Текст книги "Ворон"

Автор книги: Дмитрий Щербинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 47 страниц)

Прошло несколько минут, и караван двинулся.

Тогда Хэм сверкнул глазами на Мьера:

– Выпустите же меня!..

Тот выпустил, однако, зная норов этого хоббита, остался стоять поблизости – ожидая, когда он в очередной раз рванется. Однако, Хэм не рвался, но с голосом твердым, преисполненным решимости, вот что говорил:

– Как он, ради младенцев пожертвовал собой, так и я пожертвую, ради друга. Я пойду на рудники вместе с ним; вместе с ним буду там страдать, вместе с ним все делить. Вы просто не знаете: нам, хоббитам, вдвоем всегда легче! Может, будут у него там такие испытания, которые он в одиночестве и не выдержит – только вместе…

– Нет, нет. – покачал головой Эллиор. – Ты никуда не пойдешь.

– Это почему же?! – так и вскинулся на него, пыша гневом, Хэм.

– А потому не пойдешь, что сам ничего не знаешь. Что – героем решил стать? Думаешь, Фалко, от этого счастлив будет? Подумай: что будет, ежели увидит, что ты, лучший друг его, принял его же муку? Подумай, какая боль его сердце драть тогда будет! Он то, может, и не скажет; может, для вида, чтоб лишний раз сердце тебе не перечить, и счастливым притвориться; а в сердце то его сразу новая мука поселиться. Поверь мне..

Хэм, прикрыв глаза, плакал, шепот дрожал на его губах, вместе с дождевой капелью:

– Конечно, я верю вам. Но… вы, проживший шестьсот лет, вы, конечно, и мудрее, и рассудительнее меня, но заглядывали ли вы когда-нибудь в наше сердце хоббичье?!.. Вы с мудростью эльфийской, да человеческой ко мне идите, но у нас то все по иному. Примет он эту жертву! Там, ведь, у нас уже совсем иная жизнь начнется. Вот я прямо сейчас побегу, к той самой телеге, где его везут. Пусть примут меня, я ухаживать за ним стану.

– К нему тебя не пустят. У них не балаган, у них – армия. Тебе схватят, изобьют; допросят с пристрастием, они же должны вызнать, откуда ты такой взялся. – молвил Эллиор.

– Я им…

– Буду говорить прямо. Извини – надоело это упрямство: они вспомнят про кусты на том поле. Помнишь – когда стрелы пускали? Ты был не один – где же теперь остальные? Им это очень важно знать – может, и не сознаешься – просто умрешь от пыток. Если и выживешь; знай – рудники огромны – это целая подземная страна. Двух представителей одного племени они не станут держать вместе. Тебя отправят совсем в иной рудник. Ты его до самой смерти, которая лет через семь наступит, не увидишь.

Все это произнесено было столь необычным для эльфа жестким голосом, что Хэм даже плечи опустил.

Караван еще проезжал мимо них, а Мьер говорил:

– Леса вымерли: ни птицы, ни зверька малого. И не каравана ведь испугались.

– Да – я слышу, с какой тревогой стонут деревья. – подтвердил Эллиор.

Мьер вздохнул:

– Может вам сейчас разговоры о еде ничтожными покажутся – однако, если к ночи ног передвигать не сможете – меня не вините.

– Не надо никакой еды… – прошептал Хэм.

Тут раздался тоненький голосок Ячука:

– В это лесу есть кто-то. Кто-то очень несчастный, маленький, он плачет. Он более голодный, чем Мьер, но плачет не от голода, а от одиночества. Скорее пойдемте к нему.

Эльф припал ухом к земле, некоторое время прислушивался; затем – поднялся и молвил:

– Да – в этом лесу падают не только дождевые капли, но и чьи-то слезы. Пойдемте – поможем ему. Ведь, нельзя забывать, что спасая своих друзей, мы должны помогать и незнакомым. Не зря, ведь, один мудрец говорил: «Судьба посылает нам друзей, но подумайте сколько здесь случайного. Сколькие еще в этом мире смогли бы стать друзьями не худшими чем те, которых мы уже знаем. Но вся беда в том, что чаще всего, мы проходим мимо, и никогда уже больше не встречаемся».

