Текст книги "Избранное"
Автор книги: Хьюго Клаус
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 49 страниц)
Конденсаторная. Четыре часа утра. Малу ходит взад-вперед. Курит. Расчесывает волосы. У печки сидит Б о б е к в армейской шинели.
Малу. II пе vient pas. Quelle heure est-il?[232]232
Он не идет. Который час? (.франц.)
[Закрыть]
Б о б e к. Quatre heurs[233]233
Четыре (франц).
[Закрыть]. (Говорит что-то по-польски, показывая на печурку.)
Малу. Non[234]234
нет (франц.)
[Закрыть].
Бобек протягивает ей фляжку с можжевеловой водкой.
Мне запретил врач. Это вредно для почек. У меня больные почки. Les reins[235]235
Почки (франц.)
[Закрыть]. (Показывает.)
Он не понимает, отвечает ей что-то по-польски.
Ты тоже ничего не понимаешь. (Она смеется, он смеется вместе с ней.) Смейся, смейся. Comprends pas?[236]236
Не понимаешь? (франц.)
[Закрыть] Бобек. Non.
Малу. Ну, вот и отлично. Скотина. Лентяй. Пьяница. Скотина. Comprends pas?
Бобек качает головой. Малу мурлычет какую-то мелодию, делает несколько танцевальных движений и вдруг останавливается.
Не знаю, что творится с моим телом. Видно, оно требует своего, никак не может успокоиться. Или просто здесь слишком жарко? Quelle heure est-il?
Бобек. Quatre heurs.
Малу. Третья смена заступает в четыре. Почему их до сих пор нет? (Выглядывает в входной проем, мурлычет что-то себе под нос. Пауза.) Через три дня меня здесь уже не будет, Бобек, – ни в конденсаторной, ни в деревне. И никто не сможет меня удержать. Compris?[237]237
Понял? (франц.)
[Закрыть] (С энергичным жестом.) Фюить – и нет меня, как в воду канула. Moi.Ich[238]238
(франц., нем.).
[Закрыть]. Этот дым от кокса очень вреден для легких. А легкие у меня тоже больные. Poumons[239]239
Легкие (франц.).
[Закрыть]. (Указывает на кучу кокса и на свою грудь. Кашляет.)
Бобек с серьезным видом кивает.
И знаешь, где еще у меня болит? La tete[240]240
Голова (франц.).
[Закрыть]. (Обхватывает руками голову.) Je suis malade. Partout[241]241
больна. Всюду (франц.).
[Закрыть].
Бобек сочувственно качает головой.
Так я обычно говорю, чтобы не ошибиться. Кругом больна. (С горьким смешком.) Да это и чистая правда. И знаешь, ни на одну секунду, ни на одну минуту я не вспомню Верьер. Забуду вас всех, Бобек, забуду все-все и этот завод, как только сяду в поезд. Все это перестанет для меня существовать. Так же как я забыла прошлый год. Аррас. И болезнь… То, что тогда произошло, уже не имеет значения и больше не существует. Я уезжаю с ним, Бобек, слышишь? Он мой любовник, хотя мы еще не были с ним в постели. Он подождет, сказал он. И я тоже. Вчера я сделала ужасную гадость. Но об этом никто не узнает. Я ведь хотела как лучше. И потом, у меня не было другого выхода, Бобек. Но я надеюсь, об этом никто ему не проболтается. Через три дня мы с ним уедем, вдвоем. Ну пей. Пей сколько влезет. Пусть кишки твои горят огнем, пусть они покроются ожогами и язвами, а твои польские мозги совсем перестанут соображать. Пей, пей, наливай зенки. А потом хорошо бы тебе свалиться в котел для выпаривания, и распасться там на волокна, и раствориться в сиропе. Да побыстрее. Я вся горю, Бобек. Вот пощупай. (Берет его руку и прикладывает к своей щеке.) Мне ведь нужен покой, как сказал врач в Аррасе. По крайней мере еще месяца три. (Смеется.) Видел бы он меня сейчас, как я разгуливаю в тумане или сижу здесь в четыре часа утра среди коксового чада. Слышишь шум? Нет? Это первые крестьяне прибыли со свекловицей. Comprends pas? Нет? Ну хорошо. (Выглядывает наружу.) Эти бурты свеклы при свете фонарей – такая странная картина, будто мы на какой-то другой планете, не на земле. И люди совсем не похожи на обычных людей, они похожи на лунных человечков. Сейчас за ними никто не наблюдает, вот они и слоняются по двору, вместо того чтобы работать. Изредка кто-нибудь ткнет вилами свеклу в желобе, только и всего. Еще три дня, думают эти лунатики, и мы вернемся к себе домой – в Италию, в Германию или Бельгию. И один из них думает о том, как я поеду с ним в Бельгию. Напрасно думает. Он ошибается, Бобек. Я вынуждена обмануть его, Бобек, да, обмануть моего губошлепа толстощекого, хотя я и люблю его. Je l’aime[242]242
я его люблю (франц.).
