Текст книги "Ворон"

Автор книги: Дмитрий Щербинин

Разжиревшие, еле-еле идущие, красные – придворные не могли его остановить. Они только охали, да шарахались в стороны; других отталкивал Маэглин и они валились на мостовую, откуда уже не могли подняться без сторонней помощи.

А Маэглин уже видел ее плотные, темно-золотистые косы; слышал ее плач – конечно это она по нему плакала!

Жадба волочил ее за руку, а она упиралась, и все ревела, жаждя зрелищ. По сторонам от этой парочки шли двое охранников – широченные в плечах, лысые, в золотых доспехах, которые тяжестью своей стесняли их движенья.

Они развернулись только когда Маэглин подбежал вплотную и схватил за плечо женушку Жадбе, развернул ее к себе. Она заорала, увидевши его окровавленное лицо; сам же Жадба отшатнулся, взвизгнул и повалился задом на мостовую.

Женушка же неожиданно прервала свой визг, и крепко-накрепко вцепилась в Маэглина. Он нее сильно, до тошноты несло сладостями, но этого не заметил Маэглин – ведь это была Она. «Любит! Любит! Любит» – осознание этого придало ему новых сил.

На самом деле она, взглянув на него окровавленного, решила, что он – палач. Она уверилась, что он услышав ее требования показать казнь, конечно же возмутился, что ее «прекрасную, добренькую и умненькую» – так обижают, конечно решил вступиться, отвести назад, и уж показать зрелище. Она так любила смотреть, как разбирают на части этих больших кукол, внутри которых так много томатного сока, всяких блестящих пузырьков, и белых полос. Она любила слушать треск костей, он напоминал ей детство, когда на кухне ее домика, она сидела и наблюдала за любимым своим псом, который уплетал остатки жаркое. В последнее время так редки были эти зрелища, и с одного из них, да так хорошо украшенного цветами ее почему-то уводили. Хорошо, что нашелся хоть один добрый, и она прильнула к нему…

– Убить! Уб… – выкрикивал Жадба, которого никто не догадался поднять с мостовой.

Опомнились охранники – взмахнули палицами. Маэглин был наготове. Он рванул за собой женушку, да совсем не задумываясь о силе – едва ей руку не вывихнул. Палицы прогудели в воздухе, и одна врезалось в мостовую, выбив там искры и разбив камень; вторая же нашла себе жертву – плечо одного придворного, который, желая выслужиться перед Жадбой, тянул к похитителю жирные свои руки. Удар пришел ему в плечо и попросту смял половину его тела – тот бесформенной грудой рухнул на мостовую.

Придворные бросились врассыпную, уже ничего не понимая, никого не слушая. И многих то тогда затоптали – появились целые завалы из этих жирных тел. Досталось и Жадбе, но он был в сознании, и схватившись за свою жирную, лысую голову вопил:

– Держите вора! Вора-а-а!!!

Маэглин, увлекая за собой «любимую» – рванулся к ближайшей дверь. Дверь оказалась запертой, однако, несмотря на то, что дом был богатый – обветшала, не выдержала удара Маэглина, с грохотом рухнула на пол.

– Куда?!.. – вопила «единственная», пытаясь вырваться, но он так был увлечен, что и не замечал этого сопротивления.

Лестница была винтовая, с часто отходящими в стороны узенькими коридорчиками. Если не считать повсеместной ржавчины, то было чисто; только вот воздух был застоявшийся– и неясно было, как кто-то в этом богатом доме мог жить, как он годами терпел такую муку – без глотка свежего воздуха.

Женушка, впала в истерику, дергалась, вопила: «На казнь!..» А Маэглин в безмолвии продолжал волочить ее все выше и выше.

Позади тяжело топали, громко сопели охранники. Слышно было, как гудели при ударах о стены их покрашенные в золото чугунные доспехи..

Маэглин намеривался вырваться на крышу – он просто вспомнил, как бегали они прошедшей ночью, и хоть окончилось тогда все плачевно, надеялся, что теперь то крыши их выдержат. Вот и железный люк ведущий на крышу. Он оказался запертым. Несколько крепких ударов – нет, тут не справился бы и богатырь…

«Единственная» со всех сил рвалась от него, и визжала. Лицо ее все раскраснелось, опухло от слез, волосы в беспорядке разметались – пожалуй, она была даже отвратительна в эти мгновенья; однако, Маэглин по прежнему видел только образ прекрасный.

