Текст книги "Антология советского детектива-46. Компиляция. Книги 1-14 (СИ)"

Автор книги: Аркадий Адамов

Соавторы: Эдуард Хруцкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 168 (всего у книги 205 страниц)

Данилов

Утром его вызвал начальник МУРа: позвонил по телефону сам и голосом, не терпящим возражений, коротко бросил:

– Зайди.

Данилов вздохнул, закрыл старое дело бандгруппы Пирогова, которое изучал уже второй день, интуитивно чувствуя какую-то невидимую связь между тем, чем он занимается сегодня, и бандой Пирогова, и пошел к начальству.

Бессменный помощник начальника Паша Осетров, затянутый в синий новый китель, покосившись на краешки ослепительно блестящих погон, кивнул Данилову на дверь:

– Ждет, товарищ подполковник.

Слово «подполковник» Паша произнес с осуждением, покосившись на гимнастерку Данилова со споротыми петлицами.

Начальник стоял посреди кабинета, новая форма делала его моложе и стройней.

– Ну, что у тебя, Иван?

– Все то же самое.

– Так и прикажешь докладывать руководству?

– Пока я ничего конкретного сказать не могу.

– Так, – начальник начал раскачиваться с пятки на носок. – Так, – еще раз повторил он, – хоть что-то у тебя есть?

Данилов посмотрел в окно. По заснеженной Петровке метель гнала редких прохожих. Он помолчал, достал папиросу, прикурил.

– Не знаю, товарищ начальник, не знаю, так, слабые наметки.

– Садись, – начальник опустился в кресло, – сейчас Серебровский зайдет, помозгуем втроем.

Данилов посмотрел на ладную, подтянутую фигуру начальника МУРа и вспомнил, как тот в мае сорок первого рассказывал ему о диете, на которую сел, чтобы похудеть.

– Ты еще смеешься, Иван?

– Да вспомнил, как ты на диету садился перед войной.

В редкие минуты, когда они оставались вдвоем, Данилов и начальник МУРа по-прежнему были на «ты», как в те далекие годы, когда совсем молодыми пришли в уголовный отдел ВЧК. С тех пор они шли по жизни рядом, и Данилов совершенно не завидовал тому, что его друг внезапно из начальника отдела стал руководителем МУРа.

– Жизнь, Ваня, у нас с тобой почище, чем в санатории «Мацеста»...

Начальник не договорил, дверь распахнулась, и в кабинете появился полковник Серебровский – стремительный, цыганисто-красивый и всегда веселый.

Данилов знал полковника много лет, видел все его падения и взлеты, и его всегда поражала легкость характера Серебровского. Он жил просто и весело, находя хорошее в любой, самой плохой, ситуации.

– Ну вот и я, – сказал он, усаживаясь и весело поглядывая на Данилова, – давай, Ваня, поведай нам страшные уголовные тайны Москвы.

– Да что говорить-то. Я же все написал в рапорте. Три преступления. На Башиловке ограблена машина с продуктами, шофер и экспедитор убиты. На улице Красина взят магазин, причем сторож найден убитым на улице. На Полянке – квартира. Унесено много ценных вещей. Хозяин ничего толком сказать не может. Открыл дверь, хотел вынести мусор, его ударили по голове, он потерял сознание, заволокли в квартиру, надели мешок на голову, связали.

– А что взяли? – поинтересовался начальник.

– Золото, хрусталь в серебре, несколько отрезов габардина, бостона, коверкота, два кожаных пальто, фетровые бурки[23]23
  Теплые высокие сапоги, обычно из войлока или фетра на кожаной подошве.


[Закрыть], колонковую и каракулевую шубы. Деньги двадцать тысяч и на девять тысяч облигаций золотого займа.

– Кто потерпевший?

– Минин, солист Москонцерта, – ответил Серебровский.

– Это какой Минин? Утомленное солнце?.. – поинтересовался начальник.

– Именно он, жена его работает в жанре художественного свиста. Пластинка есть, танго «Соловей» высвистывает.