[Закрыть]. Никто не сможет отнять его у меня, будь он хоть семи пядей во лбу, я этого не позволю. (Пауза. Она возвращается, подходит поближе к огню.) Вчера я поступила по-свински. Но об этом ни одна душа не узнает – уговор дороже денег. А послезавтра меня уже здесь не будет. Если все пройдет как задумано. Должно же пройти, верно, Бобек? (Гладит его по щеке.) Я знаю, что тебе я тоже нравлюсь, хоть ты всегда молчишь. Верно? Ты славный парень. Но по тебе я скучать не буду, и ты по мне – тоже. Тебе ведь совершенно безразлично, кого ты обнимаешь. Так что тут мы квиты.
Бобек. Се soir?[243]243
Сегодня вечером? (франц.)
[Закрыть]
Малу. Quoi се soir?[244]244
что сегодня вечером? (франц.)
[Закрыть]
Бобек. Tu viens. A la baraque. Се soir[245]245
Ты придешь в барак. Сегодня вечером (франц.).
[Закрыть].
Малу. Ни за что. Больше я не участвую в этих отвальных вечерах. С этим все кончено. Навсегда. Я уеду с ним, и никто никогда больше не услышит про нас. Я не скажу тебе, как его зовут, потому что ты поймешь, если я произнесу его имя. Молчание – золото. Иначе не миновать нам беды. Нет, я не допущу, чтобы кто-нибудь отнял его у меня. (Она беззвучно, одними губами, произносит имя Кило, с вызовом глядя на Бобека.)
Бобек пытается отгадать.
Кило (появляется в проеме). Чем вы тут занимаетесь? Играете в какую-то игру? Что делает здесь этот поляк?
Малу. Ждет, когда его сменит Минне.
Бобек. Minne ne vient pas?[246]246
Минне не идет? (франц.)
[Закрыть]
Кило. Si, si[247]247
Да, да (итал.).
[Закрыть]. (Подозрительно смотрит на Бобека.)
Малу. Привет.
Кило. Привет. Как долго я не видел тебя – целый день и целую ночь.
Малу. Скоро и день и ночь будут наши.
Кило (смущенно озирается: с тех пор, как они виделись последний раз, между ними возникла какая-то неловкость, какое-то отчуждение). Ну, как ты провела время в Компьене?
Малу. Сходили с Лили в кино. Было много народу. Лили считает, что я похожа на героиню фильма. Она была глухонемая, и на нее напал один тип. Но все кончилось хорошо. Мы обе плакали. А потом мы пошли есть пирожные.
Кило. А потом?
Малу. Лили предложила пойти на танцы, но я отказалась, и мы пошли домой.
Гудок.
Кило (подходит к входному проему). Сразу видно, что сезон идет к концу: немцы перестали убирать свой барак, а наши на работе палец о палец не ударят, хотя французы теперь кричат на нас в десять раз громче, чем прежде. (Отмечает еще одну черточку мелом на балке.)
Малу. Я выстирала твои рубахи. (Показывает на пакет в углу.)
Кило. Молодчина.
Малу. И свои платья тоже постирала и выгладила. Мое зеленое пальто стало как новенькое – я пришила к нему другие пуговицы.
Кило. Стало быть, ты уже совсем готова?
Малу. А ты?
Кило. Я тоже.
Малу. Вчера я весь вечер гладила, а отец спрашивает: к чему такая суета, такая спешка? А я говорю ему: должна же я привести свои вещи в порядок, если я навсегда переселяюсь к Ламберу. «Когда ты выйдешь замуж за Ламбера, у тебя для такой работы будет служанка», – сказал он и посмотрел на меня так, будто ему все известно о наших с тобой планах. Но я промолчала.
Кило. Я думал о тебе все это время.
Малу. А я о тебе.
Кило. И что же ты думала?
Малу. Не помню. А ты?
Кило. Я тоже. (Оба смеются.)
Малу. В кинотеатре, во время антракта, играли эту песенку, ну ты знаешь… (Поет.) Се que je veux m’etendre contre ton coeur qui bat, qui bat. (Переводит, глядя на него.) Я хочу услышать, как твое сердце бьется, бьется для меня.
