Текст книги "Ворон"

Автор книги: Дмитрий Щербинин

– Нет, нет! Конечно же Эллинэль среди них нет! – прохрипел Барахир, и, извернувшись, из всех сил выкрикнул ее имя.

И ему пришел ответ – один из этих черных комьев, находящийся дальше иных, и менее сожженный, слабо зашевелился…

Барахир тут же рванулся к нему. Подполз – вот слабый Женский голос:

– Кто вы?.. Помогите… Переверните… Дайте взглянуть..

Никогда еще Барахиру не доводилось испытывать такого – он рукою схватился за эти раскаленные угли и они прогнулись захрустели – под ними была плоть. Барахир, взглянув на радуги, веруя, что весь этот ужас пройдет – перевернул.

Это была Элесия, а под ней обнаружилась колыбель, в которой голосили, тянули к радугам маленькие свои ручки трое малышей..

Когда Барахир перевернул королеву – из нее вырвался страшный мучительный стон, но теперь боль ушла, и смертная пелена застилала глаза ее. Она, все-таки, узнала Барахира, и чуть улыбнулась:

– А – это ты, юноша с горячим сердцем… Возьми колыбель – стань их приемным отцом… Спаси их…

– Да, я исполню! Любовью своей клянусь – исполню!..

Видя, что она умирает, он спрашивал, сквозь слезы:

– Моя королева, не видели ли вы Эллинэль?.. Ведь, она жива, да?

Мягкая улыбка, едва заметно коснулась губ Эллесии, едва слышный шепот, услышал за ревом драконов и пламени Барахир:

– Эллинэль…Твоя Дева… Она жива, где-то она жива… Верь и жди, и новая встреча настанет… Прощай… Люби их… Люби…

Барахир хотел на прощанье поцеловать руку своей королевы, но тут струя пламени пережгла еще одну из ветвей, и горящий дворец сильно вздрогнул, едва не рухнул… Пламя пронеслось совсем рядом с Барахиром – а он одной рукой обхватил колыбель, другой – схватился за радужную ветвь. А тело королевы кануло этом пламени…

Младенцы тянули ручки к лепесткам радуг, но вот взревел, пронесся рядом дракон и они зарыдали сильнее прежнего.

Из глубин дворца доносился треск, из многих люков вываливались огненные клубы – и пол уже не был прежним, раскаляясь из глубин, он покрывался перламутровыми змейками, трещал, выгибался, из разрывов вырывался густой белый дым, пахнущий свежим древесным соком.

Барахир понимал, что через дворец ему не пройти, также, как и по боковым лестницам так как все лестницы уже были разодраны. Наклон увеличивался, и скоро крыша должна была повернуться под прямым углом к земле. Юноша оседлал радужную ветвь…

Раньше бы он сделал что-нибудь безумное, например – попытался прыгнуть на крыло пролетавшего рядом дракона. Но у него были малыши – он дал клятву, что, будет беречь их, а потому не поддавался первому порыву…

И вот дворец наклонился под прямым углом – все, что еще оставалось на крыше устремилось вниз. Где-то во глубинах переломилась радужная ветвь и теперь цветовые струи вырывались из всех люков, из прожженных пламеней щелей, дворец был подобен решету, из которого вытекал сок радуг, и, также, как вода устремлялась бы к земле – устремлялся к своей родине – в небо.

Теперь Барахиром открылась бездна. Он смотрел вниз – и там была боль и разрушения. И к озеру слетели два дракона, и выжигали плоты, казалось, будто горящие щепки плавают по воде. У подножия мэллорна тоже бушевал пламень и, даже с такой высоты видны были его терзающие древесную плоть языки.

Вот в одного из драконов ударило огромное ярко-зеленое сердце, тот ударился об озеро, и оно покрылось белым облаком; затем, выламывая деревья, закрутился по лесу…

Дальнейшего Барахир уже не видел, так как, последние перекрытие прогорели и то, что осталось от дворца устремилось вниз…

В эти страшные мгновенья Барахир оставался спокоен: он, крепко сжимая колыбель, оттолкнулся от радужной ветви и полетел вдоль падающей дворцовой крыши – у него, ведь, была Эллинэль, была клятва – а, значит и уверенность, что он должен жить.

