Текст книги "Антология советского детектива-46. Компиляция. Книги 1-14 (СИ)"

Автор книги: Аркадий Адамов

Соавторы: Эдуард Хруцкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 79 (всего у книги 205 страниц)

Кузьмич требует представить ему план дальнейших мероприятий по делу. Но сейчас, особенно после медицинского заключения о причинах смерти, главной и пока единственной задачей остается установление личности погибшей. Тут мы все, что возможно, уже делаем. Ребята из отделения милиции посещают московские гостиницы, ни одну не пропуская. Я надеюсь, что они это делают добросовестно. Стоит только кому-нибудь из них проявить небрежность, торопливость или излишнюю самоуверенность – и вся наша работа пойдет насмарку. Ибо мы уйдем в сторону от той единственной гостиницы, куда не пришла ночевать молодая женщина. И с каждым днем мы будем уходить в своем поиске все дальше в сторону от верного пути.

Но пока гостиницы нам ничего не дали, хотя наши сотрудники посетили уже больше половины из них.

Второе, что мы сделали, – это разослали запросы по Москве, области, по прилегающим к Москве областям – не поступало ли заявление об исчезновении молодой женщины, и сообщили ее приметы. Ответа на наш запрос еще нет. Но я знаю, сотни людей взяли на заметку нашу просьбу, они вспоминают, просматривают папки с бумагами, расспрашивают окружающих. Это же не шутка: пропал человек! Это же неминуемо кого-то уже встревожило или вот-вот встревожит и он поднимет тревогу. В этом случае человек обратится за помощью к нам. К кому же еще? И вот тут-то сотрудник милиции должен вспомнить наш запрос. Да, я знаю, сотни наших товарищей сейчас насторожились. А вдруг один из них проявит недобросовестность или просто несобранность, рассеянность? Всего лишь один! Этого может оказаться вполне достаточно, чтобы зачеркнуть всю нашу работу. Но об этом лучше не думать.

Итак, второе – это запросы. Что еще мы можем сделать, чтобы установить личность погибшей девушки? Больше ничего. Остается только ждать. И это самое неприятное и самое трудное. А главное, ведь это ожидание может длиться до бесконечности. Мало ли какие причины могут помешать близким немедленно поднять тревогу. Если это приезжая, то родственники могут неделю, а то и больше ждать от нее писем из Москвы. А в самой Москве она могла остановиться в квартире друзей, которые уехали из города. Да я могу представить себе десятки подобных обстоятельств. А ведь с каждым днем исчезают какие-то следы, улики, стираются в памяти людей факты и события – все то, что должно повести нас дальше, к раскрытию причин происшедшего и, если придется, к задержанию преступника. И если последний существует, если девушка все-таки убита, сколько же у него появляется возможностей скрыться, пока мы ждем чьего-то сигнала. Исчезновение сумочки, где, возможно, лежали какие-то документы, в этом случае может быть отнюдь не случайным.

Дойдя в своих размышлениях до этого пункта, я решительно поднимаюсь и хватаю с дивана свое пальто. Надо ехать снова на ту стройку, надо еще раз обшарить всю площадку и котлован, а главное, надо потолковать с рабочими, которые первыми обнаружили труп, надо заставить их вспомнить какие-то детали обстановки, которые потом уже были нарушены, может быть, даже ими самими, непроизвольно, конечно.

Телефонный звонок возвращает меня уже от двери. Звонит дежурный:

– Ты на месте? К тебе человек пришел.

– Кто такой?

– Фамилия Сизых, Григорий Трофимович.

– А-а! Давай его сюда скорей! – обрадованно кричу я в трубку.

– Идет, – коротко отвечает дежурный.

Я скидываю пальто, но на этот раз не на диван, а аккуратно вешаю его в шкаф.

Не случайно пришел ко мне Сизых, ох не случайно. И не по пустяку. Тут я уверен. Дел у него и без того хватает.

