Текст книги "Избранное"

Автор книги: Хьюго Клаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 49 страниц)

Паул (сердито матери). Речь идет не только о чести. Под угрозой сама человечность, хоть вы этого, очевидно, и не видите. А это недопустимо!

Эдвард закуривает. Пауза.

Элена (обходит вокруг Эдварда, их взгляды встречаются, но и только). Дожили! Эдвард превратился в камень. (Машет рукой у него перед глазами.) Слеп как крот, глух как пень и нем как рыба. И вода, и тень от деревьев, и все слова, что мы сейчас произносили, – скатываются с него. Ничто его больше не волнует. Рогоносец! (Обходит вокруг него.) Но ведь так было не всегда. Верно, мой тихий муженек? Когда-то он был ревнив, как тигр. Еще несколько месяцев назад, на балу, он пристал ко мне: в каком звании мой любовник-моряк. Хорошие ли у него зубы? Хорошо ли он целуется? Как он тогда скрежетал зубами, мой тигр! А теперь – ничего подобного! (Насмешливо и с сожалением.) Теперь он угас. Вулканический камень. Подойди сюда, Паул, мы с тобой одного возраста. Встань рядом. Да, ты похож на него. (Подходит к Паулу.) А, будь что будет! (Обнимает Паула за шею, целует в губы.)

Мать (хватает Эдварда за руку, показывая ему на что-то слева). Смотри, Эдвард. Туда смотри, как низко летают чайки. Пятьдесят чаек, не меньше. Вон там, мой мальчик!

Паул (высвободившись из объятий Элены, смотрит туда, куда указывает мать Эдварда). Не вижу. A-а, да, там, внизу. Кажется, там плавает падаль. Или это большая дохлая рыба…

Элена (ей это явно надоело). Паул, иди сюда. (Берет его под руку.) А теперь мы с Паулом пойдем купаться. Кто любит нас, идем вместе с нами. Никто? Ну мы пошли, ужинайте без нас. (Почти небрежно.) Мы потом останемся танцевать в порту.

Паул. Только, пожалуйста, не так резво, как только что.

Эдвард (идет в свой угол. Опускается на диван. Говорит, не глядя на Элену). На этот раз ты даже не оделась понаряднее. Идешь танцевать в обычном платье.

Элена. До скорого, мой мальчик! (Треплет Эдварда по волосам. Уходит.)

Паул. До свидания. Спокойной ночи. До завтра, может быть.

Если погода не испортится… мне было очень… До свидания. (Быстро уходит.)

Пауза.

Мать (глядя ему вслед). Он долго не протанцует!

Элена (возвращается, идет в раздумье. И вдруг делает выпад). Неужели тебе все равно, Эдвард? Неужели ты этого хочешь? И ты меня даже не остановишь? Скажи что-нибудь, пока я не ушла, Эдвард.

Эдвард. Берегись акул, когда будешь купаться.

Элена. Здесь нет акул. И ты это прекрасно знаешь. (Нежно.) Нет, ты не из камня, мой дорогой.

ГІауза. Слышны отрывистые гудки военного корабля.

Почему ты меня не остановишь? Эдвард. (Уходит.)

Мать (вынимает у Эдварда изо рта сигарету). Ты слишком много куришь, мой мальчик. (Усаживается возле него. Эдвард раскладывает карты.) Я тоже хочу играть.

Действие второе

Эдвард (сидит под своим деревом, сдвинув очки на лоб. Светит луна. Ночные звуки. Крик совы. Стрекот цикад. Тихо напевает).

Никто не вспомнит об отце.

И сын не загрустит.

Один с уныньем на лице У моря он сидит.

В волнах его красавица На лодке вдаль плывет.

А он сидит печалится И тихо слезы льет.

(Зная, что поблизости никого нет, продолжает декламировать с театральным пафосом.) Над морем с его бурными подводными течениями и могучими волнами не слышно ни звука. Над землей, неведомой землей забавных чужестранцев, где в горах пасутся могучие быки, царит ветер. Мы, несчастные затворники, которым никогда не выбраться отсюда, окутаны ночной мглой. Ни стон, ни песня, ни даже лепет младенца или старческий кашель не нарушают покой местных жителей. (Без пафоса.) Становится прохладно. Но мне-то на это наплевать. Я и пальцем не пошевелю. Ни за что! Ни за какие деньги. (Залпом выпивает бокал вина. Продолжает декламировать.) А человек неподвижно сидит в одиночестве, ожидая последнего спасительного удара, который прекратит его страдания. (Кричит.) Мой верный слуга, где ты? Рим в огне! Я жду! Нет никого. Даже рабы не откликаются на зов изгнанника, и он умолкает. (Тишина.) Нет, никто не заставит его молчать! Еще рано, господа правители! Еще рано, мадам!

