Текст книги "Избранное"

Автор книги: Хьюго Клаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 49 страниц)

Джекки. Больше не осталось.

Стефан. В шкафу на верхней полке есть еще бутылка.

Мол (опережая Джекки). Теперь моя очередь. (Уходит на кухню.)

Госпожа Тристан. Это самый прекрасный миг в моей жизни. И этим я обязана искусству! (Рафаэлю.) Я тридцать лет служила в доме у Проспера ван Вейдендале.

Рафаэль. А кто это такой?

Госпожа Тристан (показывает на бюсты). Ван Вейдендале, композитор! В его честь выпущена марка! Да не притворяйтесь, что не знаете! Ван Вейдендале! (Сердито.) О нем ведь написано в энциклопедии, так же как о вас. (В слезах уходит.)

Рафаэль. Очень симпатичная у тебя мать.

Мол (возвращается из кухни). В шкафу ничего нет!

Джекки (все это время не прекращавшая поиски). А где здесь розетка?

Стефан. Вон там. (Показывает.) Может, помочь чем?

Джекки (целует его в щеку). Пока не надо, дорогой.

Рафаэль. Стефан знает здесь поблизости винный магазин.

Стефан. Уже почти полночь. Но я попробую разбудить Сандерса. В конце концов, не каждый же день… (Не сводит глаз с Джекки.)

Рафаэль. Старательный, как пчелка, отзывчивый, как сенбернар. Мол, разве он не бесподобен?

Мол. Он бесподобен.

Джекки. По-моему, он милый.

Рафаэль. Мол, пойди поищи этого Сандерса…

Стефан. Сразу за углом. У него бакалейная лавка.

Рафаэль. Скажешь, что от Стефана. Возьми три бутылки сухого. (Стефану.) Тебе ведь дают там в кредит?

Стефан. Э-э, да.

Рафаэль. Захвати еще бутылку коньяку, бутылку мятной и немножко зелени.

Стефан (без особой надежды). Только обязательно скажи, что я тебя послал. И назови мое настоящее имя: Стефан Вермеере. Потому что он не очень-то доверяет людям.

Мол. Три бутылки сухого, бутылка коньяку, бутылка мятной и немножко зелени. Будет исполнено, генерал. (По-военному отдает честь, щелкает каблуками и, как истребитель, со свистом уносится.)

Рафаэль. Иди сядь рядом, приятель. Устраивайся поудобнее. Теперь, когда мать ушла, мы можем поговорить. Ты, конечно, понимаешь, что вероятное вступление в «Федон» означает карьеру, положение, престиж. А тебе должно быть известно, что, каков бы ни был талант, каковы бы ни были художественные достоинства, карьера зависит от социально-экономических факторов…

Джекки. Он хочет сказать, гони монету…

Рафаэль. Джекки, я тебя уважаю, у тебя восхитительные ляжки, и ребенок твой будет лапушка, золотце, сокровище. Но сейчас я занят, и если ты еще раз откроешь рот, то…

Джекки (раздраженно). Я открываю рот, где и когда хочу. (Начинает плакать.) Вообще мне это надоело: чуть что, все упоминают мои ляжки. (Падает в объятия Стефана.) И никому нет дела до моей души.

Стефан (смущенно). Мне есть.

Джекки. Это только слова.

Стефан. Нет, правда.

Джекки. Почему?

Стефан. Это все так неожиданно.

Госпожа Тристан (в дверях, решительно). Я не дам больше запугать себя!

Стефан (сразу отпускает Джекки). Госпожа Тристан…

Госпожа Тристан. Никому. Я в своем собственном доме.

Рафаэль (с тоской в голосе). Опять начинаются сложности. Я вижу густой дым, слышу лязг цепей, чувствую запах дохлых крыс. О… (Обхватывает голову руками.)

Д ж е к к и. Подожди-ка. (Берет со стола колбасу и вторую половину курицы.)

Госпожа Тристан. Дохлые крысы в моем доме! И ты позволяешь такое говорить, Стефан?

Джекки передает колбасу и курицу Рафаэлю.

Рафаэль (жадно ест). Уже проходит. (Вздыхает.) Поэт должен питаться, Стефан, никуда не денешься. У меня постоянное чувство голода. К жизни, к красоте, к еде – ко всему. Это мрачное наследство, полученное от моих родителей, которые, как ты, наверно, знаешь, погибли во время бомбардировки Роттердама. Больше я их никогда не видел, но голод они оставили мне в наследство. Я должен есть, иначе сломаюсь. Конечно, кое-кто хочет, чтобы я сломался, не выдержал и, растоптанный, лизал чужие подметки, но… (Засыпает.)