Перед ним появилась ветвь мэллорна – точнее не ветвь, а веточка – одна из тех, которыми покрыты были главные ветви – и, все-таки, не меньшая, чем взрослая береза – Барахир навалился на нее плечом, и удар был не так силен, как следовало ожидать – древо и теперь не переставало помогать своим гостям.

Янтарный цвет рывками проходил под Барахиром – и он чувствовал, как тяжело дышит древо – так дышит воин, стоящий один против многих врагов, но еще держащий клинок, готовый биться до последнего…

Дворец разбился у корней, и, тут же из него взмыло стремительное облако радуг. Как же быстро то облако поднималось – вот уже налетело на Барахира – все вокруг было в этих цветах!

Драконы, окруженные своими огненными клубами не видели этого облака, и, изжигая ветви мэллорна, врезались прямо в него. Их закручивало в воздухе, они изжигались в своих же струях, а их ловили последние из ветвей – и уже объятые пламенем, рвали своих врагов….

Самый большой из оставшихся драконов, заходясь оглушительным воплем, пронесся над Барахиром, дыхнул пламенем – и юноша, вместе с колыбелью, был бы обращен в пепел, но держащая его ветвь отклонилась, а потом вытянулась вниз, подставила его к первым из оставшихся ступеней, уводящей вниз лестницы – ее основание уже было объято пламенем – ручьями заструился янтарный сок и ветвь, в числе десятков иных – устремилась к далекой земле – Барахир едва успел перескочить на лестницу…

Последние радужные отсветы унеслись вверх, и остался только раскаленный воздух, гул пламени, да разъяренные вопли израненных и обоженных драконов – они, выпустив в пылающую крону еще несколько струй – с жадностью стали испепелять самые большие, на дороги похожие ветви, а еще один стал медленно опускаться вдоль ствола, в иступленной ярости поливая его пламенем. Мэллорн мучительно вздрагивал, слышен был его глухой и беспрерывный стон…

Над головой Барахира клубилось огненной тучей пламя – вырывались оттуда струи пылающего древесного сока, а, также – ветви. Вот одна из этих ветвей огненной змей пронеслась возле Барахира – обдала его волной такого жара, что он, ослепнув, попятился и уперся спиною в дрожащий ствол мэллорна. Вновь закричали младенцы…

Барахир побежал вниз. Теперь прорывался ветер, который на самом деле дул на этой высоте – это были холодные и сильные удары, и тут же вновь налетали раскаленные волны…

Вот за спиной его рухнула огромный факел – ветвь, раздробила, унесла в бездну те ступени, по которым он только что бежал. По ногам ударил горячий поток древесный соков – Барахир зацепился за впадину на стволе, и, только благодаря ей удержался. Поток прекратился так же неожиданно, как и начался – юноша продолжил свой бег, но он и круга не сделал, как обнаружил, что впереди ступени обрываются – на стволе зиял громадный шрам с почерневшими краями – шрам этот уходил в бездну, откуда вырывались густые клубы темно-серого жаркого дыма.

Поблизости затрещал пламень, огненный клубящийся вихрь вырвался из дыма – стремительно приближался. Барахир, заслоняя грудью колыбель, отвернулся ко стволу – жар ударил в спину… Как же давит жар!..

Жар достал и до младенцев, и они закричали, звали этим своим пронзительным: «А-а-аа!» – маму. Барахир прижал колыбель к груди, обнял ее, чувствуя, как горит его спина, сам закричал: «А-а-аа!»

Жар немного спал – и Барахир смог отдышаться – первым делом заглянул в колыбель – малыши впали в забытье, но значительных ожогов не получили. А вот, проведя рукою по своему лицу, почувствовал, что все там запеклось – да и глаза его застилало пеленою…

Отгоняя слабость, забормотал он:

– Теперь, главное, не останавливаться. По лестнице не пройти – значит, надо искать какие-то иные пути…

И он побежал вверх по ступеням.

Вот отходит в сторону одна из самых больших ветвей мэллорна – она много больше моста через Бруиненн, и на ней растут ветви похожие на деревья исполины, а уж на них – ветви похожие на обычные деревья, в дальней же части ревет драконово пламя…

– Туда… – шептал Барахир. – Больше то и некуда! Там найдется что-нибудь!

