Текст книги "Жена Дроу (Увидеть Мензоберранзан и умереть) (СИ)"
Автор книги: Ирина Баздырева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 51 страниц)
Но в том то и дело, что инстинкт Ники подсказывал, что под ним есть плоть и принадлежит она враждебному и чужеродному существу. Однако, разглядеть или угадать кто это, было нельзя из-за низко надвинутого капюшона, так что нижняя часть лица оставалась в непроницаемой тени. Руки были скрыты длинными рукавами.
Мелькнула мысль: встать и разобраться с этим Балахоном – очень уж хлипким он казался. Но вместо этого Ника вжалась в кресло еще сильнее, стиснув сложенные на груди руки, а когда послышался чмок удовлетворения и слабый болезненный стон, она вздрогнула и сдерживая порыв вскочить с кресла, едва шевельнулась, чуть склонив голову, чтобы увидеть лежащую Айвен.
Однако Балахон склонился над ней так, что край его капюшона касался бледного лица девушки, подрагивая от судорожных движений незнакомца. Да что там происходит? Фигура чуть выпрямилась и какое-то время оставалась неподвижной, будто пристально вглядывалась в лицо девушки. Потом, полностью выпрямившись, развернулась к двери, взметнув в воздухе подолом.
На Нику пахнуло затхлостью, к горлу подступила тошнота. “Что за вонючую гадость сюда занесло” – поморщилась она от омерзения. А Балахон, направляющийся было к двери, вдруг резко остановился, и так круто развернулся к кровати, что полы его крутанулись словно вокруг пустоты. Ника изваянием застыла в своем кресле, расширенными глазами наблюдая, за Балахоном, заметавшимся вдруг, по покоям, перемещаясь с места на место какими-то рывками и зигзагами, оказываясь, вдруг, в самых неожиданных местах комнаты.
Огонек лампадки то судорожно мигал, готовый вот-вот потухнуть, то упрямо вспыхивал вновь. “Обойдя” ее кресло и еще немного “пометавшись” по комнате, Балахон так же неожиданно успокоился, на минуту зависнув у кровати Айвен. Ника напряглась: неужели опять полезет к ней? Но “повисев” на одном месте, Балахон медленно, уже не дергаясь, двинулся к двери.
Однако проплывая мимо сундука, он остановился над разложенными на нем травами. Из широкого рукава вытянулось нечто похожее на птичью лапу с узловатыми, длинными и костлявыми пальцами с зеленоватой кожей, покрытой пятнами белого налета. Запах плесени и затхлости стал резче. Этой своей “ручкой” Балахон провел над пучками сухих трав и “проплыл” к двери, которая закрылась за ним так же бесшумно, как до того, открылась.
Минуту другую, Ника сидела в полном оцепенении, тупо глядя перед собой, переводя дыхание, которое все это время, оказывается, пыталась сдержать. Может то, что она сейчас видела был, всего навсего, кошмар болезненного сна? Она больно ущипнула себя за руку. Ни черта подобного! И бросилась к Айвен.
Сдернув с нее одеяло она, невольно вскрикнув, закусила губу. Никаких подозрительных следов, типа вампирских клыков, на теле девочки не оказалось. Зато, по нему, теперь, можно было запросто изучать строение скелета. Нечто похожее Ника видела в каком-то документальном фильме про узников фашистских концлагерей.
Головка Айвен бессильно откинулась назад, щеки и глаза ввалились еще больше. Из-за полуприкрытых век виднелись белки глаз. Рот полуоткрыт, а иссохшие губы покрывал белесый налет плесени. Прижавшись ухом к впалой груди, Ника к своему великому облегчению, уловила, едва слышное, биение сердца. Немного успокоившись, и оправив на девочке тонкую льняную сорочку, которую уже следовало поменять, Ника укрыла ее одеялом.
Вот она и установила причину ее странной болезни. Из этого, только начавшего формироваться, тельца, высасывалась жизненная сила. Одним словом, в замке завелся паразит. В покоях еще стоял, ясно различимый, запах плесени и Ника с трудом отодрала рассохшуюся ставню и попыталась поднять створку высокого окна.
