Текст книги "Избранное"
Автор книги: Хьюго Клаус
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 49 страниц)
Насчет И.О
Перевод В. Ошиса
И поэтому никогда Он не примирится с вашим грехом, ибо грех сам по себе невозможно исправить, но Он может примириться с вашей личностью, ибо ее можно возродить.
Натали
В этот день Натали слышит уже на лестничной площадке дома, в котором с утра было очень тихо, как снаружи кто-то произносит имя Ио; она даже не прислушивается, как и что говорят, ей довольно, что говорят об Ио, что-то насчет Ио, где-то совсем близко, по соседству, во всяком случае, это касается Ио, и она тут же плетется к лестнице. Возле перил она быстро оборачивается, нарыв в ушной раковине снова, в который уже раз причиняет барабанной перепонке что-то непоправимое.
– Ох, – вырывается у Натали. Ставшая привычной за многие годы боль каждый раз застает ее врасплох, парализует движения. Натали, цепко держась за перила, осторожно перегибается через них. Ее грудь ложится на дерево перил, словно цветастая подушка, любуйся кто хочет, Ио – тоже, будто и не женская грудь это вовсе, не часть человеческого тела; Натали отдувается, прокашливается и кричит: – Эй!
– Эй! – Снизу, почти с той же интонацией, только чуть веселее, отвечает Жанна, и кто не видит сестер, кто – как Ио, затворившийся в своей комнате, – слышит только их смеющиеся голоса, может предположить, что и Жанна внизу, и Натали наверху (обеих сестер отделяет от него только дверь) – совсем молоденькие девушки. И Натали тоже так кажется. Вот так же перекликались они на школьной площадке в Схилферинге. Точно так же. Тогда обе были совсем еще юными и невинными.
Натали машет рукой, хотя ей никого пока не видно, задыхаясь преодолевает лестничный марш и тащится дальше. Внизу в холле ее взору предстает все семейство, служанка Лютье принимает у них шляпы и плащи. Все они тут, все до одного, видно, заранее сговорились встретиться в Руселаре; Жанна со своим Джако, Альберт, Антуан со своей Лоттой, и тут же эта стерва, эта похотливая баба, мадам Тилли. И чего только ей каждый раз тут надо? Уж она-то вроде бы не член их семьи! Помогать, видите ли, приехала! Господи, толку от ее помощи никакого, а хлопот не оберешься! Однако Ио очень нравится, когда она у них бывает, ведь она такой живчик, такая затейница. Вот почему она преспокойно является сюда каждый раз. Была б ее воля, она, Натали, эту медузу и на порог бы не пустила. Обойдемся без ее затей!
Мадам Тилли идет прямо на нее, обнажает в улыбке свои квадратные зубки, прижимается тщательно уложенными завитушками к щеке Натали.
– Натали, Натали! Как ты похудела! Выглядишь просто на удивление!
– Видишь ли, Тилли… – Ей хочется объяснить этой чужой особе, что неприлично ей лезть здороваться раньше родственников, раньше братьев и сестры, но Натали так хочется, чтобы этот день прошел хорошо, а замечание, что она похудела, волей-неволей льстит ей. – Теперь уже все нормально, Тилли, – говорит она.
– Но ведь это правда, Натали, – с удивленным видом произносит Жанна, – ты сбросила по крайней мере килограммов десять.
– Сколько? – громко переспрашивает Лотта.
– Хватит об этом, – говорит Натали и переводит взгляд на племянника, свою боль сердечную, своего Клода, тот с серьезным видом ждет своей очереди у шляпной полки. Она целует его. Щеки у Клода влажные и холодные. Она касается указательным пальцем «молнии» на его кожаной куртке. – Ты совсем не бережешься, мой мальчик.
– Он у нас простудился, – говорит Альберт, этот заботливый отец, – уже целых четыре недели кашляет. Ничего не поделаешь, молодому человеку вдруг вздумалось среди ночи прокатиться на своей «веспе»[112]112
«Веспа» – марка мотоцикла, очень популярная у молодежи 50– 60-х годов.
[Закрыть].
Вместо ответа Натали, повернувшись в сторону кухни, громко приказывает:
– Поставь-ка греть воду.
