Текст книги "Ворон"

Автор книги: Дмитрий Щербинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 47 страниц)

Розовое сияние вокруг человечка переросло в красное. Несколько раз подряд он вздохнул, вытер яркую слезу, и молвил:

– Можно и представиться. Зовут меня Ячук, и был я наследным принцем, народа Юсчячев. Слышали ли вы когда-нибудь о таком народе?

– Вот уж пятьсот лет прожил. Все Среднеземье исходил – думал все его тайны знаю. А вот же: и слыхом не слыхивал о таком народе. – отвечал Эллиор.

– Да потому что мы такие маленькие, и все старались, чтобы нас никто не заметил – и жили мы только в одном месте, здесь неподалеку. Вон и хоббиты сколько раз здесь проходили – даже и не думали, что у нас здесь городишко. Да, да – был городишко на большой поляне. Славный городишко!.. Представьте же: пришли орки и все затоптали! Мы для них, как муравьи были… Ну а я – бедный-несчастный Ячук, запускал в тот день по обычаю своему стрелу – то есть вчера это была. У нас такой обычай: пускаешь стрелу в лес – и, ежели она попадает в деву, так и быть ей женою наследника престола.

Тут Хэм промолвил:

– Так, ведь – она уже мертвой будет.

– Да уж, если такое случается, то, обычно, раненой находят. Отхаживают… Она потом сама рада – ведь, королева. В тот день я долго стрелу искал, далеко зашел – издали крики услышал. Побежал – и уж самый конец этой бойни видел. Они на остатках нашего города свой лагерь построили: теперь по останкам ходят; даже и не подберешься… Ах – бедный я, несчастный… Ах, бедный народ Юсчячев – жил ты тихо никому не вредил – и весь, в один день, изошел…

– Я думаю – найдется еще кто-нибудь. – молвил Эллиор. – Очень вероятно, что они бродят где-то поблизости; ждут, когда орки уйдут. Так что, принц Ячук – надо тебе только выждать немного, а потом…

И тут глаза этого человечка загорелись изумрудным пламенем. И потом каким-то образом и хоббит, и эльф, оказались в виденье, из которого, не могли вырваться. Картины из прошлого проплывали в них – уходили драгоценные мгновенья, когда бы они еще могли высвободить собиравшего травы Фалко.

* * *

«Прародителем Юсчячев был Чямко Чрек. Нет никакого на свете древнее Чямко – он пришел в этот мир раньше эльфов, и вообще раньше кого бы то ни было. Сами звезды учили Чямко мудрости – и именно со звезд сошла его супруга, прекрасная Сья. Чямко прожил три сотни лет, и последние пятьдесят из них писал книгу мудрости – листов в которой не счесть, но высота в которой в три раза превосходила рост самого высокого из нас…

Каждый из нас знал последние строки той книги: „И придет с чужбины стены темная, да шумливая; да нахлынет то на вас, маленький народец; будет вокруг много топота, гама, да суеты – великаны те и не заметят, как давить вас начнут. И тогда пойдите к реке – и подойдя, душу свою к ней протяните – прошепчите тихо-тихо: „Прими нас в свои спокойные длани. Унеси из этого шумного времени в тот мир, где были счастливы наши предки““.

И вот: наступил этот день. Великаны топчут нашу землю; со всех сторон их голоса, суета и смерть – все то, о чем предупреждал нас Чямко Чрек.

И куда же направился маленький народ Юсчячев, как не к реке? Те, кто не был раздавлен – были поглощены великую водою. Первыми вошли мудрецы, а за ними – и простой народ…»

* * *

Эта, небольшая в изложении история, заняла довольно много времени, так как все наплывало в виде образов. Показывалось даже и то, как Юсчячи входили в воды Андуина – это из воображения Ячука. Последний образ: огромная, наполненная звездным светом слеза, летящая из ночного неба…

Эллиор изумлялся:

– Я, проживший пятьсот лет, ничего не мог поделать с твоей магией. Не ожидал, от такого хрупкого создания, такой силы… Но неужели… Да – по видимому, кто-то из выживших Юсчечей вошел в Андуин… Но вы же не поняла смысла тех строк: Чямко хотел сказать, про вечную реку мыслей – про удаление от изменяющегося мира, в мир своих грез, воспоминаний… такое знакомо и нам, эльфам… А, ежели у вас такая сильная магия, почему вы не могли отогнать их?