Что же, стоило в первую ночь подежурить у постели больной, чтобы представить себе примерную картину произошедшей в Репрок трагедии. Воображение Ники тут же выстроило более менее правдоподобную историю, объясняющую, лично для нее, все. Сейчас, она столкнулось с проклятием рода Репрок. Как же, сильно кто-то должен был ненавидеть его, если теперь уничтожает весь род барона. А если Балахон не обошел своим “вниманием” и молодую баронессу, тогда не удивительно, что она не пожелала вчера принять их и Ника не удивится, если с утра объявят, что баронесса занемогла. Подобные изменения в своей внешности, женщины переносят тяжело.
Со служанкой леди Айвен, Маргарет, тоже, боле менее, все ясно. Если она неотлучно находилась при своей госпоже то, естественно стала свидетельницей посещения Балахона покоев Айвен. Маргарет он “попробовал” первой. Что ж удивляться, если прикосновение этой заплесневелой твари ввели впечатлительную девушку в шок, а после ввергли в нервную горячку.
Оконная створка, дребезжа от Никиных яростных усилий, слюдяными ромбовидными вставками в свинцовых переплетах, наконец поддалась и пошла вверх. В душную комнату ворвался холодный ветер.
Отец Фарф, видимо, тоже имел удовольствие лицезреть проклятие рода Репрок во плоти, но сумел отмахаться от него своими молитвами и сразу же помчался в обитель к матери Петре. С ведома барона или без, уже не важно, потому что судя по словам барона, бегство священника стало неожиданностью и для него.
Что касается цветущей Христины, то она видимо удачно избегла ночных дежурств и встречи с Балахоном. Тогда с кем же все это время оставалась больная по ночам? Кто дежурил у ее постели? Не оставляли же больную одну? Но Христина, что-то знает или догадывается, то-то она обрадовалась ей, монашке. Ника опустила створку окна, захлопнула ставень и поворошив угли в камине, устроилась в кресле.
А ведь этот урод так и не нашел ее, Нику. Но Айвен он видит хорошо, при том что она как и Ника была недвижима. Единственное что отличало обеих, это то, что Айвен, находясь в бесчувственном состоянии ни о чем не думает и наверное, даже, не видит сны. А вот присутствие Ники, он заметил после того, как она нехорошо о нем подумала. Похоже Балахон реагирует на четкие мысли и сильные чувства, например такие, как страх Маргарет, неистовую силу молитвы отца Фарфа.
Ника до самого утра, промаялась над вопросами которые задал ей замок Репрок, а когда ее осторожно тронули за плечо, она взвилась в кресле так, что не на шутку перепугала Христину. Та прижав руку к полной груди, круглыми темными глазами смотрела, на дико озирающуюся по сторонам, заспанную монахиню.
– Ох, будьте великодушны, и простите меня, сестра, что пришлось разбудить вас после бессонной ночи. Но то не моя воля. Отец Фарф дожидается внизу, потому как баронесса пожелала посмотреть на вас. А я вам поесть принесла. Вот, – она поставила на стол кружку теплого молока накрытую ломтем свежеиспеченного хлеба, – покушайте. Отец Фарф подождет.
Ника выбралась из кресла, подошла к столу и под укоризненным взглядом Христины, стоя, принялась за еду.
– Не представляю, как вы выдерживаете бессонные ночи, не смыкая глаз,– прожевав хлеб и запив его молоком, проговорила Ника. – Мне и одна-то ночь далась тяжело.
– Это потому что вы усердно исполняли свои обязанности, – поджав губы ответила Христина и с осуждением добавила. – Не то, что некоторые на чью лень не найдешь никакой управы.
– А разве не вы прислуживаете теперь леди Айвен?
– Ах, что вы, нет. Я ведь состою у ее светлости, баронессы, а к леди Айвен забегаю от случая к случаю, потому как, после бедняжки Маргарет, приставили к молодой госпоже в прислужницы непутевую девку.
– Так вы, стало быть, не дежурили у постели леди Айвен по ночам?
– Как же, разочек или два пришлось бодрствовать ночным часом у ее одра, но… ох… Если, по чести, сестра, то я так накручусь за день, что нет уже никакой мочи провести ночь без сна. Вот и валюсь в кресло и сплю как убитая. Бывало сама просыпаюсь от своего собственного храпа, но как бы то ни было сплю я чутко.