И с неудовольствием отмечает, что мадам Тилли уже вторглась во владения Лютье (и во владения ее, Натали, конечно, потому что, хоть она и не занимается кухонной работой, Ио бы просто обиделся, если бы она стала портить себе руки, моя посуду, ведь и без того весь дом на ее плечах), и отмечает также, что эта пронырливая баба Тилли уже крутится возле газовой плиты – успела проскользнуть в кухню, улучив тот удобный момент, когда она, Натали, доверчиво занялась гостями.
– Лютье, приготовь кипяток для грога, – распоряжается Натали.
– Ты опять кричишь, – говорит Жанна.
– Кто, я?
– Да, ты.
– А я и не замечаю.
– Тебе нельзя так волноваться, от этого повышается холестерин.
– Да знаю, – бросает Натали.
– Тетя Жанна, это у нее из-за больной барабанной перепонки, – говорит Клод. – Все глухие так громко говорят.
– Я не глухая, – сконфуженно смеется Натали. Клод любит ее помучить.
– Конечно, тетя, но хрящики у тебя в ухе совсем сгнили.
– Перестань, – обрывает его Жанна, хотя сама с ним согласна.
– В ее ушах не молкнет звон, как с колокольни карийон[113]113
Карийон (франц.) – набор искусно подобранных колоколов, которые при помощи особой клавиатуры исполняют любую мелодию.
[Закрыть], – напевает Клод.
– Дурачок. – Натали хмыкает от удовольствия, целует Альберта и Антуана, протягивает руку Джако.
– Входите, входите. – Во втором холле, где стоят Вестминстер[114]114
Вестминстер – готический комплекс в черте Большого Лондона с Вестминстерским аббатством (XIII–XVI вв.), королевским дворцом (конец XV в.) и неоготическим зданием британского парламента с башней Биг Бен; здесь: напольные часы в форме Биг Бена.
[Закрыть] и фисгармония, сквозь шарканье подошв и хриплый голос болтливого Альберта она пытается расслышать одной лишь ей знакомый шорох, который доносится сверху, из комнаты слева. Словно кошка скребется или ребенок возится за дверью. Натали кажется, будто она слышит этот шорох, и она коротко всхрапывает, когда Жанна поглаживает ее по широким бокам. Сегодня прекрасный день, радостный день! Своего иностранца, Джако из Италии, Жанна бросила на произвол судьбы; стоя в дверях, тот оборачивается, стряхивает пыль с куртки, рассматривает большой, в натуральную величину, раскрашенный от руки фотографический портрет Его преосвященства кардинала.
– А что Ио? – шепчет Жанна.
– Бреется.
– Ха-ха. – В этом что-то есть. Жанна прищелкивает языком. К чему бы это?
– Глупая коза. – Вспыхнув, Натали ведет сестру в гостиную, где уже собрались все остальные.
– Ио прихорашивается ради нас, – поясняет Жанна, когда они входят.
Антуан добавляет:
– Ты хочешь сказать – ради Натали? – И все смеются.
Каждый год, когда они встречаются, все в первые минуты чувствуют себя неловко. Как будто все они за это время отвыкли друг от друга, как будто важные события минувшего года отдалили их, сделали немного чужими. Если это правда, то им тем более интересно узнать, что произошло за этот год? Они поправляют свои галстуки, платья, декольте.
Натали, не дожидаясь остальных, заговаривает первая. Ей недавно сделали операцию на левой стопе.
– Доктор мне говорит: «Мадам», а я ему в ответ: «Пардон. Называйте меня, пожалуйста, мадемуазель». «Ладно, мадемуазель, – говорит доктор, он хороший специалист и мужчина серьезный, уже в летах. – Вы должны понять, с таким весом, как у вас, хотите вы этого или нет, все тело давит на ступни, и ваши ноги, а их ведь у вас всего две, с трудом выдерживают такой вес».
– Да, да. Весь твой жир давит вниз, – замечает Антуан.
– Вот именно. «Ну ладно, хорошо, тогда оперируйте, – говорю я, – раз уж на то воля божья». Конечно, никаких денег назад я не получила, я ведь не член больничной кассы, Ио бы этого не потерпел.
А потом они поехали вдвоем путешествовать – Ио и Натали. Наверное, все вы получили наши цветные открытки из Греции? Да, конечно. Спасибо, Натали. Да, теперь Греция в моде. Стоит, конечно, того, чтобы разок туда съездить. Эти античные руины и все такое. Настоящий клад для археологов. И отдохнуть можно великолепно.