– Они хорошие люди, – перебил Серебровского Данилов, – работают во фронтовых концертных бригадах.

– Ты, Иван, – начальник достал рапорт Данилова, – объединяешь эти три преступления воедино. Основания?

– Там написано.

– Ты поведай нам с Серебровским. Бумага бумагой, а мысли мыслями. Мы послушаем, а потом я тебе еще один вопрос задам.

Данилов помолчал, поглядел на начальника. Тот смотрел, откинувшись в кресле, лицо его было серым и отечным. И Данилов подумал, что начальник смертельно устал, впрочем, как и все они.

– Начну с Башиловки. Фургон остановили неизвестные на проезжей части, экспедитору, вылезшему из машины, нанесли удар тупым предметом по голове...

– Ломом, что ли? – начальник прикурил новую папиросу.

– Или ломом, или монтировкой, смерть наступила мгновенно, шофера застрелили.

– Пулю и гильзы нашли?

Данилов вспомнил грязно-серый рассвет, машину-фургон с распахнутыми дверцами, тело человека у колеса и труп шофера, навалившийся на руль. Было темно и холодно, руки стыли даже в перчатках. Эксперты запалили маленький костерок и по очереди отогревали пальцы.

– Есть, – крикнул самый молодой оперативник Сережа Белов, – нашел!

Данилов подошел к нему и увидел на снегу маленький квадратный след. Его сделала еще горячая гильза, выкинутая отсекателем. Белов снял перчатку и закостеневшей на морозе рукой начал аккуратно разгребать снег. Через минуту он протянул раскрытую ладонь Данилову. На ней лежал латунный бочонок гильзы.

Данилов взял его, поднес к глазам. Похоже на гильзу от парабеллума, но все-таки немного иная. Подошел эксперт.

– Разрешите, Иван Александрович. – Он покрутил гильзу, взглянул на маркировку. – По-моему, «Радом»[24]24
  VIS.35 – самозарядный пистолет конструкции П. Вильневчица и Я. Скшипинского, принятый на вооружение польской армии в 1935 г.


[Закрыть]. Приедем, баллистики скажут точно.

– Пулю нашли?

– Ищут, Иван Александрович, надо машину на Петровку отогнать, здесь, на улице, трудновато.

– Пулю и гильзу нашли. Они от пистолета «Радом».

– ВИС-35? – удивился Серебровский.

– Да.

– Это оружие еще по нашей картотеке не проходило.

– При чем здесь ограбление Минина? – нетерпеливо поинтересовался начальник.

– При осмотре квартиры Минина в прихожей найден патрон от «Радома». Видно, преступник выронил его. Я показывал патрон Минину, он сказал, что видит его впервые.

– Хорошо. – Начальник встал, зашагал по кабинету. – Это ты объединил, возможно, правильно. Действительно, «Радом» – система для Москвы редкая. Правда, во время войны и не такие бывают. Но принимаем как рабочую версию. Магазин на Красина?

– На Башиловке, в квартире Минина и на Красина работал левша. Все три удара нанесены по левой стороне головы.

– Один думал? – хитро прищурился начальник.

– Нет, вместе со мной, – улыбнулся Серебровский.

– Вот и надумали на свою шею. Вместо трех отдельных эпизодов имеете устоявшуюся бандгруппу.

– Так я в ОББ работаю. – Данилов достал портсигар, вопросительно поглядел на начальника.

– Кури, чего там. Только по мне лучше бы вообще никакого ОББ не было. Теперь слушай. Начальство уже задергалось. Звонили. С разных уровней. Говорили всякое, лучше тебе не слушать такого. Времени у нас с тобой практически нет. Доложи, какие приняты меры.

– Отрабатываем версию «левша», смотрим оружие... – Данилов помолчал, глядя, как начальник меряет шагами кабинет, затянулся глубоко, ткнул папиросу в пепельницу и продолжал: – Вещи, взятые у Минина, а также номера облигаций объявлены в розыск, кроме того, по накладным нам известны маркировки папирос и консервов, взятых на Башиловке и в магазине, ищем по рынкам.