И они оставили это место, пошли вглубь темного леса. Помимо елей попадались и иные деревья: сосны, темные дубы; но все они сжимались елями, которые возносились на многие метры, расходились над головами плотными, крепко переплетенными между собою ветвями – здесь и в солнечные дни стоял полумрак, теперь же, шагах в десяти уж ничего не было видно, и не верилось даже, что время около трех пополудни, и это день середины августа. Откуда то сверху вырывались крупные капли, от их падения на многолетнюю темную хвою стоял беспрерывный гулкий шорох. Жирными змеями извивались корни – и некоторые из них были так велики, что Хэм спокойно проходил под ними. А вот, когда деревья стали стоять совсем густо – туго пришлось Мьеру. Он едва протискивался межу стволов. И, наконец, застрял, между вековых исполинов..

Он попытался раздвинуть стволы. Мускулы на руках и на ногах его вздулись… Он покраснел от натуги, да тут и закричал:

– О-о-о!.. Это злые деревья!.. Они сжимают меня!.. Спасите!..

Зашептал заклятья Эллиор; пытался раздвинуть стволы, своими маленькими ручонками Хэм. Однако – вызволил Мьера Ячук. Он дотронулся своей ручонкой, которая не толще была, чем камышовый стебель до стволов. Те заскрипели, и покорно раздвинулись – Мьер вывалился на землю…

Хэм оглядывался по сторонам, и все более гнетущее впечатление производил на него этот лес. Все тьма, да тьма; да эти плотные переплетенья ветвей. Он взглянул на свои ладони, которыми уперся в черный ствол, и обнаружил, что они разодраны в кровь; вспомнил то чувствие могильного холода, которое продрало его, когда он только дотронулся.

– Да – этот лес древний, озлобленный. – медленно и тихо проговорил Эллиор. – Даже я многого здесь не вижу, многое не понимаю. Может, и есть какая-то ловушка, но тот плачь искренний, и уже не долго идти….

Чем дальше они шли, тем чаще сцеплялись друг с другом еловые стволы. Как в лабиринте, приходилось искать среди них хоть какой-то проход; когда же такого не было – то протягивал свои ручонки Ячук, и эти мрачные стволы, послушные его воле, раздвигались…

– Шаг за шагом идем мы к смерти… – произнес негромко Хэм.

– Что, что? – переспросил Мьер.

– Ах, да, в этом лесу вспомнился самый мрачный эпизод, из той моей, прежней жизни… Расскажу – этот лес лучше мрачное примет. Нельзя тут петь веселые песни. Лет пять или шесть назад, в один день, все дома были закрыты, и целый тот день – ни один хоббит из дома ни шагу. А дело то было в том, что завидели на дороге страшного человека: сам во рванье, и лицо все сожженное, и глаз нет – идет, на посох опирается. Этого было достаточно, чтобы заявить, что человек этот – колдун… Не таков был Фалко – он сам навстречу этому человеку пошел. Да и меня с собой позвал… Встретили у моста через Андуин. Был он действительно страшный, и от ожогов то и черт никаких на лице не осталось, и тело, в разрывах одежды, тоже все обожженное видится… Он нас еще шагов за сорок услышал, хотя мы не разговаривали, и шли очень тихо. Вот тогда он и запел эту страшную песнь:

 
– Шаг за шагом идем мы к смерти,
Разбивая холодную сталь,
Ветер воет, грызется – поверьте,
Вам самим себя только лишь жаль.
 
 
Есть одно бесконечное небо,
Там неведом ни ад, ни покой,
Лишь одно бесконечное небо,
Пустота над твоей головой!
 

– …Такие вот строки; но, если бы вы слышали, как он их пропел! Нет – вы не поверите, но нам пришлось совершить огромное усилие над собою, чтобы тут же не развернуться, да не броситься бежать. Понимаете ли: мы как никогда раньше почувствовали тогда смерть!.. Потом – это чувствие забылось – человек прошел мимо ни говоря больше ни слова… И вот, в этом лесу, вспомнились слова той песни. Посмотрите на эти стволы, стоявшие здесь и тогда, когда хоббитов не было; когда и вы, Эллиор, еще не родились. Среди этого могучего, не приемлющего нас, кажется, что все, что мы думаем, чем утешаем себя о загробном свете – все это самообман…