Джако и Жанна рассказали, что у них неприятности с квартирантами, протекла крыша дома на Ауденардском шоссе, и они как домохозяева, конечно, оказались кругом виноваты.
Альберт побывал за решеткой за то, что укусил полицейского за икру, как тот утверждает. Что физически просто невозможно, говорит Альберт, и вся родня дружно поддакивает – ведь этот полицейский играет левым крайним в команде Харелбеке, а у тамошних футболистов икры как из гранита. Если кто и вздумает их укусить, тут же сломает себе зубы.
Антуан и Лотта поставили у себя новую телеантенну, теперь можно ловить Голландию. Прекрасные постановки, но говорят слишком быстро, да к тому же по-голландски.
С Клодом все по-прежнему, вот только доктор предупредил, что он не поправится, если не будет постоянно думать о том, что делает. Альберт посылает сына в прихожую достать сигареты из кармана плаща, а сам ворчит:
– Забот с этим парнем хватает.
– Да, тяжелый случай, – вздыхает Антуан.
– Тихо, – шикает на него Натали и снова приветствует, точно впервые видит, свою сердечную занозу, своего любимчика Клода.
– Опять вы сплетничали про меня, – говорит Клод.
– Кто? Мы? С чего ты взял? – изумляется все семейство.
– Ах, Клод! – говорит Натали, потом нервно командует: – Лютье, кофе!
– И к нему – стаканчик. – Изборожденное морщинами лицо Альберта превращается в лукавую маску.
– Смотри, чтобы менеер… – начинает Лотта, но Натали предостерегающе поднимает указательный палец.
– Ох-хо-хо-хо.
– Ты права, – говорит Лотта, – я совсем забыла. Я хотела сказать: «Смотри, как бы Ио не услышал про стаканчик».
– И-и-и, – тянет Клод, вдыхает и заканчивает совсем нежно: – О-о-о.
– Вид у него такой, будто он постоянно недоедает. Этот мальчик никогда не будет счастлив.
– Пить перед тем, как идти в церковь, – ворчит Натали, – ты совсем уже…
– Да он пошутил. – Лотта, как всегда, выгораживает своего деверя; конечно, Альберт всем по душе, хотя давно превратился в развалину, впрочем, он сопротивляется изо всех сил. Сейчас даже трудно себе представить, каким он был раньше симпатягой. И только сам этого тогда не замечал. Во всяком случае, довольно редко этим пользовался. Теперь от прежнего Альберта осталась одна горделивая, повелительная осанка. Несмотря на глубокие морщины, потухшие глаза с вывернутыми нижними веками, несмотря на беззубый рот (Интересно, сколько сейчас стоит искусственная челюсть? Минимум шесть-семь тысяч франков!), поношенную сорочку с двумя незастегнутыми верхними пуговицами, которая выглядит особенно бедно в сочетании с аккуратной черной курткой, скорее всего купленной специально для этого случая, – несмотря на всю эту нищету, Альберт все еще лелеет память о триумфах своей молодости.
Время окончательно не победило Альберта. Когда-то в деревне у него было прозвище «красавец-медведь».
А Жанна поседела. Натали решила ничего не говорить ей об этом. По крайней мере до возвращения из церкви. Красить волосы ради своего иностранца ей уж совсем не к лицу. А у Джако не было никакой необходимости громогласно объявлять, что он категорически против этого. Восемь лет назад, в том же самом году, когда Натали поселилась у Ио, Жанна сбежала к ним сюда, в Меммель. Джако тогда побил ее за то, что она накрасила губы помадой. Поступок иностранца встретил осуждение Ио, и Джако пришлось просить у своей жены прощения здесь, в прихожей. Он тогда даже плакал. Ничего, это ему урок на будущее. Видите ли, она ему больше не нужна, эта красивая, злая, строптивая, укрощенная Жанна! Они прилично зарабатывают продажей лекарственных средств, но спрашивается, кого за это благодарить? Жанна объезжает аптеки и уговаривает провизоров, пуская в ход всю свою напористость и обаяние, а что в это время делает Джако? Сидит себе в машине. Да и машину-то он водит неважно. Натали его ненавидит. За то, что ее сестра так изменилась, за то, что она стала неуверенной, желчной, ну просто совсем другим человеком, и все оттого, что этот тип запустил в нее свои когти.
На клеенку в черную и синюю клеточку выставляется китайский сервиз, привезенный несколько лет назад братом Ио. Фотография этого брата, монгола с двадцатью седыми волосками на подбородке, стоит на телевизоре в рамке, обвитой полоской черной тафты.
