происходящим, боясь что-либо упустить и строили различные предположения одно фантастичнее другого, пытаясь разгадать интригу происходящего. И если, кто-то начинал шепотом о чем-то спрашивать другого, на него ту же шикали, словно это мешало расслышать то, что говорилось у трона.

Ощущая на себе гнетущее внимание зала, Ника приблизилась к герцогу, только сейчас оценив его такт. Он не желал предавать огласке тот факт, что муж мистрис темный эльф, дабы не вызвать у слушателей предвзятого к ней отношения.

– Ваш супруг позволил заключить себя в кольцо защиты, не дающему применять магию на то время, пока полностью не пересыплется песок в часах. Он согласился на все условия, отдав свои клинки моей страже. Лорд Дорган заверил меня, что не имеет никакого отношения к вашему пению. Единственным его условием было, чтобы ему дали возможность услышать вас. Я позволил себе смелость, ваша светлость, позволить ему это, ибо то, что он будет иметь возиожность слышать, есть обратная связь, никак не влияющая на выступление перед вами мистрис Ники. Ваша светлость, не возражает против моего решения?

– Но уверены ли вы, Руфус, что темный эльф, не сможет, и в этом случае, повлиять на свою жену магией?

– Сейчас он находиться в подземелье вашего дворца, а вы знаете, насколько массивны его стены. Кроме того, вокруг него я начертил три круга пентаграмм. Первая пентаграмма – обездвиживает дроу, вторая не пропустит его магию, если он вознамериться применить ее силою своей воли, третья запирает первые две. Его кресло поставлено в центре круга в котором изображены древние знаки, призванные держать в заключение демона тьмы.

Ника стояла с вытянутым лицом. Зачем Дорган согласился на подобное? Из-за нее? Но ведь ей-то меньше всего хочется участвовать в этом состязании, а если и появилось мимолетное желание, то лишь потому, что очень хотелось надавать по носу Джеромо. Но уж это точно не стоит того, чтобы Дорган подвергался подобному риску.

– Теперь вы можете петь герцогу, мистрис, – повернувшись к ней, учтиво поклонился маг.

Отдав поклон герцогу, Ника отошла от трона с замкнутым лицом и невеселыми мыслями. Она была подавлена.

– Что произошло? – заволновалась Ивэ, когда она присоединилась к ним. Борг и Харальд с тревогой ожидали ее ответа, вопрошающе глядя на нее.

– О чем это вы там шептались с герцогом и магом? – пробубнил Борг, видя как стоящие позади, придвинулись к ним вплотную, изо всех сил прислушиваясь .

– Дорган… Он согласился на заключение в пентаграмме Обездвижения и на то, чтобы на какое-то время лишиться своей магии… – прошептала Ника.

– Что?! – тихо вскрикнула Ивэ, а Харальд и Борг тут же начали пробираться к выходу.

– Как ты могла позволить свершиться подобному! – прошипела Ивэ, сверкнув глазами. – Это ты во всем виновата…

Ее перебил, громкий голос глашатая, торжественно объявляющий выход Джеромо Прекрасноголосого. Зал взорвался аплодисментами и восторженными выкриками. Публика дождалась выступления своего любимца. Взяв первые аккорды на своей, инкрустированной по темному дереву серебром, лютне, он тут же завладел вниманием слушателей. Зал стих внимая ему, а Ника поняла, что шансов, против него, у нее никаких. Он пел, и его голос лился легко, свободно. И если на деревенской свадьбе он больше дурачился, то сейчас его талант проявил себя во всем своем великолепии.

Его песня длилась ровно столько, чтобы увлечь ею слушателя, не утомив его. Он пел с удовольствием, щедро делясь этим удовольствием со слушателями. Ника, обернулась к Ивэ, чтобы услышать слова поддержки, которая как никогда нужна была ей сейчас, но обнаружила, что ее, как Борга и Харальда рядом нет. Друзья Доргана не задумываясь поспешили к нему на помощь, оставив ее в одиночестве. Так в придачу к своей неуверенности, Ника испытала острое чувство вины. А вдруг с Дорганом уже что-то случилось? Отчаяние и беспомощность придавили ее, как и неминуемый позор, приближавшегося, провала. И не было ничего на чтобы ей можно было опереться, уцепиться, чтобы выкарабкаться из засасывающего ее болота уныния и обреченности.