И он побежал по этой ветви, как по широкому тракту. Он отбежал от главного ствола шагов на двести, когда рядом пролетел дракон, и струя его пламени охватила ветвь впереди Барахира. Сам же дракон, уселся у основания ветви – спиною к ним, и принялся ее пережигать. Оттуда вырывались слепящие огненные фонтаны, а ветвь, словно живая, и испытывающая смертные муки, передергивалась резко.

Барахир взглянул на колыбель, на младенцев в забытьи лежащими, и шепот сорвался с его обоженных, потемневших губ:

– Ну, вот – видно, не многим младенцем суждено было летать на спине у дракона. А вот вы сейчас полетите, хотя – ничего и не увидите…

И он и впрямь собрался бежать к этому дракону, укрепиться где-нибудь на его спине, и ждать, пока он не сядет на землю.

Но тут он увидел летящий метровый лист мэллорна. Эти листья и раньше напомнили ему паруса воздушного корабля – теперь чувство это еще больше усилилось – лист плавно плыл по воздуху, и не только не опадал, но и поднимался все выше – вверх, где клокотала огненная туча – иная исполинская ветвь, уже полностью объятая пламенем…

– А полетим-ка мы на листе! – горько усмехнулся Барахир.

Он выбрал одну из ветвей, пополз по ней, хватаясь левой рукой за уступы, а правой сжимая колыбель…

Дракон выпустил еще несколько сильных огнистых струй, и, взмахнув крыльями, поспешил к дальнейшим разрушеньям. А ветвь уже не могла бороться и пламень скоро должен был пережечь ее основание.

Барахир взобрался метров на десять, когда от последнего смертного рывка его едва не сбросило вниз, но он, все-таки, смог удержаться, даже вцепился в кору зубами, и почувствовал, какой она стала холодной и жесткой… Холод исходил из умирающих глубин – вокруг же все было бардовым, пламенеющим.

– Только бы в листьях еще сила осталась. – шептал Барахир.

Но вот и листья: вскормленные солнечными днями, они не потемнели и теперь, когда питающая их сила оборвалась. В этом зловещем полумраке, изливали они мягкий, светло-изумрудный цвет, а по краям их мерно сияли теплые золотистые каемки.

Лист, который он избрал, был побольше иных – полутора метров, а стебель, на котором он держался – толщиной с детскую ручку. И эту-то «детскую ручку» ему и предстояло переломить – но он не успел: главная ветвь переломилась у основания, и устремилась вниз. Барахир не выпускал листа он, сам отделился – оказался зажатым в его руке.

Величественно было падение этой многометровой и многотонной громады – она перекручиваясь, исходя пламенем, задела ствол мэллорна, а затем – отскочила и вызвав трясение земли, упала среди леса, как обычная ветвь падает среди трав.

Над Барахиром тучей пылала, кренилась, грозилась раздавить иная исполинская ветвь. Колыбель, оттягивала вниз правую руку, ну а левой он ухватился за основание листа. Как и ожидал он – лист сдерживал быстрое падение, но плавно опускался, относя его к востоку.

Медленно соскальзывала левая рука со стебля, он цеплялся за него ногтями, но все было бесполезно – вниз он и не смотрел.

Но вот ладонь соскочила со стебля – теперь держали одни пальцы. Тогда, сжавши от напряжения зубы, он стал поднимать правую руку – колыбель съехала на локоть, и он мог ухватиться, правой рукою за стебель…

По сторонам устремлялись вверх дымчатые облака, а над головой все сильнее кренится пылающая ветвь.

– Уж, лучше этого и не видеть! – пробормотал он. – Помогите!!! – закричал он из всех сил.

Он ожидал, что на вопль его вылетит дракон, и он сможет перепрыгнуть на его крыло, но помощь пришла совсем нежданная. Из клубов дыма вылетели те самые белые лебеди, которые гостили до пришествия людей у лесного короля. Они не успели отлететь далеко, когда началось бедствие, и вот, вернулись, надеясь, что смогут хоть кому-нибудь помочь.

