Текст книги "Полвека любви"

Автор книги: Евгений Войскунский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 55 страниц)

Угрюмым стал Лукодьянов – вот что плохо. Не получилось у нас интересного, как в былые годы, общения. Разговаривал он, как-то странно отвернувшись в сторону. Был необычно малословен. Вдруг пустился в воспоминания о собачке по имени Чомбик, которую у них каким-то образом украли, увели, – Исай рассказывал об этом событии со слезами на глазах.

Он боялся оставаться дома один. В нем словно сломался стержень, и он пал духом.

С тяжелым предчувствием, что это наша последняя встреча, простился я с Исаем накануне нашего отъезда в Москву.

Из моего дневника:

Малеевка, 11 ноября 1982 г.

Вот и случилось то, что случается с людьми в преклонном возрасте. Сегодня по радио объявили о смерти Брежнева: внезапная остановка сердца. Это произошло вчера утром, между 8 и 9 час. Странно: вчера в 10 ч. утра мы выехали на автобусе из Москвы в Малеевку, все участники семинара фантастов и приключенцев. И в пути у меня начался озноб… Озноб и нехорошее самочувствие…

Мы приехали около 12 ч., разместились. У нас с Лидой комната в главном корпусе, внизу, № 2. В 13 ч. открыли семинар, речь держал Кулешов. Потом Беркова прочла список: 13 человек у меня в группе, 13 – у Биленкина и пятеро приключенцев у Ларисы Исаровой. Остаток дня я лечился. В комнате было холодно, выстужено. Электрокамин пришлось включить. На ночь – горчичники.

И утром сегодня я почувствовал себя лучше. В 10 утра я начал занятия своей группы в кинозале. Первым обсуждали большой рассказ Миши Веллера (из Таллина) «Кошелек». Рассказ отличный, в гоголевско-булгаковской традиции. Веллер – сложившийся писатель. Хорошо, что сразу задан семинару высокий уровень. Потом обсудили рассказ Эдика Геворкяна, знакомого мне по московскому семинару.

И вот – объявление по радио. Вспоминаю далекий март 53 г. Тогда было страшно, тревожно: как же теперь без него? Теперь ничего этого нет. Ну, будет другой. А особых перемен ожидать не следует. Политика вершится в сферах, бесконечно далеких от простых смертных. Кончилась ли эпоха стариковского консерватизма или продлится еще какое-то неопределенно долгое время?

Воскр. 14 ноября

Очень много работы. Занимаемся с 10 до 13 и после обеда еще часа 3. Все свободное от занятий время читаю рукописи моих семинаристов. Их чертова дюжина – 12 парней и одна девушка, Людмила Синицына из Душанбе. Кстати, она представила неплохую повесть «Пробный ящик» – написана мужской рукой, не дамское рукоделие. Ребята у меня сильные. Милый Борис Штерн, одессит, работающий теперь в Нижневартовске, прочел два отличных рассказа: лукавые, гротескные, смешные. А утром сегодня обсуждали рассказы Саши Силецкого. Этого Портоса с черными усами (он тоже из московского семинара) я очень люблю.

Обсуждения бурные. Я разрешаю им спорить, перебивать друг друга, а сам только направляю дискуссию и, конечно, заключаю. Слушают меня ребята хорошо, в рот смотрят. Мне приходится нелегко. Вот сегодня при обсуждении Силецкого возник спор о сатире, об авторской позиции, пермяк Пирожников, очень неглупый малый, требовал от Силецкого более определенной гражданской позиции. Веллер возражал: автор не обязан указывать конкретные пути, он имеет дело с изображением жизни и состоянием души. Мне пришлось чуть ли не лекцию прочесть о высоких задачах литературы и, в частности, сатиры.

