Текст книги "Антология советского детектива-46. Компиляция. Книги 1-14 (СИ)"

Автор книги: Аркадий Адамов

Соавторы: Эдуард Хруцкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 190 (всего у книги 205 страниц)

САНИТАРНЫЙ ПОЕЗД. 12 – 16 января

Белов осторожно вошел в теплую темноту купе, боясь потревожить сон соседа. Он тихо прикрыл дверь, снял шинель, сел в угол к окну. Отогнул край плотной занавески. Темно. Внезапно поезд почти без толчков, мягко взял с места.

Жаль, что так темно и он ничего не увидит. Как было бы здорово уезжать днем! Он никогда еще не ездил так далеко. На дачу. В Калинин один раз. А сейчас на другой конец страны. Там, наверное, теплее. Ну конечно же теплее. Это все-таки юг. О Баку он ничего не знал, кроме того, что где-то под Красноводском расстреляли двадцать шесть бакинских комиссаров. Когда его утром принял Данилов и ровным голосом, не упуская ничего по своему обыкновению, дал задание, он поначалу растерялся. За три года работы в МУРе это была его первая по-настоящему самостоятельная операция. Там, в Баку, не будет спокойного многоопытного Данилова, энергичного Муравьева и даже отчаянного хама Никитина не будет.

Там за все должен отвечать он – старший лейтенант Сергей Белов. И спрос с него будет, если, не дай бог... Так прямо и предупредил Данилов. Потом они с Игорем вихрем пронеслись по кабинетам, благо во всех службах управления люди работают круглосуточно, получали новое удостоверение, командировочное предписание, литер, продаттестат, деньги, паек, сопроводительное письмо. Господи, сколько же нужно оформить бумаг, чтобы уехать в срочную командировку!

Правда, о поездке Игорь предупредил его еще накануне. Более того, отпустил домой собраться. Так что в управление Сергей приехал уже с чемоданчиком.

– А где мешок? – спросил его Самохин.

– Какой мешок? – удивился он.

– А в чем ты нам сухофрукты привезешь? Ты что, думаешь, поехал просто так бабу эту ловить? – хитро улыбаясь, продолжал Самохин. – Главная твоя цель – сухофрукты. Усек?

– Усек. – Сергей подмигнул ему.

– Привезешь?

– Безусловно.

Поезд набирал скорость. Паровоз, тараня широкой грудью снежную пелену, уносил эшелон к югу. Стучали колеса, вагоны подкидывало на стрелках.

Сергей сидел в темноте, весь отдавшись непривычному для него ощущению движения. Постепенно грохот колес слился в одну протяжную гулкую ноту. Она на секунду стала невероятно басовитой, потом начала удаляться все дальше и дальше и смолкла.

Он проснулся от света. Сквозь растворенное окно в купе лилось яркое серебристое утро. На полке напротив него сидел полный человек в пенсне и гимнастерке с узкими полевыми погонами медицинской службы.

– Хороший сон – признак здоровых нервов. Давайте знакомиться. Меня зовут Владимир Федорович, фамилия моя Лепилов. Как прикажете называть вас?

– Белов Сергей Андреевич, лучше просто Сергей.

– Изумительно. Вот мы и познакомились. Судя по форме, вы служите в милиции. Вы что же, судмедэксперт, патологоанатом?

– Нет, – Сергей усмехнулся смущенно, – я вообще не врач.

– Ага, – глубокомысленно изрек Лепилов, поправляя пенсне, – вы, стало быть, как это называется, агент?

– Ну, если хотите, да. Только должности такой в милиции уже нет с тридцатого года...

– У меня тоже был один знакомый агент, – не слушая Белова, продолжал капитан, – мы с ним в Ленинграде вместе жили, на одной лестничной площадке. Звали его, между прочим, Василий Сергеевич Соболевский. Не слыхали?

– Нет, – честно сознался Сергей.

– Жаль, мужчина он был весьма примечательный, в свое время, как писал Александр Иванович Куприн, почти всю гимназию закончил. Так он всегда носил галифе и сапоги. В любую погоду. Знаете, просто обожал их носить. На Фурштадтской, ныне Петра Лаврова, проживал, так там на углу айсор сидел, чистильщик. Любопытный старик, так он мне рассказывал, что этот Соболевский сам для своих сапог особый гуталин варит. Представьте только. Такое у него было, с позволения сказать, помешательство. По утрам...

