Текст книги "Ворон"

Автор книги: Дмитрий Щербинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 47 страниц)

Он нырнул к самому дну, повел по нему рукою – ничего, кроме склизкого ила там не было. Боль пронзительно сильным спазмом скрутила его грудь, но он все еще удерживался, чтобы не вдохнуть. Из последних сил удерживался.

Стало совсем темно, не возможно уж было связать мысли. Сознание меркло, а он все еще страстно цеплялся за жизнь. Вот боль острогранным комом разорвалась в груди – рот сам собою разжался. Плотная, густая тьма набралась в легкие, стала выжигать его изнутри. Он понял, что это смерть.

Его тряслись за плечо, звали.

– Маэглин! Маэглин! Что же с тобою?! Очнись же наконец!

Маэглин часто-часто задышал, дернулся, пытаясь вырваться из вязкой тьмы, которая, как ему чудилось, все еще держала его.

Но вот по лицу его провела светлая ладонь, и сразу же он прозрел; понял, что лежит на лавке, на площади; над ним распахнулось, мирно, спокойно сияя бессчетными звездами небо. Было оно уже так черно, что и Млечный путь хорошо проступил, протянувшись от Питейного двора, до очертаний дворца Жадбы на севере. Вот одинокая падучая звезда пронеслась у края бездны.

Над ним склонилась эльфийская дева и говорила:

– Что же было с тобой? Я отошла всего на несколько минут…

– И я не знаю. – виновато говорил Барахир. – Сам то засмотрелся на небо, все о девяти младенцах думал. А как глянул – он уже лежит здесь, корчится. Если вы можете, так верните ему дар речи. Пусть он расскажет…

Но тут Маэглин так испугался, завертел головою, отдернулся.

– Ладно, пора уходить. – молвила дева.

Площадь совсем уже опустела – они оставались последними трое. Впереди пошла дева, позади нее, а Маэглин и Барахир, как за сияющей звездою, следовали они за нею.

Несколько раз Маэглин останавливался, резко оглядывался: ему все слышался легкий шорох одеяний, да шепот – правда слов было не разобрать, но он знал, что – там была она, что звала его…

Вот они вышли на площадь перед распахнутыми настежь вратами, и увидели, как на створах, на мостовой, на стоящих здесь, груженных соломой возах бегают отблески пламени. Волнами накатывалась музыка, и многие-многие, радостные, восторженные голоса…

По этой площади прохаживалось большое утиное семейство: впереди мама, а позади семенили – с дюжину маленьких, пушистых комочков. Завидев людей и эльфийку, они остановились, повернули к ним головы, забавно закрякали, и вот засеменили в развалку. Подошли, и, все продолжая крякать, устроились у них прямо на ступнях…

– Ну, вот какие забавные. – улыбнулась дева. – Им бы спать в это время, так ведь тоже почувствовали, что праздник – посмотреть хотят.

– Ну, уж они такие забавные, что я один хороший совет дам. – улыбнулся Барахир. – Пускай лучше здесь остаются, а то придется им смотреть на праздник со сковородок…

– Ах, да… – вздохнула дева, и, наклонившись, подхватила на ладонь утку, поднесла ее к лицу, и что-то зашептала ей на ухо.

Утка моргала своими темными глазками, и, кажется, все понимала…

Когда так рассыпались по лицу, по плечам этой девы плотные, златистые косы; когда с такой нежной любовью засияли глаза ее, Барахир понял, что узнает в ней Эллинэль. Барахир, поспешил уставится на мостовую, отобрал тех утят, которые уселись на его ступнях, и со всех сил старался, уверял себя: «Это все такое же наважденье, как и у Маэглина. Если в тебе осталась хоть капля разума, ты должен понимать, что – это ни Эллинэль!..»

Дева шепнула еще несколько слов, и вот утиное семейство, вместо праздника отправилась под телегу со стогом; разлеглось там, и немного еще покрякав, погрузилось в безмятежный сон.

Когда они проходили через ворота, дева говорила, обращаясь к Барахиру:

– Тебе, наверное, будет интересно выслушать про наш народ.