Свои сомнения на этот счет, Ника оставила при себе.
– Благодарю за завтрак, Христина, – Ника поставила кружку на стол. – Пойду я, а то отец Фарф совсем потеряет терпение и мне достанется.
Она стряхнула крошки с рясы, поправила на голове покрывало, пошла к двери и как вкопанная остановилась у сундука.
Сухие пучки трав уже не издавали пряный аромат, от них теперь шел гнилой дух плесени. Сами травы почернели и покрылись черной слизью, а их засохшие ягоды и цветы оказались покрыты седым налетом пышной плесени. Эта мразь успела подгадить и здесь.
Ника вытащила свою сумку и принялась деловито рыться в ней, а как только Христина вышла, извлекла из нее стилет, быстро сунув его за отворот башмака. Потом, подобрав у камина две длинные щепки и действуя ими на подобие китайских палочек, смела то, что осталось от сушеных трав в холщовый лоскут и бросила все это в огонь.
Отец Фарф встретил ее внизу винтовой лестницы, ворчливо выговорив за опоздание. Мол, негоже заставлять госпожу ждать себя, ей это может сильно прийтись не по нраву. На что Ника, спрятав руки в широких рукавах рясы, с поклоном попросила прощения. Старик тут же отошел, поворчал для порядка еще немного и повел ее в холл.
Пиршественный зал замка Репрок с уходящим ввысь, потолком, был огромен. Свет факелов не мог разогнать царившую там тьму. В таких вот залах хозяева замков устраивали грандиозные пиршества с выступлениями бродячих акробатов и жонглеров, а в дни осады в нем укрывались жители деревни, сидя вповалку на каменных плитах пола. Здесь, коротая долгие зимние вечера, собирались все домочадцы и тогда у жарко горящего камина рассказывались многочисленные истории, легенды, сказки.
Однако в этот утренний час в зале было пусто, лишь две борзые ходили по ней, разрывая свежую солому, ища под ней остатки вчерашнего ужина, да у камина что тянулся во всю стену и своими размерами не уступал хорошей комнате, сидели два человека. Вот к ним-то и направлялся через всю залу, отец Фарф.
Следуя за ним по пятам, Ника украдкой разглядывала выступавший, огромный каминный колпак, с выбитым на нем гербом баронов Репрок: могучиий дуб на щите, под корнями которого покоился меч. Пышную крону дуба венчала корона, знак того, что в жилах владельца герба, течет благородная кровь древних королей.
Зал освещали, глубоко сидящие в толще стен окна, что шли в ряд почти под самым потолком. Под ними тянулась галерея с резными каменными арками и широкими перилами. По обе сторонам камина, на галерею выходили две двери, идущие из внутренних покоев. От входа в зал на нее вели две лестницы, начинающиеся с двух сторон, сразу же от высоких парадных дверей, стоило лишь вошедшему повернуть вправо или влево.
Под галереей у стен тянулись лавки, а темноту под ними рассеивали, укрепленные в железных кольцах, горящие факелы. И если одну стену под галереей украшал иссеченный помятый щит с коронованным дубом и перекрещенными под ним секирой с иззубренным мечом, то на противоположной стене красовался охотничий трофей – оленья голова с роскошными ветвистыми рогами, висевший под нею колчан и охотничий рог, инкрустированный потемневшим серебром.
Конечно же, Ника не позволяла себе глазеть по сторонам, словно на экскурсии. В монастыре ее отучили от столь откровенного проявления любопытства, так как подобное поведение считалось вульгарным и неприличным. И она исподволь изучала все это суровое великолепие, сочетающее в себе оборонительное назначение и, вместе с тем, призванное служить уютным и надежным жильем.
На баронессу, сидящую в высоком кресле, Нике достаточно было бросить один взгляд, чтобы составить о ней свое мнение и она решительно не понравилась Нике, хотя, что как не сочувствие должна была вызывать молодая красивая женщина, вынужденная коротать свои дни в глуши, в которой обречена чахнуть ее цветущая красота, проданная за титул и богатство.
