Текст книги "Избранное"

Автор книги: Хьюго Клаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 49 страниц)

Макс (тихо). Да, молодая и глупая, такой ты была и вчера вечером.

Малу. Нет, Макс. Прошу тебя! Ты меня раздавил, растоптал, ты вытер об меня ноги, Макс, но теперь оставь меня в покое. И не смейся надо мной, милый…

Макс. Слышишь, что она говорит?

Кило. Хватит, наслушался. (.Затыкает уши.)

Малу. Уйди. Дай мне объяснить ему все самой, я скажу ему, все ведь было по-другому…

Макс. Я же ничего не говорю.

Малу. Уходи.

Макс (подходит к Кило и отрывает его руки от ушей). Кило, вчера в Компьене…

Малу (кричит). Не смей! Заткни свою грязную пасть!

Малу бросается на Макса, тот дает ей такую оплеуху, что сбивает ее с ног. Кило, схватив Макса за горло, крепко держит его.

Кило. Вчера? Что было у вас вчера?

Макс (высвобождается, тяжело дышит). Вчера было то же, что и в прошлом году. Она вопила всю ночь. Перебудила всю гостиницу в Компьене.

Малу. Неправда!

Кило. Ты же была в городе со своей сестрой Лили. Вы ходили в кино, потом ели пирожные.

Малу (вне себя). Да, это правда, правда, правда! Все правда! Нет такой мерзости, которой бы я не сделала! Вся грязь прилипает ко мне. Я готова на все ради тысячи франков. Или шали.

Кило. А мне ты вот только что не давала дотронуться до тебя.

Малу. Он обещал держать язык за зубами насчет того, что было между нами раньше. Ни слова, ни намека. Клялся жизнью своей матери.

Макс. Своими воплями она перебудила всю гостиницу.

Малу. Да, я шлюха, причем такая, которая не зазря берет деньги. Я хорошо делаю свое дело и при этом забываю все, забываю весь мир, забываю и Кило с его лепетом о том, что он хочет заболеть, как и я, что он будет обо мне заботиться и…

Кило начинает смеяться.

Перестань, Кило, хватит.

Кило. Я – жеребец, получивший приз на выставке, Макс, ты прав, как всегда. Всю жизнь, что бы я ни делал, я остаюсь жеребцом-рекордистом. Надо же дать кому-нибудь приз. Выбрали меня. Смотрите, вот он я. Ура!

Малу. Мне осталось добавить лишь одно. Да, сделанного не воротишь. Вчера я доказала, что осталась какой была – дешевой проституткой. Но ты, Кило, ты был единственным мужчиной, которого я…

Кило. Ура!

Пауза.

Малу (подавленно). Все твои поступки, все слова накапливаются изо дня в день, они никуда не исчезают, и вдруг ты оказываешься перед горой слов, мыслей и поступков, это и есть ты сама, ты – именно это, и ничто другое. Но ведь это неправда, Кило, я совсем другая! (Плачет, кашляет.) Ты оказался сильнее, Макс. Сегодня ты победил, но это в последний раз. А теперь я расскажу еще одну смешную историю.

Кило дает ей пощечину.

Малу. Бей, бей еще. Что ж ты остановился?

Кило крепко обхватывает балку, прижимается к ней и слизывает языком меловые черточки.

Макс. Не поможет, мой мальчик.

Малу. Послушай еще одну смешную историю, Макс. Ты думаешь, я была больна? Это неправда. Это тоже вранье, и мне иногда самой становилось смешно – я так запуталась, что уже не помнила, что у меня болит: легкие, почки, живот или что-нибудь еще. Я так переполнена ложью, что вот-вот лопну, и все время я придумываю новые и новые истории, я живу в них. И вот сейчас я тресну в очередной раз, и вырвется еще одна история, которая будет тоже звучать фальшиво, и ты мне, конечно, не поверишь. Но хочешь верь, хочешь нет, а на этот раз я скажу правду. Фламин может это подтвердить. Я не была больна, это совсем не болезнь. И была я вовсе не в больнице, а у мадам Армандины. Ты такую не знаешь? Нет? Мадам Армандина помогает девушкам, попавшим в беду. Я пролежала у нее один день, но потом… потом что-то оказалось не в порядке, мадам Армандина действовала на этот раз неудачно; пришлось позвать врача, Фламин заплатил ему, чтобы он держал язык за зубами, и я пролежала там два месяца. А ты, Макс, уехал, хотя я так звала тебя! А ребеночек, этот комочек, – твой, твой ребенок, тут не могло быть ошибки, – его уже нет, он даже и не жил на свете, ведь я была только на пятом месяце. Ребенка больше нет.