– Да, да. Я знаю уже немало историй от одного эльфийского народа, теперь еще и про другой наслушаюсь… Конечно! – он говорил прерывистым голосом, пытался скрыть свое волнение, да ничего у него не выходило. – Конечно… И Маэглину будет интересно послушать. П-правда, Маэглин.

С изумлением, и с испугом, и с восторгом; как младенец, смотрел Маэглин, на те широкие холмистые поля, которые раскрывались за городом. Там было разведено несколько громадных костров, языки от которых поднимались на многие метры, ну а уж снопы искр, закручиваясь, казалось, к самым звездам. У этих костров водили хороводы, и в каждом хороводе была не одна сотня человек. По внешнюю же сторону костров играли на дудках, на баянах, на свирелях… – играли сами жители города, играли довольно беспорядочно, но было так весело!

В отблесках, видны были длинные, широкие столы; и вокруг них все двигалось, двигалось людьми. Там и дети смеялись, там, кто-то прыгал через костры меньшие. Эльфы подобны были свечам – вокруг их сияющих золотистых волос, собирались люди: и там уж не разобрать, кто из них раньше был «крючком», кто «румяным», кто «желтоплащим», кто придворным – ведь, и придворные прибежали сюда. И, даже Жадба был где-то там.

Когда Дева, Барахир и Маэглин отошли подальше от стены – стала видна и часть реки к востоку. Через нее перекинулись мосты из звездного света, и кто-то летал там по воздуху, окруженный светлячками. С южного берега по водам тоже перекатывались отсветы, и смех долетал – там был такой же праздник.

Вот они ступили на поле, и рядом грянул смех. Тут тоже кружился маленький хоровод.

Вот хоровод рассыпался, закружился отдельными парами, а Барахир даже и не заметил, как эльфийская дева, взяла за руки его, тоже закружила – быстро-быстро…

В этом кружении услышал Барахир следующую историю:

* * *

– Два тысячелетия минуло с того страшного дня. Мой народ загнанный снежными троллями далеко-далеко на север, был у грани гибели. Такого мороза не бывает здесь даже в самые лютые зимы. Там самые жаркие слезы, обмерзали еще катясь по щекам. Вдыхаешь его и, кажется, что разорвет изнутри тебя этот холод… Снежным троллям, с их мехом, да жиром такой холод был нипочем, тем более, уже много дней не восходило солнце, и чувствовали они себя также хорошо, как и в своих ледовых пещерах. С каждым шагом, мы удалялись все дальше на север, и часто можно было слышать такие слова: «Зачем мы идем? Не лучше ли остановиться и принять бой сейчас? Пусть мы обречены, но, по крайней мере, умрем сражаясь, а не упадем обессилившими ледышками!»

Говорящих так становилось все больше, и легко было понять их отчаяние. Например и моя мать и отец – замерзли. Я, вместе с братом, вынуждена была принять правление. Помню, разгорелось в небе северное сияние, только никакого тепла от того света не было. Даже еще холоднее стало… В этом свете увидели мы ледовое плато, которое возвышалось пред нами.

– Ну, вот и конец нашего пути! – хрипло крикнул мой брат. – Встанем же спиной к этой стене, и будем биться до последнего.

И тут один из нас воскликнул:

– Смотрите – здесь лестница!

В свете Северного сияния, видны были ступени сжатые узкими стенами, они поднимались до самого верха плато.

– Хорошо! – быстро сообразил мой брат. – Быстрее – поднимаемся по этим ступеням, и занимаем оборону. В таком узком проходе мы сможем сдерживать их сколь угодно долго.

Вперед были пропущены женщины и дети, воины же заняли оборону; и отбивали настигших нас троллей. Но вот сверху, на головы врагов посыпались ледяные глыбы, и лестница разом была перегорожена..

Через некоторое время, мы обследовали плато: со всех сторон, одинаковые, гладкие склоны, даже подходить к ним было опасно – слишком скользко.

Большой отряд троллей встал лагерем поблизости, и со всех сторон были выставлены дозорные. Теперь им только и оставалось ждать, пока мы все перемерзнем, а до этого было совсем недалеко…

Ветер на этой высоте дул сильнейший, холодом своим глаза вымораживал. И собрались мы там все вместе, встали плотно-плотно; дышим друг на друга – все равно коченеем; понимаем, что смерти не избежать.