Вот что мне пришло в голову: мы напоминаем героев «Декамерона». Во Флоренции чума, а мы сидим на загородной вилле и рассказываем друг другу байки. Телефон не работает, мы полностью отрезаны. Приезжающие рассказывают, что центр оцеплен. Продолжается 4-дневный траур. Генсеком, как и ожидалось, избран Андропов…

20 ноября

…С грустью, с щемящим чувством смотрю на моих ребят: трудный, неблагодарный жанр они выбрали. Где издаваться? Силецкий и Бабенко, имеющие десятки публикаций в периодике, не смеют и мечтать о книге. Как-то ненормально все это…

Мы с Димой были званы вчера к нашим семинаристам во 2-й коттедж, провели с ними вечер. Чувствую родство с ними, шумными интеллектуалами, чувствую ответную симпатию и уважение…Набилось полно народу, дым коромыслом, водочка, конечно, без закуски, только апельсин, расщепленный на дольки, – и гляжу на ребят со щемящим чувством и думаю: как жаль, что я не издатель. Я бы издавал хорошие книги. Издал бы Бабенко и Веллера, Покровского и Штерна, Силецкого и Геворкяна… Бедные мальчики! Ходить вам со своей хорошей прозой под холодными взглядами комиздатчиков, всей этой сволочи, усевшейся на выносливом хребте российской словесности.

Среда 24 ноября

Вчера закрыли семинар…

Итак, 14 обсуждений. Прочел около 1500 страниц машинописи. Написал 8 рецензий, больше не успел. Устал, но – доволен. Был большой духовный и душевный накал. Такая встряска, что ли. Синицына подходит и говорит: «Е.Л., теперь могу сказать, как я рада, что попала к вам на семинар». Она в возрасте 12 лет прочла «Экипаж „Меконга“» и была потрясена… даже, говорит, «это определило мою страсть к литературе, я начала рано писать…» И Женя Лукин, стоявший рядом, тоже сказал, что «Экипаж „Меконга“» был для него – ну, и т. д…

…Вчера в 16 час. мы закрыли семинар. Выступила Нина Беркова, потом Дима, Лариса и я дали оценку каждому из наших подопечных, пожелали успехов. Я опять напомнил о Монморенси (джеромовском псе), притащившем дохлую крысу: «Не тащите в фантастику дохлых крыс отработанных тем и сюжетов». А в 19 ч. был прощальный ужин на веранде. И пошли тосты… Саша Силецкий очень тепло говорил обо мне. Борис Штерн сидел напротив, смотрел влюбленно и говорил, что я могу на него положиться, он будет работать как следует. Потом ко мне подошел Майзель, ленинградец, стал что-то говорить – мол, для него в фантастике существуют только Ефремов, Стругацкие и «Эк. „Мек.“». Я спрашиваю: а вы другие мои книги читали? Читал, говорит, но «Эк. „Мек.“» лучше всех. Странная какая судьба у этой книги. Истинно, habeant sua fata libelli…

Володя Покровский темпераментно пел под гитару, в том числе и мою любимую песню Галича «Мы похоронены где-то под Нарвой». Володя редкостно талантлив. Я успел тут прочесть его большую повесть «Танцы мужчин» – это здорово. Мощная экспрессия, все очень незаурядно, самостоятельно. Дима говорит, что в него вселилась частичка Федора Михайловича…

Ребята в восторге от семинара. И вот он закончился. Не хотелось разъезжаться – это все признали.

Сегодня утром приехал автобус, мы всем семинаром погрузились и поехали. До свиданья, Малеевка…

Я и сейчас, почти четверть века спустя, с удовольствием вспоминаю ежегодные всесоюзные семинары молодых фантастов в Малеевке (потом они перекочевали в Дубулты – Дом творчества на Рижском взморье, но их по-прежнему называли малеевскими). Иногда я встречаюсь со своими бывшими семинаристами, почти все они стали профессиональными писателями, и, когда вспоминаем Малеевку, я вижу: у них теплеют глаза. «Малеевка – это чудо в моей жизни», – сказал один из них. «Это была школа», – сказал другой.

Чем же дорога нам Малеевка?

Наверное, какой-то особой атмосферой, или, если угодно, аурой. Две недели интенсивного интеллектуального общения творчески настроенных людей. И еще драгоценная деталь: дружелюбие. О нет, похвальных слов на занятиях говорилось не так уж много – куда больше сказано слов критики, споры вспыхивали при обсуждении каждой рукописи. Но не было злости, дурного соперничества. Думаю, что и темного чувства зависти не было, – во всяком случае, она себя не проявляла.

