Текст книги "Ворон"

Автор книги: Дмитрий Щербинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 47 страниц)

– Я оставлю тебя, но знай, что это принесет тебе такую боль, какой ты еще не испытывал; такую боль, что у тебя седина появится. И ты еще будешь молить, чтобы вернулся я, чтобы научил, что дальше делать.

– Пшел прочь! – взвыл Альфонсо.

Еще бился в воздухе его болезненный крик, а он уже почувствовал, что остался в одиночестве.

Нахлынули птичьи трели, тепло зашелестела густая листва над головою, однако от этого не было облегчения. Он не знал, что ему делать – боялся принять неверное решение. После нескольких минут страданий, охватил его вихрь чувств, и именно по чувствам, а не по разуму он действовал:

– А пусть горит в преисподней жалость! Надоели метания! Войду через двери – там по коридору, и, если повезет, никто меня не остановит. Врываюсь в покои – выхватываю колыбель, и тогда уж, с налета высаживаю окно. Дальше – на коня; и – свобода.

Он очень измучился всем тем, что приключилось за последние часы, и, потому, ухватился за это решение, и оно показалось ему вовсе даже не плохим; даже и улыбка коснулась его бледных, тонких губ.

И вот через пару минут он подошел к высоким дверям, ведущим в эту часть дворца. Здесь, на карауле стояли двое воинов, облаченных в доспехи цвета моря. Один из них изумленно молвил:

– Это же сын адмирала!.. Молодой Альфонсо, где вы были? Знали бы, какой из-за вас переполох поднялся.

Альфонсо проскочил между ними. Вот в три ступеньки лестница – за ней коридор расходился в две стороны, и юноша молил, чтобы никого там не было. Залитый свечами раскрылся этот, довольно широкий коридор, в дальней части которого сияло изумрудно-златистым, парковым светом окно; на потолке – на золотом фоне – бархатно-лазурные каемки; на пол покрытый цветовым полотном; на стенах – пейзажи, а, так же – кувшины, из которых, словно водопады, распахивались цветы…

За большим кувшином, как раз возле двери, ведущие в покои его матери, стоял воин, держал руку на эфесе своего клинка. Такой у Альфонсо был страшный вид, что воин потянул этот клинок из ножен, и молвил было: «Именем короля…», но тут узнал сына адмирала и лицо его расплылось в улыбке:

– А – так это вы!

Служанка услышала его голос, и позвала:

– Эй, что там?

Альфонсо побледнел смертно, лицо его перекосилось от напряжения; он надвинулся на воина, зашипел:

– Тихо же – тихо… Ни слова больше, слышишь?!

Охранник тоже побледнел, молча кивнул. Альфонсо шипел:

– Скажи быстрее, что ничего не случилось! Ну же…

– Эй, да что же там! – послышались шаги служанки.

Альфонсо отступил на шаг, с ненавистью взглянул – ведь этот воин стал препятствием на пути его.

А тот стоял у двери, и был он совсем молод, и растерялся от всего этого неожиданного. Он не понимал, как можно лгать, что Альфонсо, которого так долго ждали, на самом деле не пришел. Он начал дрожащим голосом:

– Это…

Но Альфонсо не дал ему договорить, он, налетел на него, зажал рот – вместе повалились они на пол. Альфонсо перехватил его за шею – раздался отвратительный хруст; затем – короткий, быстро оборвавшийся стон; и тело воина забилось по полу, и уж нельзя его было удержать; вот, от удара ноги разбилась ваза. Воин еще раз дернулся – замолк.

Распахнулась дверь, и там стояла служанка….

– Нет – я ничего не знаю. Я не делал этого! Слышите – Нет! Нет!! Нет!!! Оставьте меня! Прочь с дороги! – с яростью выкрикнул он; схватил служанку за руку, в коридор выдернул – сам в покои метнулся.

Все это он делал в каком-то бредовом вихре, даже и не осознавая, что это на самом деле происходит…

Альфонсо захлопнул дверь, закрыл ее на засов, и уж слышал, как раскрылась дверка идущая в соседнюю комнату; услышал шаги матушки, ее возглас:

– Сынок! Ты это! А я то ждала… Ах, знал бы ты, как ждала… Я, ведь, чувствовала, что ты в саду был. И, ты, ведь слышал – слышал, ведь, как звала я тебя… Ах, да разве же материнское сердце обманешь…

Тут повернулся Альфонсо, и мать невольно вскрикнула – таким нечеловеческим страданием было перекошено лицо его.