И тут под нашими ногами стал лед таким блеклым сиянием наполняться – так все плато и засияло. Вот, чуть в стороне от нас, со скрипом, распахнулись ледовые створки. Взметнулся оттуда вихорь льда синего, да таким тут холодом повеяло, что почти никто и совсем пошевельнуться не мог. Вот вихрь сложился в многоглавого змея.

Вот он расхохотался, морозя нас все больше:

– Вот это подарочек – сами эльфы пожаловали!. Что же… Мне так порой холодно; тогда я охочусь и выпиваю пламень своих жертв. Они становятся ледышками, и веками стоят недвижимые в моих гротах. С кого же мне начать?.. А вот что: я вас помогу. Сейчас вы получите свободу…

Мы хоть и перемерзли, с изумлением его слушали:

– …Да. – продолжал он. – Совсем неинтересно выпивать ваш жизненный пламень сейчас. Вот отнесу я вас, на поля, паситесь вы там, множьтесь, и не забывайте мне дань платить. Каждый год двоих будут забирать.

Мой брат, хоть и был слаб, смог прохрипеть:

– Я правитель этого народа, и говорю: нет! Для нас года мелькают, как листья в листопаде, и каждый год ты хочешь жертв. Это значит – жить в страхе! Нет – лучше принять смерть сразу, чем медленно загнивать от страха!

На это так отвечал дракон:

– Хорошо же – я смягчу свою условия. Это будет продолжаться не вечно, но до тех пор, пока одна из ваших дев ни полюбит человека, а человек ни полюбит ее. Я понимаю, что можно подстроить это в первый же год. Однако, я сразу почувствую, что вы там сговорились!.. А, может быть и по другому: кто-нибудь, ради блага своего народа уверит себя, что действительно любит человека, и будет ему казаться, что искренно его чувство; однако – опять обман.

И тут ледяные вихри охватили нас, и последнее, что мы видели – плато осталось далеко внизу, и замелькали, тая во мраке ледовые уступы.

Наш народ был перенесен в теплые, благодатные земли, где и обосновались мы. Несколько лет он не трогал нас, дал, видно, время обжиться, а мы то понадеялись, что все обошлось, что он забыл про нас, заснул в своем ледовом гроте.

Но вот наступила очередная зима, а вместе с первой вьюгой спустился с небес и он, пророкотал: «Раз вы не захотели бросать жребия, я сам выберу двоих!» – и схватил двоих самых сильных из нас…

На следующий год мы решили, что, все-таки, лучше довериться случаю, чем воле этого чудища. Отныне и каждый год жребий избирал тех двоих, кому суждено было отдать своих жизни.

Конечно, уже в первые годы этого ига многие из нас роптали. Конечно, мы пытались остановить его. Так, несколько раз находились храбрецы, которые, то в одиночестве, то небольшими отрядами, вооружившись лишь силой духа, да бесполезными заклятьями отправлялись на север. Никто из не вернулся, а вот ледовый демон прилетал вновь и вновь вместе с первой метелью. Мы много переселялись, однако, он без труда находил нас.

Наконец, несколько столетий назад мы попытались укрыться за стенами Эригиона. Он проник и туда – ворвался в наши дома, и разъяренный, унес дюжину, а еще дюжину переморозил.

С тех пор мы живем в отдалении от иных наших народов, в глуши лесов. От лесных духов научились мы менять обличие, и чаще всего обращаемся в птиц.

* * *

Дева замолчала, и сильно повела головой – ее золотистые волосы взметнулись, казалось к самому небу. Она внимательно смотрела прямо в глаза Барахиру, и он испытывая тот же восторг, что и при встречах с Эллинэль.

Скорость кружения возрастала – Барахир уже и ног своих не чувствовал, а огни слились в одну беспрерывную сияющую стену, казалось – это волосы девы заполнили все мироздание.