– Мы даже не представляем, как это так – убивать. Мы никогда не воевали, и ушли без воины. Я уверен: наши даже не ранили ни одного из убийц, ибо этим бы только принесли новую боль; а толком – ничего не изменили.

Тут Ячук перескочил с ветки хоббиту на плечу, и, оказалось, что он совсем ничего не весит – он говорил:

– Даже, если и остался кто-то из наших – я здесь не останусь. Как же я, принц, смогу им смотреть в глаза – когда нарушив один из главных указов Чямко?

– Но, ведь, и они, если остались – нарушили. Да ты изъяснишь им истинный смысл того указа. – рассудил эльф.

– …Нет – вы не понимаете. Я же глава – и я нарушил закон, кому же им тогда верить? Да и я уже не хочу… нет-нет – слишком тягостно мне это будет. И все мои самые близкие друзья мертвы – это уж точно – это я сердцем чувствую… Позвольте мне пойти с вами.

– Да знаешь ли ты – куда мы идем?

– Как же не знать – в ваших мыслях уж прочел: за другом, за Фалко. Попытаетесь его отбить, а, ежели не получиться – так и до самых рудников дойдете. Я готов.

– Так ты мысли умеешь читать?! – подивился Хэм.

– …Умею, умею. – подтвердил Ячук. – Вот сейчас прочту, что ты Хэм думаешь. Ага: «Вот – плохо. Так неприятно, когда все мысли на виду!».. что ж – ясно – больше к вашим мыслям не притронусь.

Хэм смутился. Эллиор молвил:

– Какая-то часть их войска отправляется на север. Ведь, у них накопилась добро награбленное по пути сюда, накопились и рабы, и раненые. Мы пройдем несколько верст вверх по дороге, там найдем укрытие, чтобы все разглядеть, когда они будут проходить.

Так и сделали: пробрались через ту поляну, где, несколькими минутами раньше собирал травы Фалко; затем – сделали значительный крюк, так как было широкое пространство, открытое из вражьего лагеря. Еще через несколько минут вышли на дорогу, и зашагали по ней – разбитой орочьими ножищами, да лапами всяких иных тварей.

Все вымерло: лес безмолвствовал, ветер заснул в кронах деревьев; с востока, клубясь, поднимались к небу дымы Холмищинских пожарищ…

* * *

Когда Фалко собрал травы, то попросил, чтобы позволили ему развести костер. Два сопровождавших его орка, сами, конечно не могли решить такой вопрос. Повели его к Брогтруку, который был занят тем, что поглощал огромный, смрадный кусок жира. Он был сильно пьян, хохотал, ругался, и, как всегда, пребывал в злобе. Он ткнул в Фалко жирным когтем и выкрикнул:

– Разведи костер, готовь свое варево… А потом… Не забывай про сто ударов! Как только напоишь их – получишь, что причитается раб!

Тут он ударил по воздуху бичом и грубо расхохотался. Сидевшие поблизости орки, также зашлись хохотом – в Фалко полетели кружки, а он не увертывался, но только прикрыл, с таким трудом собранные травы…

То, что его будут бить потом, вовсе и не страшило Фалко – главное бы приготовить!.

Итак, он отошел на некоторое расстояние от навеса, набрал веточек. Орки протянули ему кремний – однако, искры он не смог выбить, и пришлось потрудиться этим здоровякам – у тех некоторое время тоже не выходило, и хоббит погонял их:

– Быстрее же!.. Им же с самого рожденья ничего покушать не довелось!

Орки пыхтели, потели, во всю дули на чуть тлеющие угли – наконец, взвился небольшой костерок. Тут Фалко опомнился: у него же не было никакой посуды! Он подбросил побольше дров в костер, поспешил к Брогтруку, который был совсем пьян, и ошалелым голосом вскрикивал:

– Ну что – накормил?! Теперь сто…

– Нет – не накормил! – быстро, и раздраженно перебил его Фалко. – Мне нужна посудина, самая чистая которая у вас есть. Если там будет ваша грязь, младенцы… не выдержат они этого!