Сергей так и не успел узнать, что делал по утрам столь необыкновенный человек, как Соболевский. Дверь купе мягко отъехала в сторону, а в проеме выросла фигура Карпунина.

– Познакомились? Вот и прекрасно. Между прочим, Сережа, позвольте, я буду называть вас так, вы спали до обеда.

Сергей взглянул на часы – полпервого. Он проспал почти шесть часов.

– Приводите себя в порядок, и милости прошу в столовую. Владимир Федорович вас проводит. – Карпунин кивнул головой и закрыл дверь.

Неужели он проспал почти шесть часов сидя? Так вот почему у него так ломит спину и плечи и ноги как чужие, только мурашки бегают.

– Я вам советую умыться, – сказал Лепилов, – пробегитесь в конец вагона. Это вас освежит.

Сергей достал из чемодана бритвенный прибор и мыло.

– Мыло не берите. Экономьте, пока есть возможность, у нас этого добра навалом. Да, – крикнул он в спину Сергею, – горячая вода в титане рядом с туалетом.

Ах, какой это был туалет! Сергей даже представить себе не мог подобной чистоты. В нем все блестело и приятно пахло душистым мылом. Белов поглядел на себя в зеркало. Можно было, конечно, не бриться. Но уж если взял прибор, то надо. Волосы на лице у него проступали только на третий день после бритья, но он все равно ежедневно остервенело скоблил щеки опасной бритвой, подражая все тому же Данилову. Он работал в его отделе уже четвертый год и не переставал удивляться этому человеку. Белов старался говорить, как Данилов, ровно, вежливо, не повышая голоса, подражал его манере ходить, одеваться, он даже курить по-настоящему начал, чтобы быть похожим на начальника. Ему казалось, что, переняв чисто внешние качества подполковника, он сам станет таким же уверенным, мужественным и сильным, как Данилов.

Сергей брился, внимательно рассматривая себя в зеркало. У кого-то, кажется у Стендаля, он читал, что прожитые годы, скитания и лишения наложили неизгладимую печать на лицо молодого графа. Нет, это у Бальзака. «Человеческая комедия». Видимо, тот юный граф был счастливее его. Из зеркала на Белова смотрело необыкновенно юное лицо с немного взволнованными глазами.

«Тот юный граф скитался и постоянно страдал, – подумал Сергей, – а я вот впервые в поезде дальнего следования еду, какие уж тут печати. Вон Муравьев в сорок втором летал к партизанам, потом через линию фронта пробивался. Он и поседел», – грустно заключил Сергей.

Он представил себе, как сейчас войдет в столовую, где хоть и врачи сидят, но все же люди военные. Вон его сосед на что уж толстый, болтливый, а два ордена Отечественной войны имеет. А у него? Три медали всего. Он внезапно представил себе любопытные глаза людей, в упор разглядывающие человека в незнакомой и такой далекой от войны форме. Как же он не догадался надеть штатский костюм? Или хотя бы пиджак. Ведь ходит же Никитин в форменных галифе с выпоротым кантом и пиджаке. Нет, не додумался он.

Сергей смыл с лица остатки пены, крепко вытерся полотенцем. «Ничего, успокоил он себя, – у того графа лицо постарело от пороков, а я, оперуполномоченный Белов, борюсь с ними. Буду работать на контрасте. Молод, но очень устал. Служба у нас такая».

Он подмигнул сам себе и начал натягивать гимнастерку. Застегивая портупею, он раскрыл кобуру, достал ТТ. Все в порядке. Пистолет стоял на предохранительном взводе.

Лепилов ждал его в коридоре. Он критически осмотрел Сергея и, видимо, остался доволен.

– Вы выглядите весьма мужественно.

Он поправил гимнастерку, которая никак не хотела сидеть на нем по-уставному ровно и все время собиралась складками на животе. И вообще военврачу форма была явно противопоказана. Пуговицы на воротнике были пришиты криво, погоны висели на покатых плечах.

Сергей сравнил себя с ним и представил на секунду их двоих со стороны: Лепилова, на котором форма висела, как маскарадный костюм, и себя – в перешитой гимнастерке, подогнанных галифе, начищенных хромовых сапогах. Пуговицы у него были довоенные, золотистые, с гербом. Их ему по большому блату за десять пачек папирос устроил старшина из комендантского взвода. Сравнение явно было в его пользу.