Закрою глаза и вижу зрением памяти: вот они идут по заснеженным тропинкам Малеевки – в распахнутых пальто, в небогатых шапках, идут шумной гурьбой и продолжают спор, начатый на сегодняшнем занятии, громко звучат в морозном синем воздухе их молодые голоса. Перебивают друг друга:

– Без освоения ближнего космоса не обойтись! Если сохранится нынешний темп индустриального развития…

– Да ни черта не продвинемся в космос, пока холодная война! Всё пожирают военные расходы…

– Перегрев земного шарика заставит остановиться и подумать…

– Вот ты уже и подумал – разумные ракеты сочинил…

– Да только на разум вся надежда!..

Должен тут сказать (это не только мое мнение), что влияние на участников семинара руководителей групп, то есть Биленкина и мое, было значительным. Мы с Димой вовсе не сговаривались заранее, как вести семинар. Просто были единомышленниками. С первого же занятия в своих группах мы определили главный критерий оценки: литературный. Фантастика – даже не жанр, а крупное (многожанровое) направление литературы. Никакая идея, интересная сама по себе, не определит принадлежность вашего сочинения к художественной литературе, если в нем нет стиля, языка, характеров персонажей – то есть, так сказать, вещества литературы.

Когда-то Фрэнсис Бэкон сказал: «Наука часто смотрит на мир взглядом, затуманенным всеми человеческими страстями». Вот так, говорил я своим ребятам, должна смотреть и фантастика. И тогда возникнет не научно-популярный опус и не остросюжетное чтиво, а серьезная литература, которая ищет ответы на вопросы, тревожащие человечество: куда мы мчим? Какие угрозы таятся в новейших достижениях научно-технического прогресса? Зачем человеку космос? Зачем расщеплять одни ядра и синтезировать другие? Чем обернется для человечества вмешательство в генетику, в наследственность? Почему опасно клонирование (уже тогда, в семидесятые, о нем заговорила фантастика)? Конечно, это не значит, что писатели-фантасты – пророки, знающие ответы на все вопросы. Отнюдь! Фантасты, может быть, больше размышляют, немного дальше пытаются заглянуть.

Дмитрий Александрович Биленкин, с которым я сдружился в те годы, как раз и являлся таким – очень размышляющим – фантастом. По образованию он был геохимиком, ездил в геологические экспедиции. В конце пятидесятых все чаще стали появляться в периодике его статьи и очерки. С 1959 года Биленкин – штатный сотрудник «Комсомольской правды», в его попечении популярная еженедельная полоса «Клуб любознательных». Кажется, именно на этой полосе прочел я коротенький рассказ Биленкина «Зачем?». Так, ничего особенного, но запомнилась любопытная идея поиска внеземных цивилизаций. Радиоволнами всю Галактику не охватишь, полеты к далеким мирам бессмысленны, так вот оптимальный вариант межзвездной связи: к ближайшей звезде запускается автоматическая станция, которая будет кружить вокруг нее и лазерами управлять звездными реакциями. Звезда будет то разгораться, то гаснуть – такая пульсация и привлечет внимание гипотетических братьев по разуму…

Мы с Биленкиным познакомились, когда он уже работал в журнале «Вокруг света». Ему было за тридцать. Высокий, с красивым юным лицом, всегда при галстуке, он производил впечатление умного, спокойного и успешного человека. В 67-м вышла первая книга его научно-фантастических рассказов «Марсианский прибой». За ней последовали, с интервалами в 3–4 года, другие сборники рассказов – «Снега Олимпа», «Лицо в толпе», «Проверка на разумность», повесть «Сила сильных». Он нашел свой жанр – новеллу – и уверенно его разрабатывал. Герои его новелл – изобретатели, математики, разведчики космоса, космический психолог Полынов (любимый персонаж Биленкина) – сталкиваются с необычайными явлениями, подчас грозящими гибелью. Их выбор, поведение всегда определяются нравственностью. В «Принципе неопределенности» ученый XXI века Берг отправляется на машине времени, «хроноскафе», в XIII век, чтобы отыскать и привезти забытый в прошлой экспедиции «антигравитатор». Прибор найден. Но как быть с девушкой, приговоренной фанатиком епископом к смерти? Утром ее сожгут. Берг не должен вмешиваться в дела прошлого времени, это опасно: история пойдет по-другому, изменится будущее, из которого он прибыл. Но почему история должна измениться к худшему, если его поступок правилен и хорош? Сомнения отброшены, Берг спасает девушку («целуя ее, он понял, что хочет целовать ее всегда, всю жизнь»…), они бегут из города. За ними идет погоня, но они успевают добежать до хроноскафа, и Берг заталкивает девушку на сиденье. Тут же он понимает, что хроноскаф не вывезет двоих: перегрузка! И он отправляет девушку в свой XXI век, а сам остается в глухом Средневековье – без надежды на возвращение.