Джеромо Прекрасноголосый еще пел, а Ника была уже побеждена. Вот он взял последний аккорд, и чуть понизив голос, закончил песню, оставляя затухать ее последний мягкий резонирующий ее звук. Зал зааплодировал. Отовсюду летели восхищенные выкрики: “Джеромо!”, “Ты само совершенство!”, “Никто не сравнится с тобой, Прекрасноголосый!”. А Ника отчего-то подумалось: почему Джеромо вдруг испугался ее, почему всеми доступными способами, попытался не допустить ее к этим состязаниям? Выходит, он не так уж уверен в себе и именно в ней видит, равного себе, соперника. Он слышал ее пение на деревенской свадьбе. Значит, есть в ее исполнении, что-то, что тревожит его и что дало повод герцогу пригласить ее к себе.

Джеромо, опустив лютню и, прижав руку к сердцу, раскланивался перед герцогом и его свитой. Когда его пение потеряло над Никой власть, ее мысли приняли другое направление. Конечно, Прекрасноголосый пел совершенно и все же, чего-то в его, мастерски отточенном, пение не доставало. Слушая его, все понимали, что перед ними мастер и наслаждались его сильным голосом, но впечатление от его пения быстро проходило.

И вот, глашатай объявил ее, Нику. Сжав во влажных ладонях гриф своей старенькой лютни, она вышла на середину залы и, дрожа от волнения и паники, поклонилась. Рот и гортань вмиг пересохли, когда она, подняв голову, встретилась глазами с Джеромо. С торжествующей улыбкой он показал глазами на то место, где до этого стояли ее друзья, точнее, друзья Доргана. Нике ничего не оставалось, как ответить ему ослепительной улыбкой. Неужели он и вправду верил в то, что Дорган как-то причастен к ее пению. Догадка пришла к ней яркой вспышкой озарения. Ее осенило как-то вдруг.

Что она сейчас слушала? Придворные песни, которые исполняли, следуя определенным канонам, так что уже ни подвиги героев баллад, ни любовные переживания влюбленных не трогали исполнителей. Все менестрели в своем пении держались определенного правила, раз и навсегда принятого единого канона, и слушатели оценивали их именно по тому, насколько верно они его выдерживали. А Джеромо выдерживал его от начала до конца и пел до бесчувствия правильно и совершенно. Никто из менестрелей не смел, да наверно и не умел, выйти за рамки этих правил, чтобы завести, зажечь слушателей, тронуть сердца, заставив их биться учащенно. Но она-то не придворный певец. Ее пригласили с улицы и она всем напомнит об этом.

Ну, что Караваева хватит у тебя смелости поломать здешний шаблон в певческом искусстве? Тем более зрители уже, заметно, притомились слушать одно и тоже. Эх, была ни была! Встряхнем публику, лишь бы выдержала старенькая лютня. Она тронула пальцами струны. Зал затих в ожидании. Герцог сидел, не меняя позы и казалось, впал в дрему. То, что она собиралась сейчас исполнить на своей дребезжащей лютне, было риском. Пробежав пальцами по струнам, Ника почувствовала кураж.

Все белым бело, снегом замело дрянь погода

И часы бегут нас сильнее бьют год от года.

Нам погоня в след, не уйти от бед,

Публика сперва ничего не поняла, ошеломленная натиском и ритмом, зато все сразу поняли молодые менестрели. С загоревшимися глазами, они, не выдержав, выступили вперед и своим наигрышем здорово поддержали треньканье ее старенькой лютни, придав верный ритм погони.

И петляя через нелюбовь

И шальную кровь, мчится стая

Продолжая петь, Ника кивком поблагодарила Дуга Серебряного и молоденького менестреля, что дал “петуха”. Ребята верно уловили темп охотничьей песни. Да и не только они. Судя по всему, в зале было полно заядлых охотников.

