Текст книги "Избранное"

Автор книги: Хьюго Клаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 49 страниц)

Эдвард (снова улыбается). Меня это, представьте, совершенно не волнует.

Паул (обиженно). А что же вас тогда так мучает?

Эдвард (с высокомерной улыбкой, явно раздражающей собеседника). Меня тревожат кое-какие воспоминания о прошлом, только и всего. Но и это проходит, не беспокойтесь. Скоро все пройдет.

Паул. Как это?

Эдвард не отвечает.

Паул (кажется, догадался). Но…

Элена (входит с подносом, на котором стоит графин и стаканы, ставит его на стол, наливает в стаканы воды). Эдварду, Паулу, мне.

Паул (отпивает медленно глоток). Надо сказать, что все-таки сок испанских лимонов совсем не такой, как у нас. Не знаю почему, но мне он кажется острее. А вам? (Никто не отвечает.) В книге, описывающей испанские нравы и обычаи, говорится, что здесь однообразная кухня. Не то слово! Возьмите, к примеру, яичницу. Казалось бы, ее просто невозможно испортить. Как же! Яйца у них просто плавают в оливковом масле. (Пауза.) Нет, здесь совсем не умеют жарить яичницу. (Стараясь быть учтивым.) Однако это превосходный напиток, вы, видимо, сами выжимали лимоны.

Элена (кланяется, улыбаясь). Спасибо, Паул.

Элена и Паул обмениваются игривыми взглядами.

Эдвард (в пространство). Вот так начальник отдела в шортах, только что со знанием дела рассуждавший о горении и тушении, становится жертвой своих желез. Глаза у него округляются, шея наливается. В дебрях его мыслей уже слышится брачный клич. (Пауза.) Как провозгласил Эдвард Миссиан в присущей ему высокопарной манере.

Паул (с воодушевлением). Не удивлюсь, если вы признаетесь, что добавили туда чуточку белого рома. Верно? Ну вот, видите! Дорогие друзья, может, это и покажется излишней самоуверенностью, но я во многом знаю толк. Жизнь у нас одна, в конце концов мы умрем и порастем травой. А это значит: лови миг удачи! Остальное, признаюсь, меня не волнует. Справедливое распределение богатств между людьми – это прекрасно, но только не за мой счет! Смерть, пытки (многозначительно смотрит на Эдварда) – никуда от этого не денешься, только позвольте папаше ван дер Хааку наблюдать за всем этим издали и спокойно пройти свой путь до конца.

Эдвард. Папаше?

Паул. У меня четверо детей. Малышка Фемми младшая.

Элена. Я поняла это сразу, как только увидела тебя. И я подумала: вот человек, который знает, чего хочет.

Паул (устремляет на нее сладострастный взгляд). И который иногда получает то, что хочет, сеньора.

Элена (щебечет, с преувеличенным негодованием). Ой, Паул, перестань! Как ты можешь такое говорить? Это невозможно!

Эдвард (бормочет себе под нос). Обезьяны, павианы, шимпанзе, орангутаны.

Паул (радостно). Ты тоже заучивал это в школе? В Экло, у преподавателя Корейна? Да нет, не может быть! Господи, сто лет этих стишков не слышал: обезьяны, павианы, шимпанзе, орангутаны. Мы сидели с Яном под диваном, я ему: «Привет», а он: «Меня тут нет». Рыба в воде, быть беде. Эй, Янтье-дурачок, не пора ли на горшок. Ну надо же! Мы распевали все это на детской площадке в Экло. И танцевали вокруг грушевого дерева. Помните? Это дерево росло посреди площадки, и однажды утром там обнаружили учителя, он повесился на этой груше. А потом ее срубили. Но это уже намного позже.

Эдвард. Я никогда не был в Экло.

Из дома доносится жалобное пение. Старческий надтреснутый голос пытается напевать арабскую мелодию, подражая певцу.

Паул. Что это?

Элена. Ничего. Рассказывай дальше.

Эдвард (спокойно). Это моя мать.

Паул. Я так и подумал. (Пауза.) Кажется, госпожа Миссиан неважно себя чувствует.

Элена (язвительно). Это уж точно.

Паул. А какого свойства ее… недомогания? Я, конечно, не врач, но у меня есть чутье к таким вещам, к болезням и тому подобному.

Эдвард. Она очень старая.

Паул. Понятно.

Элена (непринужденно). И чуточку, как бы ты сказал, Паул, чуточку впала в склероз.