Кило (нерешительно прикасается к ней). Да, твое сердце бьется.
Малу. Нет, здесь у меня желудок, и бурчит в животе от голода.
Кило. Нет, желудок у тебя вот здесь.
Они робко, как дети, прикасаются друг к другу.
Малу. У тебя живот набит, как барабан. Мешок, набитый едой.
Кило. Капуста, и сало, и пиво.
Малу (продолжает ощупывать себя и его). Два мешка, и оба бурчат. (Прикладывает ухо к его животу.) Кажется, будто стоишь в варильне среди кипящих котлов. (Выпрямляется.) Два позвоночника, на которых держится все тело. Две головы, полные мозговых извилин, и кости, и еще то удивительное, что находится у нас внутри, что внезапно начинает петь!
Малу тихо напевает свою песенку, Бобек подпевает ей без слов, Кило пытается напевать тоже, но вскоре умолкает.
Вчера вечером, и позавчера тоже, я целый час пела, лежа в постели. А Лили на соседней кровати ругалась последними словами.
Кило. А что Фламин?
Малу. Тоже ругался. Раньше, когда мы с Лили спали в одной постели, мы часто пели вместе: «Кошечка, лови свой хвостик». Эту песенку мы придумали, когда Лили была служанкой в Руселаре, в семье одного врача, и я частенько захаживала к ней в гости. Из кухни было слышно, как хозяйская дочка играет на пианино, ее звали Жинетт, она играла каждый день и подолгу. Было ей восемь лет, и она все время играла одну и ту же песенку, собственно, это была даже не песенка. Лили говорила: «Ну точь-в-точь кошка, которая ловит свой хвост. Кружится, кружится на одном месте и никак не поймает». Каждый день Жинетт играла, хотя она даже еще не доставала до педалей своими ножками, по вечерам врач хотел послушать, как его дочка играет, и тогда Лили руками нажимала на педали. Госпожа докторша говорила, что так музыка звучит намного лучше.
Кило. Ну, рассказывай дальше.
Малу. Я должна тебе кое-что сказать… мне это нелегко. Кило. Так ты соврала мне? Рассказала сказочку, а на самом деле все было не совсем так?
Малу. С чего бы я стала тебе врать?
Между ними возникла подозрительность; Кило пьет.
Кило. Здесь жарко.
Малу. Ты что-нибудь слышал про меня? Он что-нибудь говорил про меня?
Кило. Кто?
Малу. Я хотела сказать, тебе что-нибудь наговорили про меня? Ну, эти люди из Эвергема, у вас в бараке?
Кило. Нет, нет. Ничего.
Неловкое молчание.
Малу. Я обещала тебе послезавтра поехать с тобой в Эвергем. Побывать на ярмарке, посидеть в кафе. Но это невозможно, Кило.
Кило вздрагивает.
Я не хочу ехать в Эвергем. Может быть, пусть все уедут, а ты останешься здесь? С таким же успехом мы можем провести время вместе и во Франции.
Кило. Значит, ты хочешь, чтобы Ламбер по-прежнему думал, что ты выйдешь за него замуж? Решила держать его про запас?
Малу. Наоборот. Я хочу поскорее уехать из Верьера. Но только не в Эвергем. Ведь там нас будут окружать фламандцы, которые работали здесь, и они будут нам мешать. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Кило. Нет. Никто не будет нам мешать. Пока ты будешь со мной, я буду заботиться о тебе. И ты сможешь оставаться там сколько хочешь.
Малу. Но я не могу. Теперь уже не могу.
Кило. Почему вдруг?
Малу (с грубоватым кокетством). Не хочу. (Смеется.) Я хочу поехать в Париж. С тобой. В поезде. Послезавтра.
Кило. В Париж?
Малу. Я же там ни разу не была.
Кило. Я тоже. Но ведь на это у нас нет денег.
Малу. А если мы сложим все деньги, мои и твои… Тогда мы сможем пробыть там сколько захотим. Нет на свете города прекраснее Парижа, Кило, я видела его в кино. Всюду огромные белые соборы, парки и дворцы, где живут короли, и, наверно, сотни кинотеатров. И сотни магазинов на каждой улице. И множество кафе. И Эйфелева башня. Кило, неужели тебе не хочется на нее посмотреть?
Кило. Я ее видел. Маленькие башенки из бронзы, их продают в Генте, чтобы ставить на каминную полку. Но я с удовольствием поглядел бы на нее в натуре.
Малу. Вообще-то это стоит немалых денег. Но я уже придумала, что нам делать. (Бросив взгляд на Бобека, который давно спит, говорит шепотом.) Я знаю, где Се-Па прячет свои деньги.