Госпожа Тристан. Ах, бедняжка! Какой ужас! Простите меня, я не хотела.

Джекки. Да он просто пьян. Его мгновенно развозит.

Рафаэль храпит.

Стефан. Значит, он сирота. Как я. Ничего удивительного. Иногда мне кажется, что нам, сиротам, присуща какая-то особая чувствительность, она у нас в крови. Мы должны твердо стоять на собственных ногах. Отсутствие родителей обостряет наши ощущения, нас оттачивает самый лучший камень, имя которому одиночество.

Рафаэль (с закрытыми глазами). Хорошо сказано, приятель, полное одиночество.

Джекки. Мне нравится, как ты говоришь.

Госпожа Тристан (ехидно). Это потому, что вы здесь. Обычно он ничего не говорит.

Стефан. Мне так одиноко, Джекки, что я не могу выразить. У нас здесь живет старик, который любит чудить, и я должен приспосабливаться к его причудам, потому что он мой приемный отец. А еще здесь есть госпожа Тристан, которая заботится обо мне, ничего не могу сказать. Но порой приходит мысль: ну чем я здесь занят каждый день с двумя стариками? Мне же двадцать пять, а что делают другие двадцатилетние? Вот я читаю Франсуазу Саган[197]197
  Франсуаза Саган (род. 1935) – французская писательница, написавшая свой первый роман, «Здравствуй, грусть!» (1954), в девятнадцать лет и сразу ставшая кумиром европейской молодежи 50-х годов. Ее первые книги выразили умонастроения послевоенной молодежи, утратившей интерес к политике, не удовлетворенной окружающей жизнью.


[Закрыть] или заглядываю в стихи Рафаэля, и все-таки мне не хватает… (Запинается.) Каждый день я прихожу из банка и пытаюсь писать стихи, но я должен играть в шахматы с господином Баарсом, чтобы оттачивать свой интеллект, или идти с ним в кино, потому что, как он считает, это придаст моим стихам эпический настрой… (Запинается.)

Джекки. Мы тебе поможем.

Рафаэль (с закрытыми глазами). Можешь рассчитывать на нас, приятель.

Стефан. И то, что он называет меня «приятель», – мелочь, конечно, но как трогательно, как человечно, – просто не выразить словами…

Госпожа Тристан. Если тебе у нас так плохо, надо было раньше сказать. Выглядел ты вполне счастливым, весело насвистывал по утрам.

Стефан. Но вот здесь, внутри… (Показывает на сердце.)

Рафаэль. Отлично понимаю тебя, приятель. С этой особой каши не сваришь.

Стефан (словно его прорвало). Теперь я знаю, что все живут под стеклянным колпаком и это продолжается семьдесят лет. Но почему нельзя сказать об этом во всеуслышание?

Рафаэль. Этот юноша поэт, я чувствую. (Выпрямляется, у него пересохло во рту.) Ну где же Мол? Теперь, когда я услышал этот крик души, Стефан, мне легче сказать тебе то, что я хотел. Слушай. Если ты хочешь, чтобы на ближайшем заседании комиссии «Федона» я дал тебе высокую оценку, ты должен сделать взнос в фонд «Отверженных», как мы их называем. Отверженные – это великие мастера, виртуозы, которые из-за своего величия обречены на одиночество, всеми покинуты, терпят унижение и нужду. А твои высказывания доказывают твое сочувственное отношение к одиночеству, к духовным и материальным нуждам. Конечно, ты можешь сказать: я такой же великий, как любой из них, и тоже не имею опоры в жизни. Милый мой, если бы это было так, я бы немедленно от имени фонда перевел деньги на твой счет. Но это не так. У тебя есть опора, потому что ты становишься членом известного кружка «Федон». Понимаешь?

Госпожа Тристан (видя, что Стефан нерешительно кивает). Сколько он должен заплатить за это?

Рафаэль (великодушно). Пусть он сам определит сумму.

Госпожа Тристан. Знаете, Проспер ван Вейдендале никогда ничего на платил. Всегда платили ему. Он только получал. Даже если бы его жена не держала меховой магазин, он мог бы жить за счет своих произведений.

Рафаэль. Времена изменились.

Госпожа Тристан. И сколько же это стоит?

Рафаэль. Могу предположить, что Стефан, который живет в полном достатке, будет готов обеспечить по крайней мере год жизни одному отверженному мастеру, сидящему на мели.

Госпожа Тристан. Конечно. А нельзя ли платить ежемесячно? Так сказать, в рассрочку?

Рафаэль (раздумывая). В рассрочку? Я вас недооценил. Вы просто бесподобны!