– Быстрее работайте.

– Рынки – моя забота, – белозубо улыбнулся Серебровский, потянувшись своим большим и сильным телом.

Сергей ненавидел совещания. Он был человек дела.

Данилов любил его за простоту, за обостренное чувство товарищества, за оперативную хватку и необыкновенное мужество.

За много лет работы в милиции он знал людей, спокойно идущих под бандитские пули, но робеющих перед начальством. Серебровский оставался самим собой и на операциях, и на многочисленных предвоенных собраниях, на которых решались людские судьбы. На них Сергей говорил открыто, смело защищал товарищей по работе, не боясь ни взысканий, ни понижения в должности.

В МУР Серебровский вернулся из наркомата за два дня до войны, и Данилов был несказанно рад этому. Они работали вместе третий военный год, и Иван Александрович ощущал конкретную помощь, которую оказывал заместитель начальника его отделу.

– На рынках мои ребята посмотрят, – еще раз повторил Серебровский.

Начальник посмотрел на него внимательно и промолчал. Он подошел к напольным часам в черном узорчатом футляре, выполненном в виде башни, достал ключ и завел механизм боя.

Потом повернулся к Данилову и сказал:

– Ты, Иван, почему не в новой форме? Не получил?

– Получил, но зашился с делами, не успел погоны пристегнуть. Ребята обещали сделать.

– Так, теперь у меня к тебе последний вопрос, начальник ОББ...

Данилов понял, о чем пойдет разговор, и ему стало мучительно-стыдно, такое чувство появлялось у него только в юности, в реальном училище, когда он, не выучив урока, вынужден был идти к доске.

– Серебровский бы сказал, – продолжал начальник, – «Что это за кровавая драма на Патриарших прудах?» А?

– Убит милиционер Потапов, неизвестный преступник погиб в перестрелке.

– Как у тебя все просто, Данилов. А что я жене Потапова скажу, двум его детям?

– Вы так говорите, – Иван Александрович закатал желваками, – будто я его убил...

– Помолчи, Данилов, помолчи. Это с каких же пор по Москве бегают пацаны с оружием и типографским шрифтом? Что тебе известно об убитом?

– Пока ничего.

– Что за шрифт? Откуда? Что за пистолет?

– Баллисты дадут заключение после четырнадцати, эксперты работают со шрифтами, фотография убитого разослана по всем отделениям.

– Ладно, Данилов, иди. Иди и помни, весь спрос с тебя. С меня, конечно, тоже шкуру спустят, ну а я – с отдела. Иди, а ты, Серебровский, задержись.

Данилов вышел в приемную.

– Ты, Паша, – усмехнулся Данилов, – в этой форме на полярного летчика похож, товарища Громова.

Лейтенант улыбнулся, польщенный, и, посмотрев вслед Данилову, подумал, что начальник ОББ хоть человек молчаливый, но хороший.

Данилов шел к своему кабинету по коридору, стены которого являлись выражением общественного мнения на определенных этапах. В сорок первом на них висели плакаты «Родина-мать зовет!», «Ты записался добровольцем?», наглядные пособия МПВО[25]25
  Местная противовоздушная оборона.


[Закрыть]. В сорок втором их место заняли работы Кукрыниксов, Васильева и Голоненко. На них были изображены немцы, бегущие от Москвы. Сейчас на стене появился новый плакат – огромные щипцы с надписью: «Сталинград перерубил руки Гитлера».

Данилов с особым удовольствием посмотрел на сталинградский плакат. Сорок третий год начался с радости победы.

И Данилов вспомнил сорок первый, декабрь, когда он уходил на фронт в составе батальона Московской милиции. Тогда, в Волоколамске, он впервые ощутил щемящее чувство победы, первым войдя в город, оставленный немцами. В маленьком доме на окраине они пили спирт с партизанами и заедали его консервированной колбасой, именуемой в просторечии «второй фронт». Там, в этом жарко натопленном доме, думал замкомбата Данилов связать до конца войны свою жизнь с армией.