Через минуту, после короткого стука в дверь, на пороге возникает знакомая приземистая фигура в перепачканном пальто и заляпанных грязью сапогах. На обветренном лице Сизых с маленькими черными глазками-буравчиками и толстым носом блуждает улыбочка. В руках он теребит старую, потерявшую всякую форму шапку-ушанку.

– Можно, товарищ начальник? – сипло осведомляется на всякий случаи Сизых.

– Ну что за вопрос. Заходите. Садитесь. Снимайте пальто, – радушно отвечаю я, искренне обрадованный его приходом.

– А! Мы привыкшие и в пальто, – машет рукой Сизых, – всюду не наснимаешься.

Он садится возле стола, приглаживает заскорузлой, темной ладонью волосы и сообщает насквозь простуженным баском:

– Значит такое дело. Кран, значит, вчерась починили. Пока – тьфу, тьфу!

– работает, зараза. И раствор, представь себе, сегодня с утра, слава тебе господи, привезли. Так что, значит, помаленьку сегодня всешь-таки работаем.

– Поздравляю, – нетерпеливо откликаюсь я на это сообщение. – Но что из этого следует?

– Следует? А ничего не следует, – хрипит в ответ Сизых. – Завтра, не ровен час, кран опять поломается, раствор, значит, не привезут, и опять стоп кобыла. Беги, Григорий Трофимович, кричи и ругайся. Вот чего из этого следует. Ты думаешь, я глотку что, простудил? Я ее сорвал… И где я ее сорвал, думаешь, с ребятами своими? С начальством я ее сорвал. Ведь ты гляди, что получается…

Он зажимает шапку между колен и растопыривает левую руку, собираясь, видимо, правой загибать на ней пальцы, пересчитывая свои беды и трудности. При этом лицо его принимает скорбное выражение и морщины, вначале собранные возле рта и вокруг глаз, укрупняются и пролегают уже по красным, задубленным щекам.

– Ладно, – говорю я. – Верю. Но вы же ко мне, надеюсь, не жаловаться пришли? Все равно помочь я вам не смогу. Свободного крана у меня нет. И раствора тоже.

– Точно, – сокрушенно кивает Сизых. – Помочь вы не можете. Вот посадить вы меня можете, когда я липовые процентовки выводить буду.

– Вот и не выводите.

– А что делать? Ты сообрази… – Мой собеседник начинает не на шутку распаляться: – Ты им попробуй не выведи зарплату. Да они завтра же разбегутся. И правильно сделают. Они, что ли, виноваты, что кран стоит, что раствора нет? А люди, дорогой товарищ, всюду у нас нужны. Тем более строители. Так что, я один буду тот гараж строить, будь он неладен?! Да по мне пропади он пропадом. Людей только жалко, ей-богу. Сколько они его ждут. А то бы…

Я уже не рад, что ввязался в этот разговор. Сизых так «завелся», что теперь не скоро остановится. Поэтому я принимаю решительные меры.

– Вот что, – сухо и деловито говорю я. – Вы извините, но мне пора. У вас какое дело ко мне?

И даже поднимаюсь со стула.

– Погоди, погоди, – спохватывается Сизых и тоже вскакивает. – Я же зачем пришел? Значит, начали мы сегодня работать-то, кран пошел, раствор; ребята, значит, забегали. Ну, и вот чего нашли. Гляди-ко.

Он торопливо расстегивает пальто и из внутреннего его кармана извлекает продолговатую глянцево-черную сумочку с крупным желтым замком посередине.

В первую секунду я даже не верю своим глазам и машинально переспрашиваю:

– Где, говорите, нашли?

– Да засунули ее, понимаешь, между кирпичами. Ну, где кладка-то у нас началась. Слева. Плиты там еще уложить успели. Представляешь? А угол, значит, из кирпича вывели, и еще кирпич… как бы сказать… там лежит…

Пока Сизых путается в словах, я забираю у него сумочку и дергаю замок. Сумочка не просто открывается, а разваливается гармошкой, и первое, что я вижу, это паспорт. Паспорт! Я достаю его, раскрываю, и на меня смотрит юное лицо, милое, улыбчивое, живое, очень знакомое лицо. Итак, это, оказывается, Топилина Вера Игнатьевна, тысяча девятьсот пятьдесят первого года рождения, жительница Москвы, незамужняя, работает… Ох, нет! И не жительница она уже, и нигде она уже больше не работает… Тем не Менее паспорт сообщает мне домашний адрес Веры и место ее последней работы, в одном из министерств.