Я бегу, бегу через не могу в стае

По родным полям и большим снегам в стае.

Вечность да любовь, но прольется кровь вишней

Уходи беда талая вода жизни…

Надо же! Всего три ноты и нужный темп, а как народ завелся. Начали кто во что горазд, зато с азартом, подпевать ей. Джеромо с подергивающейся щекой и негодованием оглядывал зал, когда люди, сначала вразнобой, а потом попадая в один ритм, хлопаньем поддержали “бег стаи”.

Нет дорог назад, но глаза горят,

Ноет рана, в этой гонке стай крикнуть

“не стреляй” шансов мало…

Герцог оживился, сел прямо, оставив свою расслабленную позу. Но Ника вошедшая в раж, стараясь перекричать зал, поняла: еще чуть чуть и она сорвет голос. Чувствуя боль в груди, напряженные до предела связки, она понимала, что уже не может ничего изменять: снизить высоту и темп песни который взяла с самого начала. Она чуть ослабила голос, понизив его, чувствуя боль, раздирающую горло и закончила петь раньше времени, но кажется беснующийся зал, этого не заметил, да и менестрели поддержали ее, запомнив припев песни.

Я бегу, бегу через не могу в стае…

Подобный вихрь страстей, что пронеся в эти пять минут по залу, двор герцога не знал. Ника поклонилась герцогу, положив ладонь на свое горящее, растерзанное горло. Песня давно была закончена, а зал продолжал дружно хлопать, повторяя ее ритм. Герцог вынужден был поднять руку, призывая к тишине. Не сразу, но буря эмоций слышавшихся в выкриках “еще… спой еще…”, “ату… их ату…” стали стихать, хлопки смолкли, и не только из-за уважения к особе герцога, но и от нетерпения узнать его последнее решающее слово. Сейчас, никто не сомневался, кто вышел победителем на этом состязании. Герцог поднялся со своего места, поддерживаемый мажордомом, величественно выпрямившись.

– Все вы, мои гости, слышали исполнения достойнейших из достойных в искусстве пения, – проговорил он в напряженной тишине. – И понимаете, насколько труден, выбор победителя, что встал передо мной на этот раз. Истиной является то, что самым искуснейшим из присутствующих певцов остается Джеромо Прекрасноголосый. Он, по-прежнему, услаждает наш слух, – эти слова были встречены восторженным ревом половиной зала, тогда как другая разочарованно молчала.

– Но истинной является и то, что мистрис Ника, взбудоражила своим пением наши души, взбунтовала сердца, показав, что можно и нужно петь, так как подсказывает божественное вдохновение. Итак, госпожа Ника не уступает в своем искусстве Джеромо Прекрасноголосому. Они оба, достойны главного приза – венка Первейшего из искусных.

Эти его слова были встречены не менее горячим ликованием, молчавшей до того половины зала.

– Вы сами видите, – раскинул руки герцог над волнующейся публикой, – в каком затруднении я пребываю. Кому из этих, двоих, с их неповторимыми голосами и чарующим исполнением, отдать предпочтение и Венок победителя. Ответить сейчас на этот вопрос не только не разумно, но и невозможно.

При этих словах Ника опустила голову, скрывая тревогу. Она боялась, что герцог заставить ее и Джеромо петь еще, чтобы выяснить, наконец, кто из них лучше, чье искусство пения выше. Во всяком случае, публика была явно настроена на это. Ее горло не выдержало бы подобной нагрузки еще раз, да и уже, наверное, больше ни какой другой.

– Вас всех, я приглашаю сюда завтра же, когда часы на городской ратуше пробьют час пополудни, чтобы решить, кто из этих двоих, удостоится главной награды. Сейчас же прошу славных гостей и менестрелей, что все это время услаждали наш слух, пройти в пиршественную залу, где вас ждет угощение.