Макс. Это был не мой ребенок.

Малу. Значит, и не мой тоже. То и другое одинаково верно.

Кило (громко хохоча). Он был мой, ха-ха-ха!

Малу. Вот видишь, он смеется… В самом деле смешная история.

Макс. Ты все это сочинила.

Малу (спокойно). Хорошо, пускай я все сочинила. Теперь ты успокоился? И все же он был здесь. (Прижимает руку к животу.) Четыре с половиной месяца! У него были спинка и глазки, грудная клетка и пальчики, я сама видела. Это был мальчик. Никогда в жизни я больше не захочу ребенка! А потом на моем пути попался этот толстяк и стал ходить кругами вокруг моего выпотрошенного тела, но я подумала – я ведь всегда так думала после Арраса, – никогда больше, никогда никого не подпущу к себе, никого не подпущу близко. Ламбер – другое дело, он собирался на мне жениться, но у нас ведь был бы не совсем обычный брак, он слишком стар для таких дел, просто я напоминаю ему его дочь, которая живет в Канаде. Но ты настаивал, Кило. И мне вдруг показалось, что ты видишь меня такой, какая я есть на самом деле, – одинокой, неприкаянной девчонкой, которую закружило, как и тебя, такого же одинокого, закружило на этой голой земле, мне показалось, что ты хочешь защитить меня, навсегда остаться со мной. Показалось, будто ты что-то распознал во мне… я уже не помню, что именно. Оставь меня в покое.

Макс. Кто еще знает об этом ребенке, кроме Фламина, врача и тебя?

Малу. Лили и мадам Армандина, и еще служанка у нее в доме, она из Алжира.

Кило останавливается перед Малу, обхватывает обеими руками ее лицо и долго смотрит ей в глаза. Она высвобождается, но Кило снова берет ее лицо в ладони.

Кило. Чтоб ты сдохла. Как тот ребенок.

Малу. Это было бы лучше всего. (Вырывается и идет ко входу.) Забудь то, что я сейчас сказала, и все, что говорила эти дни. Забудь, слышишь!

Кило. И ты тоже забудь все, что я тебе говорил. Выбрось это из головы. Я тебе никогда ничего не говорил. Я тебя не знаю.

Малу (кивает). Хорошо. (Спускается по лестнице.)

Макс. Ребенок не от меня.

Кило (смотрит на вход и, вцепившись зубами себе в руку, говорит сдавленным голосом). Я хочу домой, Макс. (Разражается слезами и, сотрясаясь от рыданий, прижимается к Максу.) Я хочу домой, сейчас же, немедленно.

Снаружи доносится шум, что-то звякает. Затем слышится голос: «Черт побери!» Старший Минне поднимается наверх.

Старший Минне. Что случилось с этой сучкой? Спрыгнула с лестницы с такой прытью, как будто у нее зад загорелся и она спешит поскорей окунуть его в воду. Налетела на меня, выбила из рук фляжку. Все вылилось, а я только что наполнил ее и даже ни разу не приложился! Целых пол-литра! Вот невезуха! Что с тобой, Кило?.. У тебя лицо желтое, как репа.

Кило вдруг набрасывается на него, хватает за горло и начинает душить. Макс оттаскивает его от старика.

Отпусти меня, болван. Черт побери, Кило, ты и в самом деле хотел задушить меня?! (Отходит на безопасное расстояние.) Смотри, парень, не поднесу я тебе больше кружечку на празднике. Черт бы тебя побрал! (Потирает шею.) Поляки уже ушли с завода, собрались в своем бараке и поют. Я пришел за вами, прощальная пирушка начинается. Кило (устало). Я хочу домой.

Макс. Пошли. Идем в барак, к нашим.

Картина шестая

В бараке все перевернуто вверх дном. На полу валяются консервные банки, разбросана одежда. Шкафы Ягера и Кило раскрыты. Младший Минне и Макс сидят на своих кроватях, Кило лежит на своей, уткнувшись лицом в подушку. Из польского барака, который находится позади барака фламандцев, доносится невообразимый шум, там пляшут, раздаются громкие крики. Фламандцы пьяны, но на первый взгляд это не очень заметно. Гомон поляков переходит в пьяную песню.