Госпожа Тристан (польщена). Стараюсь из всех сил.

Рафаэль. Тогда позвольте записать первый месячный взнос в журнал нашего фонда. И каков же этот взнос?

Госпожа Тристан. Понимаете, откровенно говоря, существует маленькое препятствие между Стефаном и мной. (Решительно.) И как только это препятствие будет устранено, могу вас заверить, в распоряжении Стефана будет значительная сумма для вашего кружка.

Рафаэль. Да, но мастера в эту минуту страдают от голода. Когда, вы думаете, это препятствие…

Стефан (понимает, о чем идет речь). Потом, потом.

Рафаэль. Нужда поджимает, приятель.

Госпожа Тристан. Стефан, бессмысленно откладывать. (Рафаэлю.) Послезавтра. Взнос будет сделан послезавтра. Я бы сказала, с помощью кофейной ложечки.

Стефан. Нет, нет. Я не хочу.

Рафаэль. Но сколько может поместиться в кофейную ложечку! (И, так как никто не объясняет, он продолжает.) Тогда позвольте подождать до послезавтра. Я бы с удовольствием слушал до зари про вашего ван Видебале, но, увы, наше время истекло. Нам нужно в этот неурочный час еще искать пристанище. Позавчера мы покинули свое жилище и стали бездомными. Всю ночь смиренная троица бродила по пустынному городу в поисках места, где дева может родить. Но все гостиницы были закрыты.

Стефан (смотрит на Джекки). А ей пора рожать?

Джекки (смеется). Не к спеху. Разве что-нибудь заметно? (Становится боком.)

Стефан. Нет.

Джекки. Конечно, нет. Ему только две недели.

Стефан. Кому?

Джекки. Ребенку.

Рафаэль. Две недели назад она пришла ко мне в слезах и сказала, что кто-то в тот день заделал ей ребенка. Кто, где и как, она не хотела говорить.

Госпожа Тристан. Но откуда же она знает, если прошло всего две недели?

Джекки. Знаю. (Похлопывает себя по животу.) Он тут.

Стефан. Само собой разумеется, вы можете оставаться здесь, сколько хотите.

Джекки. Ты ангел! (Бросается ему на шею, целует, потом исчезает в коридоре.)

Госпожа Тристан. Но у меня нет ни одной свободной комнаты.

Рафаэль. В кухне есть раскладушка.

Стефан. Да, Джекки может спать на моей кровати, Рафаэль в кухне, а я здесь на диване.

Рафаэль. Если мне позволят расположиться здесь на голом полу, будет прекрасно. Знаете, я ночевал и под мостами в Париже, и на вокзалах в Берлине, под открытым небом, в росистой траве… Я закалился, это моя жизнь – жизнь одиночки, певца, поэта…

Входит Джекки, обвешанная рюкзаками, сумками, пакетами. Бросает все это посреди комнаты и принимается подсоединять проигрыватель, который держит под мышкой, к розетке у письменного стола.

Госпожа Тристан. Так не годится. Поймите меня правильно, мы очень рады дать вам приют, но…

Рафаэль. Да, знаю. Бесчувственному обывателю в потоке повседневности нравится давать приют свободной личности, это известно. Он утешается тем, что лев позволяет себя погладить. Поэтому все меня любят. Знаете, две недели назад один человек хотел взять меня с собой на Карибское море. Владелец ночного клуба. Клянусь вам. Правда, Джекки?

Джекки (занята своим делом). Мы бросили монетку, ехать или нет. Он загадал орла, а выпала решка.

Рафаэль. Но этот тип больше не появился.

Джекки (сердито). Я его тоже больше не видела. И теперь должна водить компанию с такой вот голью перекатной.

Рафаэль. Никакая я не голь и никуда не перекатываюсь. Попрошу уважительно относиться к моей бедности.

Мол (входит, нагруженный свертками из бакалейного магазина). Я на всякий случай прихватил всего понемножку. (Кладет свертки. Стефану.) Посмотрел я на твоего бакалейщика! Ничего себе! Как же он рассердился, когда я вытащил его из кровати! Говорит, у него грипп. А я ему: «Ну ты, грипп, не смеши меня, ерунда все это, не стоит кипятиться, ваше бакалейное сиятельство».

Госпожа Тристан. Где это он был? (Смотрит на обертку пакетов.) У господина Сандерса? В такой час?

Стефан. Да, за мой счет.

Госпожа Тристан. У тебя там нет счета!

Мол. Их бакалейное сиятельство с трудом ворочал языком. Не хотел, конечно. Только охи да ахи в ответ. «Что случилось, – спрашиваю, – азиатский грипп?» «Ох», – отвечает. (Выходит в коридор.) Такие дела!