– Поехали, – говорю я Седых, захлопывая сумочку. – Быстро поехали, покажите, где нашли.

Я бегом спускаюсь вниз по лестнице. За спиной гремит сапогами Сизых.

К счастью, дежурная машина на месте.

– Меня только туда, – успокаиваю я дежурного. – Ждать не надо. Через двадцать минут будет обратно.

Дежурный машет рукой: поезжай, мол.

По дороге я спрашиваю Сизых:

– Вы эту сумочку сами нашли?

– Не. Ребята принесли.

– Кто именно?

– Именно?.. – Он мучительно скребет под шапкой затылок. – Именно Федька Чуев… а может, Серега. Да вот сейчас приедем и спросим.

Машина наша вскоре тормозит у распахнутых ворот стройплощадки, и колеса слегка заносит в грязном снежном месиве.

Мы направляемся к котловану, откуда, как и вчера, торчит ажурная стрела крана, правда занявшая уже новое положение.

На полпути Сизых неожиданно останавливается, пристально смотрит на высокий земляной отвал и только по одному ему известному признаку определяет:

– Ребят там уже нет, – он кивает в сторону котлована. – Пошли в вагончик. Выходит, значит, обед у них. Ну, и раствора, конечно, больше не везут, – он вздыхает. – Звонить надо.

Мы поворачиваем и бредем назад, к воротам, скользя в жидкой грязи и стараясь обходить наиболее глубокие лужи.

Действительно, в вагончике набилось человек пять парней в ватных брюках и телогрейках. Один, устроившись в углу, читает какую-то рассыпающуюся книжонку, остальные за шатким фанерным столом стучат костяшками домино. Тут же стоят вспоротые консервные банки, белые кефирные бутылки, на куске газеты лежат остатки хлеба и колбасная кожура.

– Привет начальству, – говорит один из играющих, не отрывая взгляда от костяшек на столе.

– Федор, – строго окликает его Сизых, – ты эту штуковину нашел, сумку то есть?

– Черненькую-то? Мы с Серегой.

Парень продолжает играть и отвечает небрежно, через плечо.

– Где именно? Выдь, покажи товарищу.

Что-то в интонации бригадира, видимо, настораживает парней. Они прерывают игру и оборачиваются в мою сторону, с любопытством меня разглядывая. Парень, читающий в углу, тоже отрывает глаза от книги.

Во взгляде Федора я кроме любопытства улавливаю еще и некоторую опаску и неприязнь. Он недовольно хмурится.

– Обед у нас…

– Я пойду! – торопливо восклицает паренек, читавший книжку, и вскакивает с табуретки.

Сизых поясняет мне:

– Это он и есть, Серега, значит. – И оборачивается к Федору: – А ты форменный дурень, никакой в тебе сознательности нет. Целый день вот так бы и стучал.

– И еще б бутылка, – с насмешливой мечтательностью говорит Федор.

– Утонешь скоро в бутылке.

– И вытрезвитель нынче подорожал, – язвительно добавляет кто-то. – Одни неприятности от него.

– А уж Катька твоя точно уйдет, – говорит Серега и хлопает Федора по плечу, – прошлый раз еще грозила, когда за зарплатой пришла, помнишь?

– Предложу вакансию, – подхватывает другой парень. – Такой бабе пропадать никак нельзя.

Видно, Федька пользуется дурной репутацией и дружков у него тут нет.

Мы с Серегой выходим из вагончика, минуем ворота и направляемся к котловану. На этот раз мы не забираемся на высокий земляной отвал, а огибаем его и добираемся до пологого, выложенного неровными бетонными плитами спуска. Идти трудно, ноги разъезжаются в жидкой грязи из снега, воды и глины. В самом котловане к этому прибавляется еще и битый кирпич.

