Текст книги "Ворон"

Автор книги: Дмитрий Щербинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 47 страниц)

Ворон без движенья смотрел на Альфонсо, а окружающий их мир безмолвствовал. Вот Альфонсо повернул голову и увидел, что все сидят недвижимые, как восковые куклы – кто с поднятой чашей, кто с устремленным куда-то мечтательным… Сэльва с поднятой чашей, смотрела в ту точку, где был раньше лик Альфонсо.

И, все же, какое-то движенье было. Да – за дальней частью этого золотого стола, к нему повернул голову старец в увитом звездами наряде, в колпаке с Солнцем и Месяцем – на плече его сидел, и то же двигался ярко-зеленый попугай с синей холкой.

Вот старец вытянул руку и повелительно выкрикнул: «-Кыш!»

Альфонсо резко обернулся, и обнаружил, что ворон теперь сидит на самом мраморном ободке, совсем рядом от его лица.

Вот ворон задвигал клювом и оттуда выпала, тяжело разбилось, пятном растеклась по мрамору капля крови. Юноша взглянул на указательный палец правой руки, и обнаружил там маленькую ранку.

И тут раздался сладкий, очень вкрадчивый, сливающий все слова в один, медово журчащий напев голос: «– Я испил лишь каплю твоей крови, и больше мне не понадобиться, не бойся. Я друг тебе…друг…» – как же сладко прозвучал этот голос – Альфонсо невольно наклонился у ворону.

Ворон продолжал тем же сладостным голосом: «-Как плохо – нам мешают, а я так многое хотел тебе поведать…»

И Альфонсо возжелал, чтобы ворон продолжал говорит. Да – он хотел теперь такого друга – в его сладкой речи чувствовалась великая сила.

И тут вновь повелительный окрик: «Кыш!»

Альфонсо неприязненно взглянул на старца, и обнаружил, что тот уже поднялся со своего места, и направляется среди «восковых фигур» к ним. Звезда на вершине его посоха наливалась серебристым цветом – казалось, что сияние все новых и новых небесных светил скапливается в нее.

«– Как жаль, что нам не дают договорить сейчас. – все тем же сладостным тоном вздохнул ворон. – …Ну, ничего – сегодня, или завтра, еще до восхода Солнца, мы встретимся… Но я вовсе не навязываюсь. Ежели ты не хочешь, ты не увидишь меня больше…»

– Кыш!

– «…Я предлагаю тебе власть. Ты пойдешь в Среднеземье во главе великой армии. Я сделаю тебя адмиралом нуменорского флота, а потом – королем Нуменора. Но и на этом мы не остановимся… Хочешь ли ты новой встречи?»

– Да, да! – выкрикнул Альфонсо, ибо все в нем так и вспыхнуло, как только представил он себя во главе великой армии.

– Кыш! – еще раз проскрежетал старец.

Ворон вспорхнул крыльями, черным камнем устремился прочь.

Альфонсо повернулся к старцу, гневливо выкрикнул: «Зачем?!» – но тут обнаружил, что старец сидит уже на прежнем месте. Тут уж и самого Альфонсо потянуло вниз….

Вдруг, нахлынул, показавшийся оглушительным после безмолвия, шелест голосов. Все задвигалось, заблистало одеяньями. Вот раздался испуганный голосок Сэльвы:

– Альфонсо, что с тобой? Да ты так побледнел в одно мгновенье! Ох – и откуда у тебя родинка на пальце?

Альфонсо убрал на колени правую руку, пробурчал: «Да так, ерунда какая-то…» – после чего стал высматривать старца – почти сразу его увидел. Теперь старец, недвижимый как изваяние, следил за ним, вот повернул голову, зашептал что-то своему попугаю. Остальные ничего не заметили.

По прежнему беседовал с королем адмирал Рэрос; по прежнему иные двигались или разглядывали окрестности.