Младший Минне (подпевает изо всех сил). «Приходи, приходи, приходи, водяной, приходи, приходи, приходи, водяной». Ах, какие красивые у них голоса! Поют, как в церкви. Как хочется пойти туда, к ним, затеряться среди них, пусть эти звуки нисходят на меня, словно голоса певчих с церковных хоров. Но ведь вы меня туда не пустите, верно? (Встает, подходит к двери.) Ведь не пустите? (Злобно.) А мой брат, наверно, сидит у них в бараке, словно эти поляки – его родственники! Несправедливо! Я тоже пойду туда! Я тоже их родственник! Я хочу петь вместе с ними!

Макс. Твой брат велел тебе оставаться здесь.

Младший Минне (снова садится). Он все равно прогнал бы меня сюда.

Макс. А если б ты не послушался?

Младший Минне. Он бы меня побил.

Макс. А если б ты дал ему сдачи?

Младший Минне. Я? Да чтобы я ударил родного брата. Макс. А что тут такого? Представь: ты подходишь к нему, смотришь ему прямо в глаза. Храбро, как солдат. Потом улыбаешься и – р-раз! – даешь по морде, и он валится с копыт.

Младший Минне. Ты негодяй.

Пауза.

Вообще-то мне бы хотелось его разок ударить.

Пауза.

Слегка. Не слишком больно.

Пауза.

Только чтобы припугнуть его.

Кило (садится на кровати). Да, чтобы он испугался. Как, например, испугался я, когда получил оплеуху. (Максу.) Проклятый ублюдок!

Макс улыбается.

Однажды я осуществлю эту мысль, которую ты так ловко подбросил Минне. Посмотрю тебе прямо в глаза и – р-раз! – так двину тебе по морде, что размажу по стене.

Младший Минне. Когда, Кило? Когда это будет? Ты предупреди меня.

Макс. Никогда. Кто-нибудь другой может это сделать, со страху или из мести. Но ты – никогда. Уж скорее на это способен Минне, но не ты.

Младший Минне. А я и не отказываюсь. Но только если будет темно! (Подходит к двери, прислушивается и вынимает из-под подушки Старшего Минне ключ от их общего шкафа. Открывает шкаф, достает бутылку, наливает до краев кружки Макса и Кило, убирает бутылку, закрывает шкаф и снова кладет ключ под подушку.) Брат забыл свой ключ!

Поляки поют снова.

Красивые голоса у поляков, мощные, легкие. Мы так петь не можем. Это не для нас, у нас просто не хватает пороху. Да и не приучены мы к этому. Когда им хочется кричать, они кричат, а мы не смеем.

Поляки вдруг закричали хором: «Гей, гей, гей», очевидно они пляшут.

Кило (кричит). Эй, эй, эй, эй, эй-эй-гей!

Младший Минне. Эй, эй, эй! (Издает радостный визг, хлопает в ладоши и топает ногами.) Ты тоже кричи, Макс. Ну давай, сегодня же последний день сезона, сегодня праздник.

Макс (вяло). Эй, эй, эй.

Пауза.

Кило. Я поеду с вами в Эвергем. Ну, ты доволен?

Макс. Да.

Кило. Ты не настоящий рабочий, ты подонок. Но ты своего добился, и я поплетусь за тобой, как жирный пес на цепи. Почему я это делаю? (Вздыхает.) В Эвергеме будет ярмарка. Она уже началась. Карусель. Тир. Пончики. Ну что ж. Повеселимся всласть.

Младший Минне. Верно, Кило.

Кило. Когда мы здесь, мы говорим: повеселимся в Эвергеме, а когда мы дома, ноем: поскорее бы снова уехать на сахарный завод. Вот там мы по-настоящему повеселимся.

Младший Минне. Но ведь мы и вправду здесь веселимся. (Быстро и осторожно снова достает бутылку с можжевеловой водкой из шкафа, наливает в кружки Кило и Максу. Потом поднимает бутылку и смотрит ее на свет.) О-ля-ля. Минне обязательно заметит. (Добавляет еще немножко Кило и Максу, потом доливает бутылку водой и закрывает ее.) Ой, что будет, когда он сунется туда! Ой, что будет!

Макс. Твой брат уже так надрался, что ничего не заметит.

Младший Минне. Надо и мне попробовать. По-моему, здорово. (Пьет из собственной бутылки.) Мы поедем домой. (Плачет.) А нам здесь было так хорошо! Так тепло. И мы тут были все вместе. (Всхлипывает.) А теперь пришло время возвращаться в Эвергем, к тетке, и опять жить с ним в одной комнате, только с ним вдвоем, и тогда он мне словечка не скажет. Он ведь болтает со мной при других. И больше никогда не читает мне газету, как прежде. (Пьет.) Ну погодите! В один прекрасный день я подожгу эту чертову хибару!