Потом, ангел мой, чуть позже. Есть еще время, коварный злодей. А раз так, изгнанник будет еще горевать о своей судьбе. Можно ли считать его за это слабым? В этом мире – да. Однако в этом страдании – его слава. Посмотрите, как отзывается он на малейшее прикосновение беды. Стало быть, он и в самом деле существует. А кто существует… (Обычным тоном, без пафоса.) Просто невозможно.

Где-то неподалеку мычат быки.

(Декламирует.) Привязанные к столбам на каменистых пастбищах у моря, мычат быки на луну. Или на большеглазую корову, которая поднимает голову и хвост, заслышав их мычание, и пасется дальше. (Мычит.) И пасется дальше!

Голос матери в доме. Это ты, Эдвард?

Эдвард мычит в ответ.

Голос матери. Эдвард!

Эдвард (тихо). Я, мама. Мычащий рогоносец, которого ты произвела на свет. Не говори, что ты не узнаешь мой голос. Не отказывайся от меня. Как не отказалась ты от выжившего из ума рогатого, который сотворил меня.

Голос матери. Почему ты перестал петь?

Эдвард (встает, декламирует с воодушевлением). После проигранного сражения, постыдно бежавший с поля боя подальше от резни и смерти, спрятавший под покровом ночи свой позор и свою трусливую ложь воин поет. Он доволен, что остался жив. Он поет с надрывом колыбельную песню. О, как он боится! (Без пафоса.) Что я говорю? Боится… Кто боится? С чего бы? (Испуганно зовет.) Мама! Иди сюда! Скорей! (Ждет. Страх постепенно проходит. Эдвард бесцельно бродит по лужайке. Несколько раз ударяет по стволу дерева.)

Мать (входит в ночной рубашке). Ты так красиво пел только что. А потом вдруг начал мычать.

Эдвард. Мама, у меня очень испуганный вид?

Мать (подходит поближе, всматривается в его лицо). Я не очень хорошо вижу. Здесь так мало света! Кажется, у тебя расширены зрачки. А может, не следовало этого говорить?

Эдвард. Значит, все-таки есть. (Вытягивает перед собой руку. Она не дрожит.)

Мать (закуривает). Мне очень не нравится тот тип, что ушел с Эленой. Видел, какие у него толстые ноги? Почти нет лодыжек. Не понимаю я Элену. Она ведь такая чувствительная. Как она может общаться с таким человеком. Их нет уже шесть часов.

Эдвард. Мама, вот ты скоро… ну, в недалеком будущем умрешь. Тебе страшно?

Мать (после паузы). Говорят, это происходит довольно быстро. Сейчас не бывает долгих предсмертных мук. Так говорят. Но кто может это знать? Человек падает, его колют иглой, чтобы узнать, жив он или мертв. Но достаточно ли глубоко они колют?

Эдвард (нетерпеливо). Да я не об этом спрашиваю. Я хочу знать, ты боишься смерти?

Мать (в раздумье). Нет.

Эдвард. Ты уверена?

Мать. Я думаю, это просто игра. Как всякая другая. Жмурки. Прятки. Только назад возврата нет.

Эдвард (с нежностью). Дорогая мама, сейчас человек знает ответ на любой вопрос. Только не я.

Мать. И для этого ты поднял меня с постели? (На самом деле она рада, что встала и теперь находится рядом с сыном.) Может, разложим пасьянс?

Эдвард. Нет.

Мать. Ну, тогда сыграем во что-нибудь?

Эдвард. Однажды…

Мать (усаживается в шезлонг. Между ними это давно заведено – рассказывать друг другу истории). И что же?

Эдвард. Жила однажды семья. Муж – достойный человек. Жена тоже очень славная. И еще жила с ними мать мужа. И отправились они в отпуск в Испанию.

Мать. А мать была больна?

Эдвард. Нет, муж был болен. Но ни жена, ни мать не знали об этом. У него было… слабое сердце. Да. И вот однажды утром мать и жена нашли его мертвым.

Мать. Сердечный приступ?

Эдвард. М-да. Они, конечно, испугались. Но ничего не поделаешь: без всякого сомнения, перед ними лежал покойник. На полу, на террасе. Ну, обе, конечно, проплакали целый час.

Мать. Особенно мать.