– А кто ж поранил то тебя?

Через лоб и щеку, у него действительно тянулись красные полосы – это воин, когда Альфонсо так страшно надавил на его шею расцарапал его. Однако, юноша в своем мучительном душевном состоянии и не чувствовал этих царапин. Мать было сделала шаг к нему, но тут почувствовала сердцем неладное, и, доверившись этому чувству, отступила к колыбели – встала между нею и сыном.

– Сыночек, а что же служанка так в коридоре кричит?

– Не знаю я, не знаю, матушка! – страшным голосом выдохнул Альфонсо и сделал пару шагов – его качало из стороны в стороны. – Не знаю, не знаю… – повторял он в мучении, и остановился в шаге перед нею, в двух шагах от колыбели, младенцы почувствовали зло, хором раскричались.

А из коридора раздался топот бегущих, и прорезался басистый голос: «Кто?!» – и голос служанки: «Тут Альфонсо вернулся. Он не в себе. Дверь ломать надо. Ох, беду сердце мое чует».

В дверь сильно застучали, тот же басистый голос потребовал:

– Именем короля – откройте! Считаю до трех – потом дверь выломаем! Раз…

– Да что же там? – матушка побледнела, попыталась шагнуть к двери, однако, Альфонсо загородил ей дорогу, слезы текли по щекам его.

– Матушка, я прошу вас – не открывайте двери. Не на-а-д-ооо!!! – завыл он, и упал пред нею на колени, стал целовать руки. – Только не открывайте, только не открывайте!

– Ну, хорошо, не стану я открывать. Только ты скажи, милый мой, что случилось то?..

– Два! – басистый крик из-за двери.

– Эй, оставьте дверь. – крикнула матушка. – Я вам приказываю.

– Но здесь, в коридоре, убит один из граждан Нуменора, и у нас есть все основания полагать, что убийца в ваших покоях. Откройте дверь или…

– Не слушай же их, матушка. – рыдал Альфонсо. – Это все ложь – ложь! Он жив – я не мог его убить. Ну – оттолкнул сильно, но убить то не мог! Ты же веришь мне, матушка?!

– Да конечно же, сыночек ты мой. И не знаю, что они там говорят.

– Три! Ломай дверь!

Сильный удар обрушился на дверь, однако, створки выдержали.

– Оставьте! – повелительно, и, даже, гневно, крикнула матушка. – Здесь нет убийцы!

– Извините, но мы вынуждены это делать! – еще один удар, да такой силы, что дверь только чудом осталась на месте.

Альфонсо вскочил на ноги, оттолкнул матушку в сторону, схватил колыбель. В голове только одно пылало: «Немедленно бежать. Иначе – схватят, засудят. Ведь, и в темницу посадить могут…». Вновь вспомнился хруст: «Да нет же – не мог я этого сделать – просто не мог и все».

Он намеривался схватить колыбель, и прыгнуть с этой ношей в окно, думал, что она окажется легкой; однако – оказалась почти неподъемной – ведь от всех переживаний он очень истомился.

Тут матушка схватила его за руку:

– Что же ты делать хочешь?

Альфонсо завыл от отчаянья, ибо развернувшись, увидел, как от очередного удара, выгнулся у двери створка; от следующего – дверь должна была слететь с петель.

– Но не убивал же я!!! – отчаянный вопль.

И он развернулся, пронес колыбель, почти до окна, да тут матушка повисла на его плеча, стало целовать в щеку:

– Да что ж это творится то такое. Сыночек, остановись. Куда ж ты их тащишь то?.. Нет – я не дам тебе их унести.

И в голосе ее была такая уверенность, что Альфонсо почувствовал, что она, действительно, не даст их унести. Вот-вот новый удар должен был обрушиться, а матушка сильнее сжала его плечи, плакала:

– Нет – не отпущу…

И тогда Альфонсо выронил колыбель, схватил руки матери, отдернул их от себя, и сильно толкнул ее в плечи.