Это были не простые лебеди – тело у каждого не меньше человеческого, длинные сильные крылья. Они, презрев опасность – ведь, в любое мгновенье мог вылететь и испепелить их дракон – закружились вокруг Барахира; а он задыхаясь от напряженья, выдыхал:

– Помогите! Рукам не выдержать этой ноши, примите ее! В ней – три сына правителя Туманграда…

И он смог вытянуть правую руку – подлетевший лебедь бережно принял в свой клюв колыбель, отлетел в сторону. Теперь очередь была за Барахиром, однако, никто не успел его подхватить. Та ветвь, которая так долго клокотала огненной тучей на головами, наконец с треском переломилась…

Понеслись вниз огненные бураны, кроме них ничего уж не было видно; поток раскаленного воздуха, как былинку швырнул его в сторону, перевернул вверх ногами – закружил, закружил, да с такой скоростью, что он решил, что сейчас разорвется – потом ослепительный смерч рванулся в его лицо.

Было забытье, но оно продолжалось лишь несколько мгновений – открыв глаза, он обнаружил, что вокруг проносятся пылающие обломки, и огненные клубы взметаются откуда-то снизу. Он лежал на листе, и густой изумрудный сок, который вытекал из разрывов, попадая в рот, имел такое же действо, как живая вода. Это один из раскаленных потоков вывернул его на этот лист, а лист уж позаботился о том, чтобы Барахир не соскочил.

Он стал звать лебедей – кричал со всех сил, несколько не заботясь о том, что эти крики могли привлечь драконов, темные контуры которых с гулом рассекали дым поблизости.

Вот воспоминанье: он протягивает руку, отдает колыбель лебедю. «Как же я мог! Ведь, я же нарушил клятву! Я же сказал, что, не расстанусь с ними! Ведь я же любовью клялся!.. Теперь погибли и лебеди и они…»

Он вспомнил, как неожиданно обрушилась объятая пламенем ветвь; бураны огненные – должны были поглотить лебедей, но тот лебедь, который принял у него колыбель успел отлететь в сторону – значит, была еще надежда…

Как звезда вспыхнула эта надежда; и этот изрыгающийся пламенем, ревущий мир – преобразился в мгновенье; поэтические образы неслись на него, и он, чувствуя себя могучим чародеем, погрозил огнистым клубам, в которые, плавно перекачиваясь из стороны в сторону, опускал его лист, громким голосом, заговорил строки, которые, так и рвались из его сердца:

 
– Темно и уныло бывает,
Когда на небе ревет —
И с ног темным снегом сбивает,
И холодом сердце прожжет…
 
 
Черны те февральские ночи,
Темны и холодны те дни,
Но вот, средь небес, точно очи,
Прорвались вдруг солнца огни.
 
 
И мир заискрился, и, белый,
Уж саван, как лебедь блестит,
Так, будто весны то день первый,
И сердце любовью стучит.
 
 
Так нежные чувства рождают
И в каменном сердце слезу.
Так лебеди ввысь пролетают,
Оставив для пашен грозу!
 

И он уже верил, что лебеди действительно прорвались из этого марева, как лучи солнца, вдруг прорываются из тяжелых многодневных туч, в зимнюю пору. В это же мгновенье, он дал себе клятву, что не станет искать Эллинэль до тех пор, пока не найдет младенцев.

Лист, пытаясь уберечь Барахира, метался среди потоков дымчатого пламени. Несколько раз приходилось ему накреняться так, что юноша вывалился бы, кабы не вцепился из всех сил в светящую весною поверхность…

Барахир даже не знал, как далеко осталось до земли, просто, время от времени, из обжигающих клубов, показывался израненный ствол мэллорна. Громадная тень метнулась совсем рядом; одновременно ударила жаркая волна. Лист устремился к земле, крутился, и уже не в силах был выпрямится. Навстречу, рванулся огненный вихрь. Вновь боль, жжение, огненные вспышки – горячий, рвущий легкие дым – не понять где земля, где небо – какое же быстрое падение!