Макс. Это ты уже говорил сто раз. Подожгу эту хибару, а потом уйду и ни за что не вернусь туда. Буду бродить по дорогам, и никто не пойдет следом за мной. И рядом тоже никого не будет. Мне никто не нужен.

Младший Минне. Но я вовсе не уйду. Наоборот, я буду стоять и смотреть. Смотреть, как поднимаются клубы дыма, слушать, как трещит дерево. Вот рухнула крыша! Брат и тетка остались в горящем доме, они не смогли выбраться, ведь я запер все двери. Дым, дым! Вся улица полна дыма. А когда он уляжется, я увижу, что от дома ничего не осталось, кроме груды черных обожженных камней, и тогда я уйду. Пойду на то футбольное поле в Кнесселаре, туда, где спала та женщина. Я пойду к ней, говорю я вам! Хотя это было так давно. (Пауза.) И ведь мне больше не представится такой случай. После того как я поджег скирду сена у Ферсхуренов, брат всегда настороже. Он всегда уносит спички в кармане.

Макс. Но ты же можешь купить другие. Полфранка за две коробки.

Младший Минне (возбужденно). Да, да. А где их купить, Макс?

Макс. В любом магазине, остолоп. У Жанны на углу.

Младший Минне (сопит). Мне боязно.

Макс. Я так и знал.

Кило. Ты знаешь все, тощий мерзавец? От тебя ведь ничто не укроется? Хотелось бы мне увидеть, когда кто-нибудь поймает тебя и загонит в угол.

Макс. Такого никогда не случится. Я не даю воли своим чувствам. У меня трезвая голова, я всегда начеку. Дайте-ка мне еще выпить, ребята. Моя бутылка пуста.

Кило. Нет, не получишь.

Макс. Тогда я встану и возьму себе еще одну. (Достает новую бутылку из-под своей кровати, откупоривает ее и пьет.) Это уже третья. Ну, ты наконец надрался?

Кило. Это ты надрался.

Макс. Я вижу тебя не очень отчетливо, что верно, то верно. Ты смотришь на меня сердито. Ты злишься на меня, я знаю. Но это пройдет. Поверь, через день-два в Эвергеме ты увидишь все совсем другими глазами и в ином свете. Воспоминания очень быстро теряют свою остроту. (По нему, как, впрочем, и по двоим другим, видно, что они все больше пьянеют; у Макса заплетается язык. Он встает, подходит к кровати Кило.) Я сделал это ради тебя, Кило. Когда я остался с ней в гостинице в Компьене и она начала прыгать, словно карп на сковородке, я все время повторял про себя: я делаю это ради него. Я должен преподать ему урок, должен доказать ему, что он ошибается, что он попусту растрачивает себя. Я должен причинить ему боль ради его же блага. Ты слишком хорош, Кило, для того чтобы тебя использовали женщины такого сорта. Есть один-единственный человек, который никогда – слышишь, никогда! – не будет использовать тебя, который испытывает к тебе искренние добрые чувства. И этот человек – я. Моя мать и ты – вот все, что мне дорого на этом свете. А теперь отвечай.

Кило. Что мне отвечать?

Макс. Ну скажи что-нибудь. Не заставляй меня вот так стоять перед тобой.

Младший Минне. Молчит.

Кило оборачивается, появляется Ягер, он сильно пьян.

Ягер. Посмотрели бы вы на немцев! Ах, ребята, видели бы вы, на что похож сейчас их аккуратный, прибранный немецкий барак! Они там передрались и перебили все стекла. А потом стали кидаться друг в друга осколками! (Со смехом плюхается на кровать Младшего Минне.)

Младший Минне (встает, слегка похлопав его по плечу). А, наш велогонщик! У меня есть для тебя кое-что! В награду за быструю езду! (С теми же ужимками, что и прежде, достает бутылку своего брата и подает ее Ягеру.)

Ягер (делает глоток и тут же выплевывает напиток в лицо Младшего Минне). Что случилось с этой водкой?

Все смеются, Ягер яростно швыряет бутылку в угол, она разбивается.

Младший Минне (кричит). Наш велогонщик пьян в стельку!

Ягер. Я не велогонщик.

Макс. Правильно, он не велогонщик, он смотритель грязной лужи.

Ягер. Да.

Пауза.

Всего-навсего. Но когда-то я был велогонщиком, и не было мне равных. Ван Стеенберген[250]250
  Ван Хауверт, Вьетто, Ван Стеенберген, Коллони – знаменитые фламандские и итальянские гонщики 30-х годов.