Эдвард. Вероятно. Но что же делать с покойником? Случилось это как раз тогда, когда им уже надоело отдыхать и они решили вернуться в Бельгию, потому что они были бельгийцы. Надо ли было звать врача? Нет, покойный уже остыл. Вызвать полицию? Представителей власти? Похоронного агента? Неужели придется его хоронить на испанском острове?

Мать. Об этом не могло быть и речи!

Эдвард. Хуже всего то, что ни жена, ни мать не говорили по-испански, потому что всеми делами занимался муж. А как же все объяснить испанцам? Как переправить тело? Возьмем его с собой, решили они, довезем до французской границы и там объясним, что решили похоронить покойника, нашего мужа и сына, в бельгийской земле. Сказано – сделано. (Мать кивает.) Ехали они осторожно, дорогой груз лежал в багажнике, завернутый в одеяло. Но супруга, сидевшая за рулем, вне себя от волнения… представьте, какой удар для нее: ее муж, совсем еще молодой, ему еще и сорока не было, который был по-ангельски добр к ней… (Внезапно с невероятным пафосом.) То, что он угрожал ей разводом, она забыла и простила! – ведь этот человек лежит сейчас мертвый в багажнике. Машина ехала медленно, не больше сорока километров в час, и вдруг… С чего я начал? – ах да, супруга была в таком расстройстве, что забыла заправить машину. Мотор пыхтит, чихает, захлебывается и глохнет, машина останавливается. Наступает ночь. Кругом ни души. На дороге ни одной машины. Тихо.

Мать (напряженно слушает). Так-так!

Эдвард. Да, ни единого звука. И что же они делают, эти две слабые женщины? Идут в лес, отыскивают там скромную хижину и просятся на ночлег. (Дальше рассказ то и дело прерывается, Эдвард запинается на каждом слове.) Их приглашают в дом. Но обе женщины не говорят по-испански, они очень смущены и не решаются сообщить, что у них в машине лежит холодное, застывшее тело, которое в духоте летней ночи, возможно, уже начало разлагаться. Никто из двух убийц не может…

Мать (горячо). Но ведь они его не убивали!

Эдвард (тоже горячо). Конечно, убили! (Спокойнее.) Обе всю ночь не сомкнули глаз, до рассвета пролежали без сна, терзаемые угрызениями совести.

Мать делает попытку перебить его.

(Кричит.) Я говорю: угрызениями совести! Они одновременно поднялись со своего ложа.

Мать. С какого ложа?

Эдвард. Ну с кровати. И, держась за руки, осторожно, стараясь никого не разбудить, выходят. Еще очень рано. Они идут к машине. И что же? Где их машина? Ищут, здесь и там. Машина исчезла. Ее украли! О ужас! Кошмар! Машина за сто тридцать тысяч франков, со всем багажом: драгоценностями, мехами и платьями – все исчезло.

Мать. И труп тоже…

Эдвард. Вот именно. Исчезло тело этого человека – сына и мужа. «Боже!» – вскричали обе женщины. Но только эхо отозвалось на их стон. Проходит день. Второй. Наши путешественницы загорают, купаются и становятся совершенно шоколадными от загара.

Мать. Что ты такое говоришь? Разве они не вызывали полицию?

Эдвард. Вызывали. Но в такой глуши полицию приходится ждать два дня. Ну ладно. Приехала наконец полиция. Хорошо, что комиссар знал французский, и супруга объяснила ему по-французски…

Мать. А ведь старшая тоже говорила по-французски?

Эдвард. Конечно. Но она от горя не могла проронить ни слова. (Мать успокоенно кивает.) Когда супруга стала перечислять пропавшие вместе с машиной вещи, она не решилась сказать о покойнике и промолчала. Полиция принялась за дело. Начались телефонные звонки, поднялась тревога, перекрыли все дороги, появились ищейки, конные жандармы и гусеничные автомобили – наконец отыскали машину. Ее нашли на окраине прелестной деревушки, возле живописного оврага. Женщины добрались до нее. Все цело. Только труп исчез.

Мать. Силы небесные!

Эдвард. Да!

Мать (довольно быстро восстанавливает ход событий). Какой-то бедолага увидел ночью машину, украл ее и на остатках бензина уехал. Остановился, захотел посмотреть на добычу, обнаружил мертвеца. И… сбросил его в овраг.

Эдвард. Женщины по-прежнему молчали. Приехали в Бельгию, рассказали, что муж в Испании сбежал от них с любовницей. (Взволнованно, с пафосом.) А где-то в испанской пустыне, где растут колючие кустарники и гудят неугомонные пчелы, лежит и тлеет человек. И огромное отвратительное мировое пространство медленно поглощает его. (Откидывается назад.)