Хэм вздрогнул, бросился к Эллиору и, схватив его за руку, прошептал:

– Что это на меня нашло?.. И не хотел этого говорить, а само вырвалось. Мне страшно. Этот лес, все видит, все понимает. Он в самые сердца наши смотрит. Чувствуете? Чувствуете? Вот мы то ничего не видим, а он со всех сторон на нас глядит…

– Как только под его своды взошли, так и почувствовал. – молвил эльф. – Ну, ничего: пока мы вместе, он ничего нам не сделает…

И действительно: со всех сторон, едва уловимым эхом, несся шепот: «Прилягте к корням… К корням… К корням…». Эти черные корни стали изгибаться так плавно, что напоминали своими формами – то мягкие постели, то пуховые подушки. Хэм вспомнил, как давно не спал он нормально; как во все дни похода приходилась ютится в каких-нибудь дуплах, или же под корнями, на сырой земле. Да и Мьер несколько раз сладко зевнул. Стал клонится головою Ячук, и только над Эллиором сон был бессилен. Эльф пытался ободрить их, однако, голос его застревал в вязком воздухе, как в паутине – долетал и невнятным, и глухим…

Прошло, как показалось Хэму, мучительно много времени, и про себя он стал роптать: «Надо ли было идти на этот плачь? Тут же явно колдовство – мы пробираемся здесь уже не одну версту, а его слышно так же, как и вначале!»

Эллиор молвил:

– На самом деле, мы прошли лишь одну версту. Ведь, из-за преград, мы, все время, на одном месте топчемся…

Где-то над сплетенными кронами дождь усилился, и теперь тяжелые капли летели беспрерывной чредою, и все вокруг сильно гудело. Временами начинал выть ветер и тогда стволы принимались отчаянно скрипеть; и это почти в полном мраке – было жутко. Тогда Эллиор произнес несколько эльфийских слов. Вокруг их тел засияли серебристые ауры, а окружающие деревья, заскрипели еще больше; раздался треск, и, если бы путники не успели отскочить, так несколько крупных ветвей, которые с грохотом вырвались из общей массы, непременно придавили бы их. Так шли они довольно долгое время, а окружающий мрак клубился на пределе этого серебристого света, плыл там неясными, вселяющими ужас образами…

Но вот, наконец, увидели они какое-то смурое пятно, которое в обычную ночь и было бы тьмою, но в этой вековечной черноте, все-таки выделялось.

При их приближении, в этом тусклом пятне, что-то передернулось, а детский плач, который именно из этого пятна и слышался, резко оборвался. Еще несколько шагов, и вот деревья расступились и выпустили их на поляну.

На поляне этой не было никакой травы, земля было совершенно черная, и рыхлая. Землю, пронизывали сотни темных корешков, которые бугорками выделялись под ногами идущих, и было на их мокрых поверхностях очень тяжело удержаться. Поляна имела форму яйца, метров сорока в поперечнике, в одной из ее сторон высилось что-то престранное, уродливое. Это был твердый, покрытый бессчетными гладкими наростами клубок древесных мускул; в нем зияли непроницаемо черные провалы, до отвращения похожие на пустые глазницы, высоты в нем было метров под десять; иногда из его глубин раздавался какой-то глухой, похожий на стон звук.

Хэм оглядывался, высматривая того кто плакал. Но первым его увидел Эллиор; и позвал:

– Иди сюда, тебе нечего бояться, маленькая. Мы пришли, чтобы вывести тебя из этого леса.

И тут из стены деревьев вышла девочка лет семи. Личико ее было заплаканное, в глазах блистали слезы, была одна бледна – видно, что устала и давно не ела; светлые ее волосы сбились, платьице в нескольких местах было разодрано ветвями, грязно – она дрожала, плакала – и от холода, и от страха.

– Зачем вы пришли? – прошептала она.

– Вывести тебя отсюда, – молвил Эллиор, и протянул ей руку.