Тьеро что-то спрашивал у него, однако, Альфонсо так был поглощен произошедшим, что не понимал этих вопросов, но вот Тьеро потряс его за плечо:

– Да что ж с тобой? Не слышал, чтобы подъем на Менельтарму навевал на кого-нибудь сон. Очнись – вот еще полчашки златистого элия осталось…

Альфонсо отказался от элия, рассеяно улыбнулся; обнаружил, что король, а за ним и остальные поднимаются – быстро взглянул на ободок – там уже успела сделаться черным пятном капля его крови. А на западе, из синевы, выступали иссине-белые уступы облачной горы – она взметнулась там во все небо; и, наверно, только отроги Манвэ, превосходили ее в размерах…

– Пойдем же! – звал его Тьеро.

Альфонсо рассеяно опустил голову, пошел за своим другом, и, когда они стали восходить по ступеням, за руку его взяла Сэльва, и нежно зашептала:

– Если ты из-за этой неприятности с сэром Бэррионом так переживаешь – так ничего, знай, что я не держу на тебя обиды… А мы потом вместе к нему подойдем, все уладим….

Альфонсо непонимающе взглянул на Сэльвию – эта утренняя история как-то совсем у него из головы вылетела. Сэр Бэррион… Вот он, сморщив лоб, вспомнил, и какой ничтожной, ничего не значащей, показалась ему теперь эта стычка…

– Альфонсо, Альфонсо… – шептала ему на ухо Сэльва.

А юноша отвернулся от этого голоса – он мешал ему сосредоточится, подумать. Тот он споткнулся о ступень, и сквозь сжатые зубы процедил проклятья. Черные его очи сверкнули гневом.

– Ты такой встревоженный, бледный. – жалостливо шептала Сэльва, а юноша выдернул от нее свою руку и прошептал гневно. – Довольно, довольно. Оставь меня! Я вовсе не беспокоюсь об этом сэре Бэрионе!

Он проскользнул вперед, тут еще раз споткнулся, вновь пробормотал ругательство и пошел, низко опустив голову, стараясь ни на что не отвлекаться – обдумать все.

– Хочешь остаться в одиночестве? А в одиночестве то тебе сейчас оставаться как раз нельзя.

Альфонсо резко повернул голову на этот негромкий, но притягивающий, как звездное небо, глас. Рядом с ним шел Гэллиос, в котором Альфонсо узнал старца, который прогнал ворона.

Альфонсо не нашел, что тут сказать, но ждал, что скажет Гэллиос.

– Не видел я, чтобы кто-нибудь спотыкался при восхождении. – спокойно и негромко говорил звездочет. – Если сердце ясное, так ноги сами несут; если сердце отягощено злом, то и ноги заплетаются.

– Зачем вы нам помешали? – очень тихо, чтоб ненароком никто не узнал о тайне, спрашивал Альфонсо.

– А кому это, «Вам»? – удивленно приподнял свои густые, седые брови старец. – Ты разве знаешь, кто скрывается за обличаем этого ворона?

– Вам то какое дело? – гневливо шептал Альфонсо. – Зачем вы его вспугнули?!.. Ну, и кто он по вашему?

– Пока я этого не знаю…

– Вот видите! – забывшись, выкрикнул Альфонсо.

– …Но догадаться, что он служит Врагу, не так уж сложно и по обличью, и по поступкам его. Вот только не понять, как он пробрался сюда, да еще в праздник. Ну – это уже детали. Покажи-ка мне свою руку.

И вот Альфонсо протянул ему правую руку – он и не хотел этого делать, но в словах Гэллиоса была такая сила, что рука сама повиновалась.

– Так я и знал… – покачал головою звездочет.

Альфонсо выдернул руку и обнаружил, что в том месте, где клюнул его ворон, на указательном пальце, появилось черное пятно в виде непроницаемого вороньего ока – казалось, что оно наблюдал и за ним.

Сходство это было подмечено и старцем – теперь он молвил:

– Нечего ему, кем бы он не был, наблюдать за нами.

Он достал из кармана черный, усыпанный звездами платок и обвязал его вокруг пальца; затем пристально взглянул в очи юноши и молвил:

– Я тебя пока плохо знаю – только вижу, что ты очень сложная натура. Вот что, Альфонсо, не отходи ни на шаг от меня; да и я за тобой стану приглядывать… А еще – у нас сейчас гостят эльфы из Валинора, вот с ними и поговорим.

В это время догнал их Тьеро, с тревогой вглядываясь в бледное лицо своего друга, спросил:

– Да что же случилось то?