А потом был страшной силы удар, от которого все тело Барахира отдалось болью…

«Ладно, если я чувствуя боль, то, по крайней мере, жив» – утешил он себя и открыл глаза. Сначала он и не понял, где находится. Он по прежнему сжимал лист, который высвечивал своим мягким зеленоватым светом в окружающей темени метра два… Вот, в освещенный листом круг, плавно влетело тело эльфа, точнее – верхняя его половина. Перекручивались длинные, кажущиеся зелеными волосы; некогда прекрасные очи, были провалами в ледяную черноту…

Барахир судорожно вздохнул, и только тут, едва не захлебнувшись, понял, что лист отнес его к озеру, и теперь он погружался ко дну.

Рывок из всех сил вверх – еще рывок – еще – еще рывок. Барахир задыхался – да, где же он воздух! При этом юноша не выпускал лист, ведь он был ему единственным светочем в этом царствии мрака…

Но вот он вынырнул, еще ничего не видя, судорожно вдохнул едкий дым, закашлялся, вдохнул еще раз еще… Попытался оглядеться…

Толстых слоев дыма, освещение было как в поздние вечерние сумерки, никаких цветов кроме темно-серого, чередующегося с бардовыми разрывами. Казалось, что в этом мраке рубили каким-то прекрасным созданиям головы, и вспыхивала, смешиваясь с дымом, их кровь. Из мрака выступали контуры плывущих по воде обожженных бревен, а, между ними – тела эльфов и людей. Нет – лучше на это было вовсе не смотреть, и Барахир, выпустив, наконец лист мэллорна, погреб куда-то, рассчитывая, что рано или поздно, уткнется в берег.

С каждым гребком нарастал рев пламени, некогда живительная вода, становилась все более жаркой, по ней передергивались блики пламени.

Но вот Барахир уткнулся в берег, и вновь увидел обожженные, потемневшие тела. Весь берег был усеян телами, и некоторые еще слабо шевелились, еще издавали стоны… Он услышал, как закричала женщина, лежавшая рядом с пылающим бревном – она уже не в силах была пошевелиться, а одежда на ней тлела. Барахир дотащить ее, уже бесчувственную, умирающую, до воды, но больше сил не было… Какое-то время он пробыл в забытьи, а затем, с трудом поднялся на ноги, побрел, покачиваясь, перешагивая через тела, а иногда, спотыкаясь о них – словно пожухшие, изодранные листья ударили ему в голову строки, и стоном сорвались с уст:

 
– Ах, где-то есть поля родные,
И радуг нежных хоровод,
И звездных дев гласа святые,
Гуляют там над сенью вод…
 
 
Но то далече – мир мой сломлен,
Ах… Я хочу шагнуть туда!
Но среди рева остановлен,
И давит смертий череда!..
 

Тут он остановился, так как вспомнил, что оставил обожженную женщину на берегу. Повернулся, и, на каждом шагу спотыкаясь, поспешил назад. Как много же было этих тел!.. Неожиданно Барахир понял, что уже никогда не найдет ее: вот, слабо-слабо зашевелился какой-то мужчина; еще несколько шагов и уцепился прожженной до кости рукою за его стопу, еще кто-то…

– Что же я могу сделать со всеми вами?! – кричал юноша, вырываясь от этого сожженного, потерявшего и обличие и разум. – Скажите?!.. Но…Неужто на сожжение вас оставлять? А, может, где-то здесь и отец, и мать мои?…

В это же время стал нарастать новый звук: казалось, что множество исполинских молотов били по наковальням, а те не выдерживая тех могучих ударов, с железным треском переламывались.

Барахир побежал, и вскоре оказался у основания одного из мраморных мостов. Мост потемнел, широкие трещины и выбоины покрывали его, и чрез несколько шагов терялся он в дыму– оттуда доносились крики, звон стали…

Больше бежать было некуда – и Барахир побежал по мосту. Над головой пронесся дракон, стало совсем темно, и юноша не заметил, что мост переламывался: он упал в воду, и, проплыв несколько метров, ухватился за покрытую витиеватой резьбой, хранящую еще драконий жар подпору…

Вот он вновь выбрался на мост, и теперь внимательно смотрел себе под ноги. Так ему пришлось перепрыгнуть через несколько широких трещин, которые появились, когда израненный стрелами дракон повалился в озеро и несколькими ударами раздробил не только этот мост, но и пылающие плоты…

Еще одно обугленное тело лежало на мосту – Барахир постарался поскорее пробежать дальше, но вот – вернулся. Рядом с телом сиял серебром эльфийский клинок – его то и подхватил Барахир – своей он потерял в череде падений, да рывков. Клинок был легкий, но в нем чувствовалась и сила. Юноша, рассек им воздух, и, точно прохладная морская волна, с хрустальным звоном, звездно-пенясь разлилась в этом жарком воздухе.