Наконец она заговорила, зашептала, запела:

– Помнишь ли об единственном, что может спасти нас?.. Любовь нашей девы к простому человеку. Как и предсказывал то ледовый демон – подобное случалось, но каждый раз обманное. Иногда намеренно, когда дева шла на это ради спасения народа. Иной раз – когда убеждала себя, и сама уже верила, что любит. И я уж не знаю, как он каждый раз распознавал обман. Уж, казалось бы, откуда ему знать, что такое любовь? Быть может, и он любил когда-то?.. Но он знает, что такое любовь!..

Барахир чувствовал, что они несутся с огромной скоростью, но он видел только ее сияющее лицо, только огромные очи, которые приближались.

Теперь она ничего не говорила, только улыбалась, и, вдруг Барахир понял, что она его любит. А она же сильным, страстным голосом заговорила:

– Поверишь ли, но, как впервые я увидела тебя – так словно свечу кто в мое сердце внес. Затрепетала я вся, поняла – вот оно свершилось. Мне уж наверное на роду было написано полюбить человека. Ведь, сколько я живу – никого еще из своего племени не любила… И я ждала тебя, когда и твой прадед еще не родился. И чувствуя (уж за века то научилась в своих чувствах разбираться), что – это не поддельное, не от того, что мне свой род хочется спасти, и я себя убедила. Люблю! Люблю!.. Что же молчишь ты, суженый? Видишь ли: я тебе всю душу излила – первой тебе в любви призналась, и потому призналась, что сам ты никогда в этом не сознался.

«Что я ей могу сказать? Что, конечно же, люблю ее?.. Если бы я Любил ее, так давеча, как только начала она говорить, не дал бы ей докончить; не сдержался бы перебил, выкрикнул, весь пламенея: „Люблю, люблю тебя! Зачем эти слова?! Мы любим друг друга – это ж сердце к сердцу говорит!“»

Он понял, что испытывал перед ней восторг, как перед мэллорном, или же – перед небесным сводом, но можно ли это было назвать любовью? Конечно – Да. Только так же любил он и всех иных эльфов – братской любовью…

Ему и не пришлось ничего говорить – она поняла все по его глазам. И тогда лик ее преобразился – страдание, кричало в каждой ее черточке очи потемнели. Единственная слеза, от которой у Барахира сжало сердце покатилась по ее щеке.

Стало очень тоскливо, а они все кружилисть. Барахир понял, что она созерцает его лицо, запоминает каждую черточку, нежными прикосновеньями заглядывает в глубину очей его.

Наконец, печальный вздох вырвался, словно из самого сердца ее:

– Прости же, за то, что потревожила. Но… давай еще немного покружим…

А Барахир с мукой выдавил:

– Ну, не знаю я, не знаю!.. Это же чувства такие!..

– Прости, прости что потревожила твое сердце! Ну, довольно теперь…

Она отпустила его руки, и Барахир почувствовал, что летит куда-то – свистел ветер… Но вот он упал в травы, и они приняли его, как душистая перина.

Со всех сторон лился смех, музыка; вот кто-то перескочил через него, отсветы пламени перекатывались по его лицу, и он чувствовал волны тепла, исходящие от костра. Некоторое время он созерцал дорогу Млечного пути, которая сияла столь же отчетливо, несмотря на купол кострового света.

Лежал он недолго, вот приподнялся, оглядываясь. Поблизости полыхал громадный костер, вокруг которого стремительно кружил хоровод. Отсветы пламени, перекатывались по лицам сидевших за длинными столами. Люди оживленно разговаривали, смеялись; ели, пили. Причем, как понял Барахир, пили какой-то целебный эльфийский напиток, а не ту гадость, к которой они привыкли. Кое-кто лежал в травах, созерцал, впервые в жизни звездное небо, и все никак не мог наглядеться. Бегали, между прочим и дети, их звонкий смех хрустальными нитями протягивался в воздухе.

А над рекою творились чудеса: перекидывались там мосты не только звездные, но и радужные, и облачные; диковинные цветы распускали многометровые лепестки, а над ними, с пеньем проносились стаи светящихся птиц…

Вновь и вновь вспоминал Барахир, как кружился он с девой, с каким чувством говорила она, как пламенела за ее спиною стена из волос.