А здоровяки, несмотря на свои доспехи, поднимались довольно быстро; и первый из них уже вылетел из-за поворота лестницы. Тут Маэглин отдернул женушку за спину; сам же было начал наступать на преследователей; однако, «любимая», все заходясь истеричным воем – бросилась вниз по лестнице, не видя охранников. Теперь она хотела только одного: нажаловаться своему мужу на этого «негодяя», чтобы его казнили на ее глазах. Она даже обрадовалась такой мыслишки – «все-таки будет казнь!». И это была ее последняя радость в этой жизни. За пару ступенек до здоровяков она увидела их, вскрикнула, оступилась, с разгона полетела на них.

Охранники, увидев супругу Жадбы не смели как-то воспрепятствовать ее падению, стали падать вместе с ней. Раздался сильный чугунный грохот, а в нем – коротко хрустнула кость. То женушка Жадбы свернула себе шею.

Охранники откатились ступеней на двадцать, и разъяренные, покрытые синяками и ссадинами, кое-как поднялись на ноги. В нетерпении помахивали они своими булавами, и, когда те ударялись о стены раздавался гулкий звук, будто среди этих стен замурован был колокол. А Маэглин склонился над мертвым телом; и разобрав на лбу ее волосы, беззвучно рыдал – порывался поцеловать ее в лоб, да никак не решался..

Смерть нависла над ним в виде булавы. Однако, тут раздался хрип – захрипел второй охранник, который стоял позади, и жалел в примитивном своем мозгу, что убьет первый, а ему, значит, будет меньше чести оказано. Однако, ему оказалась честь Барахир – убив его первым.

Этот юноша, несмотря на толкотню, смог разглядеть в какую дверь бросился Маэглин. Его никто и не задержал, напротив – все те, кто еще мог – шарахались в стороны. На пороге он подобрал оброненный кем-то клинок; с уродливой, неудобной рукоятью, которым теперь и воспользовался: клинок, пронзив грудь охранника, переломился, оставив в руках у юноши одну уродливую рукоять.

Первый здоровяк, услышав предсмертный хрип резко обернулся. Его палица, вместо того чтобы смять Маэглина, врезалась в стену, и от того, с ужасающем грохотом стена покрылась трещинами, полетели камня; а более крупные булыжники посыпались с потолка. Густыми облаками взметнулась пыль – почти ничего не стало видно, и здоровяк, выставив перед собой палицу, ругаясь, медленно стал по этим ступеням опускаться.

Вот он различил своего дружка; от которого вниз, столько уже крови натекло, что все ступени, казалось, вымазал кто-то в черную краску. Тут он увидел и бледного, трясущегося Барахира (второе убийство еще мучительнее первого сердце его сжало) – заревел яростно и победно, размахнулся, но не рассчитал сил – вновь попал в стену; вновь выбил камни, и от удара одного из них, попавшему ему в темя, пошатнулся, перевалился через несколько ступеней, а там – споткнулся о мертвого; со страшным воплем полетел вниз. Со всего размаху врезался в ступени, что-то хрустнуло, и он замолк – из-за поворота лестницы видна была только его нога, которая судорожно вздрагивала.

– Да что ж это такое?.. – через некоторое время прошептал Барахир, пытаясь подняться. – Только ведь сегодня зарекался, что лучше сам смерть приму, чем на жизнь иного человека покушусь… А вот…

С большим трудом смог выбраться из под мертвого тела, и оказалось, что вся его одежда и даже лицо покрыты кровью. Плача, он пополз по ступеням.

К этому времени, пыль улеглась; стал виден и Маэглин, который так и сидел низко склонившись над телом, и еще горше весь судорожно, сильно передергиваясь, без единого звука рыдал.

Барахир положил ему руку на плечо, которое оказалось раскаленным.

– Друг мой… Послушай – она не могла быть тебе близкой. Быть может, только внешне чем-то похожая, но не она – в этом я уверен. Друг мой, ты послушай – Она жива. Та девушка, которую ты любишь – жива. А это лежит не она. Понимаешь? Понимаешь?!