Но эта женщина относилась к той категории людей, которые несмотря ни на что, в каком бы положении не очутились, умели, наплевав на все условности, взять свое и даже сверх того. Ника уже имела возможность сравнить жесткую, темную красоту дроу, возвышенную неземную красоту Лелии, решительную, не сознающую себя, красоту Ивэ и теперь вот красоту баронессы, которой она пользовалась как оружием, старательно оттачивая и всячески подчеркивая ее чувственность.
Темно зеленый бархат платья с низким треугольным декольте обтягивал высокую грудь, а широкий пояс повязанный под нею, обозначал гибкую тонкую талию и крутизну широких бедер. Темная, под цвет пояса, вставка декольте оттеняла белизну открытых плеч на которых лежали медово-золотистого цвета локоны. Баронесса, будучи замужней женщиной, пренебрегала чепцом, энаном и вуалями, которыми должна была прикрывать голову. Вместо этого ее локоны свободно лежали по плечам, выбившиеся из тонкой шелковой сетки, унизанной жемчугом. Она имела идеальный овал лица, полные капризные губы, точеный носик и небольшие синие глаза, безразлично и как бы мимо, смотревшие сейчас на Нику.
– Это и есть монашка из обители Милосердных сестер из-за которой ты покинул нас так внезапно и без спросу, – скучающе спросила она отца Фарфа.
– Да, госпожа, – поклонился священник.
– И она действительна настолько искусна во врачевании, что за нею стоило отправляться в подобную даль? – с сомнением произнесла баронесса, вертя на тонком пальце тяжелый перстень.
– Из самых дальних концов страны приезжают в ту обитель просить их помощи, – уклончиво ответил отец Фарф.
– И какую магию она собирается использовать в своем лечении? Я должна это знать, ведь речь идет о моей падчерице.
– Сестры милосердия не пользуются магией
– Вот как? – с недовольством протянула баронесса. – Значит ли это, что моя падчерица не достойна того, чтобы ее быстро вылечили, освободив от страданий?
– Леди Айвен заслуживает самого лучшего лечения, госпожа, но орден Милосердия не практикует магию, – терпеливо пояснил отец Фарф.
Все это время Ника стояла позади священника, не проронив ни слова, смотря в пол и слушая разговор о себе. О ней говорили так, словно ее здесь не было. Она понимала, что таким образом, ей было сразу указано на ее место.
– Тогда зачем ты привез ее сюда? – с недоумением пожала плечами баронесса и повернулась к сидящему рядом мужчине. – Ты это слышал, Риган?
По тому необъяснимому, что каким-то образом чувствует каждая женщина, Ника, даже не поднимая глаз, уловила то особое отношение, что связывало этих двоих. Слишком уж оно было явно. И эти отношения даже не пытались скрывать.
Мужчину Ника тоже успела разглядеть достаточно, чтобы понять, что от этого человека следует держаться подальше. Это был воин, солдат без всякой показухи, которое так отличало придворных кавалеров, причислявших себя к рыцарству. Он не увеличивал намеренно ширину своих плеч за счет специальных подкладок и не стягивал талию корсетом. Его потертый кожаный колет обтягивал широкие от природы плечи. Черты лица были грубы, но приятны. Его не портили подстриженные в кружок волосы. Эта уродливая стрижка, не была данью моде, мужчины наоборот, опускали волосы до плеч, завивая их в крупные локоны. Это была дань необходимости, чтобы густая шевелюра на макушке защищала голову от железного шлема.
– Слышал, – устало отозвался рыцарь на вопрос баронессы, хрипловатым голосом. – Будь милосердной Элеонор, я только что вернулся с дальнего рубежа. Дозволь мне уйти.
– Как ты можешь, так говорить? Как можешь пренебрегать своими обязанностями по отношению ко мне?! – возмутилась та. – Именно тебе, мой несчастный супруг, доверил не только безопасность наших земель и защиту замка, но и благополучие своей семьи. Сейчас же речь идет, ни много ни мало, а о судьбе дочери твоего благодетеля и господина.
– Ну, хорошо, – сдался сэр Риган, скребя заросшую щетиной щеку. – Монах съездил в обитель сестер Милосердия и привез лекарку. Что тебя не устраивает? То, что она не собирается применять магию? Я слышал, что лечение сестер милосердия много превосходит лечение знахарок и магов. Оно надежнее, хоть и длится дольше.