Сначала он пытался избавиться он этих мыслей, шептал:

– Ну, вот и покружились. Поступил ты, как сердце тебе велело, вот и хорошо, вот и хватит об этом…

Он попытался улыбнуться, и даже сделал несколько шагов к столам, однако, остановился в растерянности, потупил взор, и зашептал, на этот раз страстно:

– А, ведь, не смогу я теперь радоваться! Сидеть за столами, болтать всякое, что и позабудется потом; кружиться в танце, который и отблеском того танца быть не может…

И вновь, и вновь он вспоминал ее лик, копны златистых волос; и, чувствуя, как часто-часто колотится его сердце, понимал, что совершил что-то опрометчивое, и надо это как-то исправить. Хотя бы поговорить с ней.

– Вот если бы все это небо разом шепнуло мне, что любит меня, смог я осознать это; смог бы найти в себе чувство, которое этой бесконечности ответить могло?..

И вот Барахир решил непременно найти ее. Сначала он быстро, и без всякого порядка, часто возвращаясь на те места, где уже был – заходил между кострами. Он высматривал ее повсюду – и кружащуюся в хороводах, и сидящую за столами, и лежащую на траве, и бегающую с детворой, однако – нигде ее не было. Потом он догадывался спрашивать у эльфов:

– Где она?.. Дева…

– У нас много дев. – улыбались эльфы. – Не знаешь ли ты ее имени?

– Имени… имени… Нет – имени не знаю, но она спускалось сегодня белой лебедицей, первой среди вас.

– А… – кивали эльфы. – …Быть может, где здесь празднует, а, может, и в небе под звездами крылья расправила. Она любит в небе летать.

Однако, никто из них так и не упомянул ее имени. Так пробегал Барахир должно быть с час, и вот, отчаявшись найти ее на этом берегу, решил перебежать по мосту.

Среди смеха, среди восторженных голосов; взбежал он на мост, наполненный сиянием звезд – бежал так быстро, как только мог. Он задыхался, и казалось ему, что все происходит как-то слишком медленно, что он не бежит, а ползет еле-еле. Он даже столкнулся с каким-то человеком, и тот полетел бы в воду, до который было метров десять, если бы Барахир не успел его перехватить. Он уж бросился бежать дальше, как тот человек не выпускал его руку, и смеялся:

– Помнишь меня?!

Барахир совсем не узнал голоса, вгляделся в лицо и тоже не узнал.

– Не узнаешь?! Не узнаешь?! А вот я то запомнил. Вчера то, под дождиком еще было. Мы картошку собирали, а вы подошли….

Барахир все порывался бежать, однако, человек этот, прямо-таки впился свой костлявой ручкой.

– Как же: вы то на телеге сидели, а я рядом шел. Ну – вспомнил теперь?

И теперь действительно припомнил Барахир, что шел тогда рядом, совсем еще молодой «крючок», и как он смертно испугался, когда Барахир попытался заговорить с ним о чем-то.

Однако – как же он изменился за какой-то только один день! Раньше все в нем – и черты, и голос, и каждое движенье были сжатыми, перепуганными; от чего он казался и маленьким, и неприметным – и словно цветок, долгое время в узкой клети росший, жавшийся стены, разрушил таки эту клеть, и лепестки эти теперь широко, и, даже судорожно распускались. Он говорил так быстро, что у него заплетался язык, и он немного досадовал на эту – видно было, что если бы способен был на такое человеческий голос, так говорил бы он и сотню слов в секунду, его буквально распирало словами:

– А я то вас сразу признал, у вас то лицо запоминающееся. Необычайное такое лицо. Я вот вспоминаю прошлое – кажется мне бредом – все какая-то бесконечная слякоть. Я уж, поверите ли, даже и вспомнить о том хорошенько не могу! Не пойму, как я мог жить так, как жил тогда. Да и жил ли тогда вообще? Знаете ли – кажется, что и вовсе не жил!.. Ну вот, стало быть: это не меня вы у телеги вчера видели, а только лишь призрак мой! Ну – я, может, не ясно излагаю, не приучен ясно излагать. Но суть то моей речи улавливаете?.. А что же дальше то будет?!..