Тут он довольно сильно встряхнул Маэглина, который при последних словах замер и задрожал крупной, истеричной дрожью.

– Хватит безумств. Вставай. Оставим это место. Нам надо к свету, к жизни. Я просто чувствую, как необходим мне сейчас свет. А мы еще и голоса эльфов услышим. Пойдем, там будет легче… друг.

Лик Маэглина терзался сильным душевным страданием. Он отчаянно пытался сказать что-то; вот схватил руку Барахира, сильно сжал ее, отдернул от себя, да тут и закашлялся. Открылись раны на том что осталось от его голосовых связок, изо рта хлынула кровь, а он все продолжал кашлять, выплескивая эту кровь рывками.

– Пойдем поскорее к эльфам – они остановят кровь…

Маэглин метнул на него полный ненависти взгляд: «Да кто ты такой, чтобы поучать меня?! Кто такой, чтобы уверять, что это не моя возлюбленная?!!»

И он, схватившись за грудь, там, где отчаянно колотилось сердце, бросился вниз по лестнице. Барахир попытался перехватить его, но не успел.

Маэглин бросился в коридор – эту длинную, темную кишку, единственным источником света было окошко в ее окончании. Для него свет был началом новой, счастливой жизни – он рвался к нему, задевая за стены и запертые двери.

Барахир топал за ним, кричал:

– Стой же! Очнись!

Рывков сто, и вот – кишка завершилась – последний рывок – звон стекла…

Оказывается, то сияние, которое пробивалось через грязное окно, было лишь блеклой тенью, светового водопада, обрушавшегося на беглеца. Он не хотел закрывать глаза, он хотел видеть этот свет; и потому ослеп, пролетел несколько метров и покатился по крыше прилегающего дома. Там он замер, лежал с ничего невидящими глазами, блаженно улыбался, надеясь, что теперь придет какое-то еще, большее счастье.

А вот Барахир немало испугался, когда подбежал к выбитому окну и увидел своего друга. Ведь прилегающая крыша была метров на пять ниже этого окошка, и лежал Маэглин среди битого стекла, весь в крови – тут и немудрено было подумать, что он или расшибся, или разрезался. Барахир, едва сдерживая крик прыгнул к него.

От его падения крыша гулко вздрогнула, а Маэглин вздрогнул, и вскочив на ноги, слепо стал пятится.

– Останься. – просил у него Барахир, медленно к нему приближаясь, и намериваясь прыгнуть, скрутить, и выволочь хоть силой, и к эльфом – его ужасало состоянии Маэглина, у которого до сих пор еще шла изо рта кровь.

Маэглин жаждал многих, многих часов тишины под этим небом и чтобы никого не было. Он не хотел утешений, не хотел чьего-либо разума, вот солнечный свет, вот голоса птиц, вот травы обнимающие его – это бы он принял.

И он сам бросился на Барахира – врезался ему головою живот, да так неожиданно, что тот не успел ничего предпринять, только вскрикнул, да и завалился к стене. Маэглин развернулся и побежал. В глазах его темнело и не столько от солнечного света, сколько от слабости…

Вот разрыв между домами – метра полтора – вон следующая крыша вровень с этой. С разгона, он мог бы легко перепрыгнуть, однако, в последнее мгновенье у него закружилась голова, он споткнулся – в результате не прыгнул, а завалился.

Все же он смог ухватится руками за край той крыши – повис. Край оказался острым – все глубже впивался в ладонь, и он чувствовал, как стекает струйка крови.

– Держись же ты! Держись! – кричал Барахир, но еще издали, так как только успел приподняться, и теперь вот, схватившись за живот и согнувшись, продвигался к этому месту.

Маэглин отпустил одну руку, вывернулся, наблюдая за ним. Вторая рука медленно соскальзывала, оставляя на железе кровь.

– Маэглин! – хрипловато выкрикнул, находившийся уже совсем близко Барахир.

Барахир не успел его поймать…

Маэглин почувствовал, что под ним открывается бездна. Бездна эта была вязкая, она обхватила его тело – резко дернула его вниз.