Госпожа Тристан. Стефан, я тебя не понимаю.

Рафаэль. Джекки, принеси штопор.

Джекки (продолжает заниматься проигрывателем, но у нее ничего не получается). Сам принеси.

Рафаэль. Вот она, современная молодежь, госпожа Тристан, ни дисциплины, ни порядка, ни уважения. Куда это приведет? Поскорей бы умереть, чтобы не видеть, как в мире воцарится эта новоявленная порода эгоцентричных слабаков. (Шарит в свертках из магазина.) Прекрасно! Зелень. (Бросает покупки госпоже Тристан, которая с трудом их ловит.) Морковка, сырное печенье, сушеные креветки, икра. Ай да Мол! Просто ангел. Посмотрите-ка, коробка жевательной резинки с картинками участников гонки Тур-де-Франс. Ты их собираешь, Стефан? Я, например, собирал в детстве. У меня было шесть полных комплектов!

Мол (входит с велосипедом, на багажнике которого корзинка с табличкой: «Сандерс. Продовольственные товары»). Что скажете? Почти новенький!

Рафаэль. Красивый! Спасибо, Мол. (Пробует тормоз, поглаживает седло.) Ты прав, мне надо больше заниматься физкультурой. Каждое утро кататься часок. Замечательно!

Стефан. Ты взял велосипед?

Мол (кивает). Там не было мотоцикла.

Госпожа Тристан (в замешательстве). Но ведь это велосипед господина Сандерса!

Стефан. Пожалуйста, немедленно верни велосипед!

Мол. Почему?

Стефан. Действительно, почему… (Не знает.)

Мол. Тебе не нравится? Конечно, у него нет второй передачи, но…

Госпожа Тристан. Верните велосипед, молодой человек!

Мол. Что сделает их бакалейное сиятельство, если увидит меня с этим велосипедом? Вызовет полицию и упрячет Мола.

Рафаэль. Вот именно. Такая возможность совсем не исключена.

Джекки наконец приладила провод, и зазвучала песенка в исполнении ансамбля.

Джекки танцует в такт.

Рафаэль (Молу, который возится с велосипедным замком). Мол.

Мол. Да.

Рафаэль. Мол, этот велосипед… того. (Осматривает велосипед, качает головой.) Вот что я тебе скажу, Мол, это немецкая модель, этот велосипед напоминает мне о бомбардировке Роттердама, о моих родителях. Я не могу ездить на таком велосипеде.

Мол (пристально смотрит на велосипед, потом отступает на несколько шагов). Черт побери! Немецкая тварь! (Выкатывает велосипед за дверь.)

Госпожа Тристан. Как вы, интеллигентный человек, о котором написано в энциклопедии, можете терпеть такое общество! Не понимаю. Он ведь…

Рафаэль. Несчастный. Как вы и я.

Джекки. Внимание, начали! (Очень громко включает проигрыватель и подпевает.)

Госпожа Тристан. Стефан, я больше не могу. Пойду спать…

Рафаэль (берет ее руку, проникновенно смотрит ей в глаза, целует руку). Спите спокойно.

Джекки. Вам бы сделать начес вперед, дорогая. Вот так. (Меняет госпоже Тристан прическу.)

Госпожа Тристан (в смущении). Спасибо. Да-да. Спасибо. (Убегает.)

Стефан (растерянно наблюдавший за всем этим, идет к двери и кричит вслед). Насчет препятствия… с кофейной ложечкой… не хочу больше слышать об этом. Госпожа Тристан, я не хочу больше слышать.

Рафаэль (делает граммофон потише). Что вы все время о какой-то ложечке?

Стефан. Ничего. Пустяки. (Смеется.) Поэтическая вольность.

Рафаэль. Она тоже сочиняет стихи?

Стефан. Нет. Но она мне помогает. Всё вокруг помогает. Разве не так? Ты ведь знаешь, что настоящему поэту помогает все, что его окружает. Вот и Мол мне помог, хоть и появился совсем недавно в этом доме. Почему, ты думаешь, Мол пришел с велосипедом? За этим кроется нечто большее, чем ты предполагаешь. Так вот, Мол украл велосипед для того, чтобы недвусмысленно напомнить мне, что мне никак нельзя забывать про велосипед.

Рафаэль. Я пошел спать.

Стефан. Знаешь, я три недели сочиняю стихотворение. Первая строчка уже есть. (Джекки.) Закрой глаза. (Она закрывает глаза, и он читает ей прямо в лицо.) Мама, я еду без рук!