– Ну что ж, пошли, – сказал Белов как можно непринужденнее.

– Идите вперед. Это недалеко, через один вагон.

Когда они вошли в столовую, которая раньше наверняка была вагоном-рестораном, Сергей чуть не зажмурился от смущения: на него смотрели десятки любопытных девичьих глаз.

За столом сидели три человека: Карпунин и две женщины, одна с погонами майора, другая подполковник.

– Садитесь к нам, Сережа. – Петр показал рукой на свободное место рядом с ним. – Теперь весь наш недолгий путь вы будете питаться именно за этим столом.

– Разрешите сесть, товарищ подполковник медицинской службы? – обратился Сергей к старшему по званию.

Женщина подняла на него донельзя усталые глаза и молча, пряча вдруг мелькнувшую на губах усмешку, кивнула. В вагоне сразу стало тихо. Потом раздался девичий приглушенный смех. Подполковник посмотрела в ту сторону, и девушки, сидящие за соседним столом, немедленно смолкли. Сергей покраснел так, что казалось, кровь вот-вот прорвется сквозь тонкую кожу щек и прыснет алым ручьем на белоснежную скатерть.

– Вас зовут Сергей? – у подполковника был удивительно мягкий голос.

– Да.

– Вы служите в милиции?

Белов почувствовал, как прислушиваются с любопытством к их разговору девушки за соседним столом.

– Вы не смущайтесь, Сережа. Меня зовут Александра Яковлевна, я начальник этого поезда милосердия. А на девиц наших не обращайте внимания. У нас, если вы заметили, мужчин совсем мало. И вдруг вы. Это вполне естественно. Вы ешьте.

– Скажите, Александра Яковлевна, кому мне сдать продаттестат?

– Оставьте его у себя. Вы наш гость. Да ешьте вы, ешьте.

Она смотрела, как осторожно ест этот милый, видимо, интеллигентный мальчик, и думала о сыне, которого убили в сорок втором под Ленинградом. И внезапно, помимо ее воли, ей стал неприятен этот молодой сильный парень в темно-синей гимнастерке. Наверное, если бы ее Толя пошел работать в милицию, то был бы по сей день жив и здоров, как этот Сережа, вон и медали у него, целых три. «За отвагу», «За оборону Москвы», «За боевые заслуги». За что их только им дают? Она перевела свой взгляд на его руки и увидела на правой глубокий шрам, уходящий под манжету гимнастерки.

– Что у вас с рукой? – спросила она с профессиональным любопытством.

– Меня ударили ножом. – Сергей ответил коротко, неохотно.

– Давно?

– В ноябре.

– Кто?

Сергей поднял глаза, посмотрел на собеседницу и понял, что он просто обязан ответить на этот вопрос.

– Мы, – он хотел сказать «брали», но вовремя поправился, – задерживали одного человека. А он очень не хотел этого.

– Кто он был?

– Он убил семь человек. Семерых хороших и добрых людей. Убил, чтобы забрать их вещи.

– Вы воевали?

– Да, недолго, под Москвой в ополчении.

– Ранение?

– Нет, комиссовали. Легкие.

– Приходите ко мне, – вмешался в разговор военврач с погонами майора, – я посмотрю вас. Вы когда были у врача в последний раз?

– Тринадцатого декабря сорок первого.

– Что вы делали до войны? Служили в милиции? – спросила Александра Яковлевна.

– Учился в МГУ на юрфаке.

И тут только Сергей понял, почему она его так дотошно расспрашивает. Понял и простил ее. Перед глазами этой женщины ежедневно проходят десятки раненых, многие из них такие же молодые, как и он. Наверное, некоторые умирали в этом поезде. Одни, вдалеке от близких и родных мест. И, видя последствия кровавого конвейера, именуемого войной, она была вправе спросить его: почему он носит эти погоны, а не полевые? Почему он сидит в Москве, вместо того чтобы драться с немцами? Что же он может ответить ей? Разве он может рассказать о том, как в сорок втором они с Даниловым брали на торфяниках банду Музыки, как от бандитской пули погиб Степа Полесов... Эти люди, врачующие последствия войны, не знают и не могут знать о том, как под Калинином год назад они вместе с опергруппой наркомата по всем правилам четыре часа штурмовали хутор, в котором засела банда дезертиров. Двенадцать человек и четыре пулемета. Разве это не война? Да, он работает в тылу. Но и тыл может быть разный. Милиция служит в горячем тылу войны.