«Наш Ян», – говорит иногда Ио. Или: «Наш Ян-великан».
– Нет, Лютье, не надо. – Натали останавливает служанку, которая собирается наливать кофе Джако, но тот уже сам прикрыл ладонью свою чашку.
– Пардон, – произносит он хмуро.
– Нет? – переспрашивает Лютье.
– Нет, – взрывается Натали, но тут же, чтобы сгладить неловкость, потому что видит, как Жанна, повернувшись в ее сторону, уже вытягивает губы успокоительной трубочкой, весело бросает Клоду: – Осторожней, не проглоти гвоздичные семечки!
– Да, он глотает все подряд, точь-в-точь как его папочка, – говорит Антуан.
– Молчи, – обрывает его Лотта.
Джако перевернул свою пустую чашку и рассматривает на матово-белом донышке синее фирменное клеймо.
– А как тебе нравится новая машина, твоя «веспа»? – интересуется Натали.
– Тетя!..
– Ах, да это просто деньги коту под хвост, – встревает Альберт.
– Но-но, выбирай выражения, ты ведь не у себя дома! – вступается за Клода Антуан.
Клод начинает объяснять, для чего служит аккумулятор, что такое зажигание, как действует маховик… Натали озабочена.
– Что подумает Ио, – говорит она, – он ведь тогда предупреждал, ты помнишь, что отдает машину только с тем условием, что ты будешь содержать ее в порядке. А теперь выходит…
– Но послушай, тетя, я не виноват, что сцепление…
– Оставь человека в покое со своим сцеплением, – останавливает его Альберт, строгий отец.
– Но я не хочу, чтобы Ио подумал, будто я виноват! – горячится мальчик.
– Он никогда не бывает виноват, вечно у него виноваты другие, – говорит Альберт.
Натали с трудом поднимается, подавив зевок. В кухне, широко расставив нога, восседает мадам Тилли, отвлекает Лютье от дел. Натали тяжело падает на кухонную табуретку, ее икры и лодыжки свело от усталости. Она прикрывает глаза, но только на мгновение – что подумает о ней мадам Тилли, вообразит, будто эта пьяная туша выползла из своей норы, чтобы с первыми лучами солнца снова начать пить.
Она возвращается к столу. Веранда ловит солнце. Восемнадцать разноцветных стекол пропускают свет в гостиную. Он падает на сидящих здесь семерых человек – на семью, собравшуюся, как всегда, в полном составе, не хватает одной лишь Таатье, жены Альберта и (к сожалению!) матери Клода. Потому что Таатье пьет и так этого стыдится, что не смеет показаться на глаза семейству. «Да здравствует Таатье!» – воскликнет Альберт после нескольких стаканов вина.
Натали пьет кофе без молока и сахара. Интересно, сколько она сейчас весит?
– Сто два, – отвечает она вяло.
Джако кивает, будто ему это уже известно, выпячивает толстые синеватые губы (они у него совсем иной формы, чем наши), и его украшенный перстнем палец рисует в воздухе палочку, кружок и лебедя.
– Явно намечается прогресс, – замечает Антуан.
– Да и пора уже, – добавляет Лотта.
– Что ни говори, а ведь совсем недавно во мне было сто восемь.
– Сто восемь кило, – с уважением произносит Лотта.
– Толстая или худая, ты все равно моя. – Клод прижимает к себе Натали, ерошит ее седые курчавые волосы и кусает за ухо.
– Перестань, подлиза. – Натали густо краснеет, но не отпускает от себя долговязого юношу, она хочет доказать всем им (распускавшим всякие грязные сплетни насчет нее и Клода, когда он гостил здесь несколько лет назад, но теперь, конечно, все прощено и забыто), она хочет продемонстрировать им привязанность мальчика, хочет выставить напоказ эту взаимную симпатию между бледным Клодом и ею и закрепить ее, но все это быстро кончается.
– «Ага!» – «Наконец-то»! – «А-а!» – «Вот и он», – восклицает, бормочет, жужжит семейство Хейлен, увидев, что в гостиную входит Ио.