– Все слышали?!.. – рявкнул Брогтрук и поник головою.

Началась суматоха, и, наконец, кинули Фалко какую-то миску из награбленного добра. Все-таки, прежде чем варить, он, с помощью песка вымыл ее из протекающего здесь же ручейка…

Надо сказать, что сопровождавшие его орки совсем умаялись от солнечных лучей, и, поглядывая на хоббита, яростно поскрипывали своими клыками. Фалко, так был увлечен своим поварским творчеством, что вовсе не замечал их состояния. Более того: он иногда обращался к ним с каким-нибудь вопросом и, не получивши ответа, сам на него отвечал.

Когда варево почти сварилось он, испытал такой восторг, будто только что поэму сочинил, и в простодушии своем решил, что раз и он счастлив, так и охранники непременно должны радоваться. Ему очень хотелось, чтобы они не были злобными и тупыми Врагами – он очень хотел все забыть, простить – хотел, чтобы они, вдруг, стали добрыми, прозрели:

– Вы, все-таки, не такие уж и плохие ребята. Между прочим, ваша злоба, идет отчасти и от той ужасной еды, которую вы поглощаете. Вот вы попробовали бы не этот ужасный жир, а хотя бы – вот этот напиток. Он такой легкий – немножко в нем и медового есть; а больше то все – солнечное, да березовое. Он совсем охладиться не может: понимаете, какой бы мороз не был – все равно из глубин его тепло исходит. А, знаете – расскажу-ка я вам еще одно стихотворение. Вы послушайте, послушайте…

 
– Когда вечерняя роса
Поймает отблеск солнца,
Меня полей родных краса
Потянет из оконца!
 
 
И не допью вечерний чай,
Настанет вдохновенье,
И зашепчу: «Мой милый край»,
И в сердце грянет пенье!
 
 
И из оконца, по холму,
Среди цветов, и вишен…
 

Однако, договорить он не успел: с самого начала орки усиленно заскрежетали клыками, и вот теперь, один из них схватил Фалко за шею, и так тряханул в воздухе, что шея едва не сломалась.

Этот орк доведенный стихами Фалко до бешенства, раскрыл смердящую пасть, желая перегрызть хоббиту горло. Второй орк тоже не остался в стороне – он с диким воем вцепился клыками Фалко в плечо. Хоббит отчаянно вскрикнул, вырвался (они то совсем одурели, и лапы у них дрожали) – зажав кровоточащее плечо, вскочил на ноги; с горечью выкрикнул:

– Видно, одними стихами вас не перевоспитать!..

Орки, выкрикивая бессвязные грязные словечки, стали на него надвигаться; однако тут Фалко сердитым голосом, вскричал на них:

– …Если меня загрызете – вас Брогтрук на рудники отправит!

Угроза повлияла на емх. Они отшатнулись, пуще прежнего заскрежетали клыками – стали оглядываться: кого бы, все-таки, разорвать…

Варево было изготовлено; а через несколько минут стало теплым, каким и должно было быть все время. Оно имело цвет зеленоватый, однако, из глубин его светом выступала березовая белизна…

Фалко почти пробежал через Вражий лагерь. Он бы и пробежал, если бы не было так темно, если бы он старался не споткнуться – ненароком не расплескать драгоценное варево…

Вот, наконец, и телега – и младенцы уже не кричали, а, жалобно, как маленькие котята, стонали. Бабушка кашляла почти беспрерывно, а в перерывах – кричала от боли в груди.

Забираясь в телегу, Фалко с гневом говорил:

– Разве не понимаете, какой тут гнилостный, вредный воздух?!.. Хотя – куда вам! Вы в таком и сгнили!.. Им свежего воздуха надо – понимаете ли?! Вы губите их этим смрадом!

Вот он склонился над малышами, которые так и лежали в своей колыбели. Их личики побледнели; ручки сцепились – они тихо-тихо плакали, и смотрели жалобными, молящими глазами.

– Ну, вот, маленькие. – с нежностью прошептал Фалко. – Принес я вам…

И он поднес вытянутый край миски, сначала к ротику одного, потом – второго, третьего; затем – опять дал испить каждому по очереди. Малыши больше не плакали, но, когда оставалась еще половина варева, закрыли глазки и заснули.