За столом повисло неловкое долгое молчание. Все четверо ели молча, стараясь не глядеть друг на друга.

Обстановку разрядил Карпунин:

– Милые дамы, этот молодой человек служит в отделе по борьбе с бандитизмом. Я не думаю, что их служба намного легче фронтовой.

– Вы преувеличиваете, Петр Ильич, – Белов с благодарностью посмотрел на него. – Все-таки фронт – это фронт.

– Но подождите. Нет, Сережа, подождите. Война скоро кончится, все вернутся домой, но вы ведь останетесь. Игорь останется, Данилов ваш. И снова в вас будут стрелять, а все, даже фронтовики, станут тихо жить и работать. Я правильно говорю?

Сергей помолчал, потом пристально поглядел на Карпунина.

– Когда я пришел в милицию, я думал, что коль скоро мне нельзя воевать на фронте, то я просто обязан принести максимальную пользу в тылу. Если бы я учился в техническом вузе, то просто наверняка бы пошел на завод. Но я юрист. И место мое было не в юрконсультации и не в адвокатуре. Я занялся прикладной криминалистикой. Когда я первый раз задержал человека... Нет, он не был бандитом. Ему тогда только-только исполнилось шестнадцать лет...

– Что же он делал? – перебила его Александра Яковлевна. – Резал, убивал?

– На мой взгляд, хуже. Он отнимал у старух и детей карточки. Грозил ножом и отбирал. Только тогда я понял, что такое служба в милиции. Мы спасли от голода несколько десятков человек. Среди них были врачи, лечившие детей, рабочие, вкалывающие у станка от зари до зари, артисты. У каждого свой фронт. Мы так же нужны армии, как и вы. Врачи лечат солдат, милиция охраняет их дома. – Сергей уже не чувствовал себя смущенным. Конечно, он не убедил эту медицинскую даму, а, собственно, в чем ее убеждать? Доказывать неопровержимые истины? Они же, он, Данилов, Игорь, Самохин, да все их управление не на продуктовой базе всю войну жируют. Они тоже дерутся. Дай бог как дерутся. Он-то в солнечный Баку не за сухофруктами едет. Между прочим, еще неизвестно, как его обратно в Москву повезут.

Когда они возвращались в свой вагон, их догнал Карпунин:

– Вы не сердитесь на нее. У Александры Яковлевны погиб сын, ваш ровесник, Сережа.

Белов молча кивнул, так ничего и не ответив. Тогда он не смог найти нужных слов. Только в купе, оставшись один – Лепилов ушел на дежурство, Сергей вспомнил, нашел те слова, которые просто обязан был сказать подполковнику. Да, погибло много его ровесников, и наверняка и сейчас они падают, сраженные свинцом на дорогах Чехословакии, Польши, Восточной Пруссии. Но придет время, и люди воздадут каждому. Потому что война – это общее горе, которое вынес на плечах каждый живущий сегодня, независимо от того, что он делал в этой войне. Главное заключается в другом. Через много лет на вопрос: «А что ты сделал для Победы?» – он будет иметь право ответить: «Я сделал все, что в моих силах, я чист перед Родиной».

И вдруг ему захотелось спать. Молодость брала свое. Он снял сапоги, сунул под подушку кобуру и уснул. Проснулся Сергей от напряженной тишины. Поезд стоял. Он выглянул в окно и увидел засыпанный снегом маленький домик, поленницу дров, прижавшуюся к стене, крышу, занесенную снегом, нависшую над ним тяжелой шапкой. Сразу за полустанком начинался лес. Он уходил далеко к горизонту, и высокие ели макушками упирались в садящееся там солнце. Ощутимая на ощупь тишина висела над миром. Она была плотной и бесконечной, как лес, снег и красноватый диск солнца. Она была как сама жизнь.

И ему смертельно захотелось вдруг выскочить из вагона и постоять среди этого покоя. Сергей натянул сапоги и, на ходу застегивая портупею, побежал к дверям вагона. На тормозной площадке стоял пожилой усатый солдат в измазанном углем когда-то зеленом ватнике.

– Вы куда, товарищ старший лейтенант милицейской службы?

Так к нему еще никто и никогда не обращался.

– Подышу немного.