«Помогите!!!» – ему самому показалось, что вопль вырвался с силой грома и он получил он ответ.

За руку его подхватили. Нет – не Барахир. Это была легкая ладошка, которая, однако, удержала его без всякого труда.

Бездна отхлынула вниз, а он с изумлением понял, что прошло только краткое мгновенье, как он разжал ладонь – он только начал падать, и тут же был подхвачен – ему то казалось, что целые часы прошли в борении.

Она появилась из воздуха – из светлого оконца вылетела белой лебедицей, и, как только коснулась крыши, тут же обратилась в деву, спасла Маэглина.

Его руку перехватил и Барахир, одним рывком выдернул его, и повалился, под это яркое солнце с ним рядом, на крышу, долго не мог отдышаться; но все держал руку у Маэглина на плече – боялся, что он опять попытается бежать. Отдышавшись же, он смог выговорить:

– Ну, ты… хорошо меня… в живот то пнул… Ну – ладно. Главное – не бегай ты больше. А то – не удержу… Уф-ф…

Маэглин больше и не думал бежать. Так близко бывший от гибели, он теперь чувствовал, что прежняя его «безысходная» боль по «погибшей любви», теперь поблекла, а значит – и не была искренней. Теперь он и сам осознавал, что обманулся, что было у него какое-то помешательство.

Маэглину было жутко. Вспомнился провал между домами, но в провале этом не было дна, что-то не имеющие ни формы ни цветы, мертвенной стеною поднималось оттуда. Он застонал, резко поднялся. Телу было жарко, но Солнце уже опустилось за крышу дворца, который громоздился над всеми домами, и кругом вытянулись длинные уродливые тени.

А вон и провал между крышами: до него рукою можно дотянуться. Там действительно темно, и веет по ногам едва заметным, но, все ж таки, холодом.

Огляделся по сторонам, вслушался. Все тихо, ни звука, ни движенья. Голод, словно вымер. У тех окон, которые видны, наглухо закрыты ставни. Небо уже наливалось мягким бархатом раннего вечера, но и там ни движения – ни птицы, ни облачка.

Барахир лежал рядом, он крепко заснул, и грудь его мерно вздымалась, но вот дыхания не было слышно. Маэглин отодвинулся в сторону – рука Барахира, которая все это лежала на его плече соскользнула, а тот даже и не заметил этого, даже и не пошевелился.

«Вот он шанс. Ты так хотел вырваться – убежишь из города, никто не найдет…»

Тут что-то шевельнулось в провале между домов. Одновременно такой жутью оттуда повеяло, что он если бы только мог, так закричал бы. Не в силах же этого сделать, он бросился к Барахиру, и со всех сил затряс его.

Юноша очнулся; зевнул привстал, огляделся:

– А-а… Что это сном меня так разморило? Ну, ничего – по крайней мере выспался… Сил много – дорога вперед зовет.

Маэглин смотрел то на Барахира, то на провал между крышами, и уж не чувствовал прежнего страха. Он подошел к этому провалу вплотную, нагнулся:

– Стой! Что ж ты делаешь?! – выкрикнул Барахир; и оттянул Маэглина в сторону.

Однако, тот не противился. Более того – даже попытался улыбнуться. В провале совершенно ничего не было – опускались вниз стены, а под ними – переулок, заваленный мусором. В это же время, из-за крыши ближайшего дома вылетели несколько белых голубок, и, весело о чем-то воркуя, полетели из города – вскоре стали златистыми, купающимися в солнечных лучах точечками.

Маэглин был благодарен Барахиру за то, что тот его не оставил. Он даже порывисто пожал ему руку, чем и обрадовал…

Чтобы выбраться с этой крыши, им пришлось выбить иное грязное окно, которое темнилось как раз на уровне поверхности. За ним открывался длинный и темный коридор-кишка….

Уже ступая по коридору Барахир молвил:

– Все-таки, перед тем как уходить, давай наведаемся к эльфам. Где-то еще в наших странствия доведется с ними встретится? Они и советом помогут…

Маэглин не возражал – теперь он вообще готов был следовать за своим другом куда угодно.