Но не вышло. Немцев разгромили, а оперсостав отправили в тыл на старые должности.

Данилов честно сражался в тылу. В сорок втором ликвидировал особо опасную банду Гоппе, еще несколько мелких групп. Положение в Москве начинало стабилизироваться, так нет же, в конце декабря и январе пошла серия убийств и бандитских нападений.

Дверь в кабинет оказалась открытой, и Данилов застал там старшего оперуполномоченного капитана Муравьева и Никитина. Они аккуратно развешивали на спинках стула новую форму.

– Спасибо, ребята, – добро улыбнулся Данилов, – а то начальство совсем меня засрамило.

Он подошел к стулу, снял со спинки форму с узенькими серебряными подполковничьими погонами, долго разглядывал, потом стянул старую гимнастерку и надел новый китель. Надел и почувствовал, как стоячий воротничок заставил властно вскинуть голову.

– Ну как? – смущенно спросил Данилов.

– Класс, – ответил Никитин.

– Ладно, ребята, я переоденусь. А кстати, как эксперты?

– Через час доложат. – Никитин взглянул на часы.

Данилов переоделся и, парадно-красивый, уселся за стол, вновь взяв старое дело банды Пирогова.

Она объявилась в Москве в феврале сорокового. Грабила промтоварные магазины, причем почему-то сторожей находили убитыми у дверей, на улице. Двадцатого марта бандиты на двух машинах пытались взять комиссионный магазин на Кузнецком, но напоролись на милицейский патруль. Началась перестрелка, к месту происшествия подтянулись постовые и опергруппа двух отделений. Пирогов был убит, трое его бандитов тоже, одного, тяжело раненного, отправили в больницу, где он и скончался.

Но существовало четкое предположение, что один из бандитов или ушел с места перестрелки, или вообще там не был. А в том, что в банде был еще один человек, не оставалось сомнений. На ломике, которым убили сторожа магазина на Серпуховке, сохранились четкие отпечатки пальцев, они так и не были идентифицированы.

Но и другое заставило Данилова взять старое дело. Эксперты установили, что убийца – левша. Иван Александрович досматривал материалы банды Пирогова, когда в кабинет вошел Серебровский.

– Хорошо! – сказал он прищурившись, оглядывая новую форму Данилова.

– У тебя чай есть?

– Есть.

– А у меня полбуханки и банка шпига американского.

– Врешь?

– Когда я врал?

– Было.

– Так то ж давно.

– Ставь чай.

Данилов достал из сейфа электроплитку. Туда он прятал ее от бдительных глаз начальника ХОЗУ[26]26
  Хозяйственное управление.


[Закрыть], который регулярно совершал налеты на кабинеты сотрудников, изымая все электроприборы.

Они пили чай и ели необыкновенно вкусный хлеб со шпигом. Американское копченое сало было аккуратно проложено вощеной бумагой и доставалось из банки легко.

– Смотри, – набитым ртом пробурчал Серебровский, – кусочки-то один к одному.

– У них порядок.

– Вот этим-то порядком они и хотят войну выиграть. Пусть, мол, русские кровь льют, а мы их подкормим. Помяни мои слова, Ваня, они второй фронт откроют, когда мы в Германию войдем.

– Да, – Данилов вытер сальные пальцы газетой, – это ты прав. Вон, читай. У нас война, а в Триполитании стычки патрулей, ранен один английский солдат.

– Англичане все-таки войну чувствуют. Их немцы бомбят. А американцы всем тушенку да колбасу шлют. Понимаешь, Иван, я по сей день понять не могу, почему они не начали активных боевых действий в Европе.

– Ждут, Сережа. Им не нужна сильная Германия, а мы тем более.

– Ох, Ваня, непростой разговор мы начали.

...Война шла. И они не знали еще, что именно этот сорок третий год станет переломным. И через два года они увидят салют победы.