– Меня не устраивает, – отчеканила Элеонор, выпрямившись в своем кресле, – что я не вольна распоряжаться в своем собственном доме. Монаху, видите ли, вздумалось самовольно отлучиться из замка, никого не известив о своем намерении. Подобного самовольства я терпеть не намерена. Позови стражу и вели отправить монаха в темницу, а монашку выставить вон из замка.
Отец Фарф вздрогнул и оскорбленно выпрямился, но быстро взял себя в руки и с укоризной заметил:
– Но, барон одобрил пребывание сестры Ники в замке, как и то, что она берется лечить леди Айвен.
– А ты и рад пользоваться его беспомощным состоянием, – уперла руки в бока баронесса. – Почем мне знать, может он не ведал о чем говорил и говорил ли с тобой вообще? Почему я должна верить тому, что ты мне тут наговорил, лживый святоша? Ты уже один раз обманул меня, уехав тайком. Откуда мне знать, кого ты теперь притащил в мой дом.
– Я никого не обманывал, – проговорил священник, сдерживая гнев. – И я позволил себе самовольство, только из-за моей преданности семье барона Репрок.
За словами священника последовала угрожающая тишина. Ника осмелилась поднять глаза, чтобы взглянуть на баронессу. Лицо той потемнело. Все-таки упрямый старик нарвался. Зачем надо было лишний раз напоминать, что баронессу здесь не считают хозяйкой?
– Ну, не сердись, – потянулся на своем табурете сэр Риган. – Отец Фарф не раз доказывал нам свою преданность и садить его в подвал за то, что он уехал без спросу, не обязательно. Пусть на появляется в замке седьмицу, чтобы не попадаться тебе на глаза и не огорчать своим присутствием. А что касается монахини, то мы всегда можем отправить ее восвояси, если она не оправдает наших надежд. Пойду я, пожалуй, Элеонор…
Он встал распространяя вокруг запах конского пота и своего собственного, вперемежку с терпким запахом дыма костра, поклонился и пошатываясь от усталости пошел к дверям. Его высокие сапоги были заляпаны грязью, кафтан и колет давно следовало почистить. Когда он прошел мимо, Ника разглядела тяжелую, выдававшуюся вперед нижнюю челюсть придававшую сэру Ригану, вид властный и свирепый, а а усталый взгляд серых глаз, впалые, небритые щеки, делали его лицо аскетичным. Густые светлые волосы были высоко подстрижены над лбом, ушами и на затылке, открывая крепкую загорелую шею. Будучи не выше среднего роста и не отличаясь мощным сложением он, тем не менее, производил впечатление человека обладающего большой физической силой. Ему трудно было не подчиняться.
Как только рыцарь покинул зал, леди Элеонор скупым жестом отослала священника и монахиню, сразу потеряв к ним интерес. Поднявшись с кресла она повернулась к камину в котором пылало целое бревно и отец Фарф с Никой отдав поклон ее прямой спине, поспешили из зала.
Но едва, отойдя от его дверей, Ника вдруг заступила дорогу священнику.
– А теперь, во имя спасения своей души, скажите отец Фарф почему вы солгали, сказав мне и матери Петре, что вас в обитель послал барон?
– Придержи свой язык, девчонка! – рассвирепел отец Фарф и так уже раздраженный разговором с баронессой. – Не твоего ума дело, что двигало мной. Довольствуйся тем, что ты призвана сюда исполнить богоугодное дело и как бы то ни было, ты уже здесь. Так что выполняй то, к чему призвана.
– К чему призвана? К тому, чтобы лечить девочку, или… – Ника понизила голос, – противостоять магии. Припомните с каким условием отпустила меня с вами мать Петра: никакой магии. Кстати, мне она велела, если я замечу что она, хоть в малой степени, являяется причиной болезни девочки, сразу же возвращаться в обитель. И что же? В первую же ночь, я сталкиваюсь здесь с черт знает с чем! Как это понимать, а?
Отец Фарф побледнев, отшатнулся от нее:
– Божие милосердие на нас! Ты… ты видела?