Кило серьезно смотрит на нее, внезапно прыскает со смеху.
Правда, это лишь те деньги, которые он выручает от продажи сахара за две недели. Каждые две недели он их уносит. Но он пойдет класть деньги в банк только в следующий вторник.
Кило. Где же они лежат, эти денежки?
Малу (к ней возвращается подозрительность). Не скажу. Потом узнаешь.
Кило. Тогда надо попросить и Макса отдать мне мои деньги, заработанные за этот сезон.
Малу (встревоженно). А разве твои деньги у него?
Кило. Каждую неделю он отсылает их своей матери в Эвергем, чтобы у нас был специальный счет, как у сезонных рабочих.
Малу. Забудь про эти деньги. У меня хватит на двоих.
Кило. Ну нет, твои деньги – они для тебя, мои – для меня. Тут все должно быть по-честному. Я попрошу у Макса деньги.
Малу. Нет. Не надо ничего у него просить.
Кило. Но я же работал за эти деньги целый сезон!
Гудок. Бобек просыпается, плетется к выходу, выглядывает наружу, потом пьет из бутылки, снова садится и погружается в дремоту.
Малу. Вот увидишь, Париж самый прекрасный город на свете.
Кило. Я хочу в Париж. И мы ни словечка никому не скажем. Представляешь, подходит поезд, фламандцы грузят в него свои мешки, влезают сами, осматриваются в купе, все ли на месте. «Черт побери, а где же Кило?» – говорит Минне. Макс, испугавшись до смерти, идет разыскивать меня по всем вагонам, в конце концов попытается даже спрыгнуть на ходу, но будет уже поздно, поезд уже набрал скорость – тук-тук, – и Максу ничего другого не останется, как ехать дальше, одному ехать в Эвергем к своей мамочке. (Смеется.) Хотел бы я увидеть все это.
Малу. (мрачно). Я тоже.
Кило. А мы в Париже переночуем в гостинице. Утром горничная подаст нам кофе с бутербродами прямо в постель. Ты слыхала, там всегда так делают.
Малу. Мы будем спать в одной комнате.
Кило. Да. Но почему ты не хочешь, чтобы я попросил у Макса свои собственные деньги?
Малу. Макс коварный человек. И подлый. Если он узнает, что мы собираемся сыграть с ним такую шутку и удрать вдвоем в Париж, он может все что угодно выкинуть.
Кило. Ты права. Нет, я и словечка не пророню.
Б о б е к. Alors, Minne, ii ne vient pas?[248]248
Ну что же, Минне все не идет? (франц.)
[Закрыть]
Кило. Сиди уж. Придет твой Минне, никуда не денется. Как странно… Вчера мы с ним беседовали, и я сказал ему одну очень важную для меня вещь.
Малу. Кому?
Кило. Максу. Я сказал ему важную для меня вещь, то, что я принимаю очень близко к сердцу, что можно доверить только настоящему другу, которого знаешь много лет. Поняла? И вдруг он начал смеяться надо мной. Такого еще не бывало, Макс вообще не из смешливых, но тут он прямо помирал со смеху.
Малу. Что ты ему сказал? Про нас с тобой?
Кило. Конечно, нет. Я же обещал тебе держать язык за зубами.
Малу. Да, конечно, ты обещал, но, может, ты невзначай проговорился. Не скрывай от меня, Кило.
Кило. Нет, я ничего ему не сказал. Хотя признаюсь… мне очень хотелось. Это прямо вертелось у меня на кончике языка. И к тому же мне всегда очень трудно врать ему, когда я вру, он так следит за мной, за моими губами, как будто по их движениям хочет узнать, правду ли я говорю. Как бы мне хотелось, Малу, чтобы мы уже были в Париже!
Малу внимательно смотрит на его рот.
Кило (проводит рукой по губам). Вот-вот, именно так он и смотрит.
Малу. Ты рассказал Максу про нас с тобой, я знаю, но сейчас это уже не имеет значения, это было позавчера, этого больше не существует. Хватит о нем, я не хочу слышать это имя, очень скоро мы забудем его навсегда, верно, Кило? Послезавтра мы уедем вместе, я буду держать тебя за руку, и мы будем смотреть из окна на свекловичные поля, где нет ни единого деревца, на свекловичные бурты, на эти края, которых мы никогда больше не увидим, а потом мы откроем окно и плюнем на землю и ни разу больше не оглянемся на Верьер. А выйдем мы из поезда уже в Париже. (Берет Кило за руку.) Мы возьмем такси и поедем по улицам, где стоят самые красивые дома в мире.