– Что ж. – молвил Фалко. – Останется до следующего раза. Я, ежели смогу – приду. А может… – старушка уже некоторое время не кашляла, и теперь кое-как отдышавшись, ждала следующего приступа. – Ежели я не приду – вы их сами накормите.

Бабушка кивнула, и с трудом, шепотом, выдохнула из себя:

– Дай то мне небо силы – проживу еще несколько деньков. Не оставлю – накормлю…

Фалко поставил рядом с ними миску, и тут же его вырвали из телеги – теперь уж не церемонясь, с бранью, с толчками, с затрещинами поволокли к Брогтруку – этот орк оказался уже настолько пьяным, что мог только вертеться в грязи и выкрикивать, безумным голосом:

– Сечь его! Сечь! Сто ударов за меня! За…

Орки схватили Фалко за руки за ноги и с хохотом поволокли. С него даже рубаху не содрали, и приковали к железному столбу. Первый же удар был, словно целый выводок ос, полосою в его спину въевшихся. Он чувствовал, как теплая кровь стекает по его спине – но голоса и хохот все отдалялись, да и боль становилась совсем незначимой…

Потом уже Фалко узнал, что бившие его орки, и до десяти бы досчитать не смогли, не то что – до ста. Потому били его без всякого счета, сколько кому хочется, по очереди… Неизвестно, сколь долго продолжалось истязание; но закончилось оно тем, что пьяный, качающийся из стороны в сторону Брогтрук приплелся, чтобы посмотреть, как проходит наказание. Увидев, что сталось с хоббитом, он выбил множество клыков, велел немедленно его отцепить, и сам, пьяный, взялся за его лечение. Собственно – лечение заключалось в том, что он вылил на то кровоточащее месиво, которое осталось от Фалковой спины, какую-то бурую гадость – и все там зашипело, сжалось, потемнело…

Очнулся Фалко и тут же закричал от совершенно непереносимой боли в спине. Казалось, что туда воткнулись сотни раскаленных игл, и теперь вот шевелились, разрывали его плоть. Он лежал на животе, уткнувшись лицом во что-то жесткое. Не в силах перевернуться, вывернул голову, да так резко, что, еще немного и свернул бы шею.

А над ним было звездное небо! Черное-черное, звездное-звездное! После мрака, в котором так долго он пребывал – это было самым лучшим лекарством. Он попробовал пошевелить руками, ногами – они оказались свободными, шею же по прежнему сжимал ошейник. И вот он, скрежеща зубами, перевернулся на спину. Некоторое время он боролся со тьмою, которая от боли наполнила глаза его – но вот тьма была вымыта звездным светом…

Он лежал на дне телеги, а она продвигалась по дороге. Кроны черными облаками проплывали на фоне звезд. В одной из крон он увидел сияние – и, какова же была его радость, когда среди ветвей, в призрачном лунном свете увидел он лик Эллиора, а, рядом с ним – Хэма – да и еще, какое-то маленькое, незнакомое его личико.

Фалко тихо-тихо, зашептал:

– Друзья…

И его тихий шепот был услышан: эльф кивнул головою, ну а в глазах Хэма засияли слезы. Тогда измученное лицо Фалко засияло – он то надеялся, что сейчас деревья эти протянут свои ветви, освободят Всех… Но, как уже известно, только Хэм и Эллиор перебрались на западный берег. Если бы даже был цел мост – энты не стали бы переходить, так как поблизости кружил дракон – он пролетал всегда неожиданно, и, если бы заметил хоть какое-то подозрительное движенье – выжгли бы все деревья окрест.

Крона отплывала назад – вот последние деревья остались позади. Перед Фалко было только звездное небо. Сон, который привиделся ему той ночью, запомнился хоббиту на всю жизнь.

* * *

Он и не узнал себя вначале – но, все-таки – это был он – хоббит Фалко. Совсем старый, с седыми волосами, с потемневшим от пролитых слез, изъеденным морщинами лицом. На нем была сшитая из разных кусков одежка, которая свободно болталась на его худющем теле. Нельзя было без сострадания смотреть в лик этого старца. Его очи видели то, что не видел никто из смертных, он пережил что-то такое, отчего не было теперь в нем ни минуты покоя – какая-то бесконечная трагедия свершалась в его душе.