Всякий раз – а они уже восемь лет живут вместе в этом высоком доме, в сердце этого селения, – Натали удивляется тому, как беззвучно появляется Ио – в дверях, на лестнице, за окном, – и сегодня она в очередной раз восхищается этой хорошо отрепетированной таинственной манерой. Она вновь с удовлетворением отмечает, с какой почтительностью относится к Ио ее семейство. Они очень уважительны к нему, как и нотариус, бургомистр, доктор и мелкие фермеры, они чтят в нем своего господина. Даже Клод, которого она наконец-то отпускает от себя («Кломп» – как в шутку иногда зовет его Ио), гасит насмешливую улыбочку.
Сделав два широких шага навстречу семейству Хейлен, Ио протягивает к ним руки и певуче приветствует гостей, и Натали, упиваясь великолепием его появления, снова вместе с ним приветствует их…
– Мы тут собрались все вместе, – говорит она.
– Браво! – говорит Ио. – Прекрасно, прекрасно.
– Да, – откликается семейство. – Да, да.
Ио потирает руки до самых запястий. Натали видит, что на нем белоснежная рубашка; темно-рыжие волосы тщательно приглажены щеткой. Она удовлетворена, она вполне довольна. Уже теперь? Хотя праздник еще не начался? В преждевременной радости кроется какая-то опасность, и она спешит сообщить:
– Таатье не смогла приехать, чувствует себя неважно, ей нужно полежать.
– Ах вот как? – полувопросительно произносит Ио с явным недоверием.
Альберт кивает.
– Да, – говорит он, – и это ведь не шутки, верно?
Вы только посмотрите, какой замечательный господин предстал перед семейством Хейлен, как он мгновенно завораживает и очаровывает всех. И как он за собой следит, поселившись здесь, в центре Меммеля, среди навозных куч и грубых фермеров, – Ио самый изумительный мужчина в мире. Но для кого? Для кого же, как не для той, что изо дня в день следит и ухаживает за ним, что не спускает с него глаз, – для Натали.
– Присядь, – говорит она ему и тихонько добавляет: – Ио… – Потому что сегодня, единственный раз в году, для нее и для всех остальных он не кто иной, как Ио – исполняющий обязанности.
Семейство и Ио обмениваются уверениями, что каждая из сторон отлично выглядит, повторяют друг другу, что погода для этого времени года стоит великолепная, что сельдерей пошел в рост, будь здоров как вымахал, и что Матушка, если она смотрит на них с небес – а так оно, наверное, и есть, – может порадоваться за свое потомство, что ни говори, она слишком рано покинула сей мир, хотя, с другой стороны, наконец избавилась от страданий.
– Само собой, мы ей этого не желали, но все-таки это к лучшему – все ее муки довольно быстро кончились.
– Да. Короткая мука лучше долгой.
Даже мадам Тилли, для которой Матушка вовсе не доводилась матерью, и та сочла нужным вставить словечко.
– Что бы ни говорили эти доктора, умерла легко, но рак есть рак. А тем более рак почек.
Натали зевает. Наверное, это у нее от голода. С утра она уже съела три яйца со шпиком, и все-таки ей как-то не по себе, даже подташнивает.
Причудливая призма от цветных стекол веранды смещается на полу, за плечами Клода виден палисадник с гротом Лурдской Богоматери[115]115
Грот Лурдской Богоматери – копия грота, в котором в 1858 году, между 11 февраля и 16 июля, Богоматерь 18 раз явилась четырнадцатилетней Бернадетте Субиру. Этот грот – католическая святыня и самый популярный в католическом мире центр поклонения Богоматери.
[Закрыть], рододендроны. За ними раскинулся Меммель – шесть тысяч душ, сгрудившихся вокруг своего пастыря, хлебные поля, мебельная фабрика, двенадцать кафе. Хорошее нынче выдалось лето.
Не хочет ли Натали пойти причесаться?
– Нет. – Натали поправляет жиденькую прядку на виске.
– Ну пойдем, – настаивает Жанна, все с тем же выражением лица – не то соблазняющим, не то угрожающим, и Натали плывет в уборную. Пока Жанна, сидя, чересчур шумно справляется со своим делом – уборная находится по соседству с гостиной, а у Ио слух очень острый, – она говорит Натали, которая, как обычно, уступает своей сестре, хотя та на пять лет ее моложе, и поправляет перед зеркалом цинковые волосы:
– Он ничуть не изменился.
– А я?
– Ты тоже не изменилась, Натали.
– Я забочусь о нем.
Жанна спускает воду и, стоя перед зеркалом, обдает свои волосы струей лака.