[Закрыть] и на двадцати метрах не мог выдержать мой темп. Сколько нас поднялось на перевал Решан в тридцать втором? Ну-ка, ну-ка! Сколько? Двое. Коллони и я, черт подери! (Встает и подходит к Максу.) Да будет тебе известно, чтобы участвовать в соревнованиях, надо быть мужчиной!

Макс. Потому-то ты и бросил это дело.

Ягер. Нет, не потому.

Макс. А почему же?

Ягер. Не скажу. (Садится на свою кровать.) Рассказать об этом невозможно.

Младший Минне тоже садится на кровать Ягера, смотрит на него. Ягер продолжает, как бы обращаясь только к нему, говорит с ним таким тоном, будто рассказывает сказку ребенку.

В тридцать четвертом, перед витком вокруг Валлонии, все фламандские гонщики собрались и ждали меня. Они все дрожали, зная, что ни у кого нет и сотой доли шанса выиграть велогонку, ведь в то лето я был, как никогда, в форме. Так писали в газетах. Ноги у меня тогда были прямо как железные. Но меня так и не дождались на старте.

Младший Минне. Не дождались?..

Ягер. Сел я в то утро на велосипед, погода стояла великолепная. Всё вокруг – и пшеничные поля, и луга, и сам воздух, – все было такое чистое, промытое и блестело от росы, и я поехал в Шарлеруа – оттуда мы должны были стартовать, и руки у меня были точно из железа, и ноги тоже, а легкие – прямо кузнечные мехи. (Пьет, глядя перед собой.)

Младший Минне. Ну и что же было потом?

Ягер. Доехал я до Бренду, слез с велосипеда у дорожного указателя, посидел немного на обочине и покатил обратно домой. И в тот же вечер забросил в канал свой велосипед, что подарил мне Ван Хауверт, а где, в каком месте – никто никогда не узнает.

Младший Минне. Теперь он, наверно, уже весь проржавел.

Ягер. Да, и железо у меня в ногах – тоже.

Пауза.

Кило. Но почему ты вернулся домой, Ягер?

Ягер. Об этом невозможно рассказать. Вот почему ты работаешь здесь? Ответь мне. То-то же. Почему ты сейчас сидишь здесь и хлебаешь спирт с сахаром? Вот то-то.

Из польского барака доносится невообразимый шум.

Сначала ты ходишь в начинающих и должен показать, на что способен. Потом, когда ты уже завоевал себе имя, ты непременно должен выиграть какое-то количество гонок. Если тебе удается, через несколько лет ты становишься профессионалом и начинаешь участвовать в самых почетных соревнованиях, но ни разу тебе не удается прийти первым, хотя ты тренируешься и участвуешь в гонках каждое лето, не пропуская ни одного состязания. Правда, почти всегда ты входишь в лидирующую группу. Мало тебе этого – бросай. Я же всегда хотел быть первым. (Пьет.) Вот потому я и бросил это дело.

Кило. Этой зимой я открою свое кафе. И навсегда забуду Верьер.

Младший Минне. Я тоже.

Ягер. Слышишь, что там делается у поляков? Вот это настоящие мужчины. Им море по колено. Вокруг горы консервных банок, сырных корок, картофельной шелухи – словом, жуткий кавардак, а им до лампочки. Ходят небритые и поют песни. А мы умываемся, скребем свою хибару, суетимся. Точно все время на оселке проверяем друг друга.

Макс (раздраженно). Ну и ходи тоже небритым. И смотри лучше на стенку, если на нас смотреть противно. А то переходи жить к полякам!

Ягер (отворачивается к стене). Да уж, на стенку смотреть и то приятнее.

Младший Минне (умоляюще). Обернись, Ягер. Посмотри на нас.

Ягер оборачивается.

Старший Минне (входит смеясь, размахивая двумя бутылками). Вот, спер у поляков. Боже, до чего мрачный у вас у всех вид. Эй, встряхнитесь, ребята, ведь сегодня праздник, последний день сезона.

Младший Минне. Я единственный здесь веселюсь. (Издает ликующий визг.) Слушайте, слушайте все: я все-таки подожгу наш дом. (Брату.) И не скажу тебе когда.

Старший Минне подходит к Максу, шепчет что-то ему на ухо. Тот улыбается.

Старший Минне. Да, ребята, я старик, но ушки у меня всегда на макушке, и правый глазок востер, хоть и набрался я до чертиков. (Хлопает Кило по плечу.) Ну а как твоя любовь?

Кило. Тебя это не касается.

Старший Минне. Лучше синица в руках, чем журавль в небе, верно?