Паул. Понимаю. Ну что ж тут поделаешь, естественная вещь. Все матери в этом возрасте жалуются на здоровье. И они имеют на это право. Они выполнили свой долг. (Задумчиво вздыхает.) Ей бы надо купаться по вечерам, после десяти.

Элена. В море?

Паул. Да. Госпожа Миссиан должна бороться со своим недугом. Делать именно то, что как бы противоречит самой природе. Открытое сопротивление, вот что необходимо. Вот увидите, уже через неделю все изменится. Мышцы от соленой воды приобретут эластичность, йод пропитает все поры. Моя знакомая, госпожа Батали, примерно того же возраста, что и ваша матушка…

Элена. Это его матушка.

Паул. Неважно. Так вот, как боролась всю жизнь госпожа Батали с язвой желудка! Именно так, как вы думаете. Соблюдала диету и без конца стонала и жаловалась на свое здоровье. Прямо как… (Он хотел, видимо, сказать: «Как ваша мать», но вовремя остановился.) Так вот, как вы уже поняли, она отравляла себе жизнь. Послушайте, сказал я ей, попробуйте поступать наперекор природе. «В самом деле?» – удивилась она. «В самом деле», – ответил я. И вот в прошлом году она отправилась в автобусное путешествие, организованное одним благотворительным обществом. Они добрались до самого Рапалло. И во время поездки, когда они остановились в скромной, чистой гостинице, она ела все, что хотела. Спагетти, каракатиц, ливерную колбасу, жареные почки – одним словом, все блюда итальянской кухни. И была такой счастливой, как никогда прежде. А через два месяца, перед тем как отправиться в мир иной, она схватила мою руку и, сжав ее изо всех сил, какие у нее еще были, сказала: «Спасибо, Паултье, спасибо». Вот так завершился круг ее жизни. Эти последние месяцы она прожила по-настоящему. (Переводит дух.)

Элена. Когда я слышу, как ты говоришь… (Отворачивается.) Когда я слышу, как говорит такой человек, как ты, сразу забываются все заботы и тревоги. Ты знаешь, как надо жить. Ты знаешь толк в жизни и радуешься ей. Эдвард никогда бы так не смог. И я тоже.

Эдвард (в пространство). До чего же мы все-таки любим мерзость и грязь, которые не позволяют нашему духу расправить крылья. Сельское хозяйство, военное искусство, суд, торговля – все это такое земное, такое мирское. Вавилонский поток. А по берегам люди, стеная, мечтают о земле обетованной. (Пауза.) Ну вот, процитировал самоистязатель – вполне в духе Святого Августина.

Элена. Но Паул, доктор Паул, если ты так легко можешь поставить диагноз, если ты способен определить болезнь, даже не видя пациента, то что же терзает нас? Как ты считаешь?

Паул. Терзает?

Элена. Да. Что происходит с нами? Вот с Эдвардом, например? Почему он не желает загорать? Почему мой муж решил превратиться в камень?

Паул. Трудно сказать.

Элена. А я знаю.

Паул. Давайте рассуждать просто. Простота – веление нашего времени, она не только приносит душевный покой, она позволяет свободно и открыто высказывать свое мнение о природе и о человеке. Без мудрствований лукавых. Без комплекса первородного греха и угрызений совести. В наше время нужно быть практичным. Бесхитростным. Но хоть я и человек практичный – ведь это совершенно необходимо сотруднику Министерства сельского хозяйства, да и в супружеской жизни тоже нелишне, – здесь я столкнулся с чем-то…

Элена. С чем?

Паул. С какой-то опасной болезнью. По-моему, здесь налицо нарушение душевного равновесия. Может быть, даже под угрозой сама жизнь. И причина кроется…

Эдвард (резко). Заткнись, кретин!

Элена. Продолжай, Паул, прошу тебя.

Паул. Я сказал: может быть. Вопрос слишком деликатный, и я не хотел бы входить в детали…

Элена. Но ты же врач!

Паул. Конечно. Однако одно неосторожное слово может, словно снежный ком, повлечь за собой непредсказуемые последствия. (Сжимает пальцами виски, как бы пытаясь сосредоточиться.) Это слово прорвется сквозь флюиды, которые нас окружают, и бац!

Элена. Что значит это «бац»?

Паул (распрямляется). Произойдет несчастье.

Пауза. Вдалеке слышны крики детей, купающихся в море.