Рафаэль. Неплохо. Немного загадочно. А дальше?

Стефан. Все.

Рафаэль. Ах, так?

Джекки. Мне очень нравится.

Стефан. За душу берет, правда? Эта строка пришла из далекого прошлого, когда я был совсем маленьким мальчиком.

Рафаэль. Я так и думал.

Стефан. Я ехал на новом велосипеде. Мама была еще жива, она стояла в саду у нашего дома, ярко светило солнце, и она задумчиво смотрела перед собой. Рядом с садом проходило шоссе, по которому я ехал и все пытался отпустить руль, и тут она посмотрела на меня, и я вдруг поехал без рук!

Вдалеке слышится детский голос: «Мама, посмотри, я еду без рук!»

Я крикнул ей: «Мама, посмотри, я еду без рук!» И тут руль повернулся, и я упал на обочину, на гравий. (Слезы катятся у него по лицу.)

Джекки. На гравий.

Стефан. До сих пор заметно. Посмотри. (Показывает на бугорки на своей щеке.)

Джекки. Ой! (Гладит его по щеке.)

Рафаэль. Ничего не скажешь, волнующая история. Но чтобы об этом стих…

Джекки. Помолчи! Какой ты бессердечный! Он ведь упал! (Стефану.) Надо было следить за рулем!

Стефан. Знаю.

Рафаэль. Стефан, не хочу злоупотреблять твоим гостеприимством, я уже говорил, что привык всю жизнь спать на камнях, но все-таки позволь мне на четверть часика залезть в твою постель. Я больше не могу. (Берет из пакетов еду, пару бутылок.) Но прежде чем пойти спать, я должен тебе кое-что сказать. Не надо вспоминать детство, не попадайся в эту соблазнительную ловушку. Вслушивайся, настрой ухо на все, что происходит вокруг, и, когда дух, оплодотворенный внешним миром, соберется снести яйцо, забудь про детство и детские забавы, ляг в кровать, как женщина, у которой начались схватки. Просто и естественно. Будь проще, Стефан. (С бутылками и провизией в руках идет к двери в спальню.) Будь проще. Пока. (Уходит.)

Стефан. Никто меня не понимает.

Джекки. А почему тебя должны понимать?

Стефан. Действительно, почему?

Джекки. Спроси у кого-нибудь другого.

Стефан. Мы все умрем, и очень скоро.

Джекки. Я вижу, ты опять начинаешь канючить. Это не для меня. У меня есть мой проигрыватель, мои летние платья, моя прическа и мой ребенок; не смей опять разглагольствовать о жизни и смерти и спрашивать «почему?», а то я тоже начну, потому что ты мне нравишься, и не успеешь оглянуться, как у меня опять сдадут нервы.

Стефан (оглядывается по сторонам). Мы одни.

Джекки. Ну и что?

Стефан. Можно я тебя поцелую?

Джекки. Если хочешь. (Они целуются, Джекки вырывается и хватает свои вещи.)

Стефан. Ты куда?

Джекки. На кухню, спать на раскладушке.

Стефан (загораживает дверь в кухню). Кто отец?

Джекки. Чей отец?

Стефан. Твоего ребенка.

Джекки. Не твое дело.

Стефан. Мое. Теперь мое.

Джекки. Почему это?

Стефан. Потому что я тебя поцеловал.

Джекки. Ты слишком часто ходишь в кино.

Стефан. Что мы теперь будем делать?

Джекки. С чем?

Стефан. С Рафаэлем и Молом. Мы им скажем? Кому из них я должен сказать? Я имею в виду, чья ты девушка, Рафаэля или Мола?

Джекки. Что ты должен сказать?

Стефан. Что я влюбился.

Джекки. Ты? В кого?

Стефан. В тебя.

Джекки. Ты живешь в прошлом веке.

Стефан. Можно… можно я укушу тебя в руку?

Джекки. Можно. (Он тихонько кусает ее руку у локтя, она отталкивает его, улыбается и идет в кухню.)

Стефан (когда дверь закрывается, смотрится в зеркало, целует зеркало, принимает романтический вид, кривляется, декламирует). Ты мне, зеркальце, скажи, кто на свете всех милее?

Действие второе

Когда поднимается занавес, звонит телефон. На диване под пледом лежит Мол. Невдалеке на полу на подушках спит Стефан. Наконец он поднимается и, бурча что-то, идет к телефону.

Стефан. Да, тетушка. Конечно, нет, тетушка. Я отпросился из-за дня рождения господина Баарса. Да. Угу. Угу. Но ведь у меня гости. Спят на полу. На подушках. Все трое. Нет, не вместе. Один в кухне. Нет, конечно, не на моей кровати, как вы могли подумать. Это поэт. О нем написано в энциклопедии.