Видно было, что он собирается говорить еще долго-долго – быть может, и до самого утра, выбрасывать из себя все это, прорвавшееся. Однако, Барахир не мог этого выдерживать больше ни минуты– он рванулся, даже проволочил несколько метров говоруна вслед за собой, и тот наконец отцепился, оставив на плече Барахира несколько весьма глубоких царапин. И кричал ему что-то вослед счастливым голосом:.

Барахир достиг окончания моста; побежал среди столов, между смеющихся людей, и везде то он высматривал Ее.

Через несколько минут такого стремительного, лихорадочного бега он увидел брата девы: витязь с черными волосами стоял чуть в отдалении, на вершине холма. Витязь стоял безмолвен и недвижим, расправив грудь, и повернувшись лицом на запад, созерцая небосклон.

Он стоял на фоне кровавой кометы, и, когда Барахир подбегал то стало ему немного не по себе – передняя грань этой далекой странницы, касалась его головы – словно бы указывала, что близка его смерть.

Эльфы отличаются прекрасным слухом, вот и этот услышал, как шелестит под его ногами трава; и голосом негромким, но прозвучавшим отчетливо, изрек:

– Сейчас взойдет Эллендил…

Барахир встал как вкопанный, осторожно выдохнул воздух, и повернулся к западу. Там, за контурами города – медленно, но все же много быстрее иных звезд, поднималась самая яркая из них, даже более яркая, чем первая звезда. И теперь, когда он пребывал в таком возбужденном состоянии, он весь как то вытянулся к Эллендилу. Он даже протянул к нему руки, а потом, хрипловатым, дрожащим голосом заговорил:

– Видите ли я не могу тут стоять и ждать! Дело в том, что я должен объясниться с вашей сестрой. Она призналась в любви ко мне!.. Меня и сейчас еще дрожь пробивает!.. Однако ж, вы меня дальше слушайте. Уж вы, наверное, осерчаете; не знаю, что со мной сделаете, но я, после такого ее признания – посмел отказать. И не то, чтобы прямо отказать – такого бы никогда не посмел, а вот в душе своей отказался, а она то, конечно – это почувствовала, ну и оставила меня. И вот теперь то повсюду бегаю, ищу ее… Понимаете – сердце то горит, все горит, весь изгорю; если теперь же, этой ночью не объяснюсь с ней окончательно!..

К изумлению Барахира, в спокойном голосе эльфа ничего не изменилось – он изрек:

– Давайте же, все-таки, понаблюдаем восход Эллендила. Сегодня небо особенно ясное. И не волнуйтесь, не торопитесь… – это займет не более пяти минут; а вы, наверное, меня бегали искали гораздо больше, да и сейчас бы могли бегать, если бы сюда не взглянули. Так что посмотрите на Эллендила, а там все и разрешиться…

Такое спокойствие было в его голосе, что Барахир не мог не согласится; и он поднял голову, до созерцал Небесного странника до тех пор, пока не достиг он самой верхней точки купола небесного. Там звезда эта стало плавно уменьшаться… Еще несколько минут прошло в созерцании, и, хоть вначале Барахир, только и ждал, когда Эллендил взойдет, теперь он никуда не спешил – спокойствие пришло..

Эльф только этого и ждал:

– Я ожидал, что так выйдет… Что ж, она, наверное, рассказала тебе историю нашего народа?

– Да… то есть – нет. – мечтательно произнес Барахир – он все созерцал звезды, и казалось ему, что они разговаривают с ним. – Она рассказала только про то, что было на севере, про этого демона…. Но, я чувствую, что целой жизни не хватило бы, чтобы выслушать все истории вашего народа. Но, как мне быть теперь?.. Не сердитесь ли вы на меня?.. Впрочем, все-таки скажите, где мне ее найти?

Эльф будто и не слышал его вопроса – он говорил:

– Но самого то, пожалуй, главного она тебе не рассказала. В этом году опять бросали жребий, как всегда должен был указать на одну деву, и на одного мужа. Выпало на нас…

– Выходит… ее не станет?! И вас не станет?! То есть… – он замолчал, судорожно сжимая, и разжимая кулаки.

– Сейчас в тебе уже наверное мелькнула мысль, что чувство все-таки было неискреннее? – не отрывая взора от неба произнес эльф.