А вот рассказ «Проба личности», впервые напечатанный в 1978 году в альманахе «НФ» № 19, который я составлял. Школьники XXI столетия вызвали из глубины веков методом «фантоматического» моделирования… Фаддея Венедиктовича Булгарина. Конечно, это фантом, голограмма, сотканная компьютером по рисункам и воспоминаниям той эпохи. Воссоздан не просто облик, но и душевный склад, образ мыслей того самого Булгарина, и ребята предъявили ему строгий спрос. «Судьи? Нет. Но и не зрители. И уж, пожалуй, не дети. Исследователи». Почему он, Булгарин, травил Пушкина, писал доносы в Третье отделение на него, на Вяземского, на Тургенева? Воевал на стороне Бонапарта… Брал взятки… Булгарин оправдывается, мол, служба требовала, старался ради царя и «общественной пользы»… Не выдержал груза обвинений, рухнул на колени… Ребята, потрясенные, выключают мерзкий фантом…

Новеллы Дмитрия Биленкина осуществляли своего рода службу времени, экстраполируя в будущее лучшие нравственные качества ныне живущих людей. Герои его новелл – работящие, мыслящие люди. Характерные для них высказывания: «Нормальное состояние разума – труд мысли»; «Работа, что ни говори, все-таки лучшее из лекарств»; «Всякая жизнь проходит, важно ее наполнение».

Ко времени первого малеевского семинара Биленкину было под пятьдесят. Он очень посолиднел: отрастил усы и бороду, курил трубку. Так же, как и я, Дима твердо придерживался принципа реалистической фантастики. Мы не учили семинаристов, как надо писать, – это от Бога. Но научить, как не надо писать, можно. Достоверность! Даже самое необычайное должно выглядеть правдоподобным. Мы вытаскивали из рукописей недописанные фигуры персонажей, решительно перечеркивали многословие и красивости…

Можно ли было себе представить, что Дмитрию Биленкину оставалось всего пять лет жизни?

«Малеевки» были своего рода ежегодным смотром молодых сил фантастики. Съезжались со всей страны начинающие авторы, в большинстве своем люди талантливые. Некоторые из них уже опубликовали рассказы в сборниках фантастики, выходивших в «Молодой гвардии» и в «Знании».

Мне довелось составлять три альманаха «НФ» в издательстве «Знание», и в каждом из них присутствуют «малеевцы». В альманахе № 19 (1978) напечатана повесть Виталия Бабенко «Переписка». В № 23 (1980) – рассказы Михаила Веллера, Александра Силецкого и Евгения Филимонова. В № 35 (1991) – повесть Владимира Покровского «Танцы мужчин». Уже шла перестройка, я написал в предисловии к этому альманаху: «К счастью, наступило время обновления, нравственного очищения общества от тяжелых завалов тоталитаризма. Вот и залежавшаяся в ящике стола повесть Покровского „Танцы мужчин“ выходит к читателю». В этом же номере альманаха опубликованы рассказы Эдуарда Геворкяна, Любови и Евгения Лукиных, а также молодых авторов из следующего поколения «малеевцев» – Андрея Саломатова и Виктора Пелевина. Все эти имена теперь на слуху, и я рад тому, что способствовал их старту.

И конечно, моя большая радость – книги, которые дарят бывшие семинаристы. У меня целая полка книг «малеевцев» – москвичей Бабенко, Покровского, Руденко, Геворкяна, Саломатова, петербуржцев Рыбакова, Лазарчука, Столярова, красноярца Успенского, волгоградца Лукина, киевлянина Штерна.