Мать (тихо). Как хорошо ты умеешь рассказывать! (Пауза.) Это у тебя от отца.

Пауза.

Эдвард. Я часто думаю о нем в последнее время.

Мать. Ты ему очень многим обязан: состоянием, воспитанием…

Эдвард. Всем!

Мать. Никогда не забывай его, мой мальчик.

Эдвард. Не забуду, мама.

Над домом проносится реактивный истребитель. Они пытаются увидеть самолет.

Мать. Он так много для тебя сделал.

Эдвард. Остриг меня.

Мать. Что?

Эдвард. А ты не помнишь? Он вычитал в какой-то газете, что волосы лучше растут, если их стричь регулярно.

Мать. Не помню…

Эдвард. Мне было четырнадцать лет, когда он заявил, что меня нужно остричь наголо. Втроем: парикмахер, его помощник и мой отец – они усадили меня в кресло и даже привязали, потому что я вырывался изо всех сил. А на другой день я должен был идти в школу – в пятую латинскую, с совместным обучением, – а голова-то голая, как яйцо!

Мать. Но ведь волосы от этого действительно растут лучше. Он сделал это для твоей же пользы. Сам-то он был лысый, вот и не хотел, чтобы и с тобой впоследствии произошло то же самое.

Эдвард. А как он читал при родных мои любовные письма, когда нашел черновики! Уж и повеселил он тогда всех, ведь он так выразительно читал вслух. (Театрально.) «Любимая моя Мариэтта, никогда еще я так не тосковал по тебе, как в это дождливое утро».

Мать. И это он тоже сделал из самых благих побуждений, Эдвард. Хотел отучить тебя распускать нюни из-за девчонки, лучшие люди горят на этих делах.

Эдвард. И все-таки он не вылечил меня. Не отучил распускать нюни.

Мать. Ты до сих пор веришь в любовь?

Эдвард. Я не могу иначе. (Пауза.) Я повешусь.

Мать. Прямо сейчас?

Эдвард. Да, вот на этом дереве. (Вытаскивает из кармана пиджака толстую белую веревку.)

Мать. Бельевая веревка?

Эдвард. Да. Это тянется слишком долго.

Мать. Но ты же еще так молод.

Эдвард. Иди-ка ты лучше спать, мама. Прими снотворное. А утром, когда ты проснешься, все будет уже позади.

Мать (в раздумье). Я не пойду, мой мальчик.

Эдвард. Все ведь произойдет очень быстро. К тому же это игра, как ты сама только что сказала.

Мать. Поступай, как считаешь нужным, Эдвард. Но вешаться – это так…

Эдвард. Противно, да?

Мать. Придется переодевать тебя в другой костюм.

Эдвард (помолчав). Когда я был маленьким, папа рассказывал, что в минуту смерти перед человеком проносится вся его жизнь. Жжик!

Мать. Не хочу об этом даже думать. Это связано с Эленой?

Эдвард. Да, более или менее.

Мать. Твоя жена стерва. И то, что все это началось из-за нее, не дает мне покоя. Госпожа Фермаст недавно сказала мне: «Эдди не следовало на ней жениться. По всему было видно, что она не может иметь детей. У нее слишком бурное прошлое». (Пауза.) Эдвард, не делай этого. Я не хочу. И потом, это так страшно! Вот здесь, прямо перед домом. Ну, положим, ты умрешь, и что же дальше?

Эдвард. Об этом я один буду знать.

Мать. Что ты будешь знать?

Эдвард. Во всяком случае, нечто совсем иное, непохожее на все это. (Обводит жестом дом, небо – весь мир.)

Мать. А вдруг так случится, что ты ничего не узнаешь? Ничегошеньки, ни черта? Значит, ты поступишь, прости меня, как последний кретин. Видишь, я тебя поймала! Нет, Эдвард, это глупо. Или, может быть, тот чинуша в шортах шепнул тебе что-то на ухо?

Эдвард (с укоризной). Мама!

Мать. Ты должен и обо мне подумать! Представляешь, что будет со мной, когда я проснусь после снотворного и увижу тебя там… Нет, это полнейшая нелепость. Скажи, ведь это все из-за нее?

Эдвард. Она обманула меня.

Мать. Понятно.

Эдвард. И продолжает обманывать в эту минуту. В этом нет ничего особенного, но это толкает меня на…

Мать. Ты хочешь наказать ее. Отомстить ей? (Безудержно хохоча, утирает выступившие на глаза слезы. Потом берет веревку, шутя накидывает Эдварду петлю на шею и затягивает ее.) Если ты хочешь отомстить, глупыш, сделай так, чтобы хотя бы увидеть результат. Мертвые ведь уже ничего не видят.