И война кончится для всех, кроме них. И на этой войне погибнет комиссар милиции Серебровский. В мирном сорок седьмом. Погибнет на тихом хуторе под Бродами, остреливаясь от бандитов до последнего патрона.

Многого они не знали в тот январский день. И дело свое многотрудное именовали работой. И если бы тогда их кто-нибудь сравнил с солдатами, воюющими на фронте, они наверняка бы смутились. Они не воевали – они работали.

– Разрешите, товарищ полковник, – заглянул в комнату Никитин.

– Давай заходи, – Серебровский встал.

– Эксперты пришли, – доложил Никитин.

– Зови. – Данилов убрал со стола остатки пиршества.

Вошли Павел Маркович и мрачный эксперт-баллист Егоров.

– Ну, наука, что скажете? – Серебровский взял стул и сел у стола Данилова.

– Кое-что, кое-что, товарищ полковник. – Павел Маркович развернул папку. – Сначала о финке. На ее рукоятке затерто слово «Леха» и выжжено новое – «Витёк». Далее, отпечатков пальцев убитого в нашей картотеке и картотеке наркомата не обнаружено. Теперь о шрифтах. Мы проконсультировались со специалистами, и они твердо указали – шрифт из типографии Сельхозгиза[27]27
    Государственное издательство сельскохозяйственной литературы.


[Закрыть].

– Он что, Витек этот, листовки собирался печатать? – лениво, врастяжку поинтересовался Серебровский.

– Нет, товарищ полковник, совсем другое. – Павел Маркович положил на стол несколько листов с отпечатками шрифта.

– Мы складывали литеры, и вот что получилось.

– Что это? – с недоумением спросил Данилов.

– Талоны, продуктовые карточки.

– Шустряк, – хохотнул Серебровский.

– Но дело в другом. Подобные отпечатки не соответствуют московским карточкам.

– Павел Маркович, – распорядился Данилов, – вместе с Муравьевым составьте письмо в Наркомат торговли, пусть дадут справку.

– Теперь о папиросах. Серия их точно совпадает с серией, завезенной в продмаг на улице Красина.

– Вы не ошиблись? – спросил Данилов.

Павел Маркович посмотрел на него с недоумением и пожал плечами, всем своим видом давая понять, что разговор излишний.

– Теперь о книге блатных песен. Она набрана подобным шрифтом, из чего я исхожу, что и она сработана в той же типографии. Слово баллистам.

– Мы, товарищ подполковник, этот пистолет отстреляли, пуля от него в нашей копилке есть. Из него убит постовой милиционер, когда банда Пирогова промтоварный на Серпуховке брала.

Данилов усмехнулся и хлопнул рукой по толстому тому дела банды Пирогова. Когда он брал его в архиве, Серебровский, заскочивший туда на минуту за справкой, обозвал его старьевщиком. Но какое-то чувство, еще не осознанное и тревожное, заставляло Данилова выбрать из кучи архивных дел именно это. Когда-то в одной из старых, еще двадцатых годов, книг о сыщиках он прочитал слово «интуиция», и долго размышлял о его сущности и смысле.

Верил ли Данилов в интуицию? Пожалуй, да. Если она подкреплена сопутствующими факторами. Начиная с сорокового, он продолжал искать того последнего из банды Пирогова, постоянно сличая отпечатки пальцев по всем проходившим делам. Он мысленно нарисовал портрет этого человека.

Среднего роста, брюнет, волосы короткие и курчавые, сильно развитые надбровные дуги, глубоко сидящие пустые светлые глаза, чуть приплюснутый нос, тонкие губы, безвольно скошенный подбородок. Данилов даже ловил себя на том, что, идя по улице, он ищет этого человека среди прохожих. Он не радовался, что эксперты подтвердили его гипотезу, он думал о том, чего только не наворотил, наверное, его «знакомец» за эти четыре года.

Эксперты ушли, оставив документы.

– Что будем делать? – спросил он у Серебровского.

– Ловить будем.

– Это понятно. Ты меня, кажется, старьевщиком назвал?