Двум Борисам – Руденко и Штерну я дал рекомендации для вступления в Союз писателей. В 87-м Боря Штерн прислал из Киева свою первую книгу «Чья планета?» с трогательной надписью: «…В этих рассказах много Вашего участия, Вашей доброй души. Спасибо Вам за поддержку в трудные времена, которые, надеюсь, уже позади». Верно, те времена позади, но и нынешние не назовешь легкими. У Штерна вышли еще две или три книги, и он написал бы еще много, он был редкостно талантлив. Но в 1993-м Штерн умер внезапно, за работой, упав головой на клавиатуру компьютера.

Из моего дневника:

10 мая 1982

…Вчера, 9-го, в День Победы к нам приехали Тарковские. Лидка звонила Татьяне в Переделкино, и вот они поймали такси и приехали. Я был очень рад: люблю Арсения Тарковского, милейшего, детски-простодушного, обожающего смешные истории и марки. И стихи его люблю. Лидка сделала лобио, испекла хачапури, и Арсений, которому опротивел домтворческий однообразный харч, с удовольствием ел. Выпили коньячку. Алик и Натэлла тоже были. Татьяна сейчас редактирует куперовского «Зверобоя». Я вспомнил, как смешно и зло писал о Купере Марк Твен, и прочел им вслух эту статью из XI тома. Мы покатывались со смеху. Потом Арсений смотрел мою коллекцию марок, я ему много подарил, он был страшно доволен. Вечером Алька поймал машину, и мы их отправили в Переделкино. Приятные люди, приятный вечер.

30 ноября

…Вечером вчера был в ПДЛ творческий вечер нашего милого Арсения Александровича Тарковского. Хороший вечер. Читали стихи – свои и Арсения – Алик Ревич, Годик Корин, Евтушенко, Кома Иванов, пел две новых песни Окуджава (одна из них – о дураках, которые любят учить, и об умных, которых скоро «всех выловят», и о необходимости «усреднения»). Читал стихи Арсения Михаил Козаков. Великолепно сыграл А. Гаврилов опус позднего Скрябина и опус раннего Прокофьева, и от его могучих аккордов сотрясался и ездил взад-вперед «Стеинвей». Потом Гаврилов сделал Арсению поистине царский подарок – сыграл крохотную (но драгоценную) вещичку Моцарта, чудную каденцию, недавно найденную в Будапеште у потомка аристократической семьи. Неизвестный Моцарт! Гаврилов сказал, что это был, скорее всего, подарок женщине. Ах, как дивно прозвучал этот подарок!

Верно говорили выступающие, что Арсений Тарковский не позволил себе опубликовать ни одного посредственного стихотворения. Что он прочно связал себя с пушкинской традицией. (Я-то думаю, что Арсений весь – из Серебряного века нашей поэзии.) Он опубликовал свою первую книгу только в 1962 г., когда ему было 55 лет! До этого был известен только как переводчик. В заключение Тарковский долго читал свои прекрасные стихи. Я рад, что А. А. почтил меня – если не дружбой, то хорошим отношением. Очень люблю этого милого, доброго 75-летнего поэта.

В конце мая 1983-го летали с Гуревичем, Биленкиным и Берковой в Душанбе – на «Неделю фантастики». На третьем часу полета под нашим ТУ-154 возникло Аральское море. Облачность была негустая, и мы хорошо разглядели тускло-синий Арал с широкими белесыми полосами по краям – то была обмелевшая часть моря, соль, впитавшаяся в песок. Страшновато выглядело гибнущее море. Далее простерлись красноватые Кызылкумы, а за ними Гиссарский хребет со снежными шапками, и открылась Гиссарская долина, островки поселков – и наконец Душанбе.

Поселились в интуристовской гостинице «Таджикистан». Такое же название носил и фирменный кабоб (то есть кебаб), поданный на ужин в ресторане. Грянул джаз, и английские туристы, большая группа, пустились в пляс. («Совершенно забыли, – записал я в дневнике, – что у них творится в Ольстере».)

Очень много выступали – на душанбинских предприятиях, в лектории, в театрах. Нас возили в Нурек – с 300-метровой высоты знаменитой плотины мы смотрели, как синий Вахш втекает в водоприемники и, отдав свою силу турбинам, бурлит, вытекая из нижнего бьефа.