Тут девочка опять отступила к краю поляны, спиною уперлась в один из могучих стволов. По щекам ее катились слезы, она кричала:

– А я не хочу идти с вами! Слышите: не хочу! Возвращайтесь вы туда, откуда пришли! Я не хочу возвращаться в тот мир…

Тут все вспомнили, про сожженный город, и Эллиор говорил:

– Да – мы видели, что стало с твоим домом… Мы знаем, от кого ты бежала… Мы не оставим тебя одну… Быть может, ты вырастишь среди лесных эльфов – наш король принимает таких сироток, как ты…

Тут девочка со злобой, стремительно, задыхаясь, стала выкрикивать:

– Идите прочь! Не хочу видеть вас: никого, никого! Знайте, что я сама бежала из города в лес! Да – как только он начал гореть, я в душе молилась, чтобы эти мерзкие орки перебили всех этих тупых людишек, а, прежде всего – мою мамашу и папашу! Знайте, что в нашем городе был закон: каждая женщина становится супругой и рабой мужа – он может делать с ней что хочет – бить, унижать – так все и было!.. Женщин держали в кандалах, но они и не пытались сопротивляться… Как же я рада, что этих идиотов перебили орки! Ни мерзких мужчин, ни тупых женщин не жалко – надеюсь, что всех, всех их перерубили!.. И вот я бежала в лес; я нашла эту поляну – я молила Его, чтобы он принял меня – но он не хочет!.. Я, все равно, отсюда не уйду. Я умру и мой прах все равно сольется с этими корнями! Слышите: не уйду, не уйду!

– Вот так да! – произнес Хэм. – А я и не знал, что в неделе пути от наших Холмищ есть такой город… Но ты послушай: не все же живут так как вы. Кого ты раньше видела, кроме этих жителей, да орков? Но есть, ведь, истинная жизнь; и поверь – предназначение человека не в том, чтобы отдавать себя в жертву древесным корням…

– Не знаю, о какой такой жизни вы говорите! – выкрикнула девочка; в глазах ее сверкнула настоящая ярость. – Все вы обманываете! Идите откуда пришли, ясно! Не хочу я того мира, ясно?! Мне здесь нравиться, ясно?! Вы то шли, думали, наверно, что я здесь заблудилась, и хочу выйти?! А вот и нет! Здесь хорошо – здесь эти черные деревья стоят века в спокойствии…

Эллиор шагнул к ней, и стал говорить что-то нежным голосом, и вот заплакал… Девочка, увидев его слезы, сама перестала плакать, проговорила:

– Так хорошо было, пока вы не пришли, так спокойно…

Тут зарокотал Мьер:

– Мы слышали с какой тоской ты рыдала! Тебе было жутко – умирать не хотела, потому что вся жизнь еще впереди. А теперь – плач, вырывайся, а умирать в этой жути мы тебя не оставим! Волей или неволей – пойдешь!

Эллиор попытался было остановить оборотня, да было уже поздно: конечно, не надо было говорить с девочкой таким тоном – конечно, любые повеления были ей отвратительны. Она побледнела больше прежнего, и тенью среди деревьев метнулась.

– Не разбегайтесь!.. – выкрикнул было Эллиор, да было уже поздно.

Первым ринулся Мьер: Хэм ясно видел, как первые стволы, между которых он непременно должен был бы застрять – сами расступились, заманивая куда-то…

– Стой, Мьер! – с этим криком бросился за ним Эллиор; ну, а Хэму крикнул через плечо. – Ты оставайся на поляне!

Хоббит нескоторое время простоял, вместе с Ячуком.

– Ты знаешь, где они сейчас? – шепотом спрашивал Хэм.

– Нет: совсем их не чувствую. – был ему ответ.

На поляне проступил темно-коричневый свет, исходящий от сгустка древесных мускул. Усилился зловещий стон, а корни стали подрагивать, словно вены, по которым растекалась твердая и холодная кровь. Наконец, когда толчки эти стали такими сильными, что Хэм едва мог удержаться на ногах – он бросился бежать. Деревья сомкнулись за спиною хоббита, и он на каждом шагу принялся спотыкаться. В черноте совершенно ничего не было видно, и, когда он налетел грудью на ствол, то понял, что заблудился…

Вокруг Ячука виднелось едва приметное розоватое сияние – но оно, теснимое тьмою, жалось к его телу и совершенно ничего не высвечивало. Хэм шагал с вытянутыми руками, и вот, при очередном шаге, уперся в мокрую, жесткую кору; почувствовал, что она расцарапала его ладони, и жадно принялась сосать кровь. Он поскорее отдернул руку, шагнул в сторону – опять ствол. Резко развернулся, шаг – опять жесткая кора. Шагнул назад – и там теперь высился ствол.