Альфонсо вновь потупил взор, пробурчал:

– Да ничего… Просто… не очень хорошо себя чувствую. Это пройдет.

* * *

Если первый павильон был сделан из мрамора, то второй, в который Тар-Минастир ступил в семь часов вечера, был вылит из янтаря. Этот камень поглощал в себя лучи солнца и испускал то густое золотистое сияние, которым полнился покоящийся под ними Нуменор. Они были на такой высоте, что в Арменелосе не различить уж было отдельных строений, а сама столица казалась дивным, многообразным облачком прилегшим отдохнуть у стоп Менельтармы. Зато даль открывалась великая – с запада, с юга, и с севера видно было море, и одного взгляда туда, в вольную стихию волн – у каждого нуменорца восторженно волновалось сердце.

Теперь неподалеку от себя Альфонсо все примечал Гэллиоса, который наблюдал и за ним, и по сторонам оглядывался.

Черный ворон больше не появлялся…

Волнения Гэллиоса заметил Тар-Минастир – он поднялся со своего алмазного трона, подошел:

– Вижу, что-то тревожит вас?

– Я еще не уверен… И, в любом случае, ваше вмешательство сейчас не поможет… Подождем до окончания праздника.

Пока старец говорил с королем, Альфонсо незаметно отошел в сторону, к северной стене. Там он затерялся за роскошными одеяньями, отвернулся к янтарной колонне и зашептал напряженно, со злобой:

– Лучше оставьте. Вы все равно ничего не знаете!

Тут, обернутый в платок палец стало жечь – платок он сорвал – жжение тут же прошло. Однако, на черное око Альфонсо смотреть боялся…

В двух десятках метрах к северу от янтарной стены, средь камней проходила лощина из которой в обычное время выплескивался перезвон небольшого водопада, но вот теперь перезвон этот захлебнулся в чем-то.

Над краем лощины вдруг выплеснулся густой, оранжевый туман.

Раздались возгласы – нуменорцы указывали на туман, обсуждали, что это может быть.

Тем временем, оранжевая стена, поднявшись из лощины, стала надвигаться на павильон; причем была она столь густа, что попадавшее в нее камни растворялись.

– Это кисель Иллуватора! – прошептал кто-то…

Гэллиос закончил беседовать с королем, и обернулся, высматривая Альфонсо, однако, его не было видно:

– Мил, ты не видел, куда этот юноша направился?

– К север-ру, – отвечал изумрудный попугай.

Гэллиос попытался пройти туда, однако – это было нелегко. Все нуменорцы поднялись, и в изумлении созерцали удивительное явление.

Оторвавшись от янтарной колонны, Альфонсо тоже смотрел надвигающуюся розовую гладь. До нее оставалось метров десять – словно неспешно, величаво идущий человек приближалась она.

Вот нахлынули волны розового тумана. Оказался туман этот густым – вот вытянул пред собою руку юношу и не увидел ее.

Расплывчатый контур выплыл совсем рядом, с трудом прорвался голос:

– Альфонсо – это я, Сэлва, дай мне руку.

Юноша протянул было к ней руку; однако, туман стал сгущаться еще больше, уже ничего не было видно. Окружающая густота давила, и с величайшим трудом Альфонсо мог хоть немного подвинуть руку или ногу. Но вот розовый цвет стал обращаться в бордовый, будто сверху, над этим киселем был убит великан и вот кровь его теперь стекала.

Вдруг, резко, в бордовой массе появилось черное око; вокруг него стали виться щупальца тьмы. Альфонсо становилось то холодно, то жарко.

Теперь вкрадчивый голос медовыми водопадами потек прямо у него в голове:

– Как видишь, этот праздник вовсе не помеха мне. Пусть они восходят, ну а мы побеседуем. Так ты хочешь войти в Среднеземье, нести свет и свободу?

– Да! – выкрикнул Альфонсо. – Да – я этого очень хочу! Но, кто ты?

– Имя – лишь краткое обозначение необъятного. Но и имя ты узнаешь… Позже. Пока же я научу тебя, как действовать… – тут щупальца вокруг глаза беспокойно зашевелились, и голос говорил теперь с легкой укоризной: – Ну, вот. К сожалению, нам опять сейчас помешают…

– Нет, подожди, не уходи! – выкрикнул Альфонсо.