* * *

Через несколько минут они вышли на площадь. Ни одного человека, кроме раненых, не осталось там. На мостовой ни единого следа крови…

Раненые лежали возле памятника цветов и под ними тоже распустились мягкими ложами эти лепестки. Все они мирно спали, и по их просветленным ликам, ясно было, что сны им снятся мирные, красивые. Их раны были покрыты снадобьями, забинтованы, и, судя по всему – вскоре даже и самые значительные переломы должны были срастись.

Помимо них, было несколько эльфов, а среди них – витязь с черными волосами, и бело-облачная дева. В закатных, приглушенных тонах эта пустынная площадь казалась даже красивою…

Навстречу Барахиру и Маэглину повернулась бело-облачная дева. Совсем негромко, чтобы не потревожить покой спящих, заговорила она… В голосе ее был простор – представлялись широкие, плодородные поля, глубины воздуха наполненные солнечным светом. Можно было слушать этот голос, не понимая и смысла слов, любоваться им, как пейзажем, или музыкой:

– В честь спасенных жизней эльфы и люди, нынче ночью будут пировать. Нет – не здесь, конечно, не на этом мрачном месте, где густая тень еще лежит. На полях, с людьми, с родными вместе, где костер из света звезд горит.

– Да. – кивнул Барахир. – На одну ночь мы останемся. Посмотрим этот праздник. Тем более – впереди у меня долгий путь. Неведомо еще, когда такое доведется увидеть…

Но тут лицо юноши омрачилось. Он с трудом оторвал взгляд он прекрасного лика девы, с тревогой взглянул на небо, и совсем тихо, боясь, что кто-то незримый стоит где-то совсем рядом и подслушивает, прошептал:

– Опасно нынче праздники устраивать. Вот мы тоже праздник устраивали и…

– Я знаю. – так же тихо, словно ветерок, в кроне молодой березы, прошептала дева. – Но сегодня нам ничего не грозит. У меня дар предвидения…

– Вы, ведь, были сегодня на крыше. Маэглин, если бы он мог, выразил бы вам благодарность – вы спасли ему жизнь, но за мгновенье до того я почувствовал… Почувствовал холод леденящий. Будто бы и зимний – до самых костей он меня продрал. Значит, зло рядом… Да – вы сильнее зла, но все-таки… Все-таки мало ли что… Вы не знаете…

– Я знаю. – немного печально улыбнулась ему дева.

Тут в разговор вступил витязь черноволосый – супруг лебедицы:

– Тот, о ком ты говоришь, всегда рядом с вами людьми, особенно в роковые мгновенья. Очень он внимательно за вами следит. Даже внимательней, чем за нами, эльфами. Уж он то знает, как можно извратить ваши души… Но хватит об этом. Говорим вам: сегодня будет настоящий праздник и никто нам не помешает. Остаетесь ли вы?

Маэглина закивал, с любовью глядя на эльфийскую деву. Он уже и не помнил своего недавнего наважденья. Она же говорила:

– Конечно, разные слова бывают. Бывают дорогие, но чаще все – пустые. Лишь редкие, как звезды на небе мерцают – слова могучие, святые. Через глаза мы выражаем, всю форму чувства, искренность его. В словах же – точно ювелира хрупкое искусство – из формы делаем обличие всего. И, если дар пропал, не хочешь ли его вернуть; скажи – хоть на мгновенье ль, милые друг, мечтал; все чувства в формы обернуть?

Маэглин попятился – теперь он хотел оставаться немым, ему страшно было выражать свои чувства словами…

– Ну что же. – улыбнулась тогда дева. – Быть может, до окончания ночи, решение твое еще перемениться. А теперь: подождите немного, и мы пойдем.

Барахир с Маэглином, отошли чуть в сторону, уселись на тех скамейках, на которых днем сидели придворные. Некоторое время пребывали в молчании, с наслаждением наблюдая за тем, как эльфы ухаивают за выздоравливающими.

Вот прилетели, откуда-то с запада белые голуби, принесли в лапках амфоры, в которых, казались были уложены кусочки солнца. Обратились голуби эльфами, подошли к лежащими, и отдавали им этот сияющий свет. Слышен был заботливый, нежный голос девы:

– С Луною, песню споем мы высоким ветрам. Вы увидите праздник сегодня – он так сродни вашим детским мечтам!