– В нем еще столько огня. Просто удивительно, как долго мужчины не в пример женщинам держат марку. Они еще полны энергии, тогда как мы…
– Ему исполнилось только сорок шесть.
– В самом расцвете сил.
– Надо было видеть его на греческих островах. Там ему дали прозвище Лис. Из-за рыжих волос.
– И что же, он везде рыжий? – Обе вздрагивают. В щелочке двери виднеется глаз, кустик брови и половинка перламутрового приплюснутого рта той, кому принадлежит этот бесстыжий и нелепый вопрос, после чего, распахнув дверь, мадам Тилли настойчиво вопрошает:
– Ну так как же? Отвечай, Натали, если не боишься.
Натали выжидает. Слишком рано сердиться, это плохо влияет на желудочный сок, и кроме того, пока еще ничего не произошло, пока идут лишь бои на форпостах, а впереди еще весь день, во всей своей красе и славе, радостный день, день Матушки.
– Что ты сказала? – Натали хочет выиграть время, успокоиться.
– Я спросила, везде ли у него такие красивые рыжие волосы.
– Этого я тебе не скажу, – с достоинством отвечает Натали. На что мадам Тилли и Жанна, эта предательница, отвечают хихиканьем. Чересчур громким.
– Вам-то до этого что за дело? – в сердцах бросает она.
– Успокойся, милочка, – говорит Жанна. – Мы же тут все свои. – Натали задевает, что она говорит «свои», подразумевая под «своими» и эту подлую особу, сестра которой живет в Антверпене с разведенным мужчиной. Мадам Тилли боком протискивается за спиной Натали в дальний угол и поднимает юбки. Натали бросается вон из уборной.
В холле ее ярость иссякает. В конце концов, нельзя же упрекать мадам Тилли за то, что она не получила должного воспитания. Натали снова вплывает в гостиную, где мужчины беседуют о Кубе. Ио пересказывает по памяти статью из «Де Стандаард»[116]116
«Де Стандаард» – влиятельная католическая газета, выходящая во Фландрии с 1918 года. На базе этой газеты вырос крупнейший в Бельгии газетно-книжный издательский концерн под тем же названием.
[Закрыть], которую Натали читала ему накануне, и она с умилением отмечает это. Что у него за память, просто диво, прямо позавидуешь, как откладывается в его мозгу любая информация, в речи так и слышишь все слово в слово, вплоть до знаков препинания. Это светоч ее жизни. Она стареет, седеет, становится все благочестивее, только он и поддерживает еще огонек жизни в ней, без него она давно бы стала живым трупом. Тебе, Жанна, этого никогда не понять, такого просто не может быть ни с тобой, ни с этим иностранцем, с этим тощим земляным червем. Жанна, я никогда никому об этом не говорила, но Ио святой. Знаешь почему? Потому что он поддерживает во мне жизнь, потому что он постоянно рядом со мной.
Натали спрашивает, не хочет ли кто-нибудь еще кофе.
– Не откажусь, – говорит Альберт, – ведь это, черт побери, не какой-нибудь солодовый суррогат.
– Вы пьете дома солодовый кофе? – отзывается Ио. – Кажется, он намного полезнее, чем натуральный.
– Для печени, – говорит Джако, похлопывая по своим часам, наполовину вылезшим из жилетного кармана.
– И для кошелька, – добавляет Альберт. – Мы просто не можем себе позволить натуральный. Черт возьми, никак не можем. С моим-то пособием по безработице.
– А как же денежки твоей жены? – ехидно спрашивает Антуан, однако, к счастью, никто не реагирует на его слова. Всему семейству Хейлен хорошо известно, что стоит задеть Таатье, и Альберта прямо прорывает – он начинает рассказывать всю свою жизнь и брюзжит, брюзжит без конца.
– К счастью, – добавляет Лотта, – тебе иногда перепадает кроме солодового кофе и кое-что другое.
– Ну вот, видишь, негодник, – живо подхватывает Антуан, который никогда не умеет вовремя остановиться и все делает невпопад. Корсет сдавил Натали диафрагму, она садится, но это не приносит облегчения.
– Время от времени выпить кружечку пива тоже не вредно, – поддерживает реплику Ио, стопроцентный член семейства, даже по манере выражаться. Обычно он никогда не говорит вот так по-свойски, так непринужденно, так дружелюбно. Обычно он вообще мало говорит.
– Но что слишком, то слишком.