Он постоял еще некоторое время, прислушиваясь к тем звукам, которые выплескивались из дыма – удары молотов по железу все нарастали. Эти размеренные и глухие, словно из тины вырывающиеся удары вызывали ужас, и в тоже время хотелось броситься к его источнику, припасть к его могучим стопам, и молить, чтобы он не раздавил, помиловал. Барахир взглянул на серебристый свет клинка, и, в тоже мгновенье, вспомнились ему и очи Эллинэль – наважденье пропало.

Он побежал по мосту, и, вскоре, выскочил на берег. Теперь звон стали да крики перекатывались неподалеку – несколько раз прорезались отчаянные вопли раненных. Земля была изуродована настолько, что невозможно было определить, куда он выбежал. Пролегали черные, дымящиеся борозды, лежали переломленные, горящие деревья, а среди этого – много тел, и все сожженные.

Барахир бросился в ту сторону, откуда доносился звон стали да вопли раненных – он, на бегу плача шептал, обращаясь к клубам дыма:

– Неужто, в этих же местах, всего-то несколько часов назад, я чувствовал, как просыпается во мне поэтический талант? Неужто день назад я летел по этой вот земле, и чувствовал, как раскрывает воздух музыку Иллуватора?

Через некоторое время вышел он туда, где деревья еще стояли, только в их кронах клубилась черная гарь, и был жар от которого потемневшие листья сжимались. Темень была такая тягостная, что, если бы не сияющий эльфийский клинок, Барахир бы и собственных рук не увидел…

– День ли сейчас, ночь ли? – говорил он, и тут ему пришел ответ.

Барахир сразу же узнал говорящего. Этот-то голос никак не изменился – как и был мрачнейшим таким и остался. Говорил гном Антарин:

– Что – потерял свою возлюбленную? А я, ведь, предупреждал…

– Не правда! – с жаром выкрикнул юноша, пытаясь определить, откуда исходит голос – а он вещал из мрака, и, казалось, со всех сторон:

– …Тогда ты еще мог остановить все – да, мог бы! Главное – сила сердца, пыл его. Когда-то пыла не хватило мне, и я утерял свое сокровище…

– Она жива! – громко выкрикнул Барахир, и не в силах больше это выдерживать, повернулся, побежал дальше, но гном окрикнул ей:

– Высоко-высоко, пролетели белые лебеди, и у них была колыбель.

Тут Барахир внимательно стал высматривать гнома, и вскоре увидел его, сидящим возле мшистого своего валуна, который сливался теперь со всем иным лесом. Черные провалы глазниц были устремлены прямо на юношу…

– Куда они полетели?! Кто эти лебеди?!

– Если взять путь от Моря, до Серых гор, то это меньше трети пути до той страны, где живут те лебеди. Вокруг воют ледяные ветры и, даже Саурон не ведает, что за эти снегами. А там горы – более высокие, чем Серые, а за горами – королевство зверей. Как маленькая жемчужина в темном ледяном океане… Ими правит одна из Майя – прекрасная и мудрая фея. Туда и понесли их лебеди…

– Ты все лжешь! – ужаснувшись таким словам, выкрикнул Барахир.

– Почему ты не веришь теперь? Я не так часто говорю вести добрые, но это-то весть добрая.

– Так, значит, они не за Бруиненном опустились? Значит, не ждут меня…

– Через несколько дней, они будут представлены фее…

– А, сколько займет дорога туда? – спрашивал Барахир.

– Никто не пройдет туда – ни орк, ни тролль, ни эльфийский витязь…

– А, если бы, все-таки, смог – сколько бы тогда занял этот путь?