Из барака поляков доносится дружное «ура».

Ягер. Что там у них стряслось? Никогда они еще так не орали.

Старший Минне. Вот оно, великое таинство жизни. Люди кричат и ликуют, пьют и снова ликуют. И так без конца. И больше всего они ликуют, когда их зажигает любовь, верно, Кило? Ох, как же они тогда веселятся, верно, Кило?

Кило. Прекрати свою дурацкую болтовню.

Старший Минне (забирается в свою постель). Работяга вроде тебя, Кило, обычно рассуждает так: вот я умру, peu prfes<sup>[251]251
  Приблизительно (франц.).


[Закрыть]</sup> лет через двадцать, и буду мертв, как деревяшка, и что же, за всю жизнь никакой радости и нет даже намека на любовь? Но этого не может быть! Этого не должно быть! Надо торопиться жить, думает он. Ведь так ты думал, Кило? Вчера ты играл на лужайке, а завтра сыграешь в ящик, и между тем и этим (поет) «на два франка любви».

Младший Минне (весело подхватывает). «На два франка счастья».

Старший Минне. Но даже за свои два франка, Кило, – а что такое два франка в наши дни? – что ты получил? Так, дуновение ветерка. Вот ты ткнул пальцем: это мое, и начались охи да вздохи, мол, это мой кусочек сахара за два франка, это моя сладенькая женушка за два франка, но увы, Кило, твой кусочек сахара растаял у тебя на глазах. Ничего не осталось. Так, пустота, дуновение ветерка.

Кило (вне себя). Да заткнешься ты, наконец!

Ягер. Как же, заткнется он. Одноглазая желтая репа!

Старший Минне (ухмыляется). Меня вы обзываете репой, моего брата – свеклой… Да, оба мы никчемные старики, нет у нас ни жен, ни детей, ни дома, ни земли, даже одного мешка с сахаром на продажу и то нет. Но «любовь за два франка» – только она у нас и есть. Верно, Минне? (Трясет брата за плечо, потом опускается перед ним на колени, делает забавную гримасу и декламирует, изображая нежную любовь.) О, Минне, я тебя люблю. Ты жизнь моя. Я жить не могу без тебя.

Младший Минне. А я без тебя могу.

Старший Минне. А я нет. Когда я вижу тебя, кровь моя быстрее бежит по жилам и переполняет мое сердце. Оно колотится от страсти к тебе. Бум-бум-бум. Слышишь? (Прикладывает руку брата к своей груди.)

Младший Минне (недоверчиво). Черт возьми, а ведь и правда колотится.

Старший Минне. Когда я смотрю на твои розовые губки, на твои темные локоны, твои тонкие пальчики и ушки, похожие на раковинки, я не могу от тебя оторваться. Я хочу всегда быть с тобой.

Младший Минне. Ты что? Ты это серьезно?

Старший Минне. Я тебя никогда-никогда не покину.

Младший Минне (принимает все всерьез). Не покидай меня.

Старший Минне. Завтра мы уедем с тобой в Эвергем и будем сидеть в поезде, держась за руки, а по радио будут передавать тихую музыку. Ну скажи, Минне, ты любишь меня? Ну скажи! Открой свой прелестный ротик, я хочу увидеть твои жемчужные зубки!

Младший Минне. Почему ты все время называешь меня Минне? Меня зовут Альберт. Раньше ты обращался ко мне по имени, звал меня Бером. Пожалуйста, назови меня так. Ну хоть разок скажи мне: «Бер».

Старший Минне. Бер, ты любишь меня?

Младший Минне (с жаром). Да, Михель.

Старший Минне. И никогда не бросишь меня? Я ведь тебя никогда не оставлю, мы будем вместе всегда, до гробовой доски…

Младший Минне (заливается слезами). Не уходи, Михель. Не оставляй меня одного.

Старший Минне. Мы никогда не расстанемся, Бер. Никто не может нас разлучить.

Кило, подбежав к нему, пинает его так, что он падает на брата; тот валится с кровати на пол и лежит, тихо охая.

Кило. Прекрати! Хватит смеяться. Пусть никто не смеется! Первого, кто засмеется, я размажу по стене. Значит, ты подслушивал, стоя под конденсаторной, когда Малу была у меня. Ты шпионил за нами.

Старший Минне. Нет.

Кило. Ты подслушивал, ты насмехался надо мной, когда я рассказывал ей о себе и говорил всякие глупости.

Старший Минне. Нет, я не подслушивал, Кило, честное слово. В этом не было нужды. Все говорят одни и те же слова, одни и те же глупости, все и всюду – и в Бельгии, и здесь.