Но самым сильным – и тяжким – впечатлением было выступление в военном госпитале.

31 мая я записал в дневнике:

…И вот я увидел наших раненых из Афганистана. Конечно, легко раненные (тяжелые лежали в палатах) – их набился полный зал. Молодые ребята в пижамах и тапках. Я всматривался в их лица. В общем, обычные молодые лица – замкнутые и веселые, смышленые и туповатые, всякие. Но что-то, пожалуй, было в глазах… много повидавшие глаза. Будто тень прошлого.

Они скрывали свои увечья. Одного парня вызвали «на выход». Он поднял с пола костыли и пошел на одной ноге…

Я не стал говорить о фантастике. Рассказал им о «своей» войне. О том, как транспорт подорвался в декабре 41-го… о блокаде, о Кронштадте… Я от души пожелал им выздоровления и удачи… Кажется, мое выступление было эмоциональным…

Потом, когда встреча кончилась, я спросил черноволосого майора медслужбы (начальника госпиталя?) – какие ранения преобладают? Он сказал: огнестрельные и осколочные, но есть и ожоги, и баротравмы (т. е. когда взрывной волной обо что-то ударит…).

Тяжелое впечатление. И невысказанный вопрос: за что воюют эти парни? Мы-то знали, за что воевали, мы страну отстаивали от фашизма. А эти?..

Из моего дневника:

14 марта

…Медленно вызревает у меня новая повесть, ее действие происходит в первые месяцы войны на Ханко и – в наши дни. Читаю, думаю, записываю возникающие мысли.

…Позвонил Юра Тарский: вчера на пленуме правления СП Марков объявил о лит. премиях за 83-й год. Премия им. К. Симонова присуждена мне за «Кронштадт» – лучшее произведение на военную тему минувшего года. Еще Юра сказал, что было пятеро кандидатов. И еще: «Знамя» возражало, т. к. эта премия помешает «Знамени» выдвинуть меня на Государственную премию. Так-то. Я, конечно, очень рад. Такая неожиданная радость. А Госпремия… все равно ведь не дали бы… все идет своим – неопределенным? – путем…

17 марта

…Права Лидка, сделав любопытное обобщение: за маринистику у тебя «сплошные» премии: в 57 г. – премия за пьесу «Бессмертные», в 61-м (или 60-м, не помню) – премия журнала «Сов. моряк» за рассказ «Наш друг Пушкарев», теперь – за «Кронштадт». А за фантастику – никаких премий, одни неприятности.

Верно, верно…

Был я вчера у Аркадия Стругацкого. Аркашу ведь тоже… Казанцев в своей вонючей рецензии задевает – намекает, указывает на зарубежную публикацию «Гадких лебедей»… Аркаша хочет написать открытое письмо в «ЛГ». Ясно, что не напечатают, но – разойдется. А мне он кричит, чтоб я действовал по партийной линии – написал в КПК… «Ты член партии с огромным стажем, фронтовик! Ты наступать должен, а не обороняться!» И т. п.

Ох, надоело… Товарищи потомки, сможете ли вы понять, как трудно нам было? Какая мразь нас окружала, в какие скверные игры нам приходилось играть? Время, конечно, расставит все по местам…

Вот ведь: отмечали мы вчера 100-летие Александра Беляева. Был вечер в Большом зале ЦДЛ… Мне не хотелось ехать, но Нина Беркова упросила: надо выступить (вместо заболевшего Аркадия, вместо не приехавшей из Ленинграда дочери Беляева). Я выступил, говорил об этом феномене: Беляева при жизни ругали критики, поносили в газетах, а вот же, сгинули критики, а несчастный при жизни Беляев теперь издается широко, необычайно популярен…

Да, время всё расставляет по местам…

20 марта

Умер Бадигин…

Что это мне Игорь Чернышев сказал? Что, дескать, Тарский предлагает меня на освободившуюся бадигинскую должность (общественную) – председателем комиссии по маринистике? Вряд ли, вряд ли меня – чинами не вышел…

Хм, главным маринистом страны? Хотел бы я стать? Не знаю. Должности, хоть и не административные, пугают меня… вольного литератора на вольных хлебах…

22 марта

Ну вот, вчера в «ЛГ» опубликован список лауреатов лит. премий-84, в том числе и я – «премия им. К. Симонова за роман „Кронштадт“». Сподобился старик Войскунский на 62-м году жизни.