– Если до конца праздника, ты найдешь способ, как избавиться от этого старика Гэллиоса – это будет первый твой шаг навстречу мне.

Черное око закрылось, плотный багрянец распушился в розовые стяги; и теперь услышал Альфонсо голос Гэллиоса – незнакомые Альфонсо величавые слова, лились единым, торжественным потоком.

Юноша в гневе обернулся, и тут увидел, что туман рассеивается – рядом стояла Сэла, говорила ему что-то. Вот подошел Гэллос, молвил:

– Это Враг. Теперь никуда от меня не отходи…

Альфонсо хотел было что-то сказать, да сдержался, опасаясь, что Гэллиос прочтет его мысли.

Для Нуменорцев, которые стояли в янтарном павильоне, стена «розового киселя» не багровела – она дошла до огражденья и там без следа рассыпалась. Негромкие голоса недолго обсуждали это явление, а находившийся рядом с королем писчий записал в свиток, куда он записывал все происшествия этого дня – потом этому свитку, рядом с грудами иных, долгие годы суждено было пылиться в королевском архиве – до тех пор, пока их не поглотило море…

Поднялся император, поднялась свита. Навстречу, с вершины, дул свежий ветер, однако, он не мешал идти; он обвивал прохладою, и делал воздух совсем легким. Идущие не чувствовали ни тел своих, ни одеяний.

К девяти часам, огромный златистый, совсем не жаркий диск Солнца оказался по правую сторону от них – и, казалось, стоит только руку протянуть и возьмешь это, дающее всему жизнь светило.

Рядом с Альфонсо шел Тьеро и говорил:

– Я же вижу, что ты что-то задумал. Меня-то не обманешь. Так друг ты мне или не друг – давай-ка рассказывай! На тебе же лица нет!

Да – Тьеро был лучшим другом Альфонсо, однако, даже и ему он не хотел теперь ничего рассказывать. Он пробормотал что-то про плохое самочувствие, потом с ненавистью взглянул на Гэллиоса – старец, кажется, не смотрел больше на него; но, по залегшим на лбу его морщинкам, ясно было, что он размышляет – и размышляет несомненно о нем.

В это время раздался голос матушки его, которую шагах в десяти пред Альфонсо нес на палантине Рэрос и его один слуга:

– Альфонсо, подойди ко мне, и к своим братьям…

Альфонсо подбежал, и, опустивши голову, не желая ничего вокруг видеть, ожидая только, когда произойдет новая встреча, попытался было считать ступени, да быстро сбился со счета, споткнулся и едва не упал.

Теперь мать спрашивала, в чем причина его волнений, и Альфонсо едва сдерживался, чтобы не сказать что-нибудь грубое, ибо его уже томила вся эта процессия; все это продвижение ясного, доброго – он жаждал видеть родину своих предков, он Жаждал идти впереди армий – темные очи страстно пылали.

Но вот вновь в сгущающемся златистом сумраке зазвучал голос его матери… а сколько в этом голосе было спокойной силы!.. Альфонсо тут волей-неволей прислушался:

– Сын мой, чтобы не печалило тебя – посмотри кругом – посмотри только на этот вечер, и ты поймешь, что тревога твоя не стоит ничего…

Альфонсо встряхнул головой, огляделся. С этой высоты, никем немереной, виден был не только весь Нуменор, не только вольный простор моря за ним, но и на горизонте, на фоне темно-златистого, коснувшегося вод диска, видна была далекая-далекая земля…

А великая облачная гора, покатые склоны которой видели они днем, теперь, как занавес расступилась пред уходящем Солнцем – и зачаровывала мысль, что эти величественные склоны видят и Валинор. Посмотрел Альфонсо вверх, а там небо было чистым, бархатно глубоко голубым, и там ясным и покойным святочем горела одна звезда, но Альфонсо знал, что за этой первой звездой, придут и иные, усеют все ясное небо, и будут радовать глаз всем новыми и новыми россыпями, пока не протянется чрез всю бездну, бессчетно пыльчатый Млечный путь.