Кило. Мне прямо не терпится.
Бобек. Ah voil, Минне.
Слышно, как кто-то поднимается по лестнице.
Макс. Привет, ребятки. Как у вас тут тепло и уютно.
Кило. Так ты не уехал в Компьень? Я вроде видел, как ты садился в грузовик.
Макс. Я передумал.
Малу садится в углу.
Бобек (окончательно просыпаясь). Минне, ii ne vient pas?
Макс. Non… Минне не придет. Старик уже наработался до чертиков в этом сезоне. Я подумал: дай-ка я подменю его разок, ведь ему, наверно, до смерти надоело сторожить ваши свидания, а, Малу?
Кило. Значит, Минне вообще сегодня не придет?
Макс. Нет.
Кило. Ты смеешься надо мной. Не отрицай. Лицо у тебя серьезное, но я знаю, ты смеешься в душе.
Макс. У меня есть причина смеяться над тобой?
Кило (после паузы). Стало быть, ты передумал?
Макс. Да. К гадалке я больше не ходок. Я думаю, что уже узнал от нее вполне достаточно. Могу и сам предсказывать будущее. Во всяком случае, знаю, как разовьются дальше события. Для этого мне больше не нужны карты. Зрение у меня отличное, да и голова работает неплохо.
Кило. Вот и прекрасно.
Макс. Хочешь верь, хочешь нет, Кило, но без гадалки я даже могу узнать гораздо больше. Да. И причины и следствия.
Кило. Хочешь выпить? (Протягивает свою фляжку.)
Макс. Нет.
Пауза.
Малу (резко). Зачем ты пришел?
Макс. Работать. Скоро мне надо идти следить за насосом и разгружать вагонетки. Вместе с Кило. Ведь этим занимается тут ночная смена, а, Кило?
Кило. Внизу остались работать двое немцев, их обеспечили свекловицей на всю ночь.
Макс. А как же. Ведь ты пообещал им десять килограммов сахара за то, чтобы сегодня вечером они дали тебе спокойно побыть здесь наверху, в тепле и уюте, с этой милашкой, к которой «стоит только руку протянуть». Не так ли? Я ведь все о тебе знаю, приятель, а нет, так рано или поздно узнаю. Десять килограммов сахара по шестьдесят франков за килограмм – неплохая цена за уютный вечерок. Дороже, чем гостиничный номер в Компьене. Не так ли, Малу?
Малу. Возможно.
Макс. Номера в городе нынче стали дороговаты, ты не находишь, Малу?
Малу. Откуда мне знать?
Макс. Разумеется, неоткуда. (Пауза.) Но в гостиничном номере лежать куда приятнее, чем здесь, на соломе, на мокрых досках. Впрочем, для того, чтобы поболтать, сойдет и такое помещение. Ведь вы же только болтаете? Рассказываете друг другу разные истории, верно, Кило? Я тоже безумно люблю всякие истории. Всю свою жизнь только и делаю, что выслушиваю разные истории, и все мне мало. Это началось с самого детства. Например, Серый Волк проглотил Красную Шапочку, нет, волк проглотил бабушку, ну, в общем, я уже не помню, как там было дело. Потом в школе: Битва Золотых шпор. Первая мировая война. Потом сюжеты из газет. Мужчина убил свою невесту за то, что она оказалась развратницей. (Пауза.) А потом, когда сбежишь сюда, в эту свекловичную страну, где, насколько хватает глаз, не видно ни одного дома, снова мужики до поздней ночи травят в бараках всевозможные истории. Про Пьера де Стира, который упал из окна. Или про Миерло, который лягнул мастера. А Ягер все рассказывает про велогонку Тур-де-Франс в тридцать третьем году, когда Вьетто в спурте заставил его наехать на старуху. Но чаще всего рассказывают про умерших. Ты заметил, Кило, что любимая тема – это мертвецы, которых больше нет и они не могут причинить вреда, не могут уличить тебя во лжи, ибо находятся глубоко под землей. Какую же это историю я слышал совсем недавно? Ну да, про того парня, что упал в печь для обжига извести. Как бишь его звали, ты, наверно, знаешь, Малу? А, Малу?
Малу (жестко). Первый раз про это слышу.
Кило. Может, перекинемся в картишки? (Достает и приносит карты, лежавшие на одной из балок.)
Макс. С удовольствием.
Малу. А я не умею играть в карты.
Кило кладет колоду на место.