И тут же голос ее плавно перелился в настоящее пение:

 
– Скоро первая, вечерняя звезда,
Взойдет на тихом небе,
Видений мягкая, спокойная чреда,
Шепнет о снах, о звездном нежном хлебе.
 
 
И там, на бархате небес лучистом,
Блеснет последним отблеском вечерняя заря,
На этом поле, столь бездонно, нежно-бархатистом,
Взойдет та искорка, свет изначальный нам даря.
 
 
И мы, любуясь красотой заката,
Там будем ждать все новой, бесконечной красоты,
Как и Луна ждет Солнца брата —
Все в поиске, нездешней вечной чистоты…
 

На глазах многих слезы печальные выступили, хотя и не ведали они, в чем причина этих слез. Кто-то из них, с трудом подбирая непривычные слова, сипловатым, грубым, но плачущим, жаждущим изменится голосом вымолвил:

– Красиво… А нам нельзя было таких песен петь!.. Вот… А еще… Очень хорошо… Понравилось мне… Еще-то можно?!..

Конечно, дева исполнила эту просьбу. Судя по всему, петь таким чудесным, неземным голосом было для нее даже легче, чем говорить обычные слова. Она одну за другою спела еще несколько песен, и были они столь же спокойны, как и наливающееся все больше бархатным светом чистейшее небо.

А пела она все про звезды, и Барахир и Маэглин в нетерпении смотрели на этот бархат, удивляясь, почему же не появляется еще первая звезда. Как могла она после такого пения не появиться – то даже удивительным казалось…

Но вот и первая звезда. Сначала из-за щербатой стены питейного двора выглянул, точно озираясь, ее тоненький лучик. Затем, выглянула и вся она.

В этом месте, еще недавно суетном, наполненном кровью и болью, теперь появилась красота волшебная. Легкий, серебристый звон разлился в воздухе; тени у стен сгустились, но эти тени отнюдь не пугали – нет, – в каждой из них было некое таинство. В каждом из этих затемненных уголков появились теперь некие таинственные образы, каждый из которых сладко шептал что-то. Хотелось к каждому из этих образов подойти, понять, что такое шепчет он.

А дева белой лебедицей подлетела к скамьям на которых сидел Барахир с Маэглином. Она обратилась к Барахиру:

– Зачем молчать, когда говорить хочется? Ведь, ты же стихами говорить хочешь. Как же можно стихи в себе сдерживать, да и зачем?

Барахир даже тут же подхватил:

 
– Послушайте: нынче с тоскующим пеньем,
По небу летят журавли,
Их девять, и с черным, как ночь опереньем,
Они девять ясель во тьму понесли.
 
 
Не знаю, что это – откуда виденье,
Кого же во тьму они унесли?
И мне не забыть их унылого пенья,
И мне не забыть, как черны журавли…
 

Барахира пробивала дрожь, он шептал:

– Простите, простите меня. Я уж не знаю, что такое… Но, знаете – я так, до дрожи ясно увидел этих девятерых Черных журавлей! Именно девятерых! Я и не считал, а вот сердцем почувствовал, что их девять. Позади, за их крыльями будто разлита была пылающая кровь, даже жарко на этот густой свет глядеть было. Летели они во тьму, чтобы с нею слиться, и девятерых младенцев с собою несли – вот что самое страшное то…

Эльфы оглядывались: в тенях появилось что-то напряженное. Вот, откуда-то издали, из скоплений бедных домов, долетел крик младенца…

– Вот видите. – прошептал совсем тихо Барахир. – В городе то никого не осталось. Кто ж кричал тогда?

Дева ничего не ответила; однако, едва заметная тень пробежала по ее лицу, и по этому понял юноша, что и ей не все ведомо; что и ее этот младенческий крик встревожил.