Эдвард (в пространство). До чего хорошо кругом! И на жизнь просто грех жаловаться. Она ведь так прекрасна! Впрочем, нужно уметь и примириться с ее концом. Нужно уйти легко и спокойно.

Мать. Эдвард, сядь прямо. У меня прямо все внутри переворачивается, когда я вижу, как ты корчишься. Ты плачешь, сынок? Это неприлично! Не так я тебя воспитывала. Ты все-таки хочешь отомстить ей?

Эдвард. Да!

Мать. А ведь месть требует сосредоточенности и холодного рассудка. (Берет в руки концы веревки и натягивает ее, словно поводья, отчего Эдвард распрямляется.) Ты слышишь меня?

Эдвард кивает.

Мать (обличающе). Ты хочешь притвориться!

Эдвард. Неправда! Я чувствую это. Я почти физически ощущаю, насколько близок конец. Все кончится сразу. Короткое замыкание.

Мать. Я совсем не об этом. Ты должен просто притвориться.

Эдвард. Мама, перестань!

Мать. Как-то раз…

Эдвард раздраженно фыркает.

Нет, ты послушай, теперь моя очередь! Как-то в феврале, давным-давно, твой отец, который тогда еще не был твоим отцом, ты еще не родился, пришел в дом моего отца. Мы были знакомы с ним всего три недели, и я слышать о нем не хотела. В то утро я сказала матери: «Если сюда явится этот тощий городской франт, я не желаю его видеть». Но когда он в то февральское воскресенье вошел в дом, моя мать ничего ему не сказала. Он поиграл с моим отцом в карты часов до трех или четырех. И только тогда поинтересовался: «А что, Мариэтты нет дома?» «Как же, дома, – ответила мать. – Она в своей комнате». – «А она не спустится сюда?» – «Нет, она не желает тебя видеть». «Ладно», – сказал он, сыграл еще две-три партии, сел в свою «испано-сюизу» – самую дорогую машину в те годы, и уехал.

Эдвард задремал.

В следующее воскресенье твой папаша приехал опять. Как только я увидела, что его машина подъезжает к дому, я, словно птичка, вспорхнула наверх, в свою комнату. (Не обращая внимания на уснувшего Эдварда, продолжает рассказывать.) Агата, моя сестренка, пришла ко мне, присела на кровать. «Этот парень снова здесь». Но он даже не остановился у дома, проехал мимо – и прямо к речке. Там он вышел из машины и уселся в камышах. Мать послала к нему отца. «Ну что, Карл, сыграем в карты?» – «Нет, господин Феркест, я лучше посижу здесь». – «У воды?» – «Да, у воды». И тут отец увидел, что в руках у него револьвер. Он насмерть перепугался и бросился назад к дому. Они с матерью принялись колотить в дверь моей спальни, умоляя открыть. Агата плакала, сидя у меня на кровати. И что же тогда сделала я, девятнадцатилетняя дурочка? Завопила громче всех, помчалась к речке и бросилась ему на шею. Он прижал меня к себе, и в том же месяце, в феврале, двадцать восьмого, мы поженились, а в конце года родился ты.

Эдвард (внезапно открыв глаза, с усмешкой). Птичка попалась в сети, и у нее появился птенчик – это я.

Мать. Нужно признать, он действовал превосходно. Ловко и быстро. И напористо, как подобает мужчине. Согласись, нужна известная смелость, чтобы решиться на такое.

Эдвард. Он ведь любил тебя!

Мать. И я любила его. Всю жизнь.

Эдвард. За эту смелость?

Мать. Наверно. До самой смерти. Мы никогда не расставались.

Эдвард (улыбается, ему явно кажутся наивными ее представления о любви). И вы действительно никогда не расставались. И никогда не изменяли друг другу. Я, собственно, был вам и не нужен. Абсолютно лишнее связующее звено.

Мать. Голубки – так нас все называли в яхт-клубе.

Громко стрекочут цикады.

Эдвард, сними-ка ремень.

Эдвард непонимающе смотрит на нее.

Мать (протягивает руку, он дает ей свой ремень – узкую черную кожаную змейку). От веревки тебе будет больно. Не успеешь оглянуться, как она вопьется в шею, и тогда конец. Но ведь мы вовсе не этого хотим, верно? (Легко поднимает его с дивана, что совсем не удавалось Элене, когда она приглашала его танцевать.) Ты будешь висеть вон там. (Показывает на нижнюю ветку кедра.) На своем ремне. (Маникюрными ножницами проделывает дырку в ремне.) Представляешь картину? Входит Элена, возбужденная, разгоряченная, мурлыкающая, как кошка, хочет потихоньку прокрасться в дом. И вдруг перед ней тень. Она подходит ближе и видит страшную картину: ее муж повесился, лишил себя жизни из-за нее!