– Так же ясно, как, блин, вижу сейчас вас. Предупреждать надо, хотя бы за час до моего ночного дежурства. Нужно иметь довольно крепкие нервы, чтобы встретиться с этой мерзкой гнилью, один на один. Но, судя, по тому, как лихо вы проделали путь до обители и обратно, не мне вам объяснять, что это такое. Вам ведь тоже приходилось иметь дело с этой пакостью в балахоне?
Отца Фарфа трясло.
– Только зря вы привезли меня сюда: я ничего не смогу сделать для леди Айвен, пока над нею тяготеет проклятие рода Репрок. Из ребенка высасывает силы какая-то ходячая плесень. Здесь требуется сильный маг, а не я.
– Кто?! – истерично взвился священник.
– Тише… тише, отец мой, – попыталась успокоить его Ника.
– Кто… наболтал тебе о проклятии? – уже тише потребовал ответа, возмущенный отец Фарф. – Небось, опять Христина… Ох, будет жарится ее длинный язык в преисподней на раскаленной жаровне. Вы не уедете… – вдруг твердо произнес он, возвращаясь в свое обычное ворчливое состояние и недовольства всем и вся. – Мы будем молится и сила наших молитв спасет Репрок.
“Точно рехнулся” – и Ника набралась терпения.
– Послушайте меня. Молитва, конечно, очень действенное, но временное средство, и ту тварь, что пьет жизненную силу у девочки этим не остановишь и вам это хорошо известно…
– Что же тогда делать? Вседержитель, вразуми… – в тихом отчаянии заломил руки священник.
– Есть другой выход и я получила четкие указания на этот счет. Я должна увезти отсюда леди Айвен. Вы мне поможете?
Надо отдать должное отцу Фарфу, он тут же собрался.
– Что мне надлежит делать? Что ты потребуешь от меня, то я и выполню, – с суровой деловитостью, заявил он.
К тому времени они уже вышли во двор и миновав арку ворот, перешли по мосту через ров, ступив на дорогу, что вела в деревню. Там при храме, в маленькой хижине жил отец Фарф. По пути они обсуждали увоз из замка леди Айвен. Священник взялся достать лошадей и повозку, а так же уговорить кое-кого из гарнизона замка, тайком сопроводить их до города. Он уверил Нику, недоверчиво отнесшуюся к его плану, что это все люди надежные и, самое главное, преданные Репрок.
На все сборы они отводили себе три дня. В эти три ночи Ника должна была “лечить” леди Айвен, то есть не подпускать к ней Балахон. Они шли через деревню, когда из дверей хижины, мимо которой проходили, к ним бросилась молоденькая девушка, прижимая к груди какой-то сверток тряпья.
– Отец Фарф! Отец Фарф! – радостно окликнула она его, подбегая. – Благословите моего сыночка.
И она протянула старику сверток, оказавшимся завернутым в тряпье, крохотным младенцем, на которого удивлено воззрился священник.
– Когда же он родился, Дороти? – оживившись, спросил он.
– Вчера в вечеру, святой отец !– счастливо улыбнулась молодая мать.
– И ты уже, непоседа этакая, на ногах? – покачал он головой.
А Ника с ужасом посмотрела на ее босые ступни, которыми она стояла на замерзшей, покрытой первым ледком, земле.
– Да, что мне станется-то?– засмеялась юная мать.
– Смотри застудишься, молоко пропадет. – заворчал отец Фарф, бережно беря сверток на руки и прикладывая пальцы к лобику младенца. – Отец признал свое дитя?
– Вчера приходил посмотреть на него
Благословив крохотную, народившуюся жизнь, отец Фарф ворчливо напомнил:
– Теперь сама поди сюда, благословлю. И завтра же придите ко мне с Джеком. Обвенчаю вас честь по чести, и беги быстрее в дом. Благослови Вседержитель тебя и твоего младенца, – проговорил ей вслед священник, потом повернулся к Нике с просветленным лицом, всплеснув руками. – Вот, что ты с ними будешь делать с этой легкомысленной молодежью. Один ветер в голове… бегает босая, а потом придет жаловаться, что молоко пропало и что де Вседержитель в этом виноват.