Ну и что теперь? А ничего. Остеохондроз как давил на крестец, так и давит…

С интересом читаю рукопись Стругацких – новую повесть «Хромая судьба», выданную мне Аркадием. Сильная, неординарная проза. Молодцы!

А моя новая повесть – военная, о Ханко, – идет туго. Все еще обдумываю. Поворачиваю так и этак сюжет, характеры… новые действующие лица вдруг возникают и требуют к себе внимания…

Весна. Солнышко светит. Налетают короткие метели – и снова солнце.

Ужасно не хочется стареть.

11 апреля

…В «Технике молодежи» изрядный скандал. Захарченко во 2-м № журнала начал печатать новый роман А. Кларка «Космическая одиссея 2002». И вдруг обнаружили: все советские члены смешанного советско-американского экипажа звездолета носят имена и фамилии видных диссидентов… № 3 журнала, где шло продолжение, весь пошел под нож. А Захарченко – снят решением секретариата ЦК – не комсомола, а КПСС! Снят и зав. отделом литературы «ТМ» Пухов. Так Кларк подложил свинью Базилю. Это очень хорошо, что слетел краснобай Захарченко…

Новая военная повесть захватила меня. Снова гремела артиллерийская гроза над полуостровом Ханко, и стелился черный дым над горящим лесом, и пулеметные трассы перекрещивали по ночам узкие проливы в шхерах. Еще не знали мои герои-однополчане – мальчишки, подросшие к войне, – не знали, какая судьба им приуготовлена, да и я еще не очень-то знал, но роман уже вел меня. Да, повесть понемногу перерастала в роман, и уже возникло, хоть и не вполне определенно, название: «Мир тесен».

Медленно, как и всегда у меня, шел роман, не больше двух страниц в день. Жизнь, разворачиваясь с явным ускорением, обгоняла его.

Ранним вечером 14 мая 1984-го я включил телевизор и сел в кресло. Вошла в гостиную Лида, неся клубок мохера, спицы и недовязанный жакет. Последнее время она увлеклась вязанием.

– Ты совсем как товарищ Расул, – сказал я. – Всё в одной руке держишь.

Когда-то у нас в бакинской школе был такой преподаватель черчения – товарищ Расул. Он по-русски говорил неважно, сердился, когда в классе становилось шумно, кричал: «Я буду ставить вопрос педагисский совет!» Однажды в классе на доске появилась надпись, сделанная кем-то из первой смены (мы учились во второй):

 
У доски Расул стоял,
Тряпку, циркуль и журнал
Всё в одной руке держал.
Уф, какая молодца!
 

Товарищ Расул вошел, держа огромный циркуль, линейку и журнал, прочел надпись и очень рассердился. Велел стереть. А написано было каким-то едким желтым мелом, стиралось плохо, дежурный тер, тер тряпкой, но надпись лишь немного поблекла…

– Ты совсем как товарищ Расул, – говорю я вошедшей Лиде.

– Я не товарищ Расул, – говорит она, усаживаясь в свое кресло.

– Конечно, – говорю, – ты не товарищ Расул, но все же есть что-то общее.

– И ничего общего нет. Сегодня будет фигурное катание? Не помню, что показывали в тот вечер по «ящику».

Вдруг я ощутил как бы толчок в душу – вспыхнула мысль: как там Исай? Я снял трубку, набрал бакинский номер Лукодьяновых – и услышал голос Ольги:

– Ой Женя! Только что, только что… пять минут, как Ися умер…

У меня в горле ком, не могу говорить, а она плачет, причитает:

– Мы его три дня как из больницы забрали… он совсем был плох, не вставал, не узнавал меня… со вчерашнего дня без сознания…третий инсульт…

– Завтра прилечу, – говорю. – Без меня не хороните. Я понимал, что жизнь у Исая кончается. Но надеялся, что он доживет до осени: мы с Лидой хотели осенью приехать в Баку. И вот…

Прилетел в Баку ночью. Ольга, предупрежденная мной по телефону, не спала. Сразу открыла дверь.