Эдвард. Вот этого я и хочу.

Мать. Насколько я знаю женщин, она не из тех, что словно вчера родились на свет, но и не окончательно испорчена. Она увидит все это и поймет, насколько ужасна смерть человека, ведь это конец всему. И она поймет, что была не права, что она обманывала тебя всю жизнь в своих помыслах, словах и поступках. Она упадет на колени, словно кающаяся Мария Магдалина, будет умолять: «Прости меня, прости! Вернись! Я больше никогда не буду обманывать тебя, только не оставляй меня одну!»

Эдвард. Это именно то, чего мне хочется[214]214
  Речь идет о пожаре Рима в 64 году, бушевавшем девять дней и уничтожившем значительную часть города. Светоний утверждает, что город был подожжен по приказу римского императора Нерона, который, надев театральный костюм, наблюдал пожар с Меценатовой башни и пел при этом «Крушение Трои». В монологе Эдварда Хюго Клаус иронично обыгрывает страсть Нерона к декламации и лицедейству и намекает на обстоятельства гибели Нерона: покинутый и ненавидимый всеми, он покончил с собой.


[Закрыть]…

Мать (накидывает ему ремень на шею). Застегнем как раз на эту дырочку. А ну-ка просунь под ремень левую руку. Так. Что ты чувствуешь? (Поднимает кверху конец. Торжествующе.) Здорово, верно? Ты как бы и не висишь! А рукой придерживай ремень так, чтобы она не видела, когда войдет. (Показывает на ступеньки, ведущие на террасу.)

Эдвард. Не нравится мне эта затея.

Мать. Так надо! Иначе ты не увидишь, как она испугается. Мертвые глаза…

Эдвард. Но я же буду еще живой! Это надувательство, мама! Это низость!

Мать. А повеситься на бельевой веревке, чтобы я утром обнаружила твой труп, – это не низость? Ты уже и сам перестал понимать, что хорошо и что плохо. Чему мы с отцом учили тебя? Что жить – хорошо, а умирать – плохо. Неужели ты этого еще не усвоил? (Спокойно.) Мы же просто попробуем, Эдвард. Не выйдет – ничего страшного. Но попытаться стоит. (Ставит стул под дерево.) Вставай сюда. (Сама встает на другой стул рядом.) Как ты вырос! Или это я к земле пригнулась за последние годы? А? Поцелуй меня.

Эдвард целует мать.

Ах, Эдди! Каких только огорчений ты не причинял мне в жизни. (Закидывает ремень на ветку, завязывает узел, надевает ему петлю на шею, делает все это аккуратно, сосредоточенно.) Так удобно?

Эдвард кивает.

Как ты думаешь, ветка выдержит? Ведь с твоим весом… Ты хоть и худой, но телосложение у тебя крепкое.

Эдвард. Мне что-то не по себе, мама.

Мать. Принести лекарство? (Хочет слезть со стула.)

Эдвард (удерживает ее). Нет, побудь со мной. Мы никогда еще не стояли вот так, правда, мама?

Мать. Да. Только когда я купала тебя в детстве, я иногда ставила тебя на стул.

Эдвард. Ты думаешь, у нас получится?

Мать. Ты мне, кажется, не доверяешь?

Эдвард. Я тебе всегда верил. Особенно когда ты пускалась на такие вот выдумки, устраивала разные забавы, загадывала загадки. Или рассказывала сказки… Вы с папой это хорошо умели. И ты, и отец просто не могли ни минуты оставаться без дела, как все жариться на солнышке или плескаться в море, вам все время надо было суетиться, что-то выдумывать, расставлять ловушки. Все время кого-то хватать, ловить, искать. Что искать?

Мать. Теперь все это уже в прошлом. С тех пор как не стало твоего отца, все кончилось. Я слишком стара для таких затей.

Эдвард. Ты?

Мать. Да. Еще несколько лет назад я думала: не все потеряно, еще можно развлечься, хотелось и на люди показаться. В хороший, погожий денек я иной раз надевала свое розовое платье и отправлялась прогуляться по бульвару. Я тогда еще подкрашивала волосы голубым шампунем. Все думали, что я просто крашусь под седину. Мне это было очень к лицу. А теперь… (Сердито.) У них, в Испании, не найдешь даже приличного зубного эликсира!

Эдвард (резко). Теперь-то какая разница?