– Да вся жизнь была бы положена на путь в то королевство. Ну, если бы он мог обратиться в орла, то и за несколько дней добрался…

Лик Барахира страшно исказился – точно камни пали его слова:

– Значит – я пойду за ними. Я поклялся, что усыновлю их. Я поклялся своей королеве, и я исполню клятву. Только смерть может избавить меня от данного слова!

Антарин усмехнулся:

– Если даже ты выполнишь то, что не под силу никому из смертных, что потом? К тому времени они уже вырастут, и будут счастливы. Ты же потратишь на дорогу всю свою жизнь, и, как старый разбитый калека приползешь туда. Ради чего? Ради того, чтобы рассказать им, кто они на самом деле?… Там их ждет счастье – многие из живущих здесь позавидовали бы такой судьбе… Мне трудно дышать… Этот воздух. слишком жаркий. Смерть близка, а на душе моей все светлее…

Гном замолчал, тяжело задышал; но морщины его несколько разгладились; будто терзавшая его долгие годы мука отступила. Барахир же уже не слушал его – он и не помышлял, что можно было бы оставаться, обустраивать свою жизнь – он дал клятву, и она теперь значила для него все. Он помнил последнюю просьбу своей королевы, а она то значила для него куда больше, чем слова Антарина, о счастливом уделе троих сынов Хаэрона.

– Юноша, юноша… – слабым голосом позвал его Антарина, и облокотился ослабевшей головой о мшистый валун. – Перед тем, как покинуть этот мир, я хотел бы принять от него свет… Я слышал – ты слагаешь стихи.

Барахир молча кивнул.

–. Расскажи-ка мне что-нибудь про осень. – вздохнул Антарин. – Когда-то я очень любил это время года. Знаешь, когда уже темно, стучит на улице дождь. Ну, а ты сидишь возле камина, и хорошо тебе, и уютно…

Только Антарин вымолвил последние слова, а с его уст Барахира уже слетал… листопад светлой печальной наполненный:

 
– Всю осень и зиму, сидел у камина,
И боль вниз тянула – холодная тина.
Весна наступила, капель за окном,
Оставлю я память, оставлю свой дом.
 
 
Спокойный и младый, пойду по лугам,
Где горы небесные вторят мечтам.
И в облачный зал дуновеньем войду,
Навек там забуду мучений чреду…
 

Лик гнома потемнел, стал подобен изъеденному трещинами камню, а затем навсегда канул во мраке.

Барахир постоял некоторое время над этим мраком, шепча в растерянности:

– Сердцем чувствую, что правду он говорил, что именно так, как он говорил и есть на самом деле! Значит, Барахир, предстоят тебе годы странствий, годы мук… Что теперь? Вернуться ли в Туманград по тайному ходу, или же сразу идти на восточный брег Бруиненна?.. Когда-то я давал клятву, что буду защищать родной град – одна клятва не освобождает от другой. Попытаюсь спасти ИХ дом…

Барахир отбежал от мшистого валуна Антарина, и никогда больше его не видел. Вскоре к тому месту подобрался пламень, а когда улегся, то ничего от жилища гнома не осталось. А в следующую весну, когда воспрял лес, на этом месте пробился из недр земли чистейший родник – вокруг которого расцвели благоуханные цветы, а в прозрачных водах часто отражались радуги, да плыли мечтательные облака. А вот голос у того родника был печальным, а те, кто пил из него, говорили, что в нем великая сила, но у воды соленоватый привкус – будто и не вода это вовсе, а слезы.

Слышны там строки, но все время разные, будто их сердце поет – живое, любящее, печальное…

* * *

На южной оконечности эльфийского леса, возле Бруинненского берега, на поваленном молнией дубе, сидел человек, внешность которого достойна описания не только потому, что была весьма приметной, но и потому, что в дальнейшем повествовании и он сыграет немалую роль.