– Это вы правильно придумали. Воздух здесь лучше любого лекарства на ноги ставит. Целебный. Расея, одним словом.

Сергей спрыгнул с площадки. В морозном воздухе плыл запах дыма и хвои. Он вдохнул его полной грудью, и вдруг ему мучительно захотелось жить в этом домике, гулять в этом лесу и забыть обо всем – о войне и службе.

– Товарищ старший лейтенант! – окликнул его звонкий девичий голос.

На площадке стояла темноволосая девушка, затянутая в белый халат.

– Вы меня? – весело спросил Сергей.

– Именно вас. Немедленно возвращайтесь в вагон. Вам нельзя.

– Почему? – удивился Белов.

– Мне доктор, Татьяна Всеволодовна, сказала, что у вас слабые легкие. Поэтому немедленно в вагон!

– Есть! – Сергей шутливо приложил руку к голове.

Он легко, подтянувшись за поручни, прыгнул на площадку. Словно ожидая этого, поезд сразу тронулся.

– Вам нужно выпить горячего чая, – строго сказала девушка, – причем немедленно. Пойдемте со мной.

Она повела Белова в соседний вагон.

– Сюда, – девушка открыла дверь. – У нас есть термос, в нем всегда горячий чай.

Она сняла белый халат. И только сейчас Сергей рассмотрел ее как следует. Спроси его, какая она, он бы не ответил. Просто красивая, и все. Во всяком случае, он лучше ее никого в жизни не встречал.

– Как вас зовут?

– Марина.

– А меня Сергей.

– Я знаю.

– Откуда? – удивился он.

– Вам же наша начальница объяснила, что этот поезд – женский монастырь на колесах. Мы, как всякие женщины, любопытны. Поэтому атаковали замполита и все у него узнали. Вот так.

– Вы врач? – Сергей покосился на ее погоны с одной звездочкой.

– Нет, я военфельдшер.

– Вы москвичка?

– Почему вы так решили?

– Понимаете, за последнее время мне приходилось сталкиваться с самыми разными людьми. Мой начальник, когда я пришел работать в розыск, прочитал мне целую лекцию о специфических особенностях, говоре и акцентах самых разных людей.

– И вы можете отличить по выговору любого человека? – с недоверием спросила Марина.

– Конечно, нет. Но вот ленинградцев и москвичей...

– Ну, на этот раз вы не угадали, я ленинградка. Что же вы чай не пьете?..

Сергей взял стакан, отхлебнул, искоса глядя на Марину. Чуть вздернутый нос, большие светлые глаза, вот какие только, он так и не разобрал, коротко стриженные каштановые волосы. Гимнастерка плотно облегала ее высокую грудь. Военная форма не портила, а, наоборот, подчеркивала стройность ее фигуры.

– Как чай?

– Прекрасный.

Он говорил это вполне искренне. Никогда в жизни он не пил такого вкусного чая. Никогда еще ему не было так хорошо, как сейчас. Только вот начать разговор он никак не мог. Хотел, а не мог.

– Я слышала, вы до войны учились в университете? – Марина взяла стакан с чаем, села напротив.

Сергей поднял глаза и вдруг увидел, что она пристально рассматривает его. От смущения он сделал слишком большой глоток и закашлялся, обжигаясь.

– На юрфаке, – сказал он каким-то хриплым, чужим голосом.

– Я тоже училась.

– В медицинском?

– Нет, в Ленинградском университете, на филологическом.

– Правда? – Сергей поставил стакан с чаем, он почему-то очень обрадовался тому, что Марина студентка-филолог. Она как-то сразу стала для него понятнее. Точно такой же, как девочки с его курса и других факультетов МГУ.

– Это же очень здорово.

Марина засмеялась и опять внимательно поглядела на Белова.

– Я хотела изучать русскую литературу двадцатого века, даже автореферат писала о «Хождении по мукам» Алексея Толстого. В Ленинграде жили почти все писатели, именами которых мы гордимся. Моя мама работала в литературном архиве, а папа на радио...

– Они живы?

– Нет. Отец погиб в сорок первом под Лугой. Мама умерла за три дня до прорыва блокады. У нее было много друзей... Почти все ленинградские писатели. Они очень любили маму. Она дружила с Анной Андреевной Ахматовой. Вы любите ее стихи?

Сергей задумался на минуту.