Элена. Продолжай, прошу тебя!

Паул. Вы позволите? (Наливает себе стакан лимонного сока.) Гм, вкусно.

Элена. Я должна знать все. Ведь в Эдварде вся моя жизнь. Я люблю его, я…

Паул. Я полагаю… (сосредоточенно думает) причины этого нарушения равновесия нужно искать далеко, очень далеко – в его детстве.

Эдвард начинает смеяться, он безудержно хохочет. Остальные в замешательстве.

Паул строго смотрит на него.

Эдвард (явно превозмогая себя). Я знал, я так и знал, что это всплывет. Тут просто так не обойдешься, непременно попадешь в яблочко.

Паул (тоном врача, ставящего диагноз). Нездоровый, подозрительный смех. (Не спеша, с достоинством прохаживается взад-вперед, затем, подойдя к дереву, прислоняется к нему.) Он надеется укрыть в тумане мрак своей души.

Эдвард (внезапно серьезно и холодно). Оставь дерево в покое!

Паул (отходит от дерева). Прошу прощения.

Пауза. На дереве начинает щебетать сойка. Другая отвечает ей издалека.

Эдвард. Порой человеку может доставить радость какая-нибудь мелочь: детский смех, вечерний пейзаж, благородный поступок простого рабочего. Только не для меня все это. Меня радует лишь мое дерево. Оно мое. Наивно, конечно, но что поделаешь.

Паул (делает вид, что уходит, но ему это плохо удается).

Думаю, что мне ничего другого не остается, как вернуться в отель. (Никто его не удерживает.) Верно?

Элена (все это время она с отсутствующим видом слушала Эдварда). Нет, вовсе нет. Никто вас не гонит.

Паул. Мне кажется, ваш муж этого хочет.

Элена. Мы поженились, объединив наше имущество. Все, что у нас есть, наполовину принадлежит и мне. Этот дом принадлежит нам обоим в равной степени. (Эдварду.) Почему ты даже с посторонними людьми так груб? В кои-то веки в нашем доме гость! (Тише.) Почему бы тебе не разложить пасьянс?

Эдвард переводит взгляд с Паула на жену.

Паул (невольно ежится под этим взглядом). А может быть, мы разложим пасьянс вместе? По-моему, я этим еще никогда не занимался. С удовольствием бы поучился. Это обыкновенный пасьянс? Семь карт кладутся в ряд, красная на черной?

Эдвард. Да, обыкновенный.

Элена. Прекрасно! Займитесь этим вместе.

Эдвард (медленно идет к дому). Каким бы ничтожеством ни был твой гость, он все равно праведник.

Элена (дождавшись, когда Эдвард скрылся в доме, шепчет). Ну, и как это понимать?

Паул. Что?

Элена. А то, что с ним происходит?

Паул. Знаете, ваш муж вам не пара.

Элена. А кто же мне пара, как по-твоему? Уж не ты ли?

Паул. Вы самое очаровательное существо из всех, кого я когда-либо встречал, а на своем веку я повидал людей немало. Ваши глаза, ваши волосы, ваша шея… Сегодня я всю ночь не сомкну глаз.

Элена. Послушай, что я скажу: не нервируй Эдварда. Ты же видишь, в каком он состоянии. (У нее самой явно дрожат колени.) И не раздражай его своими разговорами.

Паул. Да, повезло ему с женой! И все же…

Элена. Что «все же»?

Паул. Он сползает. Скатывается. Уходит с правильного пути.

Элена. Зачем ты мне это говоришь?

Паул. Если так дальше пойдет, он не протянет и года. Да нет, и шести месяцев.

Элена (испуганно). Только год? Ты уверен?

Где-то кричат чайки.

Паул. В его взгляде есть что-то… (Умолкает.)

Возвращается Эдвард с колодой карт и садится на свое прежнее место в углу.

Элена. Дорогой, Паул находит, что в твоем взгляде есть нечто такое… Как ты сказал, Паул?

Паул. Ну…

Элена. Ну что же ты? Говори!

Паул. Запретное желание не покидает его и мучит. Почему? Потому что он боится этого желания.

Элена. Ты вещаешь, словно школьный учитель на уроке.

Эдвард (невозмутимо, Паупу). Дерево?

Паул. Да, я имею в виду это дерево.

Эдвард (улыбается). Ты хитрец.