– Да нет, что вы… Зачем такие мысли… Выходит то…

– Но, знайте – полюбила она вас искренно, всем сердцем. Обманывать то я не стану. Теперь в этом уж нет никакого смысла. Значит – не суждено.

Барахир вскочил на ноги, и шумно дыша, несколько раз прошелся из стороны в сторону:

– Как же не суждено!?.. Нет – как раз и суждено! Теперь то, когда я узнал все, понимаю, каким дураком был!.. Простите меня пожалуйста, за то, что я так глупо поступил. И теперь проведите меня поскорее к ней, потому что должен сказать: «Люблю!»

– Успокойтесь. – изрек эльф. Видя, что Барахир продолжает ходить, и все порывается еще что-то сказать, добавил. – Я вас прошу: успокойтесь, и лягте лицом к звездам, как вы недавно совсем лежали. Вы должны спокойно выслушать то, что я теперь вам скажу.

Барахир послушался, вновь смотрел на небо, но теперь все ждал: не мелькнет ли там среди этих крапинок – легкое, белое крыло?

Подождав некоторое время эльф начал:

– Сейчас эти чувства кажутся тебе очень значимыми, но со временем все станет как печальный сон. Пока ты бегал искал ее, она уже рассказала мне все, что было между вами. Тогда же, заглядывая в ее очи, я понял, что она никогда не обманывала свое сердце. Вспомни – она рассказала тебе об ледовом демоне еще до того, как призналась в чувстве. Рассказала, хоть и не обдумано поступила. Должна была сначала проверить тебя: ответишь ли ты на чувство еще ничего об проклятии не зная, не испытывая жалости. Однако, даже услышав эту историю ты отверг – сердцем отверг. Даже и не задумался об жалости к нам, – то была бы уже не любовь, а просто жалость. Теперь ты узнал, что на нее и на меня пал жребий, и вот ты конечно и непременно решил пожертвовать. Да – твои чувства благородны, но не то это, не то… Если бы не было проклятья – ты бы уже успокоился; шел бы дальше своей дорогой – у тебя же есть цель. Так подумай, чего ты хочешь: спасти ее от смерти?.. Теперь ты ищешь с ней встречи, хочешь что-то окончательно разъяснить? Что же здесь разъяснять, когда все уже разъяснено? Любовь, которая приходит после размышлений, не есть любовь, но есть какая-то выдумка, нелепица. То, что ты испытал, во время танца, и есть настоящее.

Поначалу Барахир не хотел принимать то, что говорит эльф, но с каждым словом, все больше убеждался, что все это правда; и вот, вместо страстного рвения, пришла печаль…

Эльф заметив, что Барахир плачет, промолвил совсем тихо:

– Да – ты плачь, плачь. Слезы боль смягчают. Говорю тебе: со временем забудется этот эпизод из жизни, а, может, и будешь иногда вспоминать, как печальную картину, среди множества иных. Вот мы то, например, днем раньше ничего про тебя не знали. Как ты пришел в нашу жизнь так и уйдешь. А мы уж со смертью смирились – мы вновь Валинор увидим – это ли ни счастье?

Барахир долго лежал, смотрел на звезды, потом повернулся, и обнаружил, что никого уже рядом нет, только комета кровавым своим хвостом перекинулась через небо. Он вновь улегся на траву; созерцал Млечный путь, пытался успокоиться, однако, никакого спокойствия не было.

Все невыносимо горело в нем, все рвалось как-то исправить; он, все-таки, жаждал увидеть Деву, вновь закружиться с ней в танце, вновь взглянуть в ее очи. Он шептал: «Если это не была любовь настоящая, почему сейчас тоска столь огромная? Прямо горю весь…» – тут он уж совсем не в силах на одном месте оставаться, вскочил на ноги и спешно зашагал к реке; прошел среди празднующих, и, едва ли сам себе отдавая отчет, что делает – направился к вымершему, лежащему во мраке Городу.

Он и не заметил, как отплыли назад, растворились в ночи звуки праздника. Не заметил, как прошел по ржавому мосту, на котором некогда развалилась телега с картошкой. Прошел в ворота, в черноту улиц, и слышал только, как часто стучит его сердце, да как гудит разгоряченная кровь.