– Я! Ваня, беру свои слова обратно. Нюх у тебя как у охотничьей собаки.

– Ты хотел сказать – у легавой.

– Ну зачем же, я имел в виду, к примеру, благородного ирландского сеттера.

Данилов усмехнулся, подумав опять о значении слова «интуиция». Серебровский разрешил его филологические изыскания коротко и просто:

– Рынками, Иван, как я и говорил, займутся мои люди, ну а остальное...

Данилов, не дослушав, поднял трубку.

– Белов, Муравьев, Никитин, ко мне.

Трое офицеров вошли в кабинет и молча уселись на привычные места.

– Муравьев, займетесь типографией и Наркоматом торговли.

– Слушаюсь.

– Никитин, твое дело обзвонить все отделения, выяснить все об убитом, возьми финку, может быть, узнаешь что о хозяине.

– Слушаюсь.

– Белов, твоя задача – рынок. Действуйте.

Белов

Он поехал домой переодеваться. Не попрешься же на Тишинку в полной милицейской форме. Сергей долго ждал трамвая. Мела метель. Тротуары были засыпаны снегом. К остановке протоптали узкую тропинку в сугробах. Холодный ветер пробивал насквозь синюю суконную шинель, и Сергей пожалел, что не надел свитер под гимнастерку.

Перед ним лежал пустой, задубевший от холода Страстной бульвар, и Белову не верилось, что всего три года назад, сдав весеннюю сессию в юридическом институте, они гуляли до утра именно по этому по-летнему прекрасному бульвару.

Как все это было давно. Институт, ночные споры на московских улицах, прекрасных и тихих. Потом был сорок первый год, рубеж под Москвой, болезнь, работа в МУРе.

Родители его уехали в Ташкент сразу же, как началась война. Буквально на второй день. До Сергея доходили слухи, что отец там процветает, имеет обширную практику и считается лучшим адвокатом.

Его отношения с отцом ухудшились еще перед войной. Слишком уж суетлив и жаден был Белов-старший. Мать – актриса Московского драматического театра на Новослободской – жила своей отдельной жизнью. Репетиции, премьеры, гастроли и, конечно, устроенный адвокатом Беловым быт.

Отношения с отцом испортились сразу после поступления Сергея в институт. После того, как он немного разобрался в основах юриспруденции.

Трамвая все не было, и Сергей начал замерзать всерьез. Наконец из круговерти выполз кругом залепленный снегом лобастый вагон, на котором еле различался номер семнадцать.

– До Никитских ворот вагон, – крикнула из его ледяного чрева кондуктор, – только до Никитских.

А Сергею дальше и не нужно. Он жил у Никитских, в доме, где была аптека.

В вагоне стояла холодная изморозь. Кондукторша взглянула на милицейскую форму Белова и отвернулась. Трамвай медленно полз через заснеженную Москву. Мимо холодных домов с окнами, крест-накрест схваченными полосками из бумаги. Почти из всех форточек жилых квартир торчали закопченные колена «буржуек». Война изменила лицо города, он стал похож на человека, перенесшего тяжелую болезнь.

– Никитские ворота! – надсадным от простуды голосом крикнула кондукторша. – Трамвай идет в парк.

Сергей спрыгнул с обледеневшей подножки, посмотрел на нахохлившегося от холода Тимирязева. Великий ботаник взирал на мир недовольно, с некоторой долей высокомерия. Он был выше мелких человеческих страстей. Его приговорили к бессмертию.

Дверной замок в квартире поддавался туго. Видимо, тоже замерз. Окна в комнате покрылись толстым слоем льда, и в квартире было сумеречно, как перед наступлением ночи. Сергей растопил «буржуйку». Печка горела хорошо. Ее сделал шофер отдела Быков, человек, который мог смастерить все.

Комната нагревалась медленно, но Сергей снял шинель, стянул гимнастерку и открыл платяной шкаф. Да, небогато он жил, совсем небогато. На плечиках висели его единственный штатский костюм и демисезонное пальто. Слава богу, что на полке валялась потрепанная, но вполне годная ушанка. Он так и стоял в раздумье, как вдруг услышал, что кто-то пытается открыть дверной замок.