Паул (явно польщен). Если работаешь начальником отдела в министерстве, нужно уметь видеть. Конечно, локтями тоже нужно уметь действовать, но прежде всего – глазами. И вот сегодня я увидел… то, что увидел. Впрочем, меня это не касается. Я добросовестно выполняю свою работу, потом еду в отпуск, вот так и строится вся моя жизнь. Я не пытаюсь служить примером хорошего поведения или нравственности. Меня не волнует ни проблема продолжения рода, ни чья-либо смерть.

Эдвард. Ты мудрец, Паул, браво! Продолжай в том же духе, и с тобой никогда ничего не случится. (Почти радостно.) Теперь, когда все выяснилось и ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь, любезный мой гость, займемся картами.

Элена. Ничего не понимаю. О чем это вы?

Паул (отечески). Не утруждайте свою прелестную, очаровательную головку.

Эдвард. Наш природовед, кажется, переходит на фамильярность. И вместе с тем, как результат обширных познаний, рождается осуждение. (Помолчав.) Ты меня осуждаешь?

Паул. Нет.

Э д в а р д. А ее?

Паул. С чего бы?

Эдвард. Не знаю. Я никогда не копаюсь в чужой душе, как это делаешь ты. Я полагаю, что, если человек тихо-тихо, совершенно неслышно вторгается в чужую душу и без тени сомнения копается в чужих делах, он должен испытывать к своим жертвам неприязненное чувство – своего рода осуждение.

Паул густо краснеет.

И тогда к высокомерию примешивается нескрываемое ликование. Не так ли, Паултье?

Паул (сердито). Отстань от меня! Меня совершенно не трогает твое брюзжание и твои рассуждения по поводу собственного счастья или несчастья. Иди-ка лучше к своему дереву.

Эдвард. Я так и сделаю, друг мой.

Элена. Паул, ты же мне обещал…

Паул. Да, да. (Пауза.) Так мы займемся пасьянсом или нет?

Эдвард (почти ласково). Садись сюда.

ГІаул садится на диван рядом с Эдвардом. Они раскладывают карты. Элена красит ногти, сидя на плетеном стуле, спиной к ним.

Все это отдает пошлостью. Ты прав. Я говорю о моем нытье по поводу собственной персоны. Но как уйти от этого?

Паул. Ты разве не служил в армии? Где ты был во время войны?

Эдвард. Как уйти от этого, спрашиваю я.

Паул. Бубновая восьмерка на черную девятку. Вот так!

Эдвард. Это мерзко, я согласен, плохо помнить только о собственных несчастьях. И все-таки в этом есть что-то приятное.

Паул. В несчастье?

Эдвард. Да. В этом какой-то привкус горького миндаля.

Паул. Ну, это уж слишком!

Эдвард. Да, Паул. (Хочет что-то сказать, но не решается.) Смотри внимательно. Сюда. Ой, нет! Два черных валета в одном ряду. Черные близнецы.

Элена (в пространство). Я на восемь лет моложе Эдварда. Нет, на семь. До ноября прошлого года мы были счастливы. Целую вечность. Семь благословенных лет. Я была его рабыней, его матерью, женой, любовницей, бабушкой, его сержантом и его королевой. Я была для него всем, если не считать его отца, этого великого семейного шута. Просто ума не приложу, что делать. У него что-то на уме. Он словно закован в панцирь, в латы из меди. Поэтому и не желает загорать. Он варится в своей медной оболочке, этот стерилизующийся слизняк.

Паул. О, какой ужас! Девятка треф. Она предвещает беспутство.

Элена. Как он произносит это слово! С таким удовольствием, прямо смакует.

Пауза. Вдалеке слышны крики купающихся.

Сколько времени прошло! За три месяца ни разу. А я боюсь с ним об этом говорить. В американском докладе утверждается: в семьях высокопоставленных чиновников такое случается не меньше двух-трех раз в неделю. Как раз у таких, как Эдвард. Это, конечно, в среднем. Впрочем, не так уж плохо. Хоть бы у него это прошло! Ведь мне скоро тридцать два. А там не за горами и сорок.

Во время ее монолога из дома снова доносится голос матери, на этот раз можно разобрать, что она говорит: что-то про карты.

Паул. Нет. Дальше некуда, просто некуда! Десятка червей – десять скорбей.

Голос матери. Я тоже хочу играть в карты. Хочу!

Элена. Эдвард, слышишь, там твоя мать замяукала.

Эдвард (собирает карты). Пасьянс не получился. Не могу сосредоточиться. Попробуем еще раз. (Раскладывает карты.)