Исай лежал на столе в черном гробу. Я откинул с лица простыню, снял марлевую маску, пропитанную формалином, – и ужаснулся.

Белое старческое лицо, дряблая кожа, обтянутый нос. Ничего общего с Исаем! С моим умным, всезнающим братцем. Что делает болезнь с человеком… какой блестящий интеллект разрушается до неузнаваемости…

Оля плакала. Я тоже… Так много было связано с Исаем. Наши книги, наши долгие интересные разговоры, наши планы…

Похоронили его на следующий день, 16 мая, при большом стечении народу, на новом городском кладбище за так называемыми Волчьими воротами, откуда были видны скопления нефтяных вышек и желто-серые холмы Локбатана.

Из моего дневника:

24 июня 1984 г.

Как и 45 лет тому назад, сегодня воскресенье. А тогда, в 39-м году, в этот день был выпускной вечер в нашей школе, и я впервые признался Лиде в любви. Мы были счастливые, ошеломленные в тот вечер. И невозможно молодые. Мы ничегошеньки не знали о том, что нас ожидает. А ожидала нас война, беда, долгая разлука. Вижу руку Провидения в том, что мы уцелели – для жизни и любви. 45 лет любви. Это чего-нибудь да стоит. Да нет, это – бесценно.

Счастье – это видеть счастливую улыбку моего малыша.

30 октября 1984 г.

Вчера ездили в ЦДЛ на вечер Тура Хейердала. Огромное скопление народу…

Тур в свои 70 выглядит превосходно – строен, подтянут, кожа гладкая, загорелая. Типичный светловолосый (ныне облысевший) скандинав…

Вечер вел Долматовский. Выступал Сенкевич, рассказал, в частности, что первое издание «Кон-Тики» привез из Норвегии в Москву Долматовский. К Туру отношение сперва было скверное. На заседании академического института археологии и этнографии директор этого и-та обругал Тура невеждой и расистом (!). А один аспирант набрался храбрости и заявил, что это недостойно – такая ругань без малейшей попытки разобраться в гипотезе Тура (о заселении Полинезии не с запада, а с востока – из Южной Америки), которая казалась очень крамольной. Этот бывший аспирант, Генрих Анохин, здоровенный малый, сидел в президиуме позади Льва Жданова, переводчика Тура.

Потом выступил Тур (а Жданов превосходно, синхронно переводил с норвежского), показал слайды – сначала о последнем плавании «Тигриса», потом – о новых разысканиях на Мальдивских островах. Там, на экваторе, на необитаемом острове Гавган (одном из 1200 островов, входящих в Мальдивскую Республику) ему удалось раскопать курганы, построенные некогда неведомыми солнцепоклонниками. Облицовку курганов содрали мусульмане, заселившие острова несколько столетий спустя (в XII веке предположительно), – сохранились ее обломки, плитки с изображением солнца. Сохранились архитектурные детали старинных сооружений с орнаментом в виде лотоса (это индуизм), статуэтки Будды, превосходная каменная кладка… Целая цивилизация! На изображениях человеческих голов – длинные, оттянутые книзу уши (я вспомнил Аку-Аку!). Может, древнейшая культура солнцепоклонников… сродни той загадочной цивилизации, которая существовала на острове Пасхи? Об этом Тур не говорил. О своей концепции не сказал ни слова – только факты, только слайды. Любопытны найденные там же бусы из агата, горного хрусталя – материалов, не существовавших на коралловых атоллах. Значит, мореплавание. Вот любимая теория Тура – древние много плавали, океан не разъединял, а соединял людей издревле.

Потом Тур отвечал на вопросы. Он прекраснодушный пацифист, шлет телеграммы ген. секретарю ООН о необходимости прекратить гонку вооружений. Наивный интеллигент западного типа. Очень привлекательный, очень симпатичный человек…

В том же октябре 84-го в Пицунде, в Доме творчества, был у меня разговор с писателем Борисом Можаевым. Он спросил, какая болезнь у моей жены.

– Деформирующий артроз обоих тазобедренных суставов.

– А вы читали мою статью в «Литературке» о таллинском Институте имени Сеппо? – сказал он. – Мне там выправили сломанную руку…