Альфонсо показалось, что время замедлилось. Дальнейшее стало кошмаром его – он смотрел, и не в силах был, что либо изменить. Он слишком сильно толкнул – так толкнул, что матушка не удержалась на ногах. Ее отбросило к письменному столику с лакированной поверхностью. При падении она развернулась и ударилась о край столика виском. Тут же повалилась на пол, и уже не двигалась, и не издавала никакого звука – только вот на лакированной поверхности осталась маленькая вмятина, и кровавый след. И этот то след от крови Матери, стал надвигаться на Альфонсо…

Последний удар в дверь и она не выдержала: задвижка отлетела в сторону, ну а сама дверь с грохотом повалилась на пол.

«Матушка жива – иначе просто не может быть! Но, как же я мог ее так толкнуть?! Мерзавец!» – одновременно с этим, он схватил колыбель, и в рывке, вырвался от устремленных к нему рук, он прыгнул – выбил окно, но на траве не удержался на ногах, покатился – и все это не выпуская колыбели.

В отчаянном этом положении мозг его продолжал сосредоточенно работать – «Они прыгнут за мною – колыбель не выпускать – не терять не мгновенья – сосредоточить все тело…»

Преследователи, конечно схватили бы Альфонсо, если бы были одеты так же легко, как и он; однако – это были дворцовые, облаченные в парадные латы, которые значительно стесняли их движения. Пока первый из них перебрался через окно, убийца уже успел подняться на ноги, и, перегнувшись под тяжестью колыбели, метнуться в кусты…

А по дворцу, и по парку уже поднималась тревога: надрывались трубы, слышались команды, топот бегущих…

Альфонсо споткнулся о какой-то корень, растянулся на земле, и, чувствуя, как дрожат от напряжения его руки, и, как клубиться в сознании чернота, стал звать Сереба. Чудовищное, по сути понимание, что он убийца матери – Альфонсо отчаянно пытался отогнать, и часто-часто повторял: «Конечно, она жива…» – и в то же время, он чувствовал, что убил ее – он, даже, и плакать не мог; а боль то все возрастала; и любые стоны, и мольбы – казались пред этим чувствием ничего незначащими. Душевное его состояние было столь болезненным, что удивительным было как он еще жив, как не сморщился, не почернел от этого.

– Да нет все образумиться, образумиться, образумиться… – зашипел он сквозь зубы и тут увидел Сереба.

Он стоял на поляне, окруженный солнечный светом, который, просачиваясь через листву, опадал, густым, но прозрачным водопадом. В этом сиянии исполняли воздушный танец бабочки, а яркокрылая стрекоза, словно маленький, добрый дракон, летала рядом с ними. Картина эта была такой мирной, такой привычной Альфонсо, что он попытался себя утешить: «А, быть может, и не было ничего. Может, только привиделось…». Однако, в это время по парку в очередной раз загудели трубы, и, где-то залаял пес…

С немалым трудом Альфонсо удалось подняться на ноги, с еще большим трудом он приподнял колыбель, проволок ее два шага – малыши по прежнему громко кричали…

– Сереб! – голос словно и не его, а какого-то создания мрака…

Конь подошел к рыдающему, трясущемуся, стоящему на коленях перед колыбелью Альфонсо. Не сводя с него, умных и спокойных глаз, встал перед ним на колени, приглашая усесться на спину.

Посиневшие, сведенные судорогой губы юноши, вырвали мучительный шепот:

– Ну, вот! Ты, друг, не оставляешь меня! Только не уходи, не оставляй одного!

Говоря это, он взобрался в седло; установил перед собой эту, в виде лебединой ладьи колыбель, и она очень хорошо пришлась к спине коня, так, будто для этой спины и была изготовлена.

Сереб вскочил, и бросился через парк. Вокруг замелькали, отлетая назад, деревья; солнце стремительно заморгало в разрывах между ветвей. Вот они вылетели на большую, украшенную мраморными статуями аллею, и тут же разом несколько голосов потребовали, чтобы он остановился.

– Не останавливайся! – роняя слезы, выкрикнул Альфонсо. Он склонился над колыбелью; и видел рыдающие личики братиков совсем рядом. – Не плачьте… – однако, они, видя его страшный лик, принялись рыдать еще сильнее.