Мать. Ты прав. Мне осталось совсем немного.

Эдвард (пытается возразить, что он вовсе не это имел в виду. Потом до него доходит смысл слов матери, и они трогают его до глубины души. Он смущается, отводит глаза). Сколько… как ты считаешь?

Мать. Год, два, не больше.

Эдвард, (неестественно улыбаясь). За эти два года еще столько всего может произойти, мама!

Мать. Например?

Эдвард (мнется, не зная, что ответить. Потом вдруг выпаливает). Ты еще будешь танцевать на моей «могиле».

Мать. Скажешь тоже… (В раздумье.) Два года. Я думаю об этом каждый раз, когда поднимаюсь по лестнице. Или когда поворачиваюсь в кровати и ложусь не на тот бок.

Эдвард гладит мать по щеке, а она, растроганная, целует его руку.

Мать (снова приступает к операции «Повешение»). Ты так и будешь в очках?

Эдвард. Лучше, наверно, снять?

Мать. Но тогда ты же ничего не увидишь!

Эдвард. Мне пришло в голову: может, надеть вот это. (Достает черную бархатную карнавальную маску.) Однажды я был в ней на маскараде. (Надевает. Полумаска закрывает только глаза.)

Мать. Она тебе идет. Не смотри на меня так, Эдвард! Ты в ней совсем не похож на себя.

Эдвард (сдвигает маску на лоб. Смеется. Пауза. Он хочет слезть со стула, но ремень не пускает). Мама, подай мне, пожалуйста, сигареты.

Мать не двигается с места.

Мама, слезай со стула. Посмеялись, и хватит! Пусть же все так и останется: мой ремень на моей шее под моим деревом. А ты уходи.

Мать с трудом слезает со стула, прикуривает сигарету и передает ее Эдварду.

А теперь иди в дом.

Мать. Нет.

Эдвард. Ты же простудишься.

Мать. Нет.

Эдвард. Можешь ты оставить меня в покое хоть один раз?!

Мать. Я сяду вон там на камень и, как только увижу ее, подам тебе знак. (Идет.) Смотри не сделай себе больно. Ты такой неловкий. (Уходя, замечает на столе веревку, быстро хватает ее и уносит с собой.)

Пауза.

Эдвард (декламирует с жаром). На другом берегу пролива неподвижно застыл воин на часах. Он не сводит глаз с сине-черного моря. Вот вдали бессонный стражник зажег факел. Его свет увидел другой стражник за холмом и тоже зажег факел. Ночь наполняется ярким светом, но мы этого не видим. На скалистом уступе сидит вечно бодрствующая Клитемнестра[215]215
  Клитемнестра – в греческой мифологии жена Агамемнона. Пока муж воевал под Троей, она вступила в связь с его двоюродным братом Эгисфом и убила Агамемнона, когда тот вернулся на родину. Клитемнестра погибла от руки сына Ореста, отомстившего за отца. Этот сюжет разрабатывался в трагедиях Эсхила, Софокла и Еврипида.


[Закрыть]. Она прибежит ко мне с криком: «Эгисф, Эгисф, там факел горит!»

Эдвард долго неподвижно смотрит перед собой. Светает. Первые лучи солнца косо падают на террасу, но не достигают Эдварда. Вдали слышится сирена военного корабля.

Щебечут сойки.

(Спокойно.) Итак, я снова стою здесь. (С пафосом.) Видел ли когда-нибудь мир большего кретина? (Солнце поднимается еще выше, его луч падает на Эдварда, он хлопает себя по щеке.) Кретин, ставший добычей мошкары! (Фыркает, отгоняя комаров. Обычным тоном.) Солнце уже припекает. (Зовет шепотом.) Мама! Мама! Я испекусь здесь заживо! (Декламирует, время от времени сбиваясь на обыденный тон.) Кажется, это и вправду похоже на детскую игру. Однако надо делать то, что говорит мать! Она лучше знает. Рассвет занимается, уже совсем рассвело. Рассеялась тьма, а вместе с ней исчезла скользкая слизь и грязь. Явился свет и высветил множество новых живых существ. Так что неважно – одним больше, одним меньше. Как великолепен искрометный танец людей на земле, и как замечательно, что он никогда не кончается. Нет ему конца! (Произносит все это взволнованно.)

Голос матери. Эдвард!

Эдвард (внезапно с воодушевлением). Да! Да!

Голос матери. Вон она идет, сейчас появится здесь.

Мать (входит на террасу). Я видела моторную лодку и ее за рулем.

Эдвард. Уже?