Паул. Недурно.

Элена (в пространство). Моя мать говорила: «Чем больше ума, тем больше безумия». Если бы это было так! Я-то ведь совсем не изменилась, Эдвард. Совсем. Я осталась прежней. И по-прежнему хочу. Ты же хочешь всех удивить. Мне этого никогда не понять. И все-таки, если считаешь, что человек неистощим, значит, любишь его. Неистощим. (Смотрит на играющих.) Эдвард раскладывает карты так, словно от этого зависит его жизнь. А если его жизнь от этого… (Встает, помахивая руками, чтобы высушить лак, подходит к играющим.) Эдвард, если третий пасьянс не получится, обещай мне, что не натворишь глупостей. (Пауза.) От этого трефового валета никуда не деться.

Голос матери. Почему вы мне никогда не разрешаете играть с вами?

Паул (торжествующе). А теперь еще тройку на четверку, так, а здесь король и сверху дама! Примите мои поздравления! Получилось просто потрясающе!

Эдвард смешивает карты. Подходит к дереву, трогает его рукой.

Паул (позади Эдварда). Сколько пасьянсов вы раскладываете в день? Если бы мне пришлось так часто этим заниматься, у меня, наверно, давно заболела бы голова. А у вас она не болит? Послушай, я же с тобой разговариваю!

Эдвард не отвечает.

Я хочу тебе сказать, что ты невыносимый, самоуверенный эгоист, который считает, что весь мир зависит от его дурного настроения. Ну, что ты на это скажешь? Что? Не слышу.

Элена. Паул!

Паул. Если я неучтив, то он просто невежа – не отвечать, когда с ним разговаривают! (Эдварду.) Может, все дело в твоей жене?..

Элена. Паул, что ты мне обещал? Ты же клялся здоровьем своей матери!

Паул (удивленно). Я? Что я тебе обещал?

Элена. Что будешь сохранять спокойствие. Несмотря ни на что.

Паул. Так я еще и в чем-то виноват?

Элена. Но вы только что так хорошо играли вместе.

Паул. Хочет он загорать или нет, любит тебя или нет – мне наплевать. Но если я к нему обращаюсь, надо отвечать! Так меня по крайней мере учили в школе. (Понемногу успокаивается.) А как же иначе? Ведь даже кошка отзывается, если ее называют по имени.

Эдвард (у своего дерева). Железы сладострастия и железы раздражения расположены рядом. При очень большом возбуждении они начинают взаимодействовать. Мне кажется, наш друг становится назойливым. (Медленно возвращается в свой угол.) Его обуревают несколько страстей одновременно. Таким людям трудно жить.

Наступает относительное спокойствие. Только что все в волнении расхаживали по террасе, а сейчас как будто каждый нашел себе место: Эдвард на диване, Элена теперь уже на другом стуле, Паул уселся в один из шезлонгов.

Паул. Если бы я не был уверен, что нахожусь в Испании, я бы рискнул заявить, что здесь дует. (Поеживается.)

Эдена. Здесь иногда налетает ветер с гор.

Паул. Недаром я хотел взять с собой пуловер.

Элена. Если этот ветер несколько дней не утихает, местные жители начинают волноваться. А этот порывистый ветер иной раз не прекращается неделями. И тогда среди местных начинаются стычки и драки в кабачках. А то кто-нибудь поднимается на горное пастбище и начинает вымещать зло на скотине – колотит бедную овцу или осла, пинает ногами.

Паул. Причиной, видимо, служит их пища. Слишком много здесь едят зеленого горошка. Это вредно.

Элена. Обычно в феврале, на исходе зимы, здешние жители чувствуют себя скверно. А если еще и ветер подолгу не стихает, некоторые просто не выдерживают, лезут в петлю.

Эдвард. В прошлом году восемь человек покончило с собой, в позапрошлом – шестеро.

Паул (вздыхает). Да, примитивный народец.

Длинная пауза. Слышен вой ветра.

Элена (смотрит на Эдварда). Как тихо он сидит. Просто плакать хочется.

Паул. Земля здесь, наверно, стоит шесть-семь франков. А за гектар выходит семьдесят тысяч. Но что с ней делать?

Элена. Он так похудел за эти две недели!

Паул. Я даю ему шесть месяцев. Не больше. Если, конечно…

Элена. Если, конечно, он не натворит чего-нибудь ужасного за это время. (Эдварду.) Эдвард, хочешь еще лимонного сока?