 
– Годовщину последнюю празднуй
Ты пойми, что сегодня точь-в-точь
Нашей первой зимы той алмазной
Повторяется снежная ночь
Пар валит из-под царских конюшен,
Погружается Мойка во тьму.
Свет луны, как нарочно, притушен.
И куда мы идем – не пойму...
 

Он читал стихи вполголоса. И вдруг сам увидел заснеженный Ленинград, и Мойку, и конюшни эти царские...

– Как здорово, Сережа! Вы любите поэзию?

– Очень.

– Странно. Война, санитарный поезд, старший лейтенант милиции и стихи Анны Андреевны... Странно... Сон какой-то. Помните, у Алексея Толстого? Москва. Осень. Желтые листья. Катя и Даша сидят на бульваре...

– Идет Бессонов, – перебил ее Сережа, – он в форме санитара, и Даша вспоминает его стихи:

 
О моя любовь незавершенная,
В сердце холодеющая нежность...
 

Эти?

– Да, вы и их знаете?

– Я вообще люблю Ахматову.

– Вот и ошиблись. Это не Ахматова, – печально улыбнулась Марина. – Давным-давно, еще в той жизни, я писала свой реферат и об этих стихах сказала, что поэт неизвестен. У нас спецкурс по Пушкину читал профессор Шамбинаго. Он-то и принес мне это стихотворение полностью. Его написала Наталья Васильевна Крандиевская-Толстая, жена Алексея Николаевича. Она вообще все стихи писала для его вещей. Помните, в «Декабристах» цыганка Стеша поет «Дороги все разъезжены, все выпито вино...» или «Когда поток с вершины гор, шумя, свергается в долины...»?

– Это все она? – удивился Сергей.

– Да, все она. Наталья Васильевна очень ранимый, талантливый человек, всю свою жизнь посвятившая мужу. О своем же творчестве она забыла. А жаль. Вот послушайте:

 
Сыплет звезды август холодеющий,
Небеса студены, ночи сини,
Лунный пламень тлеющий, негреющий
Проплывает облаком в пустыне.
О моя любовь незавершенная,
В сердце холодеющая нежность!
Для кого душа моя зажженная
Падает звездою в безнадежность?
 

Марина читала стихи, а он сидел, весь во власти сказочной силы поэзии. И ему было грустно, и грусть эта с каждой строфой становилась все острее и нестерпимее. Она поднималась в нем горячей волной, и Сергею казалось, что Марина не читает стихи, а поет их.

– Вот такие стихи. – Марина замолчала.

Они долго сидели молча, глядя в окно, за которым темнота постепенно стирала со снега дневной свет. Поезд мчался сквозь нее, и мимо окна пролетали, как звезды, алые искры.

– Нагнала я на вас тоску. – Марина попробовала улыбнуться, но улыбка, так и не родившись, пропала. – Я свет зажгу.

Они опять пили чай. Опять читали стихи. Рассказывали друг другу о себе. Теперь Сергей видел другой Ленинград: промерзшие дома, улицы, засыпанные снегом, ломтики хлеба пополам с отрубями. И большую квартиру на Невском он увидел, и человека со странной фамилией Егулин, выменивающего ценности на продукты. Что он мог рассказать? Почти ничего. Потому что о том, чем занимался Сергей, могут знать только люди, посвященные в их дела. Хвастаться той единственной в жизни неделей войны, за которую получил медаль «За отвагу», глупо. Марина человек военный, сама увидит. Но ему очень хотелось, чтобы она узнала обо всем этом сама. Узнала и увидела его совсем другими глазами.

Марина посмотрела на часы.

– Мне пора на дежурство, Сережа.

– Уже? – В голосе его послышалось столько сожаления, что она, улыбнувшись, предложила:

– Вы можете мне помочь. Я вас использую как грубую мужскую силу.

Сергей вскочил, он был готов идти куда угодно и делать что угодно, лишь бы побыть с ней хотя бы еще час.

Они миновали вагон-аптеку, перевязочную.

– Пришли. – Марина вынула из шкафа халат. – Накиньте его, Сережа, он, конечно, маловат вам, но это временно. Я принесу минут через десять другой. Пойдемте. – Она открыла дверь, и Белов сразу же почувствовал острый запах лекарств, к которому примешивались еще какие-то неприятные, резкие запахи. По обеим сторонам вагона тянулись в два ряда койки, на них лежали раненые.