А они вновь скакали по зарослям, да по густым, как раз в той части парка, где редко гуляли, где кусты росли без ухода садовников, и разрастались на этой благодатной земле, как им вздумается широко. Заметившие их на аллее, устремились в погоню, и теперь топот их коней, раздавался за спиною. Сереб летел, как ветер в бурю, однако, и кони преследователей были из лучших нуменорских скакунов, так что вырваться от погони не удавалось.

Вновь послышались тревожные трубы, но теперь едва слышно…

Они вылетели на довольно широкую поляну, и, когда проскакали значительную ее часть – раздался окрик преследователей, увидевших Альфонсо. Он вывернул голову; и увидел, что несколько, легко одетых витязей, с обнаженными клинками, на белых скакунах, вылетели на поляну.

Поляна уже закончилось – кругом замелькали заросли, а юноша, по прежнему высматривал позади преследователей. Несколько раз ветви хлестнули его по затылку, но он и не заметил этого. Потом услышал спереди свист – резко развернул голову – слишком поздно. Прямо на него рванулась широкая ветвь; ударила в подбородок, разбила губы, и вышвырнула из седла. Повалился спиною на землю, а Сереб, на хребте которого по прежнему укреплена была колыбель мелькнул среди зарослей и скрылся. Стремительно нарастал топот. Уже чувствуя, что теряет сознание – Альфонсо откатился в сторону, сжался за стволом…

Еще услышал, как вихрями пронеслись преследователи, а затем тьма заполнила его сознание.

* * *

Казалось, что лишь краткое мгновенье прошло, и вот уже вновь возвращаются прежние чувства; и свет дня, и чьи-то голоса, и сразу– страшное напряженье, болью в висках заломившее.

В отчаянной, слепящей вспышке вернулось к нему зрение – нет, он еще не схвачен, лежит в зарослях, но не на том месте, где упал, а на значительном расстоянии, и трава вокруг смята и разодрана – значит, забытье не было полным; значит – он метался в бреду.

– Сереб!.. – позвал он негромким голосом, однако, никто не отозвался.

А голоса приближались, слышался и лай собак, трещали кусты – идущих было много, и шли они широкой цепью.

«Нет – я вам не дамся. Не можете вы меня судить. Я свободен. Я не совершал того, в чем вы меня обвиняется. Нет. Нет!» – с такими мыслями, больше похожими на смертную судорогу, пополз он от преследователей и, одновременно, в сторону. Попытался подняться, но тело похоже было на мешок.

Преследователи нагоняли.

Вот громко залаяла, почуяв его след собака, а вслед за тем, грянули голоса:

– Он здесь был! Точно был – смотрите – трава примята…

Быстрыми, не то рывками, не то прыжками, стал продвигаться Альфонсо. «Все – пропал, сейчас набросятся. А я буду бороться – ох, пока хоть сколько то силушки во мне останется – бороться буду. Вцеплюсь в них зубами, грызть буду. Но, ведь, все равно скрутит… Ох, нет – нет. Лучше уж смерть – лучше уж все, что угодно, только не слышать то, что они мне говорить станут… Не совершал я этого!!!» – волком взвыл он в душе своей.

Уже расслышал топот бегущих. Оставались последние мгновенья, когда можно было укрыться. Чувствуя, как пот катится по лбу, как все тело дрожит, он рывком ухватился за нависающую над ним ветвь, рывком поднялся; и, заваливаясь вперед, ничего вокруг не видя, побежал, каждое мгновенье почти падая, но, все-таки, выравниваясь; ударяясь плечами о стволы.

Он и не заметил как пред ним открылся широкий, и довольно крутой склон, покрытый высокими елями – окончание этого склона едва было видно, и там, яркую бороздою проступал свет дня.

Альфонсо не удержался ногах, покатился все быстрее и быстрее – ему чудилось будто его схватили; рвут на части, бьют – он несколько раз ударялся о стволы, отлетал в сторону, продолжал кружится – мелькала беспорядочная мешанина из световых бликов и черных теней; вот он выставил руки – до крови расцарапал ладони, но остановиться так и не смог.