– Ячук, они окружили. Они выйти не дают.

Человечек дотронулся до одного из этих исполинов, да не тут то было: ствол остался недвижимым. Тогда Хэм поставил человечка себе на ладонь, и повел им как свечкой, возле коры; высматривая хоть какой-нибудь выход. Бугристая поверхность тянулось беспрерывною стеною, так что казалось, будто исполинское дерево вывернулось наизнанку и окружило их.

Тогда Хэм поставил Ячука и принялся барабанить по стволу, и кричать:

– Растешь тут сто веков, а шалишь, как какой-то мальчишка!..

Тут со всех сторон раздался затяжной, похожий на безумный хохот скрип. А снизу вскрикнул Ячук:

– Смотри – здесь проход!..

Хэм пал на колени, и увидел, стянутый корнями проход – из него веяло теплым, выжатым воздухом, и казалось, будто и не проход это вовсе, а пасть…

Так-как это был единственный выход – Хэм протиснулся в него. Хоббит полз на карачках, а Ячук – шагал перед ним: в его розоватом сиянии, хоть что-то было видно… Хотя Хэму и не доводилась раньше ползать внутри кого-либо – он все больше верил, что это именно чья-то глотка: мокрые, покрытые плавными выступами стены, исходящее из них тепло, наконец – наполненный неприятным запахом воздух, который волнами налетал на него; вообще, дышать было тяжело – Хэм вдыхал часто и, все равно, воздуха не хватало, голова кружилась. Неожиданно Ячук вскрикнул и… пропал!

Хэм рванулся туда, где в последний раз видел человечка – там был хоть какой-то свет. То был отсвет из узенького, уходящего вниз туннеля, в который и провалился Ячук. Еще мелькнула эта розоватая искорка, и вот – темень непроглядная…

Тогда Хэм попытался пробраться вслед за ним – с большим трудом, смог протиснуть голову, и едва не застрял. Кое-как высвободился, и пополз по главной глотке. Прополз совсем немного, так как пол неожиданно изогнулся вниз: попытался ухватится, однако, здесь поверхность уже была стеклянно гладкой, влажною, теплую – волны жаркого, выжатого воздуха обвалакивали с токой силой, будто некий великан усиленно дышал на хоббита.

Уклон увеличивался – и он уж мчался с такой скоростью, с какой слетал когда-то со склонов родных холмов на санках. Теперь Хэм был уверен, что летит по пищеводу – вот-вот должен вывалиться в желудок.

По стенам забегали оранжевые отсветы – с каждым мгновеньем все более яркие. Этот огнистый свет, переливался по мокрым стенам туннеля и теперь ясно видно, что поверхность эта подрагивает, что все здесь живое.

Вот и конец туннеля – за ним ослепительно сияет оранжевое пламя – «Там смерть!».

Тут Хэм ухватился за одинокий выступ на потолке – едва не вывихнул руки, но удержался таки. Обернулся – позади совершенно гладкие стены: «Если упираться руками и ногами, то можно вскарабкаться – конечно, медленно, тяжело – но ничего иного не остается. Если соскочишь сейчас – переваришься в этом желудке, как…» – однако, додумать он не успел, так как выступ втянулся в стену и хоббит продолжил падение. Все ближе-ближе пламень…

Под ним открылась пропасть; плотной волною дыхнул жар, едва не подбросил его – но он падал, падал. Промелькнули пышущие оранжевым пламенем стены, все, все в дырах – подобные сыру. Надвинулось озеро, наполненное чем-то густо-оранжевым, слепящим глаза – из этого пламени поднимались брызги, надувались и лопались жирные пузыри – Хэм с воплем плюхнулся в этот свет.

Было жарко, как на солнцепеке в июньский полдень. Он почувствовал, что что-то вязкое, как кисель, обвивает его, попытался вырваться, но только с трудом смог пошевелиться – уходил ко дну.