Из кухни выходит заспанная Джекки, на ней только трусики и лифчик. Она проходит мимо Стефана и ставит пластинку. Звучит громкая музыка. Джекки идет обратно в кухню.

Стефан (вынужден кричать). Это соседи шумят. Да, ссорятся. Э-э, оркестр. Они репетируют. Постучать в стенку? (Стучит по полу, Мол поворачивается на другой бок, но не просыпается.) Вы слышите, как я стучу? Да. (Добирается до проигрывателя и уменьшает звук.) Точно. Значит, вы придете на праздник.

Джекки возвращается, бросает на Стефана сердитый взгляд и снова усиливает звук.

Стефан (кричит). Они опять начали, тетушка! (Пластинка останавливается, а Стефан все еще кричит.) Я скажу им. Полицию вызову.

Джекки берет у него трубку и кладет на рычаг.

Джекки. Никогда, слышишь, никогда не трогай мой проигрыватель.

Стефан кивает.

Джекки. Это единственное, что у меня есть.

Стефан ехидно улыбается.

Джекки. Я больше не люблю тебя. Ты какой-то чокнутый.

Стефан. Это всегда по утрам.

Джекки (закуривает, качает головой). Ты чокнутый, Стефан. Я таких еще не встречала: пока темно, ты трудишься, как пчелка, а когда наступает день, превращаешься в робкого юнца.

Звонит телефон. Джекки снимает трубку.

Кого? Какого Стефана? Да здравствует Сталин! (Кладет трубку.)

Стефан. Это моя тетушка. Она воспитывала меня с тринадцати лет.

Джекки. Не надо винить ее за это. Кто-то же должен был этим заниматься. Ведь воспитание иногда приносит пользу. Взять хотя бы меня. Почему я ничего не добилась в жизни, почему я не в Голливуде? Потому что меня никто не воспитывал. Недавно я сидела с одним хорошим знакомым в ресторане, он хотел взять меня с собой на Карибское море и оплатить все расходы. Так вот, обедали мы, и я совершенно спокойно, не придавая этому никакого значения, высморкалась в скатерть. Ты не поверишь, он от злости налился кровью, даже не мог больше есть! Швырнул салфетку на пол и ушел! С тех пор о нем ни слуху ни духу. А он даже соглашался взять с собой Рафаэля, если я поклянусь на Библии, что не сплю с ним.

Стефан. А разве нет?

Джекки. Было, конечно. Я жила у него в доме, и иначе было невозможно. Но с тех пор прошло уже не меньше четырех недель, все в прошлом. Тот, с Карибского моря, был хозяин ночного клуба. Он собирался вывести меня на сцену. Честное слово. Номер должен был называться «Рок-н-ролл в пустыне». Зеленая шаль, две розочки вот тут. Да, один разок высморкалась – и тю-тю. Не понимаю я этих мужиков. Хотя тот, из ночного клуба, все делал основательно. Сначала, говорил, пробный танец, вроде испытания, чтобы не купить кота в мешке. Нельзя ведь, ни разу не выходя к рампе, вдруг изобразить и чувственность, и страсть, и рок-н-ролл в пустыне. Вообразить, как он говорил. (Кричит.) Увижу ли я тебя когда-нибудь, Карибское море? (Тише.) Увидит ли мой ребенок Карибское море? Нет, бедняжка вырастет под дождем и в тумане, как и его мама. Ты не хочешь есть?

Стефан. По утрам никогда не хочу есть.

Джекки (качает головой). Ты и правда чокнутый. Но я питаю к таким слабость. (Пристально смотрит на него.) Знаешь, если бы я себя не сдерживала, я б в тебя влюбилась. По-настоящему. Чтобы сердце горело и трепетало, чтобы плакать и жить одной любовью. Тебе пришлось бы привыкнуть!

Стефан. Что может быть прекраснее!

Джекки. Но я решила выкинуть всех мужчин из своей жизни.

Стефан. Почему?

Джекки. Ради ребенка. Мы вместе пойдем с ним по жизни, вдвоем – против всех вас.

Стефан. Понимаю.

Джекки. Ты серьезно? Или просто мне поддакиваешь? Ты какой-то тихоня. Я тебе не верю. Ты правда такой робкий или притворяешься, чтобы соблазнять девушек? Распускаешь нюни, что упал с велосипеда, про маму и всё такое.

Стефан (с усмешкой). Может быть.

Джекки. Я-па те-пе бя-па лю-пу блю-пу.

Стефан. Что?

Мол храпит.