Но вот склон окончился, и он вылетел на поляну, заполненную солнечным светом; показалось то ему, будто он в пламень влетел; смял травы, и, наконец, уткнулся разгоряченной своей головой в ледяной ручей – жадно, судорожно сделал несколько глотков – поперхнулся, закашлялся, а в голове то билось: «Нет – не схватили еще. Жив еще».

Но со склона уж слышался лай собак, и крики:

– Да только что он здесь был!.. Смотрите след то какой свежий!.. Вот сейчас его и схватим!.. Осторожней будьте – он уже двоих убил!..

– Нет, нет, нет! – вслух рыдал Альфонсо. – Пожалуйста, ворон, прости меня! Делай, что хочешь, только избавь от этой боли; не дай быть схваченным ими!

От голоса этого поляна накрылась призрачной дымкой; мирно сидевшие во травах птицы, взмыли говорливыми облачками, упорхнули бабочки и стрекозы – казалось, зло уже приложило к этому месту свою длань.

Он, рыдая, полз в этих густых травах; жаждал избавиться от мучительных чувств, но они только возрастали в нем. Неожиданно, на судорожно вытянувшуюся руку его уселся ворон, в голове раздался ровный, ничего не выражающий голос:

– Теперь понимаешь, как глупо ты поступил, отказавшись от моего руководства? Вот, не гнал бы ты меня тогда, и все было бы хорошо, и ехал бы ты сейчас спокойно по дороге…

– Только избави ты меня от них! – взмолился Альфонсо.

Все ближе-ближе лай собак, а за ними стена голосов. Дрожь пробивала тело:

– Ведь сейчас уже схватят! Ну – спаси же!

– Спасу, если поклянешься, что во всем только меня слушать будешь.

– Да, да – клянусь!

– Хорошо же – и помни, что, как только нарушишь клятву – ждет тебя темница…

Тут ворон обратился в черное, безлиственное дерево, которое подхватило Альфонсо, прижало его к своей жесткой, холодной коре – кора раздвинулась перед его лицом, и он был поглощен ею. Вокруг холодная темень – дышать невозможно, и все же он, каким-то образом, еще продолжал жить.

Псы вылетели на поляну; но вот их громкий лай сменился трусливым поскуливаньем – они поджали хвосты и отступили. Выбежали и люди.

– Что такое?.. Чего испугались?.. Эй – смотрите, что это за дерево?.. Да отродясь у нас в парке таких деревьев не было!.. А кто его знает, может и было – в это части никто и не гуляет почти…

Казалось, что и не дерево это а трещина – будто по поверхности Нуменорского дня ударил кто-то могучим кулаком; и вот появилась эта ветвистый провал, ведущий в сокрытое за этим днем ничто.

– Это уж не нам разбираться, что это за дерево! Одно только ясно, что – это не Альфонсо. А нам за Альфонсо надо! Вперед!

Побежал, огибая дерево довольно значительным кругом. Все старались побыстрее покинуть зловещую поляну.

А тьма вокруг Альфонсо наполнялась образами, звуками.

Был шум тысяч и тысяч голосов, которые славили его. Он огляделся, и увидел, что сидит на летучем златистом троне; а вокруг него толпы людей, и позади – тысячи, тысячи, а то и миллионы – и все они любят, и славят его. А вокруг, прекрасный, никогда ранее не виданный город, над которым распахнулось зовущее его звездное небо. Перед ним открывалась широкая улица, которая взбиралась на холм, сразу за которым т начиналось это звездное небо. А люди кричали, могучим хором:

– Альфонсо-правитель, величайший среди всех созданий земных! Тебе принадлежит весь свет, ты сделал его прекрасным, а теперь – отсюда, от павшего пред величием твоего Человеческого духа Валинора, веди нас дальше – веди туда, куда ходил раньше один Эллендил – ты будешь царствовать среди звезд – эта бездна будет принадлежать тебе, и ты познаешь все ее тайны!