После некоторого молчания, она промолвила негромко:

– Несколько месяцев, а, может, лет назад, я поднялась в такую высь, куда не залетит ни одна птица. Выше ледяных ветров, выше самых высоких облаков. Там звезды светят ослепительно ясно, там Млечный путь опоясывает бесконечность. Возле нас пролетали каменные глыбы, и, устремляясь к далекому Среднеземью, обращались в стремительные росчерки-метеоры. Перед нами, бирюзовыми и красноватыми оттенками, которых и не увидишь на этой земле, переливалась туманность. И тогда-то, со стороны той туманности, словно бы леденящим ветром повеяло. Что-то задвигалось вокруг нас, многие звезды померкли; но не было там никаких форм, и мы не ведаем, что это. Тогда голос без всякого чувства произнес такие слова:

 
– Сквозь время, сквозь годы, века:
Пред нами проходит времен череда,
Быть может заплачет порою тоска,
И холодом нас поцелует звезда.
 
 
Мы падаем вечно, сквозь космосы, миры,
Сквозь лед, и чрез пламень бездонный дыры.
И где нам приют, где свой дом обрести,
Падение будет ли вечно нести?
 
 
А вы мы шепнем: суждено девяти,
Сквозь мрак, в одиночестве годы идти.
Минуют века – и в них души сгорят,
Из пепла восстанут и в смерть улетят…
 
 
И эти века, словно призрачный сон,
Мелькнут перед вечностью… времени тон.
Нет, нет – для грядущего им суждено,
И то не изменишь… то роком дано.
 

– …Так пропело – это, чему не было, ни имени, ни образа; что было старее самого времени… И оставило нас… И мы летели к земле, сложивши крылья, точно две падучие звезды, и тоже чувствовали, что предначертанью суждено сбыться… И вот ты, нежданно, опять пропел про девятерых. Выходит, и твоя судьба как-то связана с ними…

Воцарилось молчание, и оказалось, что за время, пока они говорили, небо из бархатного обратилось в черное. Точнее – край бархатной вуали поднимался еще с запада, и даже легкая розоватая дымка еще угадывалась там. На этом фоне, и дома, и даже стена питейного двора казалась таинственной и красивой.

Все больше появлялось звезд на небе, и среди них выделялась взошедшая первой…

Тогда дева прошептала:

– Маэглин, ты ведь хочешь сказать про эти звезды. Мы можем излечить тебя.

Однако, Маэглин, хотел сохранять молчание, и отрицательно замотал головою.

Тогда дева подала и Барахиру и Маэглину руки, и, когда поднялись они с лавки, прошептала:

– Чему суждено совершиться – то и совершиться. И я говорю: сегодня будет праздник, и никто нам не помешает.

Те, кто уже излечился и мог идти сам, отправился вместе с эльфами по улицам. Те же, кто еще не мог ходить, были подняты на неведомо откуда взявшиеся цветочные носилки. Площадь стремительно пустела…

Витязь с черными волосами также подошел к Барахиру и Маэглину, и говорил:

– Сегодня днем жители ушли спать на два берега. Что ж – мы устроим праздник на двух берегах, помня при этом, что делить их не хорошо. Сегодня все увидят наше волшебство: мы перекинем мосты из звездного света, а, кто захочет, и сам сможет перелетать по воздуху. о.

– Хорошо, хорошо. – кивал Барахир. – Мы отправимся на северный берег – нам это по дороге. С первыми лучами зари отправимся в путь. Да я столько сейчас сил чувствую, что весь мир бы обежал… Хотя – все нейдут у меня из головы эти девятеро…

Пока они разговаривали, Маэглин вглядывался в черные, непроницаемые тени, и чувствовал, что в них есть что-то, и это что-то следит за ним. И рад был тому, что рядом его друзья – ибо знал, что, останься он на этой площади в одиночестве, так не выдержал бы страха. Еще он решил, что, чтобы не случилось – не станет он от них отходить.