Сергей уверенно пробирается среди наваленных бетонных плит, огибает грузно осевший, словно уснувший кран и в дальнем конце котлована подводит меня к груде кирпича.

– Вот тут мы ее и нашли, – говорит Сергей и смотрит на меня веселыми и любопытными глазами, двумя серыми плошками, освещающими узкое, совсем мальчишечье лицо с нежным золотистым пушком на щеках.

Я внимательно оглядываю место, указанное мне Сергеем. Далековато, однако, оказалась эта сумочка от своей хозяйки. Совершенно очевидно, что при падении девушки в котлован сумка не могла отлететь сюда, для этого ей надо было, кроме всего прочего, перепрыгнуть по пути через кран. Следовательно, кто-то ее сюда забросил, специально забросил, подальше от трупа. А Точнее даже, не забросил, а запрятал, вон туда, в щель между кирпичами. Но при этом оставил в сумочке паспорт, профсоюзный билет, всякие женские пустяки вроде пудреницы и губной помады и даже кошелек, а в нем какая-то Мелочь. Тем самым как будто бы подтверждается версия убийства, а также и тот факт, что ограбления тут не было. И все же полной уверенности у меня по-прежнему нет.

– Скажи, Сергей, ты позавчера был на работе?

– Позавчера? Это, значит, во вторник? Был, конечно.

– Помнишь этот день?

– А чего его помнить? День как день.

– Ну да, – смеюсь я. – Кран сломан, раствора нет. Можно весь день в домино стучать.

– К вашему сведению, я этими глупостями не занимаюсь, – сухо отрезает Сергей. – У меня других дел хватает.

– Ладно. Не обижайся. Лучше вот что вспомни: когда ты ушел в тот день домой? Это очень важно.

– Когда ушел? Сейчас…

Сосредоточившись, Сергей мгновенно забывает об обиде. Нет, он определенно славный парень.

– Мне в тот день к матери на работу надо было заехать, – припоминает между тем Сергей. – Взять деньги, отвезти к дяде Вове. У матери я был, кажется, в шесть, потому что к дяде Вове приехал в семь, как раз хоккей начинался. Мы его посмотрели, я чаю выпил и домой приехал часов в одиннадцать. Точно, не раньше, потому что еще по дороге заезжал… Все правильно. – И уже громко объявляет: – Выходит, отсюда я часов в пять ушел. Вообще-то можно было бы и раньше, все равно не работали, да зачитался, тепло у нас там… – И в свою очередь спрашивает: – А вы, значит, из милиции?

– Ага.

– Из уголовного розыска?

– Именно.

– Насчет этого дела? – Он, хмурясь, кивает в ту сторону, где был обнаружен труп девушки.

– Да, насчет того дела.

– И расспрашивать не полагается?

Я не выдерживаю и улыбаюсь.

– Не полагается.

Сергей, запрокинув голову, смотрит на меня с таким жадным любопытством, что мне становится неловко. Наверное, начитался о нас всяких книг. В этих книгах обычно много преувеличений, и все там выглядит слишком уж героично и необыкновенно.

И, как бы отвечая на мои мысли, Сергей хлопает себя по карману и весело объявляет:

– Вот про вас книжку читаю. Во книга! Сегодня отдать надо.

Я улыбаюсь.

– К нам поступить не надумал?

– Не. Лучше про вас читать. А у меня интерес к технике. И отчасти к науке. А в вашей работе я… Слушайте, – вдруг возбужденно прерывает он сам себя, – а ведь я в тот вечер еще раз здесь был. Ну, конечно.

– Когда? – невольно настораживаюсь я.

– Ну, часов в пол-одиннадцатого. Вы понимаете, – торопливо продолжает Сергей. – Я же тут недалеко живу. Ну, считай, рядом. Меня начальник участка потому сюда и прислал. Я ж еще вечером в школе рабочей молодежи учусь. Так чтоб мне меньше времени на дорогу тратить. Он у нас во мужик! Ну так вот. Я когда от дяди Вовы ехал, вспомнил, что книжку забыл, чужую. Здесь, в вагончике нашем. Вот я по дороге домой и забежал. А замок там висит, так он любым гвоздем открывается. Вот я, значит, и заехал. И знаете… в общем, никакой девушки я не видел тут.