После пережитой боли – эта нежданная радость – и почтение, и силы, и возможность делать все, что вздумается, а самое то главное – открытая дорога к звездам, среди которых он уж и не чаял оказаться – все это так подействовало на Альфонсо, что он всею душой устремился вперед, и золотистый трон, послушный его воле – молнией по этой улице устремился. Сразу остался позади и город, и славящие его толпы – вот вершина холма, вот звездное небо – закричав от счастья, от чувства свободы, Альфонсо протянул навстречу звездам руки и… тут нахлынула на него прежняя леденящая тьма – голос с болью в голове отдавался: «Ты видел, чего можешь достичь. Ты только помни, что они хотят затушит бушующей в душе твоей пламень – сделать таким же человеком толпы, как все они. И помни, что сталось, когда ты отвергнуть меня».

Мученье, мученье – вновь мученье. Надо же было как-то разрешить его:

– Но скажи, ведь, я не убивал ее? Ведь, она жива – да?

Но ему не было ответа. Чернота распалась, и Альфонсо повалился в траву, на той самой полянке, где его едва не поймали. Теперь вернулись и расселись на ветвях птицы; закружили бабочки, из небытия, восстал Альфонсо подполз к ручейку – он опустил в эту леденящую воду голову и долго пролежал так. Потому он перевернулся на спину, и лежал, чувствуя, как вода обтекает его голову, плечи. Его уши были погружены под воду, и он слышал, как прохладно журчат пузырьки, а донные водоросли, словно чьи-то нежные, легкие пальцы, ласкали его. Над ним, словно любящее, все прощающее нежное око распахнулось безоблачное небо – временами всплывала боль душевная, и тогда судорога била его тела, из носа текла кровь, и, подхваченная течением, закручиваясь плетьми неслась куда-то.

А потом на него пала тень; и он понял, что над ним стоит человек, и говорит что-то – только вот что – за журчанием омывающей его уши воды, было не расслышать. Нет – Альфонсо слишком устал, чтобы пытаться куда-то бежать, и он протянул к этому человеку руку, ожидая от него помощи. А как же полегчало на сердце Альфонсо, когда он увидел, что этот, склонившийся над ним человек – лучший друг его Тьеро. Он взял Альфонсо за руку, и выволок на траву; вот и голос его – лучший, чем какое-либо лекарство – обычный человеческий голос, ни в чем его не обвиняющий:

– А я то, когда начался весь этот переполох – купался. Вон видишь – до сих пор, кафтан расстегнутый, да волосы мокрые. Как узнал, в чем дело, так и бросился на твои поиски. По всему этому парку носился, как угорелый, да, ведь, знал, что где-то здесь ты – вот и нашел…

Он замолчал тяжело дыша, и видно было, что он, действительно, много пробегал, ища Альфонсо. А Альфонсо быстро шептал:

– Ну, ты говори, говори. Мне слушать тебя надо. Скажи – за что такое они меня ищут?

Лицо Тьеро стало бледным; после некоторого молчания, он молвил:

– Да вот не знаю – много чего кричат. Но тебе то, должно быть, виднее. Сам то рассказать можешь.

– Ах – да не знаю я! – с мукой выкрикнул Альфонсо, и, тут же стал прислушиваться – поблизости никого не было – откуда-то, совсем издалека, доносился тревожный трубный гул.

– Уходить отсюда надо… А ты коня ли не видел? Конь серебристый, а на спине его – колыбель.

– Если б видел такое чудо, так не забыл бы…

– Ладно – сейчас, главное из города вырваться; ну а там уж и коня найдем.

– Так, значит…

– Что – значит?

– Да нет – нет, ничего. Выходит, бежать надо. Выходит – есть чего бояться…

– Жива, жива, Жива! – судорожно задышал Альфонсо. – Но, надо бежать. Они мой дух в темницу хотят посадить. Понимаешь ли ты, какое преступление?!.. Ну – со мной ты, поможешь; или же побежишь, выдашь?

– Да что ж ты спрашиваешь – конечно же с тобой, друг. Да плюю я на их трубы – вижу, тебе помочь нужно, а, если схватят тебя – так совсем изведешься. Ты и так то вон на мертвеца похож. Ух – не знаю, что с тобой за эти дни случилось, но, кажется, будто из тебя всю кровушку высосали.