Жар, по мере погружения, возрастал, сияние усиливалось и уже через закрытые веки слепило хоббита. Так страстно захотелось жить! У него уже заболели легкие – он задыхался. И тут руку его обхватило что-то огромное, могучее, с силой рвануло вверх – представилось некое чудище в этом киселе обитающее, он попытался вырваться, но тщетно. Через несколько мгновений, его уже вытянули на поверхность. Он стремительно огляделся, и впрямь увидел пред собою чудовище: бесформенное, все покрытое слизью; вот протянуло к нему отростки, схватило.

– А-а-а!!! – дико завопил хоббит.

– Да тише же ты, не дергайся! – потребовало чудище голосом Мьера, и приглядевшись хоббит увидел, что это действительно Мьер, только весь залепленный сияющей слизью.

– А, Ячук?! – выкрикнул хоббит.

– Что? – не понял Мьер.

– Маленький Ячук – он еще раньше меня должен был сюда упасть! Его спасайте! Он может уже…

– Да вытащил я уже Ячука – …А ну не дергайся!

Хоббит замер, ну а медведь-оборотень, стал проталкивать его к стене, где у одного из проходов стоял Эллиор, а рядом с ним – Ячук.

Мьер совсем запыхался пока достиг берега, а там его перехватил Эллиор и помог выбраться. Теперь все, кроме эльфа, тяжело дышали, и постанывали от жжения – казалось, что они голышом извалялись в зарослях крапивы.

– Это мы в желудке?! – выкрикнул чуть отдышавшись, и пытаясь очиститься от жгучей слизи, хоббит.

– Именно в желудок попали. – ответил эльф.

– А вам еще повезло, тьфу ты – налипла и жжет… – воскликнул Мьер. – Да – вам еще повезло, что меня сюда первым затянуло. А то бы без меня все ко дну пошли. Причем заметьте – для каждого у Него особый проход нашелся – для Ячука совсем тоненький, ну а для меня – настоящий коридор!..

– Ну а с девочкой что? – перебил его нетерпеливый Хэм.

– Так я ж ее самой первый и нагнал, еще там – наверху. – заявил Мьер. – Только схватил – она как забилась, задергалась – да разве ж от меня кто вырвется! Тут деревья вокруг нас поднялись, ну и заманили в эту глотку… Ну, в общем – спас ее, на берег вытащил. А тут, глядь – уже Эллиор летит. Да летит то как плавно, как только эльфы и умеют летать: словно бы лист осенний падает. Но из тины этой не выбрался бы он без моей помощи! Ну, только его на берег подсадил – как Ячук падает, как комар пищит! С ним то легко, а тут и ты… Уф-ф… Запыхался…

– А где ж девочка?! – воскликнул Хэм.

– Так вот же она сидит – плачет. Как вытащил ее на берег, так и сидит….

И только тут Хэм увидел, что в нескольких шагах, в глубине слепящего оранжевым пламенем, покрытого влагою, дышащего прохода, сидела, вжавшись в стену, упершись личиком в коленки, девочки, и только по тому, как подрагивали ее плечики, становилось ясным, что она плачет.

К ней подошел эльф, присел рядом, тихим, ласковым голосом произнес:

– …Так вот и со всеми теми, кого ты называла избранными происходило. Те мужи верили, что здесь какая-то благость – уж не знаю, от кого это пошло, быть может, сам лес и внушил вам такие законы. Вот и приходили они, падали сюда, но рядом не было такого богатыря, как Мьер – погружались они ко дну, переваривались…

– Мне страшно! – воскликнула девочка, и, обхватив Эллиора за шею, громко зарыдала.

Оставаться в этом месте было совершенно немыслимым и вот, поспешили они по проходу. Оранжевый свет все возростал: приходилось прикрывать глаза, и только Эллиор шел как ни в чем не бывало: нес девочку, которая, измучившись от волнений, погрузилась в глубокий сон.

В стенах появлялись трещины, и из них вытекали густые как смола капли – одна такая капля попала на руку хоббита, и оставила там глубокий ожог. Раз потолок прогнулся, и они едва успели отбежать – от стекшей раскаленной жижи.

Наконец, проход вывел их в залу, стены которой все покрыты были черными наростами – которые Хэму напомнили огромные волосы. Зала эта уходила вертикально вверх – напоминала поставленную дыбом трубу, так что купола ее не было видно. Пол был рыхлый, покрытый порами из которых вырывались потоки жаркого воздуха.