Эдвард. Нет.

Паул (смотрит на Элену). Красивая. Но вот вечный вопрос: что делать с этой красотой? К тому же эти двое связаны какой-то тайной. Скорее всего, это первая любовь. Она остается в сердце навсегда. Хотя это и неблагоразумно.

Слышатся звуки оркестра, сначала звучит вальс, потом танго.

Элена. Мы с ним станцевали три танго, ча-ча-ча и медленный фокстрот. И хотя оба были в костюмах и улыбались друг другу, словно незнакомые, он оставался прежним. Он всегда оставался прежним: в моем доме, в моей комнате, в моей кухне. Я должна была уйти от него, потому что это становилось невыносимо.

Эдвард. Я никогда прежде не видел того моряка. Как это было…

Элена. А тот мальчик был невероятно дерзок. Но на маскараде все ведь возможно и все разрешено. Он тыкал мне пальцем в грудь и говорил: «Почему ты все время танцуешь с этим длинным слизняком в белом парике?» А у меня, клянусь тебе, Эдвард, так и вертелось на языке: «Потому что это мой муж, грубиян ты этакий». Но я этого не сказала. Нет…

Паул. Как странно они устроены, эти женщины, их никогда не поймешь.

Элена. Я думала тогда: мне скоро тридцать два. Хотя Аве Гарднер уже тридцать шесть, а Лане Тернер сорок. За всю свою жизнь я знала только одного мужчину. Мне скоро сорок, и я уже никогда никого не узнаю.

Эдвард. Я боялся посмотреть ей в лицо и слышал только одно: «Я так хотела, я так хотела». Мы затерялись среди танцующих, а потом, когда вышли на улицу, она взяла меня под руку.

Элена. Когда мы вернулись в зал, моряк держал меня за руку. Так, словно я принадлежала ему. Навсегда. (Пожимает плечами.)

Паул. Кажется, среди людей из общества больше рогоносцев, чем среди рабочих. Впрочем, ничего удивительного. Чем им еще заниматься?

Эдвард. Для большинства людей этот эпизод не более чем житейская мелочь. Такие неприятные случаи тут же забываются: подумаешь, скандал на службе, триппер или налоговая повестка. Но это не для меня! Да, гордиться нечем. Я просто не могу этого вынести. (Пытается улыбнуться, но улыбка застывает на губах.) Разбей ребенку голову об стену, перережь горло своей матери – все что угодно, только не это. (Повышает голос.) Ну кто мы такие? Мухи, сидящие друг на друге, все равно какая на какой? (Кричит.) Я так не могу!

Элена. Он не хочет этого забыть и не хочет, чтобы я забыла. Он отравляет нам обоим жизнь. Глупо! (Эдварду.) Дорогой Эдвард…

Паул. Ну, если она примется еще и заигрывать с ним при мне… ох, я вас умоляю…

Элена. Эдвард… Бледнолицый очкастый истукан! Думаешь, ты из камня? Но ведь камень не способен переживать, мой дорогой! Я же вижу тебя насквозь, Эдвард. Ты хочешь что-то сказать. Я чувствую, тебя переполняют мысли. (С раздражением отворачивается от него. Паулу.) Можно поверить, что я восемь лет была его женой?

Паул. Ничего удивительного. Противоположности нередко сходятся. Как ключик и замочек. Брюзга, вечно жующий свою жвачку, а рядом – благоухающий цветок, во всей своей чарующей невинности. Он не видит дальше собственного носа, она – женщина до мозга костей, женщина в полном смысле слова.

Эдвард. Сколько?

Паул. Что «сколько»?

Эдвард (нетерпеливо). Сколько смыслов имеет слово «женщина»?

Паул (неуверенно). Много.

Эдвард. Один. Один-единственный. И то с натяжкой. Женщина. Сто раз подряд произнеси это слово, как следует поверти и покрути его – что останется?

Паул. Что он такое говорит?

Эдвард. Ну, повторяй вместе со мной. Или боишься? Женщина, женщина, женщина, женщина, женщина, женщина, женщина, женщина… Вот и нет слова, чувствуешь? (Вновь с пафосом декламирует.) Ну и что осталось? Что осталось от молочной шеи, высокой груди, от стройных бедер – от прекрасной женщины? Нет ее больше.

Паул. Да он чокнутый.