Больше всего сейчас Нике хотелось сбежать отсюда к Доргану. Узнать, что с ним и как он. Она уже, оглядываясь по сторонам, тихонько начала отступать назад к выходу, но ее тут же обступила толпа восторженных придворных и повлекла в обратном направлении – к пиршественной зале. У высоких, распахнутых дверей, куда вливалась толпа людей, ее отловил глашатай и сопроводил на почетное место – за герцогский стол, где по другую сторону от кресла, гостеприимного хозяина, уже сидел Джеромо Прекрасноголосый. “Ну, что ж, – обреченно подумалось ей, – во всяком случае, это оттянет неизбежное и неприятное объяснение с Ивэ”.

Ника попробовала расслабиться, но вскоре обнаружила, что из-за горла не может проглотить не то что кусочка от гусиного паштета и бисквита, но даже слова произнести. Приходилось отделываться ослепительными улыбками, вежливыми кивками и внимательно выслушивать своих соседей по столу. Она заметила, что Джеромо с кислым выражением лица, храня мрачное молчание, накачивается вином, стараясь не замечать ее. Думать о том, как она будет петь завтра, не было ни сил, ни желания. Хотелось одного – добраться до своей постели в гостиницы и уснуть. Ей уже и не верилось, что она наравне с Джеромо вышла победительницей на турнире менестрелей, словно это происходило вовсе и не с ней, но доказательством, того, что это все же произошло, была боль в горле и восторженные взгляды гостей герцога, которые она время от времени ловила на себе.

Сам герцог казался апатичным и равнодушным ко всему. Ника не заметила, чтобы он получал удовольствие от музыки и пения призванных им же менестрелей. Зачем тогда, все это? Может, какой нибудь, данный герцогом обет? Порой даваемые обеты бывали очень странными, но ими никогда не пренебрегали и стремились выполняли, во что бы то ни стало. Ника читала о таких вещах. О том, что она будет делать завтра со своим надорванным горлом когда герцог возобновить состязание между Джеромо и ею, Ника старалась не думать.

Утомленный герцог, призвав гостей, продолжать свое веселье без него, удалился, поддерживаемый верным мажордомом. Насытившиеся и подвыпившие гости, расслабились – разговоры стали заметно громче и развязнее, уже слышались грубые шутки и разнузданный смех. Кто-то потянул Нику за рукав. Обернувшись, она увидела одного из юных пажей, что стояли у стены во все время пира, готовые в любую минуту сорваться по первому же требованию гостей, чтобы вовремя услужить им.

– Госпожа, – учтиво поклонился этот миловидный мальчик с русыми, тщательно завитыми, локонами и большими голубыми глазами, обрамленными темными ресницами, – придворный маг герцога Руфус, с нижайшим поклоном просит прощение, что прервал вашу трапезу и спрашивает, когда вы сможете посетить его?

Ника некоторое время, не веря, смотрела на него, потом удивленно подняла брови.

– Господин маг не жалует подобных многолюдных празднеств, госпожа, – тут же пояснил паж, поняв ее немой вопрос.

А когда Ника поднялась, важно произнес:

– Следуйте за мной, госпожа, – и, не обратив внимания на ее кивок, тут же двинулся к выходу.

Ника выскользнув из-за стола, поспешила за пажом, не представляя, как будет объясняться с магом. А ведь ради этой встречи, она выдержала испытание певческим турниром и надорвала горло. Ну, почему, почему, ей так не везет? Мальчик с гордым видом вел за собой мистрис, посмевшую бросить вызов первому менестрелю. Он очень хотел, чтобы Венок победы достался ей, тогда бы все мальчики при дворе герцога страшно завидовали ему в том, что именно он, в этот день, прислуживал ей. В темном гулком коридоре, освещенном светом, лившимся из узкого оконца, видневшемся в дальнем его конце, паж остановился перед низкой арочной дверью.

– Это покои мага, – прошептал он. – Желаете, чтобы я дождался вас, госпожа?

Ника кивнула. Без провожатого, она ни за что не выберется из лабиринтов запутанных коридоров и дворцовых переходов.