Тьеро помог Альфонсо подняться, тот обхватил его за плечо – медленно и спотыкаясь, пошли они с той поляны. А через полчаса, через густую сирень, от вида и множества которой кружилась голова, и страстно хотелось забыть, то гнало их все вперед и вперед – вышли они к ограде парка, с южной его стороны. Напомним, что и дворец, и парк, красовались на острове, окруженной рекой, которая вытекала из недр Менельтармы. Широкие мосты переходили от восточного берега, и дальше – на берег западный, и на этих берег ворожил своей красою Арменелос, который тянулся, вдоль склонов и на север, и на юг.

За оградой раскрылся, резко сбегающий вниз, покрытый кудрявыми яблонями склон, за которым блестела мириадами солнечных бликов река, а над ней – прекрасными, легкими тенями висели мосты; да кой-где паруса маленьких корабликов, и лодочек. Тревога от дворца достигла уже и этих мест; видны были два военных судна, которые, медленно, как хищные птицы, высматривающая добычу, плыли вдоль берегов, а с юга подплывало еще несколько таких кораблей.

– Ну, теперь доверься мне. – говорил Тьеро. – Просто иди, и ничего не спрашивай. И не шипи ничего – слышишь?! А то мне страшно за тебя.

Никакого труда не составляло пройти через ограду, ведь, ее построили вокруг парка, не для того, чтобы не пропускать кого-то, но для красоты; и, между тонких, перламутровых колонн, на каждой из которых красовались мраморные вазы с цветами, и фруктами (в каждой разными) – свободно проходил даже и очень полный человек.

И вот – друзья за оградой; вот бегут по склону; тут под нависающими корнями открывались слои благоуханное земли, а в ней – множество норок маленьких неядовитых змеек, похожих на радужных червей. Иногда, на этих склонах отдыхали жители Арменелоса; вот и теперь под сенью одной из яблонь, сидела молодая парочка – они обнялись, хрустели яблоками, и любовались открывающимся чудесным видом. Они заметили бегущих и окрикнули:

– Эй, уважаемые, а не скажите ли, что за переполох в саду приключился?.. Что там трубят, а по реке корабли военные плавают?..

– Нет – мы не знаем, но, кажется, какой-то пустяк. Не стоит волноваться. – бросил через плечо Тьеро.

Они бежали по склону, и в одном месте, Альфонсо споткнулся – большого труда стоило его удержать.

– Эй, а что с вами то случилось? – окрикнула влюбленная парочка. – Одному из вас, точно, нужна помощь…

– Нет, нет – мы без вас управимся. Сидите, ешьте яблоки! – крикнул Тьеро, и в полголоса добавил. – Вот, скверно, что они нас видели… Ладно уж – главное из города выбраться.

Склон окончился, и открылся песчаный пляж, метрах в ста от которого медленно плыл военный корабль, и, казалось, только и ждал, когда появиться добыча. На пляж они выходить не стали, но пошли вдоль него, кроясь за деревьями. Через некоторое время, дошли до нагромождения глыб, покрытых кустарником, между этими глыбами были расщелины, в которых, в густой тени плескалась вода. В одну из этих расщелин и протиснулся, следом за Тьеро, Альфонсо. Там была маленькая пещерка, с прохладным воздухом, и гулким сводом. В пещерке стояла лодка, которую можно было вывести, через более широкую расщелину, за которой ярко сияла река. На дне лодки навалены были какие-то ящички, сундучки, которые и стал разгребать, освобождая место для своего друга Тьеро.

– Помнишь ли эту лодку? – спрашивал он. – Ну, как же – ты должен помнить. Детство. Как мы убегали из дворца, как плыли по реке, в надежде достичь моря, а там – пиратского острова; найти на том острове клад. Помнишь, как ругали нас потом; ведь, пропадали мы и на три дня, а один раз – помнишь ли? – на целую неделю. Что нам потом было! – но никто так и не узнал про эту лодку… А мы ее здесь спрятали. Потом уж повзрослели – стали учиться; появились у нас другие интересы. Так и стоит по прежнему – и эти то ящики, помнишь откуда? Во время последнего похода, мы заплыли так далеко, где река разливалась в ширь так, что одного берега не было видно, и мы вообразили, что выплыли в море. На нашем пути попался остров, и мы выбежали на него – стали искать пиратский клад, и нашли все эти ящики. Даже и не знаю, откуда они там взялись, но мы, конечно, посчитали, что в одном из них или сокровища, или, по крайней мере – карта. Перетащили их на лодку; привезли сюда, и сговорились осмотреть их на следующий день. Но нас тогда наказали – и сидели мы во дворце, занимались науками, потом – все как-то не до того было, и вот теперь, пиратские эти сундуки могут сослужить нам службу. Забирайся-ка…