Джекки (кричит). Мол! Мол! Он везучий, но и он скоро нарвется.

Стефан. Он вор.

Джекки. Да, но глупый вор. И никогда не поумнеет. Это у него от отца, тот тоже был не больно сообразительный.

Стефан. Он что, тоже был вор?

Джекки. Да. У нас был один отец. Мол – мой братишка. Позавчера нас выставили из дома Рафаэля за то, что Мол открутил все дверные задвижки и продал. Он когда-то слышал, что во время войны медь и цинк ценятся не меньше золота. И вот позавчера по радио передали, что американцы высадились в Антверпене, а русские уже в Германии. Потом оказалось, что это радиоспектакль, но мы узнали об этом уже после того, как все задвижки были проданы.

Стефан. Надеюсь, здесь он этого не сделает.

Джекки. Будь уверен. Он никогда не делает одно и то же дважды. Здесь он найдет что-нибудь новенькое. Не смотри так на мои ляжки.

Стефан (отворачивается). А я и не смотрю.

Джекки. Я тебе нравлюсь? (Принимает соблазнительные позы, копируя красоток с журнальных обложек, он смотрит в замешательстве. Она ставит ту же пластинку, кружится вокруг него, теребит ему волосы.) Я-па те-пе бя-па лю-пу блю-пу. Стан-пан цу-пу ем-пем?

Входит Рафаэль. У него мрачное лицо, волосы взлохмачены, костюм помят. Он выдергивает штепсель проигрывателя из розетки, садится на диван возле Мола и неподвижно смотрит перед собой.

Стефан. Привет, Рафаэль. Хорошо выспался? (Джекки.) Он что, сердится на меня? Я сделал что-нибудь не так? Ну, тогда я пошел готовить кофе.

Рафаэль. Мне без молока. (Джекки.) Я скоро стану управлять этой страной, и моя грозная воля будет законом, тебя первую поставят к стенке, не посмотрят, что беременная. То, что этот олух провел с тобой ночь, меня не волнует. Но того, что я сейчас слышал, я от тебя не ожидал. После всего, что я сделал для тебя! Ты не имеешь права! Не-пе им-пим е-пе ешь-пеш пра-па ва-па. Ты превращаешь все, что было между нами, в прах! Между нами все кончено, ладно, но пусть хоть останется наш язык. Ты обучила меня этому языку в минуты нашей исступленной страсти, он принадлежит только нам, единственный человеческий язык на свете. А теперь ты разговариваешь на нем с этим кре-пе ти-пи ном-пом! Джекки, как я унижен! Я-па те-пе бя-па лю-пу блю-пу – как часто я шептал тебе эти слова и слышал их в ответ, когда мы делили ложе! А теперь это превратилось в пустую болтовню, эти же слова ты говоришь какому-то… Утро полетело к черту. И весь день, наверно, тоже. Сегодня настанет мой конец, я погибну, сгину, превращусь в ничто.

В кухне свистит чайник.

Что ЭТО?

Джекки. Кофе.

Рафаэль. Этот парень просто святой.

Джекки. Он любит людей. (Стефану, который входит с чашками.) Правда, Стефан?

Стефан. Кто? Я? Конечно. А вы разве нет?

Рафаэль. Не лги, Стефан, ты не любишь людей.

Джекки уходит на кухню.

Вот тебе пример. Я сижу здесь с моим ангелом Молом и пытаюсь спокойно начать новый день, в состоянии полной релаксации поглощаю неприятные запахи, окружающие нас, – короче, сосредоточиваюсь на обыденной повседневности. А что делаешь ты? Болтаешь-балаболишь у меня над ухом, а оно так чувствительно к малейшему колебанию в этот неурочный час, что перестает слышать. Ты говоришь, что любишь людей, но первое, что делаешь с утра пораньше, – нахально суешь нос в чужие дела, мешаешь человеку в самые лучшие мгновения дня, когда ангелы еще летают вокруг, когда человек еще способен думать обо всем на свете. Следовательно, ты не любишь людей, потому что ты не любишь одного человека. Следовательно, тебя нужно поставить к стенке. (Обращается к Джекки, которая приносит кофе и разливает по чашкам.) Спасибо, дорогая. (Стефану, который пьет кофе.) И ты говоришь, что любишь людей! Каждый день над твоей головой поднимаются самолеты (угрожающе показывает наверх) и кружат с кобальтовыми бомбами в чреве. Ты хоть одним словом, хоть одним жестом когда-нибудь протестовал против этого? Молчишь! А кто молчит, тот соучастник. (Пьет кофе.) Отменный кофе. (Указывает пальцем на Стефана.) Ты несешь ответственность за кобальтовую бомбу!