– Для папы никогда не бывает слишком, – произносит Клод.
– Вот как!
– Что мы слышим!
А Клод продолжает:
– Жаль, что он не выпивает иной раз лишнюю рюмку. Тогда бы у него на следующий день голова болела с похмелья.
– И ты мне этого желаешь, черт возьми? – ворчит Альберт.
– Ну что же, в этом есть определенный резон, – говорит Антуан.
– У меня, черт возьми, голова и так частенько болит с похмелья! – рычит Альберт, потом смущенно добавляет: – Это правда. Честное слово, Ио.
– Я тебе верю, – отвечает тот.
– Руку на отсечение даю, если это не правда. Так болит, что хоть на стенку лезь. И в глазах все двоится, а то и троится!
– Ну еще бы.
– И если этот сопляк – прошу прощения, Ио, – считает, что у меня никогда не бывает похмелья…
– Да это неважно.
На чистом и высоком лбу Ио под рыжим зачесом собираются морщины, он оборачивается к Натали, поднимает брови. Время выходить из дому или по крайней мере застопорить ход этого разговора. Натали из вежливости предлагает еще кофе, но родственники заметили выражение лица Ио и дружно отказываются. Затем они видят, как Ио шагает через наш садик, внезапно ссутулившись, прижав локтем не то книгу, не то сумку, осеняет себя крестным знамением перед гротом Бернадетты Лурдской и, не оглянувшись назад, на дом или на них, открывает калитку, запирает ее за собой и исчезает за живой изгородью кладбища.
– Серьезный человек, – говорит Антуан.
– Просто слов нет, – тут же вступает Лотта, и в этом аккорде – вся их плавно текущая брачная жизнь, без детей, с вечерами у телевизора и партией в бридж по субботам, с их брюссельским диалектом фламандского языка, с боязнью заболеть раком и привязанностью к выхолощенному коту Виски.
– Роскошный мужчина, – говорит Натали и ждет. Но никто не отвечает. Все согласны с нею, но никому не хочется заполнить брешь, глубокий вакуум наступившего молчания. И только мадам Тилли произносит:
– Красавец-мужчина.
Натали готова расцеловать ее, но, конечно, не делает этого. Она целует только сестру, обоих братьев, обеих невесток и племянника Клода, а пять лет назад целовала еще и Матушку – но больше никого на всем белом свете. Это мимолетные поцелуи – она чуть касается губами щеки, а иногда просто чмокает воздух или едва задевает пушок на щеке. Лучше всего ей знакомо ощущение кожи Клода, упругой и холодноватой. У него на лице еще нет растительности, хотя ему скоро двадцать. Очевидно, это связано с его, так сказать, недугом. Потому что «болезнь» – слишком сильно сказано.
– Правда, мне показалось, что Ио нынче принял нас прохладнее, чем в прошлом году, – говорит Лотта. – Может, мы сделали что-то не так. Ведь никогда не знаешь, чем можешь обидеть человека и какие могут быть последствия…
– Лотта, что за чепуху ты мелешь, – обрывает ее муж.
– Тетя Лотта права, – вмешивается Клод.
– Послушай, – возмущенно говорит Антуан, – тебе следовало бы в присутствии посторонних проявить побольше уважения к своему отцу.
– Отстань, – огрызается Клод и делает два шага влево, заметив, что отец напрягся и, опершись на подлокотники, кажется, готов вскочить со своего места.
– Да, Альберт. – Антуан вздыхает и сразу превращается в древнего старика после кораблекрушения, который плывет вместе с братом по воле волн в незнакомых водах. Прищелкнув языком, Антуан продолжает: – Боже милостивый, и куда мы только идем?
– Но какой же Ио посторонний! – возражает Натали.
– Все равно. Я в его присутствии стесняюсь, – говорит Альберт.
Мадам Тилли, стоя вплотную к Жанне, спиной к Клоду, подмигивает и, приподняв локоток, с преувеличенно сладкой миной опрокидывает воображаемую рюмку, потом бросает на мальчика жалостливый взгляд. Сие означает, что Клод – продукт алкоголизма.
– Ты – и вдруг стесняешься? Странно слышать, – восклицает Антуан.
– Вы меня совсем не знаете. – Эти слова сказаны искренне, через силу, в них столько сокровенного, и Натали хочется погладить брата по коротким шелковистым волосам на затылке. С чего это Клод начал вдруг смеяться? Это его никак не красит, улыбка обнажает его неровные желтоватые зубы, сужающиеся у корней.