Альфонсо чувствовал, что весь этот простор, начиная от матери, от Сэлы, от Тьеро, и дальше, по склонам – все эти люди Любят его. В душе огнистый буран взвился, и его даже передернуло от силы этого рывка – он уже устремлял взор на Запад, на Валинор – туда он Жаждал мгновенно перебросится, познать его, создать еще лучший Валинор. Но и там тесно взору его стало – взор метнулся в голубизну неба, жадно выискивая новые звезды, и жаждя каждую из них возлюбить, а потом создать свое звездное небо, более прекрасное нежели это, но и там не останавливаться… Он Любил…

– Сынок, очи твои так пылают, но посмотри же на братьев своих…

Взор Альфонсо метнулся из небес в палантин, где в люльке, пристроенной у коленей матери, лежали три его братика. Они проснулись, но не плакали, не смеялись – широко раскрыв красивые младенческие очи, любовались они звездным небом. И Альфонсо понял, что они это небо чувствуют не как он – пламенно, а как-то по своему и, ведь, понимают это небо, и понимают так, как Альфонсо уже не мог. И, глядя в эти спокойные очи – Альфонсо сам успокоился. И из очей его уже не пламень страстный лился, но тихий свет. И вот он наклонился, поцеловал каждого в лоб.

Вот так: только несколько мгновений назад и звездная сфера была тесна для его духа, и вот он уже успокоенный смотрит на своих братиков; нежно любит их и ничего ему, кажется, больше и не надо. Он повторял их имена, которые выбрали заранее, но которые, по обычаю, должны были дать только в храме Иллуватора:

– Вэллиат, Вэлломир, Вэллас…

Матушка негромко говорила:

– Ты хоть и называешь их по именам, а кто из них Вэллиат, кто Вэлломир, а кто Вэллос – различу только я, мать. Но вот смотри – у Вэллиата на шейке родимое пятнышко, у Вэлломира более широкие, чем у иных ноздри – видно, природа в нем орлиная, ну а Вэллас – посмотри – уголочки губ у него все время чуть-чуть повернуты вверх – и, видно, будет он веселым и счастливым.

И вот Альфонсо, который совсем недавно грезил о создании новых светил с интересом спрашивал:

– А что же значит родимое пятнышко на шейке Вэллиата?

– Быть может, счастливую судьбу. – молвила матушка и поцеловала Вэллиата, а потом, и всех остальных малышей.

На самом то деле она знала, что темная родинка, да в такой форме, как у Вэллиота – дурное пророчит…

А Альфонсо взглянув повнимательнее на это пятнышко, обнаружил, что формой оно похоже на воронье око, которое теперь, чернея на его пальце, наблюдало за происходящим, сразу тут вернулись и мрачные размышленья: «Как избавиться от Гэллиоса? Как встретится с Вороном?..»

* * *

А в это время Гэллиос шел, не спуская взгляда с Альфонсо (так же следил за ним малиновыми своими глазами и Мил). Гэллиос негромко разговаривал с бывшем в процессии эльфом – посланцем Валинора. Со старцем Гэллиосом он разговаривал, как с давним знакомым.

– Ты почувствовал, Фиорин? – спрашивал Гэллиос.

– Да – почувствовал еще с тех пор, когда мы шли по улицам. Возможно, оно было еще и в парке. Все это время оно следило за нами, а два раза подобралось совсем близко. Оно вернется и в третий…

– Да – я знаю – до конца ночи, для окончательного решения. Но я не знал, кто за этим кроется: темный ли маг, злой ли дух а, может, кто больший. И как я мог, не зная его силу, схватится с ним, когда кругом так много людей? Кто знает – какая тут могла разразится буря… Но где ж будет третья встреча? Ведь, третья остановка в храме Иллуватора…

– Будь он самим первым Врагом – в храм Иллуватора ему не проникнуть. – Вокруг него веют силы связанные с чертогами Единого, и даже я не могу постичь их природы.

– Коварство Врага известно. – печально вздохнул, припоминая что-то давнее Гэллиос. – Я буду ждать его и в храме.

* * *

В то мгновенье, когда последняя искорка уходящего Солнца канула за море, король Нуменора Тар-Минастир шагнул на последнюю ступень.

В нескольких шагах возносились (никем немерено насколько) две алмазные колонны, по краям которых звездной дымкой вставали стены и врата.