Он медленно шел по берегу моря. Стеной вздымались темные растрескавшиеся скалы, а на них – ни кустика, ни деревца. По морю двигались тяжелые волны, и не то, чтобы это был шторм, а все-таки, во всем была тревога, не было счастья, не было солнечных брызг. По небу неслась с северным ветром некая гладь тонких облаков, широкие разрывы между которых наполнены были чем-то поблескивающим.

Казалось, будто все это: и берег, и скалы, и море, и Фалко – уже глубоко-глубоко, на дне некой великой реки, на которой началось теперь половодье. И, если где-то и была весна, то на дне было совсем бесприютно – скорее это была поздняя осень. И вновь взгляд устремлялся в морскую даль: вся она наполнена была гребешками волн – какая же мощь! – весь этот простор пребывал в неустанном движенье. Темные брызги взметались на многие метры, тяжелым дождем опадали, точно слезами орошая древние камни.

И вот тот древний Фалко остановился, повернулся лицом к этой стихии. Ветер трепал его седые волосы – с тоскою глядел он в морскую даль… ждал чего-то. Но ни одного паруса не показывалось среди волн…

Все выше поднимались валы; брызги от них уже касались лица Фалко, и уж не разобрать было, где среди морщин катятся его слезы, а где – частицы моря. Он все ждал, и с каждым мгновеньем все большая боль заполняла его лик. Наконец, он тихо, одними только губами зашептал что-то.

Вот он сделал один медленный шаг, второй… Вот дошел до береговой линии, и очередная волна не ударила его в грудь, но расступилась перед ним.

Вновь старец зашептал что-то, и вновь его шепот был поглощен рокотом морских валов. И тут он повернулся, неожиданно посмотрел прямо на того молодого Фалко, который незримым духом повис в воздухе.

Сомненье, внутренняя борьба отразилась в чертах его лица, и тогда Фалко понял, что старец хочет сказать ему что-то очень важное; быть может, самое сокровенное в его душе. Вот вспыхнули его очи – и уже почти вырвались слова – но в последнее мгновенье, он по какой-то, ему одному ведомой причине передумал. В очах жгуче засияли слезы… Очередной вал расступился пред ним, обдал мириадами мельчайших темных брызг; с ревом откатился назад.

И тот Фалко повернулся – сделал один шаг, другой… Темная вода уже доходила ему до груди, клокотала, рвалась пеной.

А небо темнело – стремительная завеса покрыла весь простор, и все двигалась, выгибаясь валами – и была какая-то связь между стихией моря, и той, небесной стихией. На море поднималась настоящая буря; вот, очередной вал, взмыл над головой Фалко, но расступился, давая хоббиту пройти еще дальше – вот уже одна седая голова видится над бурлящей поверхностью.

Жуткий стон разлетелся над берегом, ударился в камни, и камни вздрогнули от ужаса, который в этом стоне был. Поднялся очередной вал – и был он много выше своих предшественников. Даже не видно было, где его вершина – он сливался с чернотой неба – и уж не стал расступаться пред Фалко, обрушился и на него, и на берег – и на того Фалко, который видел это все во сне.

И ничего не стало, только чернота. А где-то впереди, еще незримый был, все-таки, свет. Фалко его чувствовал, и стремился к нему. Но до света было еще далеко-далеко – и даже неясно сколько времен пройдет, пока он увидит бесценную искорку. Но, все-таки, где-то в этом непроглядном, простирающимся над мирами, и над тысячелетьями мраком, был свет…

Ведь не бывает же мрака без света, не бывает и света без мрака – и начало одного сокрыто в бездне иного; и питаются они друг от друга; и, может, как и все в этом мире, сольются когда-то в целое, коим и были они когда-то – как братья в утробе матери, как те две бесконечности которые окружают ту мгновенную вспышку сознания, чувств и стремлений – ту вспышку, которую живущие зовут Жизнью.

* * *

Наступил день, но освещение напоминало осенние сумерки – потому орки не утомлялись. Из низкой темно-серой толщи лил мелкий и холодный дождь, под копытами лошадей хлюпала грязь. Кто-то отчаянно кашлял, некие создания ревели, рычали, скрипели, надрывались в этом сером воздухе. Время от времени начинал гудеть несущий стены капель ветер, и по этому можно было определить, что идут они по открытому пространству.