Как ему казалось, он шел к площади, но на самом то деле уже давно заблудился, что было и не мудрено в этом хаотичном переплетении улочек, в этом темном лабиринте. А шел он очень долго; шел, все вспоминая об эльфийской деве, а вокруг, проплывали неясные очертания подворотен, закоулков, каких-то узеньких проходов. Часто ему приходилось перебираться через груды мусора, он проходил и в смердящих проходах между домов, таких узких, что задевал их плечами. При всем том, он был уверен, что идет к площади, и что там у памятника цветов увидит ЕЕ.

Остановился Барахир только, когда во тьме перед ним, бесшумно и стремительно проскочило что-то. Тогда он замер и оглядевшись, понял, что забрел в трущобы.

Вокруг угадывались очертания домов. Были они все перекосившиеся, точно сжатые в болезненной судороге, из них сильно несло гнилью, помоями… Впрочем, нечистоты валялись повсюду, а один из домов совсем обвалился и напоминал во тьме огромную мусорную кучу. В нескольких шагах перед ним был тупик: деревянная насквозь прогнившая стена, перекашивалась над улицей.

Барахир обернулся и увидел, что позади улицы не было, но стояло множество уродливых, тесно прижавшихся друг к другу строений. Возле них он прошелся, и обнаружил множество узеньких проходов, некоторые из которых испускали такой вонью, что начинало выворачивать желудок.

– Остаться ли тут до рассвета? – прошептал он, и испугался собственного голоса.

Попытался успокоиться: «Чего ты все боишься? Вот Маэглин тоже боялся чего-то, а чего? Все какие-то наважденья… Вот вспомни, что сейчас, в нескольких сот шагах отсюда праздник». И действительно – по небу пробежал радужный отблеск; но пришел он издалека, а вокруг оставалась совершенная тишина…

Неожиданно, Барахир, с ужасом понял, что в этих тенях действительно было что-то неведомое. И это наблюдало за ним… Лихорадочно заметалась мысль: «Что это может быть… Ах, да – еще вечером, на площади, мы слышали будто закричал среди домов младенец. Тогда эльфы отправились на его поиски, но вот чем это все закончилось не знаю».

И, стоило ему только про младенца вспомнить, как раздался пронзительный, младенческий вопль.

– А! – Барахир даже вскрикнул от ужаса, попятился налетел на что-то; повалился, да так и остался лежать, дрожа, чувствуя, как пот катится по лицу, как бешено бьется сердце.

Какой же жуткий младенческий вопль! Никогда раньше не доводилось ему слышать такого! Какой оглушительно громкий, и все тянущийся… тянущийся! Казалось, этот младенец видит нечто такое, что может в мгновенье лишить человека рассудка – и все кричит, кричит – это бесконечное, вибрирующее «А-а-а!»..

Вопль этот оборвался столь же неожиданно, как и начался – как дверь захлопнулась – вновь такая тишина нахлынула. Еще больше сгустилась темень; и в этой то напряженно молчащей темени было еще страшнее, нежели, когда кричал младенец. Барахир, как повалился, так и лежал, не смея пошевелиться, но вжимаясь со всех сил, в эту грязную мостовую.

Наверное, для кого-то пролетело несколько мгновений, и он их даже не заметил. Для Барахира прошло очень много времени, он весь измучился, и, наконец, понял, что до рассвета не выдержит – не сможет так лежать, и ждать нового вопля, или, быть может, какого-то образа из темноты.

И тогда он приподнялся, и сжатым, не своим голосом вымолвил:

– Я не знаю, кто ты… Ребенок?.. Нет – обычный ребенок не сможет вопить с такой силой. Даже и выросший здесь не сможет…. Но я иду к тебе. Нельзя же тебя здесь оставлять, кем бы ты ни был.

Он сделал несколько шагов, и тут чернота сгустилась до такой степени, что не разглядеть было и руки поднесенной к лицу. Он поднял голову и понял, что небо затянула пелена. Причем Барахир почувствовал, что пелена эта только над этим местом.