А Альфонсо пребывал он в таком состоянии, что Тьеро пришлось взять его за руку, подвести к лодке, помочь улечься, и прикрыть сверху этими ящиками, да еще какой-то, нашедшейся здесь же материей. Сам он уселся на лавочку, положил на ящики ноги; да взял весла, приговаривая:

– Весла то мы сами изготовили. Ты одно, я – другое. У тебя весло получилось более широкое, так что – пришлось потом выравнивать, теперь уж и не отличить, где чье весло…

Тьеро начал грести. Лодка, ударившись несколько раз, о каменные стены, вышла на речной простор.

Это место находилось близко к западному рукаву реки, и, довольно сильное течение подхватило их, понесло. Альфонсо недвижимым лежал на дне, видел пред собой поверхность ящика; и, откуда-то сверху – едва пробивающиеся солнечные лучи. О борта плескалась вода, и вместе с этим плеском крутилось, возле все одних и тех же кровавых образов его сознание, временами он начинал стонать; и не знал, сколько уже прошло времени…. Временами, в отчаянии, он начинал считать, да тут же и прекращал это бессмысленное занятие.

Вот застонал:

– Тьеро, слышишь ты меня? Ну, говори, хоть что-нибудь!.

– Тиши ты. – отозвался Тьеро. – Сейчас военный корабль к нам наперерез идет… Но ты не бойся – они тебя не увидят. Ты, главное, что бы ни случилось – молчи, не шевелись…

И вновь мучительные минуты – ах, как хотел Альфонсо сбросить с себя эти ящики, увидеть все – только бы не оставаться наедине с воображением. А в голове его из тьмы надвигался громадный корабль, а на нем сотни воинов, и оравы псов; и все с клинками, с сетями, с цепями; и глаза всех горят ненавистью к нему – и из глоток рвется приговор: «Матереубийца!» Тот слабый свет, который проникал под материю, обратился темнотой, когда пала тень, тут же раздался голос:

– Эй, в лодке, весла опусти! Назовись!

– Я – Тьеро. Из дворца.

– И куда ты направляешься?

– Мне поручено отвезти эти ящики одному почтенному нуменорцу, который живет на южной окраине Арменелоса.

– Да зачем же почтенному нуменорцу эта рухлядь?

– Он хороший столяр, и все это починит. Это один из древнейших деревянных гарнитуров. Я рассказал бы целую историю связанную с ним, но не сейчас – ведь, у вас много дел.

– Да – дел у нас много, но дела мы свои выполняем на совесть. Надо проверить твою рухлядь. Спустите-ка к нему лестницу.

Тут раздался другой голос:

– Да что там проверять то? Вон смотри – какая большая ладья плывет. Ах, да где ж наши то суда! Оставь ты эту лодку…

– Нет – надо проверить.

Слышно было, как канатная лесенка ударилась о борт лодки Тьеро.

Вот опять голос:

– Подвинься-ка ты на своей лавке, а то и встать негде.

– Да что вы так? – изумленным голосом спрашивал Тьеро. – Отродясь, ведь, такого не было. Что случилось то?

Воин встал на свободную от ящиков часть дна, между лавкой и носом лодки, и говорил:

– Что случилось? Убийство. Вернулся сын адмирала, и уж не знаю, что там в его голове сдвинулась, но факт – он убил одного из дворцовых воинов и свою мать.

– Жуть то какая! – громким голосом, чтобы заглушить, тот мучительный стон, который должны были вызвать эти слова, вскричал Тьеро, и тут же, не останавливаясь. – Но откуда это вам известно?! Может – ошибка какая.

– Хорошо бы, если ошибка. Однако есть факты – страшные факты. И мы так действуем. Сначала должны поймать его, а потом – будем разбираться… У тебя кто-то есть на лодке, я слышал звук какой-то?