Ника, смеясь, покачала головой. Они подошли к небольшому храму, сложенному из крупных валунов, скрепленных известняком, с двумя узкими окнами-щелями, затянутых промасленными тряпицами. Крышу храма, покрывала кора.
Возвращаясь обратно в замок, по единственной деревенской улочке, Ника думала о предстоящей ночи. Она уже представляла, что, примерно, будет делать и обдумывала мелочи, когда ее отвлек стук молота, сопровождающий его частый перестук молотка и гудение пламени в горне, раздуваемое мехами. Ника остановилась.
Под навесом работал кузнец со своим подмастерьем – дюжим парнем. От раскаленной болванки по которой они попеременно ударяли то молотом, то молотком, во все стороны летели искры. Несмотря на холод и промозглость осеннего дня, кузнец работал с обнаженным торсом. Был он жилистым и мускулистым. Его кожа лоснилась от пота, а от летящих искр его грудь защищал кожаный фартук. Ника узнала в нем того человека, что встречал их с отцом Фарфом, стоя на пороге хижины с дубиной в руках, в день их приезда в Репрок.
Оба, и кузнец и подмастерье, работали слаженно, сосредоточенно, не отвлекаясь. В маленьком горне гудел огонь. Рядом, в деревянной бочке, вкопанная в земляной утоптанный пол, стыла вода,. К столбу державшей крышу навеса была прислонена борона, а на толстом гвозде, вбитом в столб, висели ржавые серпы. Вдоль единственной стены выстроились в ряд вилы.
Один единственный раз кузнец бросил на Нику неприветливый взгляд и тут же вернуться к своей работе. Ника решила подождать и, пристроилась возле кучи дров и угля, сваленных у печи. Смотря в гудящий огонь горна, она гадала о том, придет Балахон – проклятие рода Репрок, – этой ночью или нет. И что неплохо было бы разузнать у Христины в чем, все же, заключается это проклятие. Кузнец перехватив щипцами болванку, сунул ее в бочку с водой. Раскаленная железяка зашипела, подняв брызги и густой пар.
– Чего тебе, монашка? – спросил он, вынимая из воды потемневшую остывающую подкову.
– Я хотела узнать от чего умерла ваша дочь Маргарет? Это очень важно…
У подмастерья со стуком упал молоток.
– Я знаю, что она отдала Вседержителю душу дома, в своей постели.
– Померла. Вот и все, – неприязненно ответил кузнец и отвернулся. – Мне не досуг развлекать тех, кому охота скоротать часок пустой болтовней.
– Что ж, вы мне очень помогли, – Ника плечом оттолкнулась от столба к которому прислонилась и обернувшись, добавила: – Впрочем, так же как и себе.
Пока Ника шла до покосившегося плетня дома, стоявшего на краю деревни, она вовсю издевалась над собой. Кого она из себя корчила? То же мне остроумный детектив Дешила Хэммета? Надо знать как и с кем разговаривать. А не знаешь – не суйся! Чей-то оклик прервал ее самобичевание и Ника оглянулась. Задами дворов, ее догонял подмастерья неразговорчивого кузнеца. Холщовая рубаха парня болталась, больше не подпоясанная фартуком. Падавшие на лицо волосы удерживал, охватывающий лоб, кожаный ремешок.
– Зря вы заговорили о смерти сестры со стариком, – сказал он, останавливаясь перед ней. – Он не любит говорить о Маргарет.
– Я не права. Извинитесь за меня перед ним. Больше я не сделаю подобной глупости.
– Что вы хотели узнать о Маргарет? О том как она умерла? Я Ральф, ее брат, – назвался парень.