Эдвард. Хорошо. Начнем сначала. Чокнутый, чокнутый, чокнутый, чокнутый и так далее. Повторяй целый день, неделю, годы.

Паул вопросительно смотрит на Элену, недоуменно подняв брови.

Счастливый ты человек. Хватаешься за слова, принимаешь их всерьез, привязываешь одно к другому. И все прекрасно. Что может быть лучше: факты, которые не существуют, принимать за слова, которые тоже не существуют, потому что слова звучат красивее и, главное, безопаснее, потому что их можно легко менять.

Паул (Элене). Он что, занимается этим целые дни? Просто не представляю себе эту его фирму детского питания. (Эдварду.) В министерстве, где я работаю, слово – оно и означает слово. Во всех возможных смыслах. И оно никогда не исчезает. Иначе к чему мы придем?

Элена. Но если слова так легко исчезают, дорогой Эдвард, тогда… тогда и то, что я тебе сказала: «Я так хотела, я так хотела, я так хотела» – тоже ведь перестает существовать.

Эдвард (яростно). Нет! Эти слова не исчезают!

Паул (с усмешкой). Так я и думал!

Элена. Ты мерзкий, упрямый, твердокаменный осел! Я утверждаю, что эти слова перестают существовать так же, как и все остальные. (Пауза.) Ну чего ты от меня хочешь? Чего? Скоро тебе невозможно будет показаться нормальным людям на глаза, понимаешь? У тебя такой вид, будто ты болен раком желудка и к тому же отравляешь себя желчью воспоминаний, находя в этом какое-то странное удовольствие.

Эдвард встает и быстрым, решительным шагом направляется к дереву.

Элена (идет наперерез, преграждая ему путь). Ну? Может, ударишь меня? Пнешь ногой? Чтобы наказать. Ну, бей! Ну же, прошу тебя. Умоляю!

Паул. Осторожно! Чего доброго, он и в самом деле тебя ударит, не приведи господь. (Элене.) Хотя ты вроде сама попросила.

Элена (отталкивает Паула). Не лезь в наши дела! (Растерянно оглядывается по сторонам. Потом, то ли чтобы как-нибудь объяснить свое смятение, то ли действительно что-то увидев, визжит.) Жук! Жук!

Паул. Где?

Элена (указывая на диван в углу). Там.

Паул явно боится жуков, Эдвард тоже. Они вместе подходят к дивану.

Он сидит там, внизу. Вот такой! (Широко разводит руки, показывая размеры жука.)

Паул (опускается на колени). Я его не вижу.

Элена. Ты плохо смотришь. Он там. Ты должен ero видеть. Он там, внизу. Жук, с рогами.

Эдвард (в пространство). Не надо было нам приезжать. (Опускается на корточки рядом с Паулом.) Ну где он?

Паул (ищет). А может, это ящерица?

Элена. Нет, он похож на кузнечика.

Паул. Жук?

Элена. Да. Или нет… Я и сама не знаю.

Паул (с головой под диваном). Но ты же видела его. Он умеет летать?

Элена. Откуда я знаю! Он так быстро уполз под диван, перебирая своими противными лапками. А по бокам спины – рога. Выбросьте его!

Паул (принужденно смеется). Его… а может, это «она»?

Эдвард. Я думаю… он с той стороны. Вон там, у плинтуса.

Паул (поднял голову, потом снова взглянул под диван). Нет, это паук.

Эдвард выпрямляется.

Элена. Он был очень большой. И мохнатый. Вытащите его! Уберите его прочь! (Визжит.) Раздавите его, умоляю!

Эдвард остановился в нескольких шагах от них, глядя перед собой. Услышав ее истерический крик, съеживается.

Паул. Минутку. Нет никаких причин для паники. (Озирается вокруг, находит теннисную ракетку и водит ею под диваном.)

Эдвард (стоит возле дерева). Это я жук.

Элена (визжит). Не дайте ему удрать! (Опускается на колени рядом с Паулом.) Дорогой, он не должен удрать! Убей его! Раздави!

Эдвард лезет в карман пиджака. Вытаскивает сигарету, сует ее в рот. Рука его дрожит. Из дома появляется мать Эдварда – старая, полная женщина в бигуди с густым слоем крема на лице. На ней пеньюар в яркий цветочек и ночная рубашка. Направляется прямо к двум стоящим на коленях охотникам за жуком. Пронзительно кричит.