Макс (кричит). Жан-Мари – вот как его звали! Да, точно. У него еще было какое-то прозвище. Сейчас… Ах, да, Слюнявый! Потому что, ты помнишь, Малу, он вечно распускал слюни. По подбородку у него всегда текла слюна, и он вытирал ее рукавом, вот так (показывает), и рукав у него постоянно был мокрый. А если слюна все-таки капала ему на куртку, он получал пинок от отца. Папаша его тоже работал тут на заводе, этого мальчонку нельзя было оставлять без присмотра. Я как сейчас вижу их обоих возле свекломойки: отец сует Жану-Мари в рот кусок хлеба и дает запить вином. Верно я говорю, Малу?
Кило. Послушай, зачем ты рассказываешь нам все это?
Малу (подойдя к Максу, произносит свистящим шепотом). Ты же обещал! Обещал, что не будешь вмешиваться в мои дела и пакостить мне.
Макс. Как ты думаешь, Кило, сколько лет было Жану-Мари?
Кило. Откуда мне знать? Да мне это и неинтересно.
Макс. А ты как думаешь, Малу? Сколько лет можно было ему дать?
Малу (нерешительно). Лет двадцать?
Макс (смеется). Ну нет, и ты это отлично знаешь, девочка моя! Ему было всего четырнадцать, и ровно столько можно было ему дать. Летом он даже ходил в коротких штанишках.
Кило. Тот самый Жан-Мари?
Макс. Тот самый Жан-Мари, четырнадцати лет от роду, гнилой насквозь, как персик. Каждое утро он приходил на завод, держась за руку отца, а стоило однажды отцу выпустить его руку, как малец влил в себя целую бутылку можжевеловой водки и удрал. А потом прыгнул в известковую печь. Он был совсем ребенок. Мы все, даже я, гладили его по наголо обритой голове. И ты тоже иногда это делала, верно, Малу? Ребенок, кучка мяса и костей, которой суждено было сгореть.
Кило (обращаясь к Малу). Это правда?
Малу (Максу). Ты сказал, что больше никогда не причинишь мне зла. Что навсегда оставишь меня в покое.
Кило. Я ведь тебя ни о чем не спрашивал, мне совсем не хотелось знать, кто был у тебя раньше. Ты мне сама о нем рассказала, просто так, ни с того ни с сего. Зачем же, если это неправда?
Малу. Да у меня ничего не было с этим Жаном-Мари, мне и смотреть-то на него было противно.
Кило. Зачем же тогда ты о нем рассказывала? (Ходит взад-вперед.) Наверно, подумала: наплету этому толстомордому детских сказок, чем глупее, тем лучше, он ведь все проглотит.
Малу. Нет. Я так не думала…
Кило. А что же тогда?
Малу. Я это сочинила…
Макс. Но, милая Малу, зачем же было сочинять, зачем пудрить парню мозги? Ведь вы стали такими близкими людьми. После всех этих проведенных вместе ночей.
Малу. Потому что… сама не знаю. А в сущности, что тут дурного? Если человек что-то сочиняет, просто так, для собственного удовольствия, потому что это звучит красиво и печально, потому что это похоже на то, что случилось на самом деле, но только ты как бы смотришь на все издалека, как бы видишь это в кино. Когда я сочиняю, я и сама становлюсь другой, совсем не той тварью на мокрой соломе, с давно не мытыми волосами, высохшей кожей и грязными руками, какой я стала сейчас… Да, я все это сочинила…
Кило. Значит, у тебя не было никакого возлюбленного… в прошлом году?
Малу. Нет, был… но другой.
Кило. Кто же? (Видит, что она не решается ответить, а Макс улыбается.) Можешь говорить при Максе, я его не стесняюсь.
Малу (Максу). Пожалуйста, уйди. Ты уже вволю повеселился, получил удовольствие. А теперь уходи.
Макс. Но почему?
Малу. Потому что я тебя прошу.
Макс. На дворе холодно.
Малу. Сходи-ка в промывочную и возвращайся через час. Ну, хотя бы через полчасика. Я сделаю все, чего ты потребуешь. Ну пожалуйста!
Макс. Ты уже можешь не так много, девочка моя. Что ты успеешь сделать? Сезон-то окончен.
Кило. У тебя ничего не было с Жаном-Мари, тебе даже смотреть на него было противно, а мне ты сказала, что это был единственный мужчина, который для тебя что-то значил. Теперь же выясняется, что у тебя был совсем другой. Как все это понимать? Объясни. Как мне разобраться в этой путанице? Кто же все-таки был этот человек, который что-то значил для тебя, среди дураков, которые согласились здесь работать, среди этого отребья, съехавшегося сюда со всего света?