Король, не останавливаясь, двигался по дороге, которая уходила в дымку между колоннами. И вот, когда до дымки оставалось три шага, она стала расступаться пред процессией, будто бы составляющие ее светила приветствовали нуменорский народ. Еще несколько шагов и вот король и идущие за ним увидели храм Иллуватора.

Он высился в центре плато немереного, как и гора, но, идя по дороге к этому единственному в Нуменоре храму – идешь ты уже не в этом мире, но в иных сферах, и не земными верстами мерить каждый шаг.

Идущих обвивали ветры, но незнакомые запахи в тех ветрах были. В пространстве, только для сердца уловимая, звучала Музыка, а точнее отголосок ее, и всем становилось ясно, что ничего подобно, даже этому отголоску не суждено родится на Земле, и они знали, что когда они вернуться в свой мир, то не удастся уже воскресить эти звуки…

Не постичь было разумом, но для каждого сердца было ясно, что стоящие вокруг храма стены действительно сплетены из звезд – тех бесконечно далеких светил, у которых есть и какие-то свои миры. Тем не менее, бессчетное множество именно этих светил поднималось алмазно-серебристыми стенами вокруг храма.

А пред ним дорога сливалась в тончайшую нить как верхняя грань острейшей иглы устремляла она их, Свободных, к храму.

Под светом дня, он был подобен белейшим облакам, но теперь, в ночи, колонны его были темны, и каждый, хоть никто ему этого и не говорил, знал, что созданы они из самого космоса, и, что в них бессчетное множество иных миров, как-то соединенных с этим храмом – никто им этого не объяснял, и они не пытались постичь этого разумом, но чувствовали, знали, верили…

И никто не знал, сколько шли они по дороге к храму. Для привычного им мира прошел лишь час – но там, где они шли, время было совсем иным, может, многие века, быть может, несколько мгновений, но они шли к этим необозримым, как сам космос колоннам, а потом ступали по темным ступеням, и чувствовали, что взметаются душами своими над мирами бессчетными, средь которых и их стал лишь малой крупинкой.

И вот они прошли под аркой, сплетенной из облаков межзвездных туманностей. И вот они ступили в залу, размеров которой не могли постичь, ибо связана она была со всем бесконечным Эа, и каждая частичка бесконечного Эа присутствовала в этом зале.

А в центре ее жил яркий пламень, который вовсе не слепил и имел какие-то постоянно изменчивые формы – в Среднеземье не было ничего подобного, и не было цвета, которым сиял этот пламень. И память возвращающихся не могла уже воссоздать этот образ, но была только светлая печаль по чему недостижимому, невообразимо прекрасному, и к этому-то прекрасному было стремление…

Проходя сквозь миры, приближались они к этому свету…

Впереди, по древнему обычаю, шел Король, и корона его, полнилась тем же светом, что ждал их впереди.

За королем следовали трое – мать Альфонсо, адмирал Рэрос, и сам Альфонсо. Каждый из них нес на протянутых к свету руках младенца.

Черное око на указательном пальце Альфонсо болезненно сжалось от этого невыносимо высокого, напоминающего об утерянном, теперь не достижимом для него…

Они ступили в этот свет, и тогда голос Короля, торжественной песнью загремел среди миров:

– Сегодня, о Единый, создатель Эа, мира сущего, Иллуватор, пришли мы Свободными в твой храм. Мы, жители Нуменора, этой растущей под твоими звездами земли, пришли в твой свет, и принесли этих троих, только пришедших в наш мир младенцев.

И трое малышей чувствовали все то же, и так же глубоко, как и король, проживший ни одну сотню лет. Ведь все в этом свете освобождены были от каких-либо воспоминаний, желаний земных. Да все те желания пред этим светом были как одна песчинка пред всем миром. Все они чувствовали себя вновь рожденными, еще ничего не знающими младенцами – младенцами, которые счастливы, ибо чувствуют, какой прекрасный мир вокруг!