Один из орков сидел на борту телеги – он, оглянувшись и увидев, что Фалко очнулся, прорычал что-то– нагнулся и влил ему в рот жгучую гадость, от которой у хоббита закружилась голова, но зато он согрелся.

Жутко и тоскливо стало ему в те мгновенья: он знал, что именно так как он видел, все и будет…

Но вот он, забыв, что закован, попытался подняться, и едва сознание не потерял от разорвавшейся по спине боли. Но он, все-таки сдержался, и прохрипел, едва двигая посиневшими губами:

– Малыши… Неужели вы их под этим дождем держите… Вы…

Он не договорил, шумно стал глотать ртом воздух, и тут почувствовал, что его бьет озноб, что он очень болен. Однако, Фалко боролся со своей слабостью – вот он сжал губы, и про себя отчеканил: «Ты должен держаться; ты должен помочь им сейчас, иначе – все было напрасно». И вот тихо, чтобы не тратить немногие силы, прошептал:

– …Им тепло нужно… им укрытие нужно… перенесите меня к ним…

Орк обнажил клыки, усмехнулся:

– Слушай ты!.. – приходя наконец в раздраженье, выкрикнул Фалко, но тут же вновь тяжело задышал, заскрежетал зубами, вновь ему пришлось вырываться из забытья – уже тихим, сдержанным голосом он произнес. – Они умрут. Ты ухмыляешься, а если не доложишь о моих словах этому… Гроб…брутруку, так с тебя же и сдерут шкуру.

Угроза подействовала – орк соскочил с телеги, и шумно хлюпая грязью, побежал вдоль обоза.

Мучительны были минуты ожидания – и не только потому что и озноб и боль продирали его тело; но и от жгучей, молотом в его голове бьющейся тревоги за младенцев. И когда вернулся запыхавшийся, злой и напуганный орк, он молвил:

– Что ж ты так долго?!..

Орк проскрежетал длинную вереницу ругательств, перебросил Фалко через плечо, и вновь побежал вдоль обоза – через несколько минут нагнал ту телегу, в которой везли младенцев, и не церемонясь, как мешок перекинул хоббита через борт. Кое-как совладав с болью, Фалко обнаружил, что самые мрачные его предположения сбываются: старушка находилась уже в забытьи – ее тело еще бил кашель, но – теперь слабый; глаза были закрыты, лицо ввалилось – она уже и пошевелиться не могла, одинокая, умирала под этим дождем; ну а младенцы лежали в колыбельке, открытые дождю. Видно, бабушка пыталась, все-таки, накрыть их некой тканью, но теперь эта ткань была сорвана ветром, и валялась грязная и промокшая в углу.

Фалко спешно оглядывался, ища что-нибудь подходящее, чем можно было бы их накрыть. Ничего более подходящего, чем та материя, которую снесло ветром, поблизости не было видно; но и она уже никуда не годилась. Тогда он, в отчаянии, заслонил их грудью, склонился над ними, с болью разглядывая их личики. Малыши совсем ослабли – а иные, менее здоровые, на их месте, давно бы уже и умерли…

Но долго-то так продолжаться не могло! Фалко вновь огляделся. Бросилась в глаза его варево – располнев от дождя, оно уже вытекало из миски – ясное дело, что стало совершенно непригодным.

И, вновь, он склонился над младенцами – и, глядя на них, помня, что только от него их жизнь зависит – нашел в себе силы.

Уже не выпуская колыбели, он, звеня кандалами, подошел к тому орку, который сидел на краю телеги – толкнул его в спину – орк вскрикнул; развернулся, уставился в него ненавидящим взглядом.

– Послушайте!.. Эти младенцы умирают!.. – тут Фалко стал заваливаться, застонал, но, все-таки, удержался на ногах. Продолжал: – Вы должны… Слышите – должны отвести нас к этому Брогтруку – не станет же он мокнуть под дождем? Да? У него есть навес – вот под ним и укроемся…

Орк зашипел ругательства, и тогда Фалко с горькой усмешкой, добавил то, что на самом то деле ему добавлять вовсе и не хотелось – от чего ему было уже тошно:

– …А иначе он с тебя шкуру сдерет!