Макс. Может, все они что-то значили для нее.
Кило. Как это все? Это ты, ты разворошил прошлое, чтобы сбить меня с толку. Заткни-ка лучше пасть. Я спрашиваю не тебя, а ее.
Макс. Зачем так волноваться, мой мальчик? Сезон окончен, послезавтра мы отправимся домой.
Малу. Но ты обещал, ты клялся жизнью своей матери.
Макс. У меня нет матери, я подкидыш.
Малу. Зачем это тебе понадобилось?
Кило (с горячностью). У вас там какие-то секреты, а я ничего не понимаю. Ну говорите же, наконец.
Макс. Мы говорим. Мы только и делаем, что говорим.
Кило. Но разговоры-то все пустые. Или вы меня дурачите, или нарочно говорите загадками, вроде тех старух, которые играют в карты в кафе: «Бубны люди умны», «Ни козырей, ни мастей, нечем масти убить».
Малу. Кило…
Макс. Придержи язык. (Макс подходит к Бобеку, встряхивает его.) Va-t-en, Minne ne vient pas[249]249
Убирайся, Минне не придет (франц.).
[Закрыть].
Бобек. Non?
Макс (подталкивает сонного Бобека к двери и, подойдя к Кило, говорит тихо). Так же как Жан-Мари – всего лишь кучка мяса и костей, так и Малу – всего лишь кучка врак. Ты совсем не знаешь женщин, Кило, и я скажу тебе, в чем дело. Ты слишком честен. Ты смотришь на окружающих и всему веришь. И прямо, без уверток, говоришь все, что думаешь. Такие люди – большая редкость. Но они, женщины, этого не ценят. Самое приятное для этих бездельниц – они ведь не работают, надо же чем-то себя занять, – это вскружить голову такому наивному толстяку, как ты, наплести ему всяких врак, чтобы он плясал под их дудку, пока им самим не надоест, а тогда они бросят его.
Кило. Что верно, то верно. Стоит тебе появиться поблизости, как женщины меня бросают.
Макс. Вот именно. Я забочусь о тебе, стараюсь открыть тебе глаза, если ты сам не замечаешь, как играют тобой эти хищные кошки.
Кило. Как только ты появляешься рядом со мной, а появляешься ты непременно, выясняется, что меня обманывают. Так бывало и раньше. Я бегал за Жанной из Поместья, и она была не против, даже собиралась за меня замуж, и тут являешься ты, открываешь пасть – и фонтаном полились разоблачения, словно пиво из бутылки.
Макс. Потому что ты всегда нарываешься на женщин определенного сорта.
Кило. Малу совсем не такого сорта, как Жанна из Поместья!
Макс. Думаешь? А ты спроси у нее самой. Ну, спроси! Чего же ты ждешь?
Кило. Ну, это уж чересчур! Пусть она мне наврала про слюнявого молокососа, который будто бы был ее возлюбленным, пусть у нее был другой мужчина, про которого она не хочет говорить, но ведь это не означает, что она такая же проститутка, как Жанна из Поместья, которая штукатурилась почем зря и которая спала со всеми деревенскими мужиками в округе. Может, это шутка? Ну скажи, Малу? Это вы с Максом просто придумали, чтобы припереть меня к стенке и выставить на угощение в кафе – в честь окончания сезона, просто прощальный розыгрыш, чтобы посмеяться надо мной на отвальном вечере? Я-то в отличие от вас не умею смеяться над такими вещами. Я уже не в том возрасте…
Макс. Ну, мы не в кафе, а до отвального вечера еще далеко. И к тому же мы вовсе не шутим, посмотри, разве я смеюсь, разве Малу смеется?
Кило. Малу! Ну скажи же что-нибудь. Что бы ты сейчас ни сказала, я тебе поверю.
Раздается гудок.
В прошлом году ты любила одного человека, он упал в известковую печь, и после этого ты точно с цепи сорвалась, пустилась во все тяжкие, такое иногда случается с девушками, а потом ты заболела. Так ты мне рассказывала. А теперь вот он… говорит такие вещи…
Макс. Ах ты, большой ребенок, веришь только тому, что говорится вслух; но есть и нечто тайное, такое, к чему страшно прикоснуться, и ты знаешь об этом, ведь оно – на дне твоего сознания, прислушайся к тайному голосу, или, может, ты не хочешь слышать его?
Кило. Да, я слепец. Но то, что ты сказала мне, Малу, все-таки может оказаться правдой. Может, несмотря ни на что. Пусть я дурак и слепец, но я верю, что это может оказаться правдой и ее можно пощупать, взять в руки и сжать, как ком свекловицы. Ну скажи же что-нибудь. (С горячностью.) Все врут мне!