А голос короля двигался Млечным путем среди времен:

– Не так часто у нас в Нуменоре происходит такое событие, как рождение. Не так часто у нас просыпаются новые души. Говорят, что душам людским суждено взрастать в этом мире, и, как по дороге идти к своей смерти, которая тоже есть начало дороги идущей куда-то. Куда – только ты Единый ведаешь; а, может, и ты не ведаешь, ибо душам нашим дана Свобода. Наполни же сердца этих младенцев своим светом, чтобы до конца оставались они Свободными. Придай им сил никогда не поддаться злу, не рухнуть, не погрязнуть в трясине… А что будет за гранью времен? Не станет ли каждый, после принятия дара смерти, счастливым, постигающим младенцем, и не будет ли даже зло освобождено и выпущено в изначальном своем жаждущем стремлении? Не обретет ли каждый, даже и Враг, изначальную свою чистоту?! И здесь мы видим, что изначально ни в ком зла нет, есть только разные стремления. Да пусть же эти младенцы всю жизнь стремиться постичь горящий в них пламень.

Еще несколько шагов и вот свет расступился, и вышли они в залу. Однако – это была уже не та зала, размеры которой были непостижимы, и стены которой были сплетены из бессчетных миров, вышли они в залу созданную Нуменорскими зодчими.

Возносящийся на многие метры купол, который, когда на небе светили звезды, покрывался столь же яркими созвездиями, а когда сияло Солнце – там, среди синевы, проступали облачные горы. К этому, рукотворному, но каким-то образом связанным с настоящим небу – поднимались колонны; сейчас наполненные тем же темноватым блеском, который видим мы среди звезд в небе. А между этих колон сияли, в серебряном свете многометровые статуи Валар – какими их запомнили, приплывавшие из Валинора эльфы. Статуи были вылиты из мифрила – прошедшие столетия совсем не затронули их, – казалось, что статуи были созданы только что. Статуи, казались совсем невесомыми – словно бы сам воздух принял эти просветленные формы.

По гладкой поверхности пола, из черных глубин которого, появлялись изображения цветов – шли они вперед, туда, где поднималась под купол статуя Эру Иллуватора, изваянная из металла, павшего на землю в первый год Нуменорской земли. Был он словно солнечный свет – однако яркое это сияние вовсе не слепило, а сгущающаяся возле него, сидящего на троне, аура, размывала контуры, стирала границу между поверхностью твердой и воздухом.

Да – у этого зала были и стены, которые можно было потрогать, цвета которые можно было описать – создан он был из того, что принадлежало их миру, или же пало в него. Но и здесь, глядя на прекрасную частичку своего мира, они ощущали ее связь с пройденной бесконечностью – пусть безмерно меньшая – она была не менее прекрасна.

В руках Тар-Кариатана был поднос, а на нем – плоды. Поднос он поставил пред статуей Иллуватора, и молвил:

– Создатель Эа; вот плоды земли, которые не взошли бы без света твоих светил; во всех них есть частицы этого света, также, как и в нас…

Плоды были возложены, и король, а за ним и остальные направились к выходу. А позади, из стены привычного звездного света (ибо они уже ступили в круги этого мира, и не могли видеть света иного, запредельного – из того света выходили все новые и новые Нуменорцы).

И вот Тар-Минатир, а за ним семейство адмирала Геллиона – прошли под мраморными створками, и вышли в ночь. На этот раз они стояли на вершине земной горы Менельтармы и ее не окружала стена из звезд – темная, прохладная ночь, веющая принесенными с дальних полей ароматами нахлынула на них. Небо – просто большое звездное небо было над ними.

Альфонсо оглянулся – пока старец Гэллиос еще не вышел из ворот – надо было действовать. Он протянул того младенца, которого нес на руках отцу своему и, не говоря ни слова, бросился в ночь.

Раздался окрик матери – Альфонсо не слушал; в голове только одна мысль билась: «Убежать, во чтобы то ни стало убежать…»

Со всех сил бежал он от дороги, в усыпанную звездами ночь и даже не видел, что на указательном пальце вновь открылось черное око.

Вот устремился вниз крутой склон – от ставшего слабым храмового сияния было видно метров на десять – дальше сгущались стены мрака.

Альфонсо знал, что многие уступы Менельтармы отвесны; что в темноте он может запросто сорваться, и потом, еще помыслить над своей судьбою, прежде чем пасть на камни – но он бросился по этому склону – храмовое сияние угасло, а тьма придвинулась – коснулась его лица.