И, как и ожидал он – угроза подействовала. Орк вскочил. Орк подхватил и Фалко, и колыбель – побежал, едва ли не по колено проваливаясь в грязь – дорога то совсем была разбита.

Вокруг проплывали телеги, в некоторых ворочались пленники, в иных – стонали раненные. Все тянулись и тянулись эти телеги – все такие унылые, грязные, кривые; и, казалось, что все это так и будет продолжаться до бесконечности, что весь мир окольцован этим караваном раненных и рабов.

Но вот и повозка Брогтрука. Фалко не ошибся: конечно этот орк не стал бы мокнуть под дождем: то было остроугольное скрипящее сооружение густого ржавого цвета. Из крыши его вырывалась, копитила труба.

На эту повозку запрыгнул несший Фалко орк; остановился перед перекошенной дверью, несколько раз сильно ударил в нее. Из-за двери раздался рык Брогтрука:

– Что?! Гро-рубруррр!!!

Тут со жаром заговорил Фалко:

– Да как вы могли оставить этих младенцев под дождем?! Они же совсем окоченели! Вы… да сомневаюсь, что вообще есть в вас эта искорка!..

Брогтрук с проклятьем, и со скрипом распахнул дверь, а Фалко продолжал:

– …Хотя, что я говорю – даже и в первозданном мраке, сокрыта искорка жизни. Да, да – в каждом из ваших сердец закована прекрасная, свободная душа. Ах, знать бы, только кто эту душу высвободить может!

– Что ты бредишь?!.. – рявкнул Брогтрук.

Но тут заплакали младенцы, и Фалко, попросту оттолкнул этого орка – шагнул внутрь повозки. Конечно, Брогтрук не ожил такой наглости от раба, потому и на ногах не удержался, завалился к стене, на расставленные там ятаганы. Зарычал, схватил один из этих ятаганов, бросился на хоббита.

А Фалко уже отметил, что воздух хоть и спертый, хоть и несет той гадостью, которую часто вливали в себя орки, а, все ж таки – тепло. Он прошел к печке, в которой в большом ржавом чане, что-то шипело и вытягивалось черным дымом в трубу. Он положил колыбель рядом с пламенем. Еще раз повел носом – от чана исходил резкий, вызывающий тошноту запах. Тогда он схватил этот чан – поднял (оказался очень тяжелым, и хоббит согнулся под его тяжестью) – и направился к выходу…

А там на него налетел разъяренный Брогтрук. Фалко только и увидел, что на него валится огромный ятаган, и выставил перед собой этот чан; раздался пронзительный скрип рвущегося железа – и кипящее содержимое чана вылилось на лапы Брогтрука – орк взвыл, покатился по полу. Стоявший у порога орк, так и застыл с вытянутой тупой физиономией – а Фалко подхватил чан, пошел прямо на него – и орк испугался – принял Фалко за кудесника, который уже изжег его господина, и теперь надвигался со своим страшным оружием на него. Он заголосил, попытался перескочить на ту телегу, которая двигалась следом – да попал на лошадей, и на них не удержался – свалился под копыта. Кони же перепугались, резко дернулись в сторону, дремавший за вожжами орк очнулся, попытался было остановить, да было уже поздно – телега стала заваливаться (а в ней были мешки с награбленным добром). Грохот, взрыв брани, и вот дорога оказалась перегороженной – в ту телегу врезалась ехавшая следом….

Фалко отбросил чан из задней двери, и, глядя на эту, вызванную им неразбериху – точно окрылился – неожиданный и дерзкий замысел пришел ему в голову. Он решил, что, раз уж эта повозка продолжает двигаться, то сидящий за вожжами орк, должно быть ничего не заметил – возможно, он дремлет. Вот он и задумал, пробраться по крыше, а затем – наброситься на него сверху, неожиданным толчком столкнуть в придорожную грязь, самому же взять вожжи, и гнать лошадей, сколько сил хватит…

Брогтрук ревел, катался по полу, и все никак не мог опомниться; вновь зарыдали младенцы – тогда Фалко прошептал: «Я вернусь к вам скоро» – схватился за нависающую скобу, попробовал подтянуться, и тут понял – насколько же слаб – руки предательски задрожали, на спину точно кто-то кипящего масла налил…

– Нет! – заскрежетал он, сквозь посиневшие, плотно сжатые губы.