Младший Минне. Мой зуб. (Ищет что-то на полу.) У меня выпал зуб.

Старший Минне. Где же он? (Становится на колени и помогает искать.) Нашел!

Ягер (рассматривает). Похож на лошадиный.

Макс. Прополощи рот, Минне.

Младший Минне. А мне не больно.

Макс. На, выпей. И прежде чем проглотить, хорошенько прополощи рот.

Младший Минне полощет рот и пьет. Пауза.

Кило. Я уже начал забывать ее. Еще не совсем забыл, но дело шло к этому. Серая вата уже заполнила мою голову, и Малу утонула в ней. Она уже почти погрузилась на дно, а если и всплывала, то я снова заталкивал ее поглубже. А теперь вы снова вытащили ее на поверхность, разбудили ее.

Старший Минне. Да уж, сна у нее ни в одном глазу. Она даже отплясывает.

Кило. Что, что?

Макс. Потерпи немного, подожди, Минне. Терпение – главное оружие солдата.

Старший Минне. Он дал мне пинка!

Кило. А чего ему ждать?

Макс. Он ждет, когда гнойный нарыв назреет, станет синим, потом желтым, а потом прорвется. Эта гадость накапливается, накапливается, пока кожа не лопнет и вся грязь, вся эта дрянь не брызнет тебе в лицо, Кило, и тогда, только тогда ты наконец поймешь, что вляпался в грязь.

Кило. Ты проповедуешь, словно пастор.

Ягер. Он надрался. Ребята, какой сегодня изумительный праздник! Все вокруг тихо покачивается. Мы точно плывем в лодке по Уазе, как будто мы на рыбалке.

Раздается заводской гудок.

(Кричит.) Ту-у! Ту-у! Прощай, «ту-ту». (Пауза.) Я сюда больше не приеду.

Макс. Я тоже.

Кило. И я, никогда в жизни.

Младший Минне. А я приеду.

Старший Минне. Когда ты пьян, ты всегда перечишь.

Младший Минне. Я не хочу возвращаться домой и жить там с тобой вдвоем. Ты меня не любишь, говоришь, что я для тебя обуза. Дома никогда даже словечком со мной не перемолвишься.

Пауза.

Ягер. Ты так красиво рассуждал про нарыв, Макс. Наверняка имел в виду самого себя. Ну когда же ты лопнешь?

Макс. А ты бы хотел, чтобы я поскорее лопнул, Ягер? Ты даже не прочь приложить к этому руку, не так ли, велогонщик? Подкрасться ночью и – р-раз! – садануть меня по затылку. Но на такое у тебя не хватает пороху. Ни у тебя, ни у кого другого. Вот почему я здесь главный. Кто-то же должен быть смелым, не можем же мы все сидеть по уши в дерьме и терпеливо сносить это свинство! Я принял правила игры, я взял жизнь в свои руки, раз уж никто из вас на это не осмеливается. Должен же кто-то на это решиться, а вы, хорошие, вы, правильные, смотрите на меня со стороны и думайте что хотите.

Из барака поляков доносятся крики: «Браво! Браво!» Макс загадочно улыбается.

Послушайте, как они орут! Что там случилось? Чему они так радуются? Гнойный нарыв прорвался, говорю я вам. Кило, слушай! Замолчите все.

В польском бараке к мужским голосам примешивается женское воркованье.

Орут и визжат, словно в луна-парке в Дэйнзе, знаете, все эти аттракционы: и американские горы, и гигантские шаги, на которых можно взлетать до самых небес. Ветер задирает женщинам юбки. Ох, как они визжат! Вот и сейчас – тоже. Слышишь, Кило? Обрати внимание на один голосок; он тебе хорошо знаком, во хмелю он бывает хриплым, а когда лепечет тебе на ухо милые глупости – нежным. Вот, слушай, она засмеялась! А вот завизжала!

Кило (встает, подходит к Максу). Ничего не слышу.

Старший Минне. Я узнал этот голос, тут ошибки быть не может.

Кило. Она? В бараке у пьяных поляков?

Старший Минне. С нею ее сестрица Лили. И еще две бабы из деревни. Все пьяные.

Кило. Не может быть.

Макс. Почему?

Кило (открыв дверь, напряженно прислушивается). Молчи!

Младший Минне. Закрой дверь.

Кило. Я слышу женские голоса, но ее голоса не различаю.