Кроме звезд он ничего не видел. Ноги, едва не заплетаясь, с предельной скоростью несли его куда-то вниз…

На бегу он с трудом выдыхал, из разрываемой ветром груди:

– Я иду к тебе… Прими меня…

Он скорее почувствовал, чем увидел – впереди, из глубин горы, поднимался уступ. На бегу свернул чуть в сторону.

– Я иду! – выкрикнул он, и тут ноги его не нашли опоры.

Невидимая сила рванула его вниз, и Альфонсо понял, что падает.

* * *

Процессия начала схождение, когда к Рэросу, подошел старец Гэллос, а вместе с ним и эльф из Валинора. Гэллос, внимательно оглядываясь по сторонам говорил:

– Стоило мне только чуть задержаться у подножия Иллуватора и вот… Куда убежал ваш сын?

– Мальчишка совсем потерял голову. Бросился – вон по тому склону, а где он теперь – одни звезды ведают.

Навстречу им дунул неожиданно сильный и холодный порыв; в его свисте послышался злобный хохот.

Эльф приложил руку сердцу, и тут его прекрасный, сияющий даже и в ночи лик, помрачнел. А в светлом его голосе послышалась такая тревога, что многие бывшие поблизости вздрогнули.

– Я сердцем чувствую, что ему плохо, а мое сердце никогда не ошибалось…

– Адмирал. – начал Гэллиос. – Я молчал об этом раньше и теперь жалею – так не хотелось омрачать этого праздника. Враг здесь.

– Что? – брови Рэроса сдвинулись, на лбу выступили морщинки.

– Не знаю, как довелось ему пробраться в наши пределы и почему он выбрал день праздника. Может, и не выбирал, может – и само так вышло. Но теперь то я точно могу сказать – один из темных Майя преследует вашего сына.

Мать Альфонсо тяжело вздохнула; адмирал с изумлением взглянул на старца. Тот продолжал:

– Для своих целей, он пытается завлечь юношу… – тут старец в нескольких словах поведал о том, что было днем.

Тут Рэрос молвил своей супруге:

– Прошу простить меня, но я не могу дольше с вами оставаться. Я должен найти своего сына. – он передал младенца шедшему следом слуге.

– И я тоже пойду с вами. – молвил эльф из Валинора.

Адмирал, а за ним эльф бросились по склону. Эльф достал сферу, которая отогнала ночь, ярким солнечным светом – казалось, что в склянке этой заключен маленький братец Солнца.

* * *

Лишь несколько мгновений падал Альфонсо, затем, неожиданно ледяная вода впилась в него когтями, увлекла его в черноту; побежала по лицу пузырьками, закружила в свой плоти. Течение было быстрым – вот ударился он плечом о камень – тут течение еще ускорилось. Он судорожно рванулся вверх и, одновременно, выставил пред собою руки.

Ладони ударились в каменную твердь – от силы удара была содрана кожа. За этот камень он со всех сил ухватился – течение, бессчетным множеством леденящих присосок поволокло его дальше. Со всех сил цепляясь за полированную водами поверхность, он вырвался таки под свет звезд – он обхватил камень руками и ногами, отдышался; огляделся… Где-то за спиною, восходила над Нуменорскими долинами полная Луна, и света ее было достаточно, чтобы осознать весь ужас его положения.

Пред ним бурлила, гневно неслась, узко зажатая между камней стремнина – оттуда его вынесло течение. Там из вод поднималось несколько темнеющих колонн, об одну из них он едва не расшибся, за самую же большую, и последнюю успел ухватиться. Дело в том, что он не слышал клекота воды за спиною и, выгнув голову, похолодел от ужаса – менее, чем в метре за колонной, поток обрывался и летел, летел куда-то… В свете Луны Альфонсо смог различить тянущееся под ним увитое точками деревьями плато – до него, по меньшей мере, было метров триста.

Взгляд метнулся по сжимающим поток стенам – до каждой из них не менее полутора метров, стены гладкие, покрытые водными брызгами, высота в каждой – метра три. Альфонсо чувствовал, что, стоит ему только отпустить опору – протянуть к этим безнадежным стенам руку – так течение и сорвет его.