– Ты что же, на площадку заходил?

– Нет. Чего мне там делать? Забрал книжку и айда. Я говорю, на улице не видел, у ворот. А в темноте у меня, между прочим, знаете какое зрение? Как у совы. Почти инфракрасное.

– И вообще никого не видел на улице в это время? – допытываюсь я. – Постарайся припомнить.

– Вообще? – Сергей задумывается и неуверенно произносит: – Двое каких-то работяг прошли…

– Откуда и куда?

– Оттуда вон, – машет рукой Сергей. – Мимо, значит, вагончика и… вроде в ворота зашли. Бутылка, я помню, у них была… – Уже уверенно добавляет: – Точно зашли. Я теперь вспомнил.

А я чувствую, как меня начинает охватывать знакомое волнение. Итак, картина разыгравшихся в тот вечер событий усложняется. Появляются еще два действующих лица, появляются именно в то время, когда эти события развертывались. Значит, те двое или участвовали в этих событиях, или, во всяком случае, должны были что-то видеть. Но какими бы они ни были пьянчугами и опустившимися людьми, если бы на их глазах убивали женщину или эта женщина кинулась бы сама в котлован, они бы, даже побоявшись вмешаться, все-таки в этом случае прибежали бы к нам, я полагаю. И то, что никто из них не прибежал, указывает… Впрочем, рано еще строить предположения. Пока что надо попробовать этих двоих найти.

– Ты их разглядел? – спрашиваю я Сергея.

– Да вроде бы… – неуверенно отвечает он. – Вот в глаза бросилось… Ну, как сказать?.. Ну, очень разными они мне показались, что ли. Один низенький такой, толстый, в рваной телогрейке. Он все подпрыгивал и еле поспевал за другим. А тот, другой, здоровый такой малый, в шляпе и… вот не помню, чего еще на нем было.

– А почему ты решил, что они выпивать шли?

– Так этот-то, низенький, бутылку волок. Руки в рукава телогрейки засунул, холодно же было, а бутылку к себе прижимал, – поясняет Сергей и показывает, как тот парень нес бутылку.

Мы все еще стоим в котловане, в дальнем его конце, за краном. Я почему-то медлю отсюда уходить. Мне все время кажется, что я еще чего-то тут не увидел, на что-то не обратил внимания и чего-то не нашел. Но ведь ребята из отделения вчера внимательнейшим образом осмотрели котлован и ничего не обнаружили. Как же они просмотрели сумочку? А потому, что она была специально запрятана в груду кирпичей. И она бы могла пролежать там бог знает сколько дней, если бы не привезли сегодня раствор и рабочие не принялись бы за кладку фундамента. Кто же мог спрятать сумку – убийца? Да, конечно, только убийца. Больше некому. Значит, самоубийство окончательно отпадает? Пожалуй, что так. Но тогда какой может быть мотив этого убийства? Насилие исключено. Грабеж? Но даже кошелек с деньгами остался в сумке, не говоря уж о кольце и часах. Остается ревность, месть или просто ссора. Но тогда убийцей должен быть человек, по крайней мере знакомый с этой девушкой, а скорее даже ухаживающий за ней или даже ее возлюбленный. Такая славная девушка, почему бы ей и не иметь возлюбленного? Но зачем ему понадобилось прятать сумку? Чтобы не обнаружили документы? Это, между прочим, логично. Что ж, теперь связи убитой установить будет несложно, а следовательно, и обнаружить этого человека тоже.

Мы с Сергеем выбираемся из котлована. Около вагончика я с ним прощаюсь. Заходить мне туда больше нет необходимости. Я спешу вернуться к себе в отдел, доложить обо всем Кузьмичу и начать разматывать клубок, – оказывается, совсем не такой уж запутанный клубок.