– Ну, вот мы и пришли. – молвил эльф. – Теперь – деритесь за руки.

– А что будет то? – спросил Мьер.

– Если я не ошибаюсь – это основание носа…

Тут он провел рукою по полу. Раздался громкий свистящий звук, и все почувствовали, что их с силой притягивает, что и шагу теперь невозможно сделать. Воздух стремительно вбирался в поры под ногами – давил сверху.

– Давайте руки! – громко сказал Эллиор и протянул одну руку (второй он по-прежнему поддерживал девочку).

Они взялись за руки, а воздух все вбирался и вбирался…

– Сейчас… Приготовьтесь! – говорил сквозь оглушительный свист Эллиор.

Вот раздался хлопок, сильный удар, и Хэм обнаружил, что стремительно летит вверх. Проскользнули стены – его стало относить в сторону, однако, он со всех сил держался за Мьера. Все завертелось, закружилось – и вот они вылетели на свежий воздух – холодные капли дождя освежили их. Страшной силы рывок – боль рванулась в руке хоббита, он вскрикнул; его перевернуло, и оторвало таки от Мьера, он почувствовал, что стремительно катится, ударяется… Сильный удар – он пришелся на бок, треснули ребра – а первой мыслью, после разрыва боли было: «Так, ведь в кармане Ячук был!» – он испугался, обхватив руками ствол, стал подниматься, и тут услышал знакомый тоненький голосок:

– Не бойся. Я то сразу выскочил, и даже, в отличии от тебя, не ударился.

Человечек уже запрыгнул хоббиту на плечо, да там и остался. Легко, точно и не подошел, а подлетел Эллиор – девочка, на его шее, по прежнему спала. Приковылял, охая, и хватаясь за отшибленные бока Мьер; и, наконец, собравшись вместе, они обнаружили, что вылетели из нароста на той поляне, где впервые увидели девочку.

Они то думали, что – это десятиметровый выступ и есть некое сердце леса, а на самом то деле – это оказался его нос. На поляне творилось что-то неладное: пронизывающие ее корни волнами взметались, земля осыпалась и вскоре на месте поляны образовалась бездонная воронка, зато все видимое пространство было заполнено извивающимися корнями. Раздался уже знакомый шипящий звук, и Хэм почувствовал, что его затягивает в эту воронку.

– Держись! – выкрикнул Мьер и перехватил его за руку.

Ноги Хэма поднялись в воздух, и он из всех сил вцепился в оборотня. Тому тоже приходилось не сладко – он схватился за сук, однако сук трещал, и в любое мгновенье грозил переломиться. Только Эллиор стоял недвижимый, и, казалось, никаких трудов не стоило ему удерживать не только себя, но и девочку…

Ток воздуха неожиданно прервался, и тут же разразился оглушительным хлопком – новая волна подхватила их, понесла. Хэм понял, что с огромной скоростью летит, и что сейчас разобьется об один из стволов. Но вот – о чудо! – он увидел, как стволы распахивались перед ним… Вот лес остался позади, а он все еще летел. И в ночи, сразу же узнал Вот перед ними выросла какая-то не догоревшая, одинокая доска. Удар пришелся на Мьера, который все это время держал хоббита за руку – треск; их перевернуло, покатило уже по земле. Они остановились только, когда врезались в груду головешек.

– Живы! Живы! – выкрикнул Хэм; в котором, несмотря на все пережитое, проснулось обычное хоббитское жизнерадостное настроение.

Но вот он скривился от боли в боку, застонал.

– А вот и Эллиор! – прохрипел Мьер. – Да – только эльфы умеют так падать.

А эльф и не упал – он промелькнул над развалинами, и плавно опустился ногами на землю – там, где опустился, там и остался, даже шага ни сделал.

– Думаю никто еще не заставлял Его чихать. – молвил эльф, потом добавил. – Между прочим, когда я летел, то заметил, что среди развалин поднимается дымок…

И от этих слов очнулась девочка, она огляделась, и тут же на личике ее отразилось страдание:

– Это же город… проклятый…Значит – кто-то остался?.. Как же плохо! Только не выдавайте меня! – тут она насторожилась, и совсем тихо, и испуганно зашептала. – Вот и идут… Прямо сюда… Скорее же прячьтесь – пожалуйста, пожалуйста!