И он смог-таки подтянуться; грудью перевалился на корявую, угловатую крышу.

И вот он подтянулся, пополз. Вот взглянул вперед, и тут понял, что все пропало. Не рискнул Брогтрук ехать спереди каравана, и поставил перед собой еще одну телегу – она была вся бронированная, и в ней сидело с два десятка огромных орков, которые оглядывались по сторонам, и только то, что делается на дороге позади не могли видеть. Один из них заметил хоббита, заорал – тут же заскрипели тетивы.

А Фалко уже рванулся вперед, упал на голову орка-извозчика. Тот спросонья ошалел, взвизгнул, и полетел в дорожную грязь. Итак, поводья были в руках Фалко. Сам не ведая почему, он отдернул головой – и на ее прежнем месте задребезжала тяжелая орочья стрела. Он дернул поводья, кони повели в сторону, но орки уже срыгивали с передней телеги, хватали коней под узды; иные бежали к нему.

Фалко схватили, несколько раз сильно ударили, бросили в грязь, тут же вновь схватили, и за ноги поволокли куда-то…

Его притащили к Брогтруку; который уже опомнился, сидел на стуле, и, скрежетал клыками, выставив обожженные ноги. Младенцы тихо стонали…

– А-ррр! – зарычал Брогтрук, увидев Фалко. – Жив еще?! Теперь позабавимся! Его в жире сварим на медленном огне!.. Нет – это слишком легкая смерть…

Тут орки заржали, бросили Фалко на грязный пол, и стали пинать его ногами. Как он тогда, закашлявшись кровью, еще смог подняться перед Брогтруком неясно.

А Брогтрук продолжал хрипеть:

– …Сначала наполовину сварим, а потом, с живого кожу сдерем!

– Я его поймал – мое мясо! – воскликнул, брызжа слюной, один из орков.

Но тут заговорил Фалко:

– От этих ожогов, начнет гнить твоя плоть, Брогтрук… Через неделю страданий, когда ты уже лишишься рассудка из-за боли; плоть станет черной до кости, и твои ноги отрубят. Но гниение этим не остановишь – яд уже оставил свой след во всех тканях – от тебя будут отрезать сгнившие куски, а ты все это время будешь визжать от этой боли… да зачем же все это?!! Есть ли что-нибудь, кроме этого мрака? Свет, где же ты?!..

Брогтрук посерел лицом, жирные его губы задрожали; наконец, он завизжал:

– На жаровню его! Маленькими кусочками вырывать из него плоть! День за днем, чтобы… весь изошел!

Фалко выкрикнул:

– Да – разорвите меня! Но тогда – тебя никто не излечит! Я знаю, как прогнать этот яд!

– Сюда! – рявкнул Брогтрук.

Он схватил Фалко, притянул к себе, зашипел:

– Если обманываешь, то…

– Мне бы… – Фалко задыхался, чувствовал, как прерывисто стучит его сердце, но вот – совладал таки с собою, смог выдохнуть. – Мне бы сейчас того пойла, которое… вы в себя вливаете…

Его язык заплетался, глаза поминутно закрывались, но он, все-таки, каждый раз размыкал их, выдыхал:

– Так вот дайте мне это отравы, чтобы меня всего прожгло, чтобы мне дурно стало; но чтобы… этот… смрад мне сил дал… Ведь я сейчас… должен травы собирать, для них… еду готовить… потому что некому кроме меня…

И он, чувствуя, что завалится на пол, схватился за плечо Брогтрука; выкрикнул, отчаянно:

– Ну же – дайте мне это пойло!..

И ему поднесли в грязной, гнутой лохани, этой мутной гадости, от одного запаха которой тошнило. Он смог сделать несколько глотков: скрючился, но ему уж было не привыкать к боли. И, вскоре, он почувствовал лихорадочные, нездоровые силы – и он знал, что эти силы ненадолго, что за все придется расплачиваться, и что впереди у него и лихорадка, и тяжелая болезнь, но пока были хоть какие-то силы, и он должен был ими воспользоваться.