Макс. И ты тоже врешь. Ты избегал меня, проводил все время с этой девкой, ластился к ней, как глупый марципанный поросенок, лежал с ней на соломе, я же видел это собственными глазами, когда вошел сюда. И ты все время обманывал меня, когда я спрашивал, как прошел день, что ты делал, ты ведь ни словечком не обмолвился про это. Послушай, я не могу тебя обманывать, сроду не обманывал тебя. Я не хочу, чтобы и ты стал ее жертвой. В прошлом году эта тощая сучка спала со мной. Тот мужчина, которого она не решилась тебе назвать, был я.
Кило (тихо). Я так и думал.
Малу. Да, да, это правда! Макс, прекрати!
Макс. Но я был у нее не единственный. В прошлом году, в то же самое время, у нее были и другие.
Кило. Как же это?
Макс. Каким образом я зарабатываю деньги, Кило? Ведь не тем, что вкалываю на заводе и по мелочи ворую сахар, как вы все?
Кило (произносит тихо, как затверженный урок). Так, значит, она работала на тебя, как и те женщины из деревни.
Малу. Но мне нужны были деньги!
Макс. Ты продавалась за шестьсот франков, за пятьсот франков, за шаль!
Малу (с истерическим упрямством). Но мне нужна была эта шаль!
Макс. Ты слышишь?
Кило. Я знал это. Когда она мне шептала: «Никто, никто, кроме тебя, Кило», я все знал, но не хотел прислушиваться к тому тайному голосу, который подсказывал мне: «Тут что-то не так. Она слишком молода, слишком красива для этой деревенской глуши, для этого сахарного завода. Красивые женщины живут в городах, в меблированных комнатах, или у них богатые мужья. Не может такая вот Малу быть бродяжкой и достаться мне. Разве такая может кинуться ко мне в лапы, точно дешевая проститутка?» А оказывается, она и есть самая настоящая дешевая проститутка!
Макс. Не такая уж дешевая. Обычная цена, Кило, от пятисот до двух тысяч франков.
Кило. Кочегар зарабатывает столько за два дня.
Макс. Случалось, кочегары отдавали ей и недельный заработок. Ее знают во всей округе. Спроси у Флорана, у Тощего Мореля, у Корнеела, у Петра, возчика на воловьей упряжке.
Малу (кричит). А еще спроси обо мне у него, у Макса! Постоянно, беспрерывно, неделю за неделей, весь сезон был еще Макс, он не оставлял меня ни на день и получал с меня деньги весь год, а потом сбежал с ними. (Плачет.) Я не смела, я не могла рассказать тебе об этом, Кило. Да, у меня просто не поворачивался язык. Вот я и плела тебе небылицы о каком-то Жане-Мари, мне пришлось всех этих парней соединить в одно целое, в мальчика Жана-Мари по прозвищу Слюнявый, и взвалить на него вину за все. Понимаешь?
Кило. Но ты же знала, что это рано или поздно выйдет наружу, дуреха!
Малу. Макс обещал молчать.
Кило. Но если бы ты поехала со мной в Эвергем, мне обо всем рассказали бы другие фламандцы, они ведь тоже все знали – и братья Минне, и Ягер, и остальные, они ведь все платили тебе.
Макс. Так, значит, она собиралась с тобой в Эвергем!
Малу. Да.
Макс смеется.
Ну, теперь ты знаешь все, Кило. Я стою перед тобой словно нагая, и как ты скажешь, так и будет.
Макс. Возвращайся как можно скорее к Ламберу, Малу. А ты, Кило, не хлопай глазами, словно жеребец-рекордист, которому сначала дали приз на выставке, а потом вдруг отрубили хвост. Скажи ей, пусть оставит тебя в покое раз и навсегда.
Кило. Малу, скажи, что все это только бредни. Ну пожалуйста.
Малу. Я была глупая тогда.
Кило. Я понимаю, у тебя не было денег, тебе нечего было есть. Мужчины приходили к тебе, а этот мерзавец, он…
Макс. Разве у Фламина нет денег? Он ведь все время скупает дома в деревне. И перепродает в городе сотни килограммов ворованного сахара.
Малу. Но у меня не было своих денег, он ничего мне не давал, я ходила в отрепьях. А девушке так хочется хорошо одеться.
Макс. А еще получать конфетки и духи из Компьеня?
Малу. Да, да, и духов хочется, если ты молода и красива и к тому же такая глупая курица, какой я была тогда.