Установим по паспорту место работы и место жительства Веры Игнатьевны Топилиной и через два-три дня, ну, самое большее через неделю, в зависимости от количества знакомств у этой самой Веры Игнатьевны, я смогу рапортовать Кузьмичу о раскрытии дела. Преступник будет разоблачен – в этом я не сомневаюсь. Ему некуда будет деться. Я его обложу уликами. Да к тому же не закоренелый он убийца. Тут, скорей всего, имел место аффект, помутнение разума, приступ внезапной ярости, и сейчас этот человек, наверное, мучается и не находит себе места.

Мне становится удивительно легко и уверенно на душе. Я уже кажусь самому себе эдаким асом розыска, эдаким Мегрэ, черт возьми, для которого нет тайн, с которым советуется на равных Кузьмич, а полковник Коршунов из министерства, мой и Игоря давний кумир, приглашает меня к себе в помощники, инспектором по особо важным делам. Впрочем, я еще подумаю. Таким начальником, как наш Кузьмич, тоже не бросаются, да и без Игоря работать я не согласен. Эх, до чего же приятно мечтать в такие вот минуты! И от этого очень трудно удержаться, когда тебя переполняет радость удачи, грядущей удачи, так будет точнее. И я полагаю, ничего плохого в этом нет.

…Кузьмич, правда, воспринимает мой оптимистичный доклад сдержанно, но я вижу, что и он доволен. Да и как может быть иначе? Вслед за тем Кузьмич одобряет план дальнейших действий, он даже не вносит никаких изменений и дополнений, что редко, надо сказать, случается, и отпускает меня.

Вернувшись к себе, я прежде всего внимательно проглядываю обнаруженные в сумочке документы. Начинаю с паспорта. По имеющимся в нем записям я тут же узнаю адрес Веры и место ее работы. Ну-с, а что мне может сообщить ее профсоюзный билет? На всякий случай, однако, просматриваю к его. И тут же настораживаюсь. В первый момент я даже не могу понять отчего. И только спустя какой-то миг понимаю, что внимание мое привлекли совсем свежие марки членских взносов, наклеенные там, и какие-то пометки на них. Я пристальней вглядываюсь в эти пометки и наконец догадываюсь, что это числа, и тут оказывается, что Вера последние членские взносы уплатила в день своей гибели. Дальше в сумочке я вижу комсомольский билет, поспешно достаю его, раскрываю, сам еще не понимая, что именно вдруг меня взволновало. Так и есть. Членские взносы уплачены здесь тоже в тот самый день, последний день Вериной жизни. Но это означает…

Однако, прежде чем делать какой-нибудь вывод, я звоню в министерство, где работала Вера Топилина, в главную бухгалтерию, и там, перезвонив еще по нескольким указанным мне телефонам, я наконец получаю нужную мне справку. Да, в тот день в министерстве сотрудники получили зарплату. Получила ее и Вера Топилина. Мало того, оказывается, она получила еще и деньги за отпуск и со вчерашнего дня числится в отпуске. Из всего этого следует, что в сумочке Веры находилась немалая сумма денег, около двухсот рублей. И деньги эти пропали. Но, может быть, эти деньги спокойно лежат у нее дома? Вряд ли. Если бы Вера, зайдя после работы домой, выложила бы деньги, то вместе с деньгами она бы вынула оттуда и документы, которые явно каждый день с собой не носила, ведь они еле помещаются в ее сумочке. Видимо, Вера спешила уйти, иначе, придя домой, она бы поела. Ведь она только слегка перекусила на работе, во время обеденного перерыва.

Если все это так, то зачеркивается версия, которую я считал единственно верной. Ее вытесняет другая – грабеж. И тогда изучение связей Веры нам ничего не даст. Тогда на первый план выступают два неизвестных человека, появившиеся поздно вечером на полутемной улице возле стройплощадки. Впрочем, и эта версия мне уже не кажется единственной.

Туман, сплошной туман снова затягивает трагическое событие того вечера. Я опять ничего не могу различить сквозь него.