Стефан. Мне очень жаль. А что я должен сделать?

Рафаэль. Неважно – что, только не утверждай, будто ты любишь людей. Добавь сахару, дорогая. Впрочем, не принимай близко к сердцу, Стефан, не один ты такой.

Мол (несколько раз вдохнул аромат кофе и наконец проснулся). Кофе. Привет, ребята.

Стефан. Привет.

Джекки. Привет, Мол.

Мол идет на кухню.

Рафаэль. Да ты не волнуйся. Вопросы существуют для того, чтобы их задавать, вот и все. Такова людская доля. Что говорил Чжуан-цзы[198]198
  Чжуан-цзы (ок. 369–286 г. до н. э.) – древний китайский философ, один из основателей даосизма.


[Закрыть]? «Человек не должен ничего любить, тогда он будет неуязвим». Значит, давая любой ответ, ты просто умываешь руки, вот и все – пусть эта кобальтовая бомба падает. Никто не заслуживает лучшей участи. Так хоть не надо будет корчиться от рака в своей конуре. Чем быстрее она упадет, тем лучше. (Показывает себе на голову.) Пусть падает вот сюда.

Мол (входит из кухни). Джекки, там в шкафу было печенье!

Джекки. Я все съела. Мой ребенок должен питаться.

Рафаэль. А мы загибаться. И ни крестов, ни венков. Тишина и покой. Местами только трепыхающаяся радиоактивная моль. И мы счастливы. Я думаю, что целый день сегодня пролежу в кровати. Окружающее не настраивает на оптимизм.

Раздается «ку-ку», и входит госпожа Тристан с подносом пряников.

Госпожа Тристан. Здравствуйте, все спали без дурных снов?

Рафаэль оглядывает пряники.

Рафаэль. Миндальные, вишневые. Позвольте мне попросить вашей руки.

Госпожа Тристан. Вы насмехаетесь над самым святым.

Рафаэль. Но прежде я хотел бы узнать одну вещь: вы с утра сегодня уже сделали что-нибудь против кобальтовой бомбы?

Госпожа Тристан. Я в эти дела не вмешиваюсь.

Рафаэль. Прекрасно, я уважаю любую точку зрения, в том числе и неистребимый оптимизм.

Госпожа Тристан (Стефану). Ты хорошо спал, мой мальчик?

Стефан (резко). Нет, и вы знаете почему.

Госпожа Тристан. Понимаю. Принять решение, даже когда оно полно благих намерений, иногда бывает тяжело.

Рафаэль (жуя пряник). Вишневые – самые вкусные.

Госпожа Тристан (радостно). Я так и знала. Проспер ван Вейдендале тоже обожал их. Я абсолютно уверена, что между гениями всех времен существует родство душ. А вы? Родство чувств, желаний.

Рафаэль. Какое-то существует.

Мол. Это точно!

Рафаэль (смотрит на Мола, который ест пряник). Даже Мол, которого можно назвать гением зла, чтит это родство.

Мол. Да, я плохой. Ничего не поделаешь.

Госпожа Тристан. Это только кажется. Человек по природе добр. Он стремится к добру. Как раз вчера по телевизору досточтимый господин ван хет Реве сказал: «Не делай ближнему своему того, что ты не хочешь, чтобы делали тебе самому».

Рафаэль (берет четыре пряника и направляется в спальню). Мол, ну разве она не бесподобна?

Мол. Бесподобна.

Рафаэль уходит.

Госпожа Тристан. От этого человека исходит огонь и уверенность и вместе с тем простота и скромность. Он очень напоминает мне Проспера. Эта невинность… это изящество. Послушай, Стефан, вчера мы говорили, э-э… о здоровье господина Баарса, так вот я хотела бы обсудить это с тобой наедине.

Стефан (не спуская глаз с Джекки). Чуть позже, госпожа Тристан, я зайду к вам.

Мол. Не слишком-то он любезен с вами. Стефан, почему ты грубишь госпоже Тристан?

Госпожа Тристан. Оставьте его, он не со зла.

Мол. Не понимаю, как можно быть таким грубияном! Даже такой негодник до мозга костей, как я, и то не посмел бы поступить так с вами, госпожа Тристан.

Госпожа Тристан. Это значит, что вы еще не до конца испорчены. Может, не хватает самой малости, чтобы наставить вас на путь истинный.

Мол. Какая прелесть! Вы это серьезно?

Госпожа Тристан. Если вы начнете ежедневно читать по нескольку строк из Книги книг. Я, например, каждый вечер читаю из старой Библии моего дедушки, в серебряном переплете.