– Здравствуйте, мальчики, – сказала Марина.

– Здравствуй, дочка.

– Мариночка...

– Привет.

– Здравия желаем, товарищ младший лейтенант.

– Ах, Марина, ах, Марина, ах, Марина, – пропел чей-то веселый голос.

Они медленно шли вдоль ряда коек, и Марина успевала поправить подушку, вынуть градусник, пожать чью-то руку, кому-то улыбнуться, ответить на шутку.

– Мариночка, товарищ младший лейтенант медицинской службы, – раздался вдруг протяжный, интонационно знакомый Сергею голос, – кого ты к нам привела?

С верхней полки свешивалась рука, вся синяя от татуировок. Чего только не было на ней! Якоря, кресты, могилы. Но Сергею сразу бросилась в глаза знакомая сентенция: «Кто не был – побудет, кто был – не забудет». Он поднял голову и увидел челку, косо лежащую над нагловатыми глазами, ухмылочку и блеск стальных фикс.

– Так кто же будет этот клиент? Новый медбрат?

– Лежите тихо, Свиридов, вы слишком любопытны.

– Студент, – раздался вдруг взволнованный голос, – студент... Сережа...

Белов повернулся к соседней койке – на него глядело удивительно знакомое лицо.

– Не узнаешь? Эх... студент...

Так это же Гончак! Старшина Гончак, с которым они вместе держали оборону под Москвой.

– Гончак! – крикнул Сергей. – Вася...

Он рванулся к койке и крепко прижался лицом к колючей щетине старшины. Халат упал с плеч.

– Во! – Вагон оживился. – Кореша встретил, Гончак?

– Земляка!

– Однокашника.

– А я и не знал, – насмешливо проговорил Свиридов за спиной Сергея, – что у тебя, Гончак, среди мусоров дружки водятся. Или он тебя до войны крестил? На пятерку или восьмеричок...

– Молчи ты, пехота морская, – зло ответил старшина, – нас с Сережкой под Москвой немец огнем крестил. Понял?..

– Как же ты, Гончак, а, – голос Белова сорвался, – куда тебя?

Он только теперь различил пергаментно-желтое лицо старшины, увидел, что Гончак, как в кокон, запеленут бинтами.

– Не повезло мне, Сережа, вторую войну без царапины, а тут в Румынии разыскал меня осколок. Разворотило кишки. Не знал уж, буду жить или нет. Да вот видишь, оклемался. Теперь везут меня в солнечный Баку на окончательную поправку.

– Это ничего... Это хорошо, Вася... Главное – жив.

– Точно, Сережа, – волнуясь, ответил старшина, – жив. А не думал ведь. Совсем рядом со мной она стояла, точила косу.

– Кто? – не понял Белов.

– Смерть моя, друг ты мой. Видел ее, безносую, как тебя. Ты о себе расскажи...

– Погоди, Гончак, а где капитан наш?

– Лукин? Светлая голова. Погиб геройски под городом Белгородом.

– Жаль.

– Да, геройский командир был. Ты помнишь, Серега, как мы немца держали? – голос старшины стал звучным.

Да разве Белов мог забыть это? Танки, лезущие на окопы, бронетранспортеры, серые фигурки в прицеле пулемета. Такое не забудешь.

– Помню, Вася...

– Дали мы им тогда. Помнишь, как горел ты весь, пока я тебя в госпиталь вез. Лукин тогда сказал: «Как хочешь, а до Москвы довези, хоть на себе». Я потом вспоминал тебя. Часто вспоминал. Жалел, что адреса не взял. Все думал, увижу ли студента...

– Вот и встретились мы, Вася...

– Марина, – заглянула в дверь палаты сестра, – начальница идет.

– Вам надо уходить, Сережа, – Марина взяла его за рукав.

– Как же так, Марина, – Белов вопросительно поглядел на нее, – ведь это Гончак...

– Ты придешь завтра, – от волнения Сергей и не заметил, что она назвала его на «ты», – после завтрака сразу приходи.

Сергей сжал руку Гончака.

– Я приду, Вася, завтра...

– Буду ждать... Очень тебя ждать буду.

Когда Сергей вышел, Свиридов повернулся на бок и посмотрел на Марину:

– Что ж это вам, Мариночка, кавалеров не хватает? Фронтовиков мало? Ну зачем вам этот мент? Мы, бывало, таких у нас в Николаеве...