Они отошли к развалинам, проползли под нависающие обгорелые балки, да там и замерли. Долго ждать не пришлось – по развалинам забегали блики факелов, и вот выбежало с полсотни человек. Они быстро выстроились, остановились: впереди, закованные в цепь, стояли безмолвные женщины, ну а под их прикрытием стояли мужчины, у каждого в одной руке был факел, а в другой – либо клинок, либо плеть.

По прежнему шел сильный дождь, а потому факелы трещали, коптили – то один, то другой, а то и сразу несколько мужчин начинали кашлять.

Раздался тупой, залитый салом голос:

– Отсюда грохотало. Что-то прилетело. Что прилетело?

Ему отвечал визжащий, пронзительный вопль:

– Из леса! Не знаем что!.. Но – это весть от леса! Он зовет нас!

– А что прилетело? – спрашивал тупой голос.

– Точно не известно, но что-то живое. Наш дозорный видел два предмета.

– Найдите.

– Что?

– Прилетевших… – тут тупой голос начал ругаться…

Ругался он очень долго, но никакой ярости в его голосе не было. Он, просто выговаривал, ни к кому конкретно не обращаясь, ругательные слова – даже не связывая их между собой; и не понятно было даже, что это такое с ним происходит…

Завопил визжащий голос:

– Прилетевшие! Вам предлагается немедленно выйти. Если вы мужчины, то пойдете с нами в лес, за счастьем. Если женщины: то станете нашими женами!..

Он подождал секунды три, потом завизжал:

– Они не хотят!

– …Искать…искать… – выдохнул тупой голос.

Тут визжащий отдал указания: мужчины, стали погонять женщин кнутами, или колоть клинками, а те, в безмолвии принялись искать среди развалин. Так как были они закованы в одну цепь: то постоянно цеплялись за выступающие бревна; запутывались. Мужчины размеренно кололи их клинками, и били кнутами. Женщины ни разу не издали ни единого звука, не сделали ни одного резкого движенья. Трудно было поверить, что люди могут дойти до такого вот отупения – сколько же надо было обманывать самиъ себя, чтобы так вот, потеряв всякий разум, ползать среди развалин или же тыкать клинками?..

Вот из под какой-то груды вырвалось, с громким: «Мяу!» – несколько кошек, двоих из которых поймал тоненький, низенький человечек; поднял высоко над головою, и завопил тонко и пронзительно:

– Быть может – это и есть те кто прилетели из леса?! Да – это они и есть! Именно они! Ха-ха! Мы поймали их – их двое, как и видели наши дозорные.

Тут в дальней части площади, в свете факелов зашевелилось что-то жирное, и раздался тупой возглас:

– Черные кошки – это слуги врага! Это они провели его в наш город… – и тут он вновь, и без всяких эмоций стал проговаривать ругательства – казалось, что это некий оживший мертвец читает заклятье.

Тут щуплый человечек, даже шагнул к нему навстречу, и голосом совсем уж истеричным возопил:

– Так что же делают с черными кошками?!

И через всю площадь видно было, как тот жирный, мокнущий под дождем – весь затрясся, и начал выкрикивать таким жалким голосом, что ясным становилось, что он единственного хотел – чтобы все его оставили в покое:

– Сжигать!.. Сжигать!.. Сжигать!..

Прерывисто задышал: «А!.. Аа!.. Ааа!» – к нему подбежали несколько рабынь – замахали веерами…

Вновь засвистели кнуты; вновь рабынь кололи остриями клинков – и не потому потому, что они медленно работали, а потому, что так было положено. Их заставляли выбирать среди развалин не до конца прогоревшие доски. Они стали ползать у груды в которой прятался Хэм и все остальные. Видно было, как одна девушка, совсем еще молоденькая, отступилась, вывихнула ногу, и, чтобы не закричать, прикусила нижнюю губу. Все-таки она остановилась за несколько мгновений, и тут же получила такой удар кнутом, что вся ее спина рассеклась глубоким – быть может, и до кости, кровоточащим шрамом. Но она никак не показала своей боли – продолжала работать, также, как и все.