– Никто тебя толком не знает, Бертье, – говорит Клод, все так же смеясь.
– Он говорит своему родному отцу «Бертье», словно мы у себя дома.
Но Натали пропускает мимо ушей сетования Лотты, она чувствует, как по ее телу разливается усталость, ей стыдно за них, за их поведение в этот прекрасный день, да еще на глазах у иностранца, приехавшего вместе с Жанной; вот он сидит, скрестив руки на животе и покручивая большими пальцами, все слышит, все видит и не издает ни звука.
– Ну, друзья, пора, – говорит Натали. Ее поражает, с какой готовностью все вскакивают со своих мест; скученная, дрожащая свора устремляется к двери, готовая к бегству из ее гостиной, из ее дома.
– Поосторожней, – доносится до нее грубый, алчный, какой-то перезревший, чужой голос Джако. Ей не видно, кто там ему помешал, но она не сомневается, что это Клод, – ему следовало бы помнить, что Джако терпеть не может, когда его задевают, ведь вокруг него одни заразные.
В садике, где семейство, обмениваясь комментариями, дышит свежайшим, стопроцентно чистым деревенским воздухом, Клод закуривает сигарету и тут же заходится кашлем, со стоном хватает Натали за руку, сотрясаясь всем телом.
– Потише, люди смотрят, – шепчет она.
Воскресные гуляющие, деревенский учитель со своей дочуркой, глазеют трактирщики.
Стебелек густо-синий книзу, а к вершине ядовито-зеленый, почти до прозрачности – такие цвета у овса. Прокусываешь дырочки в стебельке, вот так, и, прежде чем успеешь подумать, Жанна, твои губы издают фантастический писк, словно ты слишком крепко стиснула котенка. Нечаянно покачнувшись, Натали чувствует бедро Клода. Лотта нудно рассказывает что-то о несварении желудка у Виски, но Натали ее не слушает. Впереди шагает Альберт, старший в семействе Хейлен, любимчик Матушки и любимый братец Натали, с самого раннего детства, когда Хейлены были еще крестьянской семьей из Схилферинге. Альберт сегодня очень прилично выглядит, особенно сейчас, при ярком солнце, его куртка – рукава, правда, немножко длинноваты – кажется сшитой из дорогого черного сукна. Натали ускоряет шаг и нагоняет его. Она глядит на плывущий рядом с ней профиль – смуглая кожа, смазанные черты, – вид у Альберта обиженный. Раньше, когда она была еще ребенком, Натали считала брата существом таинственным, верила, что он прячет в своей душе множество секретов, которыми не может поделиться ни с кем, некое подобие Альфреда де Мюссе[117]117
Альфред де Мюссе (1810–1857) – французский поэт, прозаик и драматург, блестящий представитель французской романтической школы.
[Закрыть], чья душа тоже была потемками, казалась непроглядной даже для него самого, – на портрете у него волевой подбородок, обрамленный двумя вялыми складками, сливающимися на шее с высохшими жабрами, которые подпирает высокий стоячий воротничок. Она трогает брата за рукав; его глаза с красными прожилками полны отвращения и ненависти ко всему, что не является ею, его любимой Натали, они устремлены на тех, что идут рядом с нею, на деревенскую улицу, полную народа, на прихожан, возвращающихся из церкви.
– Ты похож сейчас на бургомистра, – говорит она.
– Я в этом не виноват. – Он ухмыляется.
Она щупает ткань его куртки.
– Высшего качества, – говорит он, – лучше на рынке не сыщешь.
Она пугается:
– Надеюсь, ты не потратился на нее специально для сегодняшнего случая? – «Чтобы доставить удовольствие Ио», – мысленно добавляет она.
– Нет. Нельзя потратить то, чего у тебя нет. – Он опять ухмыляется, а ей хочется видеть его рассудительным и спокойным, солидным человеком. Когда ей было шестнадцать, ему – двадцать один, он появился в костюме цвета хаки, в берете с зеленой кисточкой, от него пахло лошадьми. Он сказал: «Теперь мне в самом деле пора, малышка Натали, пусти меня, ну пожалуйста». А она завизжала: «Ты не вернешься, я знаю!» Потом она целыми ночами плакала в своей постели – тогда, в Схилферинге. Теперь все это так далеко.