– Замолчи, – жестко сказал Гончак, – замолчи, приблатненный. Как ты воевал, я не знаю. А вот как он – своими глазами видел. Этот пацан всю нашу роту спас. Немцы во фланг зашли, а он один, с пулеметом... Потом мы мост держали. Всех побило, всех десятерых. А мы вдвоем. Понял ты? И сдержали гадов. Он с фронта не бежал. Его больного отправили. А что он в милицию пошел, значит, так и надо.

Марина, прижавшись к стене, молча слушала их, и ей почему-то были очень приятны слова Гончака.

Сергей, придя в свой вагон, погасил свет и открыл маскировочную штору. Он глядел в темное окно, и в нем, словно на экране, память прокручивала ленту сорок первого...

...Перед окопом горела земля. Он был неудобный, этот окоп, отрытый наскоро и неумело.

– Студент, – хрипло сказал капитан Лукин, – твоя задача простая отсекай пехоту от танков.

Еще с утра этого дня он, словно геометрическую формулу, накрепко заучил эту азбуку боя. Как же жалел тогда Сергей, что в институте с занятий по военной подготовке убегал в кино! Вот и оказался в трудную минуту годным, но необученным.

Перед окопом горела земля. Вернее, солярка, вытекшая из подбитого танка. Три их застыли навечно перед этой низкой ямой, которую в сводках будут именовать оборонительной полосой.

– Идут! – крикнул Гончак.

Из леса, тяжело переваливаясь через обочину, выползли еще два танка с автоматчиками, прижавшимися к броне... Тяжелые машины шли уверенно. Немцы точно знали, что у моста нет орудий. Передний танк, не останавливаясь, открыл огонь, снаряд лег почти рядом, обдав Сергея комьями земли. Камни застучали по каске, но он ничего не чувствовал, ловя в прицел серые фигуры на борту танка.

– Давай, – скомандовал Лукин, – давай, студент!

Первая очередь высекла искры на броне башни. Он чуть довернул хомутик прицела и стеганул вдоль бронированного чуда, сбивая на дорогу фигуры автоматчиков. Трижды ударила бронебойка. Но танки все равно шли как заколдованные.

Опять глухо ухнула ПТР, и одна машина закружилась на месте. Солдаты начали прыгать на дорогу. Но второй танк продолжал неотвратимо надвигаться.

– Пропускай через себя! – крикнул Лукин и упал на дно окопа.

Сергей сдернул пулемет с бруствера, плюхнулся вниз, и сразу же исчезло небо, горячая солярка потекла по лицу, уши заложило от грохота. Все это длилось несколько секунд. Потом опять свет и перекошенное лицо Гончака, бросающего бутылку. И снова сошники в землю и длинной очередью вдоль дороги. Тяжелый смрад горящего танка мешал дышать, едкий дым щипал глаза. Но он не замечал ничего. Только дорога, вдоль которой бежали серые фигурки солдат. В тот день они отбили шесть атак. Потом втроем отходили по горящему мосту...

«ОТ СОВЕТСКОГО ИНФОРМБЮРО

Оперативная сводка за 14 января

...В городе Будапеште наши войска, сжимая кольцо окружения немецко-венгерской группировки, овладели Восточным вокзалом, станцией пригородных поездов Чемер, городским газовым заводом и заняли более 200 кварталов. За 13 января в городе Будапеште наши войска взяли в плен 2400 немецких и венгерских солдат и офицеров и захватили следующие трофеи: танков – 5, орудий разных калибров – 21, паровозов – 57, железнодорожных вагонов – 2160, цистерн – 30. На других участках фронта – поиски разведчиков и в ряде пунктов бои местного значения.

За 13 января наши войска на всех фронтах подбили и уничтожили 80 немецких танков».

Газета была двухдневной давности, но Сергей все же прочитал ее с интересом. Эти три дня прошли для него словно во сне. Они почти не расставались с Мариной. Когда она дежурила, Белов ходил навещать Гончака. Даже строгая Александра Яковлевна закрывала глаза на это. Ну а после дежурства, поспав немного, они снова встречались и говорили. О чем? Сергей так и не мог вспомнить. Иногда, когда он стоял с Мариной в тамбуре или у окна в коридоре, Сергею казалось, что никакой войны вовсе нет. Просто едут они на каникулы в Баку, и ждут их там две недели счастья.