Мать. Нет! Я не допущу! Я не позволю! Назад! Ведь сказано в Писании: не убий. Вы что, забыли? Прочь! И ты тоже. Оба! Прочь, говорю! Оставьте это бедное создание в покое. Пусть живет. Я слышала все, что вы здесь говорили. Вам нужны жертвы, вам хочется убивать! Я не позволю. Помните святую заповедь: не убий!

Эдвард. Мама!

Мать. Лучше принесите в жертву самих себя, вместо того чтобы лишать жизни невинное существо. Я позвоню в Антверпен, в Общество защиты животных. Немедленно! И еще в полицию. Ваше место в тюрьме. (Тяжело дыша, опускается на стул.)

Паул (отряхивает голые колени и кланяется). Разрешите… меня зовут Паул ван дер Хаак. Я из Министерства сельского хозяйства. Смею вас заверить, что даже полиция знает: истребление вредной живности, создающей угрозу…

Мать (Эдварду). И это делается в твоем присутствии, с твоего разрешения? Тебе доставляет удовольствие, когда мучают тварь божию, несчастное существо! Вылитый отец! Тот тоже издевался над нашим терьером, пока бедняжка не сбесился.

Эдвард. Да жив этот жук, мама.

Мать (охает). Нет, вы не знаете, что это такое!

Паул (намеревается опять искать под диваном). Может быть, мы поймаем его, не причинив боли.

Мать. Все равно, это истязание. Только и думаете, как издеваться, мучить, нести погибель. Так больше нельзя, этому нужно положить конец, так продолжаться не может.

Паул (наклонясь, заглядывает под диван). Иди сюда, милый. Иди.

Элена подает матери Эдварда стакан лимонного сока.

Не хочет. Видно, боится. (Поднимается.) Он сам выйдет из своего убежища. Сделаем вид, будто он нас не интересует. (Садится.)

Мать (уныло). Вы не ведаете, что творите! Любви должны быть полны ваши сердца, любви и доброты. Не так ли? (В пространство.) Они травят собак! Подсыпают крысиного яда в мясо. Закалывают овец тупыми ножами. Если хотят пустить вскачь лошадь, пинают ее ногами в живот. Кошки, наглотавшись губок, покрыли блевотиной весь остров. Разве не так? (Присутствующим.) Во всем зле, что люди причиняют друг другу, виноваты они сами. И больше никто. Но не смейте трогать животных! (Элене.) Я слышала, что ты тут говорила, слышала, как ты подбивала на эту мерзость мужчин.

Элена равнодушно отворачивается.

Ты не любишь животных! И хоть ты трезвонишь по всему Антверпену, что любишь Эдварда, с удовольствием угробила бы его. Подумать только, они шарят под диваном. Не надо было мне впускать тебя в дом, дочка. Ты же…

Элена. Я знаю, мама.

Паул. Мне кажется, гнев обуял вас. И вы перегибаете палку.

Мать. Я не знаю тебя.

Паул. Уважаемая, я пришел сюда с наилучшими намерениями. В этот солнечный день у меня было превосходное настроение и ни малейшего повода для беспокойства. Вот я и попытался урегулировать щекотливую, на мой взгляд, ситуацию в этом доме. Однако, несмотря на все мои старания, на все мои благие намерения, ваш сын обращался со мной и со своей женой так, что у меня просто слов не хватает… Вот где собака зарыта.

Мать (гневно). Какая собака?

Паул молчит.

Эдвард, я плохо себя чувствую.

Эдвард. Мама, не ной.

ГІауза.

Мать (Паулу). Это ты тут только что вопил?

Паул (неуверенно). Д-да.

Мать. Мой муж – отец Эдварда – тоже частенько вопил во всю глотку так, что на соседней улице было слышно. А на вечеринках…

П а у л. Если ваш сын – говорю это с самыми лучшими намерениями, – если он и дальше будет так обращаться с вашей невесткой, будет относиться к ней с таким пренебрежением, то когда-нибудь это плохо кончится. Запомните мои слова. (Эдварду – с вызовом.) Всему есть предел, Миссиан. А ну-ка, посмотри мне в глаза. Кого ты видишь перед собой? Ты видишь человека, который говорит тебе прямо в лицо: «Ты не джентльмен». (Отступает на всякий случай назад.) Ну, что скажешь в ответ? Встань!

Эдвард уже вскочил на ноги.

Будь мужчиной. Давай-ка выйдем!

Мать. Эдвард, выйди с ним, только чтобы его здесь не было.