И вот он увидел в черноте какое-то движенье. Едва ли приметное – скорее, просто какая-то блеклая струнка там скользнула, раздался шорох…

И тут раздался шепот – такой тихий, что Маэглин знал, что он один его слышит:

– Мне было так больно на лестниц, я потеряла сознание… Почему же ты поверил им, а не своему сердцу? Разве же сердце в таких делах обманывает? Ты такой нерешительный! Конечно же – это была я. Мы виделись с тобой до этого лишь единожды, но, разве можно позабыть такую встречу? Я ждала этой новой встречи. Чего же ты хочешь теперь? Идти с ними пировать? И где ты будешь счастлив без меня? Иди ко мне…

Он-то и не заметил, что голос звучал у него в голове, да и повторял те надежды, которыми он сам себя тешил. Медленно-медленно стал он отодвигаться в сторону, уже и забыв, как недавно благодарил судьбу за то, что рядом с ним друзья. Он дрожал от напряжения, и больше не оглядывался, однако, в голове его вихрились такие мысли: «Знаю, знаю я, как это у вас бывает. Вот сейчас вы на меня пристально так смотрите. Сейчас окликните: „Эй, Маэглин, а далеко ли это ты собрался?..“»

Однако, он ошибался. Как раз в это время, где-то в городе вновь закричал одинокий младенец, и дева, со своим черновласым братом, отошла в сторону, и обсуждала, как бы найти этого малыша, которого, должно быть, вопреки приказу Жадбы, оставили в доме. Что касается Барахира, то он созерцал звездное небо, и все думал о странном предначертанье – о девяти…

Таким образом, никем не замеченный, Маэглин стал углубился в темноту. Собственно, он и не знал, куда идти, так как и не мог определить, откуда слышал голос. Он надеялся, что как только отойдет, сразу и встретит ее.

В сильном напряжении, все ожидая, что окрикнут его, он торопился. Несколько раз спотыкался: «Вот все – вот теперь точно услышат». В быстрой ходьбе прошло минуты три, и тогда он достиг облезлой, покрытой черными выбоинами стены, вдоль которой он спешно пошел, и вскоре увидел провал распахнутый ворот, за которыми густела тьма совсем уж непроглядная, мертвенная.

Он ожидал услышать ЕЕ голос из этой черноты, но никакого голоса не было. Он постоял у этих ворот, а потом, уверился, что она все-таки там. «Она упрекнула меня в нерешительности. Так оно и есть – от нерешительности все мли беды…» Вот он сделал несколько шагов, и чернота, словно бы захлопнулась за его спиною. В нос била какая-то сильная вонь.

«Ей нечего делать в таком месте», – тем не менее, он сделал еще несколько шагов, прежде чем понял, что место это жуткое, и надо ему бежать поскорее, хоть к эльфам, хоть к кому.

Маэглин развернулся и побежал. Побежал наугад, так как никаких отсветов с площади в это место не проникало.

Потом он покатился куда-то по ступеням, и чувствовал, какие они грязные и липкие. Он пытался ухватится за что-нибудь, да не мог – руки соскальзывали. Вот и последняя ступень. Темень оставалась по прежнему непроглядной, и он плюхнулся в какую-то вязкую жидкость, очень теплую, едва ли не горячую. Он вытянулся на мысках, но и так жидкость доставала ему до подбородка. Все сильнее кружилась голова. Он чувствовал, как тяжелеет тело; понимал, что, если дальше так пойдет – у него совсем не останется сил…

Он вспомнил, как высоко и прохладно звездное небо, и стал пробираться назад. Но подобная густому киселю жидкость никак не давала ему прохода.

И тут тонкая огненная нить растянулась горизонтом, стала толстеть. Казалось, будто огненное око раскрывалось перед ним. По черной поверхности пробегали слепящие блики, воздух гудел от раскаленного ветра. Несколько стремительных сияющих капель с шипеньем пронеслись рядом, а одна – попала чуть ниже правого глаза, зашипела там раскаленным жалом. Маэглин вскрикнул боли, развернулся, и тут, в сполохах, увидел, что до покрытой слизью стены, в которой чернел выход, было, по крайней мере, метров десять. С превеликим трудом ему удалось сделать шага два, и тогда он понял, что не успеет…

Вот вдохнул поглубже этот раскаленный, смрадного воздух, и нырнул. Стена пламени успела коснуться его волос, и опалила их. Сразу стало тихо. Через закрытые веки видны были мерно переливающиеся, блеклые отсветы.

Болела грудь, отчаянно хотелось всплыть. Вздохнуть. «Ну вот, ну вот…» – вместе сердцем забилось в Маэглине. «Сколько у тебя еще времени?.. Уж никак не больше нескольких мгновений… Неужели же через несколько мгновений тебя не станет?..»