– Сочувствую тебе Ральф. Я буду молиться о сестре твоей, все помнят, ее славной девушкой…
– Не приведи Вседержитель умереть так, как умерла она, бедная. Маргарет была так рада, что поступает в услужении к леди Айвен. Это ведь была честь для нас, что будет она жить в замке “на верху”. Когда ее оттуда отпускали домой, бывало щебетала как птичка, рассказывая о тамошнем житье. Леди Айвен мало, что была добра к ней, так Маргарет стала чуть ли не поверенной всех ее девичьих тайн. Они же ровесницами были. А через месяца три Маргарет словно подменили. Домой придет – слово из нее не вытянешь. Похудела, с лица спала. Отец забеспокоился: думал сестра сохнет по какому-нибудь молодцу из челяди, или кто из солдат замковой стражи ей приглянулся. Отец так и не смог ничего от нее добиться, даже побил. Но мне она как-то призналась, что мол приходит к ней ночами призрак и высасывает из нее жизнь. И я, олух, решил, что точно речь идет об, соблазнившем ее, молодчике, что дурит сестру, прикинувшись призраком, – он помолчал, глядя себе под ноги, потом глухо сказал. – Мы хоронили не Маргарет, а иссохшую, древнюю старуху.
Они помолчали, потом Ника спросила:
– Ральф, ты ничего не слышал о проклятье рода Репрок?
– Проклятье? – парень поднял голову. Похоже он пришел в себя. Смерть сестры до сих пор причиняла ему боль.
– Проклятье, – фыркнул он, пренебрежительно скривив губы. – О нем начали болтать лишь в последнее время. И что это за проклятие такое, что губит людей чужих семье барона.
Мимо, обдав их комьями грязи, летевших из-под копыт, промчались в сторону деревни, два всадника, что вели за собой на поводу трех коней.
– Эй, Ральф! – осадив коня, повернулся к подмастерью один из них, оказавшийся его ровесником.
– Привет и тебе, Сайкс! – приветливо махнул ему рукой Ральф и пояснил Нике. – Дружок мой, Сайкс Поуэ. Вместе росли, только судьба ему выпала идти в солдаты, а мне стать кузнецом. Пойду я, надо подковывать коней, которых они привели.
И Ника продолжила свой путь к замку. Ральф молодец: и он подметил странную особенность семейного проклятия Репрок – оно почему-то распространяется на всех с кем непосредственно сталкивается. Интересно, где ночует Криспи, состоящий при бароне? Ведь барона Балахон, точно, не обходит стороной? И почему, в таком случае, Балахон не трогает цветущую баронессу, а присосалось к худенькой девчушке?
В покоях леди Айвен, Ника вместо Христины, застала беззаботно спящую девицу, вольно раскинувшуюся в кресле. Ника приметила ее этим утром, крутящуюся возле стражников у ворот. Покашливание Ники ничуть не побеспокоило ее сон, как и прикосновение к плечу и только когда Ника как следует встряхнула ее, девица открыла заспанные глазки и начала заполошно оглядываться по сторонам. Ей потребовалось какое-то время, чтобы понять о чем ее спрашивают.
– Ох ты, святые угодники, – бормотала она, смущенно оправляя полосатую юбку. – Никак уснула. Сроду такого не бывало. Все время глаз не смыкала, всего лишь на минуточку прикорнула… Тетушка Христина? Так, не иначе, она на кухне, а меня вот, приставила за госпожой приглядывать, а я, за все это время, глаз не сомкнула.
– И давно ты подменяешь Христину?
– По ночам все больше сижу. Вот с тех самых пор, как отец Фарф замок покинул. Днем за госпожой, все тетушка Христина присматривает.
– И ночью, ты конечно, тоже глаз не смыкаешь?
Яркий румянец спал с пухлых щек девицы, глазки беспокойно забегали.
– Я всегда честно исполняю свои обязанности, а если наговаривает на меня кто, так не слушайте. То все наветы подлые.
– Да, ну! Так уж и подлые? Вот, если не будешь упрямиться и лгать мне дальше, то может и я смолчу о том, что ты все время крутишься у казармы.
Девица брякнулась на колени и подползла к ней, пытаясь схватить за руку.
– Не губите меня, ради святых мучеников и Блаженной Девы! Выгонят меня из замка, а я еще не пристроена… Все скажу вам… только не губите вы меня, бедную… По ночам, в которые должна была быть при госпоже, бегала я в караулку к Роналду. А потом к Кэлу. А они, со мной бедной, только позабавились, а за себя взять, никто из них не взял. Что мне, обманутой сироте, делать? Выгонят меня отсюда, кому я буду нужна? Только разве вдовцу, какому… Да я не хочу в деревню… Что мне там, за свиньями присматривать?