Старший Минне. Я видел ее. Поскольку я вижу только одним глазом, мне приходится вертеть головой больше, чем вам. И одна половина мира для меня всегда черная. Но в светлой половине я видел ее. Она танцевала.

Кило. Нет! (Возвращается в комнату.) Она ни за что не пойдет к ним в барак. Она отлично знает, какие это животные, какие распутники. Бабы из деревни наверняка рассказывали ей. Не могла она пойти туда. (Максу.) А может, это ты все подстроил? Может, ты сам заманил ее сюда?

Старший Минне. Да нет же. Он об этом и понятия не имел. Просто поляки заплатили ей, заплатили вперед. Всучили ей деньги в собственные ручки.

Макс. Я ничего об этом не знал, Кило.

Кило. Не может быть. Она же не такая, как эти деревенские бабы. Как же так? Неужели она настолько не уважает себя?

Макс (в ярости). Ты слышишь, как она визжит от удовольствия, она там вертится среди восьми поляков, эта пьяная шлюха, эта похотливая свинья. Слышишь, как она орет, а ты все не веришь своим ушам! Чего ты хочешь? Увидеть собственными глазами? (Выходит.)

Кило. Ничего я не хочу. Она для меня больше не существует. Хватит с меня.

Старший Минне. Когда я увидел ее у них в бараке, я перепугался до смерти. Она же говорила, что грязнее этих поляков никого нет на заводе. Ах, Кило, Кило, какого дурака ты свалял!

Кило (кивает с отсутствующим видом, потом подходит к Ягеру). Проснись, Ягер. Ты все знаешь, скажи, неужели она меня ненавидит? Зачем она это делает? И совсем рядом с нашим бараком. Ничего не понимаю. Ох, до чего я надрался…

Ягер. Не хочу совать свой нос в эти дела. Считай, что меня здесь нет. (Пьет.) Я ухожу к себе на болото. Оставьте меня в покое.

Пение поляков обрывается. Раздается какой-то грохот, затем выкрики. Несколько голосов спорят о чем-то.

Старший Минне (у двери). Черт побери, они идут сюда!

Появляется пьяная Малу, она в одной сорочке, Макс крепко держит ее за руку. Бобек и другой поляк, Маля, пытаются вырвать у него Малу. Макс силой вталкивает ее в комнату.

Макс, Ну, теперь ты видишь? Ты видишь, кто это? Вот она, твой ангел, твоя распутная мадонна!

Малу (останавливается в растерянности, потом бормочет по-польски: «Идите все ко мне, миленькие»). Иди ко мне, миленький, иди, мой толстячок. Ты тоже можешь поласкать Малу. (Показывает сначала на Бобека, потом на Малю.) Бобек (по-польски) мой самый любимый. (Целует его в щеку.) Потом Маля. А потом… ты, мой толстячок. И не говори ни слова, ведь у тебя что ни слово, то вранье. Ты врешь, я вру, все мы врем. А мне наплевать на все, лишь бы денежки платили. (Кричит.) Пла-ти-те!

Макс. Я плачу за него. Вот тебе четыреста франков. Цены нынче упали.

Кило. Да.

Поляки спорят между собой, потом говорят Максу: «Elle doit venir. On a paye»[252]252
  Она должна идти. Уже заплачено (франц.).


[Закрыть].

Кило (подходит к Малу, берет ее за плечи). Зачем? Зачем?

Малу. Больно. Отпусти. Я забыла тебя. Ты сам мне велел. Забудь, сказал ты. Ну что ж, раз – и готово. Тебя больше нет. Чтоб ты подохла, сказал ты. Вот это я и пытаюсь сделать. Этим только и занимаюсь. Лежа и не торопясь, так-то, мой милый. (Вырывает у Ягера из рук бутылку, жадно пьет, сплевывает, громко смеется и вдруг падает.) И ты тоже должен заплатить.

Все молча смотрят на Малу. Младший Минне подходит к ней.

Младший Минне. Надо дать ей кофе. У меня еще немножко осталось. (Достает из-под подушки ключ, подходит, открывает шкаф, достает термос и отдает его Кило.)

Старший Минне (громко кричит). Мой ключ! Мой ключ! Отдай ключ, мерзавец! Ты ночью шаришь у меня по карманам! У родного брата! (Вырывает ключ у брата.) Ты бы должен провалиться со стыда, Минне. И это после всего, что я для тебя сделал!

Младший Минне. Да этот ключ лежал у тебя под подушкой.

Кило. Пей. Пей. (Вливает кофе в рот Малу.)

Малу. Отстань от меня. Иначе и тебе придется платить.

Он поднимает ее и ставит на ноги.