Родился он не в мирном городе, и не в цветущем эльфийском королевстве, но среди варваров, в северной стране. В той стране, где не поют иных песен, кроме грубых застольных, да славящих пролитую кровь. В той земле, где мальчишек не читать учат, но убивать. В той стране он родился, где страшные холода, и за кусок мяса бились насмерть. И имя ему было дано холодное, резкое, как бросок ветра, в ущельях, среди промерзших скал – Троун! Среди жителей той земли не было царского рода – почти каждый новый правитель, поднимался из простых охотников – ведь любой мог вызвать правителя на смертный бой – и правитель не мог отказать (иначе, он был бы он обвинен в страшнейшем из всего – трусости) – если вызвавший одерживал победу, он становился правителем, но перед этим, должен был съесть сердце поверженного – у них было еще много таких «милых» обычаев…

У Круна были ослепительной черноты, перевязанные узлом, до пояса спускающиеся волосы. Широкий лоб, на котором гневными валами выделялись надбровные дуги. Глаза у Круна были прищурены, и в их глубинах жили два черных камня, такие твердые, что взгляды многих разбивались, отворачивались от них – а вот он всегда смотрел прямо, пронзительно, и, как волк, впивался в душу своих нечастых собеседников. В отличии от своих соплеменников он не носил ни бороды, ни усов, но подбородок его покрыт был недельной щетиной. И все его лицо напоминало жесткий, волевой сосуд, высеченный из ледяных гор – такой человек никогда бы не сказал нежное «Люблю», никогда бы не понял эльфийских песен, но он никогда бы и не предал, он бы никогда не солгал. Само чувство лжи было ему столь же чуждо, как и эльфийская нежная речь, и песни о прекрасных девах. Он был широк плечах, крепок в кости – как, впрочем, и иные мужи его племени. Он сидел, и смотрел на воинов своих, которые были почти такие же как и он, но только, чуть менее волевые…

Голос у Круна был четкий – он скуп был на слова, и слова у него все были простые, прямо выражающие его чувства:

– …Ворота не были открыты. Объясни.

Перед ним на коленях стоял тот самый человек, который накануне подкупал Маэглина – он потупил взор, но говорил твердо:

– Я не ошибаюсь в людях, правитель. Вчера, он согласился открыть их пред нами. Быть может, все раскрылось…

В это время, ряды окружающих его воинов раздвинулись, и… стоящий на коленях человек, быстро поднялся, и громко выкрикнул:

– Это он!

В проходе появились воины, за волосы волокли стонущего Маэглина, за ними же бежала девочка и, плача, молила, чтобы не делали они ему больно.

В нескольких шагах перед Круном Маэглина отпустили, и он повалился лицом на землю, кашляя и стеная, девочка обхватила его за шею, и уткнувшись личиком в плечо, шептала:

– Не надо, не надо, пожалуйста…

– Мы схватили их возле реки. – рассказывали воины. – Они хотели сбежать, но у мыши была вывихнута нога. Девчонка могла убежать, но осталась с ним…

– Ты хранитель ворот? – спокойно и зло, как ветер в ущелье, спрашивал Крун.

Маэглин, выкрикивал:

– Я теперь, не хранитель! Нет, нет! Отпустите меня! Я ничего не хочу знать!.. Я устал… делайте что хотите, но только без меня, только… не рушьте этот город!

Он много еще лепетал, а из-за леса выползала низкая черная туча – вот дошла уже и до Туманграда, вот и через него перекинулась. А из леса доносились вопли, звон стали, а еще – треск пламени, да отдаленный гул, будто кто-то отчаянно бил сотней молотов по наковальням.

– Маг! – точно плетью стегнул Троун.

Вперед вышел старик с очень вытянутым, морщинистым лицом, и белесыми зрачками.

– Пусть он зовет повелителя пламени! – повелел Троун.

Маг смотрел на него слепыми своими белками, и голосом в котором ни какого чувства не было, прохрипел:

– Повелитель огня занят. Он рубит древо…

– Пусть он позовет его. – повторил Троун. – Я не стану ожидать пока Огонь сделает свое дело. Мы на войне и должны действовать слажено…

Тогда маг положил руку свою на голову Маэглина, и трескучим голосом стал читать заклятье, столь же страшное как голодный вой февральского ветра.

– Что вы делаете?! – выкрикнул Маэглин и вскинул голову, затравленно оглядываясь, попытался вскочить, но длинная кисть мага с такой силой давила на его затылок, что он даже и с коленей приподняться не смог.