– Всегда к вашим услугам, – не скрывая радости, с подскоком поклонился мальчик и постучал в дверь.

Она открылась легко и бесшумно.

– К вашей милости изволит прибыть сама, мистрис Ника! – так торжественно и громко возвестил он, что Ника поморщилась, несмело шагнув за порог.

То, что в комнате никого не было, она поняла сразу, еще не спускаясь по ступенькам и стоя на пороге, с любопытством осмотрелась. Комната, глядевшая на нее тремя пыльными, закопченными окнами эркера, больше походившая на лабораторию ученого чем мага, ответила ей безмолвием. Ника заколебалась. В отсутствии хозяина, следовало уйти и дождаться его возвращения в коридоре вместе с пажом, или послать его отыскать мага, но движимая любопытством, Ника спустилась по трем ступенькам и прошла вглубь комнаты.

Уж больно все здесь было необычно. В этом, довольно просторном и темном, помещение большую его часть занимала закрытая печь, с выходящим наружу дымоходом. Кроме тигля у печи, имелось еще одно отверстие – смотровое, хотя сейчас, глянув через него, Ника ничего не увидела, кроме непроницаемой черноты. Отходя от печи, она споткнулась о сваленные возле нее сосновые и осиновые чурбачки, с грохотом повалив при этом, аккуратно приставленные к ее побеленной стене металлические щипцы, тяжелую чугунную кочергу, какие-то молотки и мех для раздувания огня. Подняв инструменты и поставив их на место, Ника, отряхивая руки и платье, поспешила отойти к противоположной стене, которую полностью занимал стеллаж, обходя при этом широкий, длинный стол, заставленный горшками, пыльными резервуарами различной формы и стеклянными сосудами. Над всем этим хаосом и нагромождением царил громоздкий перегонный куб, из которого тянулась спиральная трубка, спускаясь к стоящему у стола чану.

Ника остановилась, всматриваясь в дегтярно-черную жидкость наполнявшую какую-то реторту из зеленого стекла, казавшейся густой и вязкой. Она стояла между высокой колбой с поршнем и керамической ступкой с каменным пестиком. Но тут Никино внимание привлекли небольшие серебряные зеркала, составленные на подоконнике эркера и громоздкие песочные часы, мимо которых она сейчас проходила.

Разглядывая зеркала и так и этак, Ника так и не смогла догадаться об их предназначении и переключилась на большую оплетенную бутыль, в высокое горлышко которой была вставлена жестяная воронка. Ника рискнула было вынуть ее из горлышка, чтобы посмотреть, чем наполнена бутыль, но воронка, похоже, намертво присохла к ней. Щель между жестью воронки и толстым темным стеклом горлышка была забита, чем-то закристаллизовавшимся. Ника не стала рисковать и выкручивать эту воронку, боясь уронить бутыль с ее содержимым, хотя была уверена, что и оно уже давно высохло, и переключилась на анатомический рисунок человека, висевший на стене у окна.

Человек на рисунке был окружен четырьмя стихиями и созвездиями, а идущие от них стрелочки указывали, над какими органами каждый из них господствует. Приблизив лицо к рисунку, чтобы как следует рассмотреть все детали, она вздрогнула, задев что-то макушкой. Это что-то, легкое и шелестящее, невесомо прошлось по ее волосам. Она испуганно вскинула глаза: перед ее лицом болталась, свисая с края полки, высушенная кожа змеи, а еще выше, самые верхние полки занимали ворохи пожелтевших свитков и растрепанные пухлые книги.

Нижние полки были сплошь уставлены сосудами из толстого стекла с заспиртованными в них органами – похоже, все человеческими – всякими ящерами, змеями и существами о которых Ника даже не подозревала. На полках валялись высушенные лягушки и сухие коренья самой причудливой формы. Один из этих кореньев, самый крупный, отличался от всех остальных. Он был светлым, круглым и здорово походил на крепенького толстенького младенца с маленькой головкой и едва обозначенными ручками и ножками. Не удержавшись, Ника протянула руку, чтобы взять его и рассмотреть поближе.