Мать. Дай-ка сюда сигарету. Так не годится. (Ногой сгребает в угол окурки.) Внимание! Как только услышишь, что она здесь, на террасе, оттолкни стул, только тихонько. Виси и не шевелись, тогда ничего не случится. И чтобы ни звука. А главное, не нервничай. Я буду рядом. Вот увидишь, она до смерти напугается. Ну, пока. (На цыпочках уходит в дом.)

Эдвард. Наконец-то!

Слышится приближающийся шум моторки.

(Декламирует, но скоро ему это явно надоедает.) Ага. Виновато тарахтит бесстыдная лодка. Приди, мой ангел, приди!

Моторка останавливается где-то у подножья холма.

(Он ждет.) Как долго. Где же она? Наверное, разлеглась на камнях и загорает! Ловит самые первые, самые ласковые солнечные лучи. Поскорее бы! Это невыносимо! Она там купается в солнечных лучах, а я тут стой и жди ее с веревкой на шее. Ну, иди же!

Где-то мычит бык. От порыва ветра лежавшие на столе карты разлетаются по полу.

Я приказываю, я, твой законный супруг! А ей хоть бы что!

На террасу выходит высокий лысый мужчина в черном костюме. Увидев его, Эдвард в испуге хочет закричать, но не может – ремень сдавил ему горло.

Лысый мужчина (это отец Эдварда). Эдди! Мальчик мой! Обезьяны, павианы, шимпанзе, орангутаны. (С неожиданным для него проворством выбивает стул из-под ног Эдварда и спокойно смотрит, как он беспомощно болтается на ремне. Скрывается за дерево и уходит.)

Эдвард (просунув руку между шеей и ремнем, качается из стороны в сторону и хрипит). На помощь! На помощь! Мама! Мама, где же ты? Он вернулся, мама, прогони его. Он жив! Освободи меня! Я погибаю. Скорей! (Цепляется ногами за ствол дерева, пытаясь найти опору. Он похож сейчас на южноамериканского ленивца. Голос его слабеет.) Я не хочу. Помогите же мне! Я задыхаюсь! Элена! Элена!

Паул (входит на террасу. Он плохо выглядит после бессонной ночи. Оглядывает Эдварда). Миссиан, ну что ты дурачишься?

Эдвард издает сдавленный стон.

Паул. Я давно вижу: ты что-то затеваешь, парень. Да, да. Все начинается с невинной шутки, потом из человека, который пришел в гости, делают посмешище, и не успеваешь оглянуться, как… А ну-ка иди сюда, Элена. (Кричит. В саду слышится шум.) Элена, полюбуйся, что натворил твой муженек!

Эдвард. Помоги мне, Паул!

Паул. Легко сказать, помоги…

Элена (вбегает, останавливается). Эдвард!

Эдвард. Освободите меня! Вы что, не видите, я задыхаюсь! Я не могу больше терпеть!

Элена. Паул, помоги ему!

Паул (укоризненно качает головой). В его-то годы! Повеситься на дереве, как ребенок! Да еще запутаться в петле!

Элена. Какой ребенок? Разве дети вешаются? Эдвард, тебя в самом деле, словно дитя, нельзя оставлять одного ни на минуту. (Подходит к мужу.) Паул, смотри, у него лицо уже отекло. Он умирает! Помоги ему, Паул!

Паул. А что я могу…

Элена. Разрежь ремень!

Паул. У меня нет ножа. Я не хожу с ножом. Давно уже, с позволенья сказать, вышел из бойскаутов.

Элена. Ну сделай же что-нибудь, Паул! Подними его. Быстрей!

Они вместе приподнимают безжизненное тело Эдварда.

О господи, он уже почернел! Эдвард, Эдвард, вечно ты делаешь глупости! Неужели это все из-за меня, из-за твоей лапочки, из-за твоей ласточки? Ах, Эдвард, как ты мог решиться на такое? Пес ты паршивый. Ты можешь говорить, Эдвард?

Паул (очень громко, словно обращаясь к глухому). Ты можешь хоть знак подать? Подними руку, если слышишь нас.

Эдвард не шевелится.

Элена. Ну скажи же что-нибудь, любимый! Скажи хоть слово своей женушке.

Эдвард (невнятно). Он вернулся… Я видел его… Здесь, на террасе…

Элена. Мама! Мама! Эдвард умирает! Ваш сын…

Паул (спокойно). Она, вероятно, спит.

Элена. Что мне делать? Не можем же мы здесь так стоять! Эдвард, помоги нам!

Эдвард. Когда?

Паул. Он опять начинает провисать.

Элена (сердито). Держи крепче!

Паул. Он тяжелее, чем я думал. Крепкий парень…