Белов переложил пистолет в карман галифе и тихо, стараясь не стучать сапогами, вышел в коридор. С той стороны кто-то пытался открыть дверь. Сергей щелкнул выключателем, и прихожую залил тусклый свет лампочки, горящей вполнакала.

Сергей опустил руку в карман и распахнул дверь.

В квартиру ввалилась здоровенная бабища в тулупе, перетянутом офицерским ремнем, и огромных валенках. Следом за ней проник, именно не вошел, а незаметно проник старичок в драповом пальто с каракулевым воротником и фетровых бурках-чесанках. Щечки старичка румянились от мороза, словно яблочки.

– Ты кто есть? – прохрипела баба, отталкивая Белова дубленой грудью. – Ты чего здесь?

– Я здесь живу, – несколько растерянно ответил Сергей.

– Шутите, молодой человек, шутите, – захихикал старичок, – здесь никто не живет. Квартирка эта эвакуированных.

– Вот что, малый, – прогудела баба в кожухе[28]28
  Верхняя одежда из кожи; овчинный тулуп.


[Закрыть], – я как есть начальство из ЖАКТа[29]29
  Жилищно-арендное кооперативное товарищество.


[Закрыть], так ты выметайся отсюдова, пока я милицию не позвала. Квартира эта вакуированных. Мы ее занимаем согласно решения.

– Чьего решения? – опешил Сергей.

– Исполкому.

– Но я здесь живу.

– Нехорошо обманывать, – вкрадчиво прошипел старичок, – нехорошо. Квартирка эта адвоката Белова, а он в Ташкенте с семейством урюком питается, пока мы здесь от голода пухнем.

– Это вы пухнете? – Сергей посмотрел на щечки-яблоки, на упитанное лицо старичка-проныры.

– Вы чего с ним разговариваете, Клавдия Ивановна? У нас решение...

– Ты кто такой? – вновь рявкнула женщина в тулупе. – Документы!

– У меня все есть, – с угрозой сказал Сергей и, повернувшись, пошел в комнату.

Пока он надевал форменную гимнастерку, по коридору протопали валенки и бурки. Бабища и старичок прошли в гостиную.

– Мебель хорошая, – гудела баба, – это тоже денег стоит...

– Вот мои документы, – Сергей вынул из кармана гимнастерки муровскую книжку.

Баба и старик как завороженные смотрели на его погоны.

– Ваши документы? – строго потребовал Белов.

– Так мы... Товарищ начальник... Мы что, – засипела баба.

А старичок растворился, исчез. Только хлопнула входная дверь.

– Я чего... Я людям стараюсь... Для народу, значит...

– Документы, – Сергей вынул из кармана пистолет и переложил в кобуру.

Вид оружия парализовал человеколюбивую бабищу. Трясущимися руками она расстегнула кожух и вытащила паспорт.

– Получите его в отделении, а теперь вон из моей квартиры, а старичку своему скажите, я его все равно найду.

Тяжело ухнула входная дверь.

В комнате стало теплее, и уходить мучительно не хотелось. Белов с грустью подумал, что надо будет переодеваться, шагать по завьюженным улицам, ехать в стылом трамвае.

Сергей натянул свитер, надел теплые носки, брюки от костюма, сапоги. На вешалке в прихожей висел ватник, сегодня наступило его время. Он постоял у зеркала, рассматривая себя внимательно, потом смял гармошкой сапоги. Теперь он похож на приблатненного.

Перед уходом Белов позвонил в районное отделение милиции и рассказал начальнику о визите «общественников». Обещал не позже чем завтра прислать рапорт и изъятый паспорт. Потом выгреб из печки горячую золу и поехал в восемнадцатое отделение.

Начальник розыска отделения Кузин уже ждал его. Он внимательно осмотрел Сергея и сказал:

– Знаешь, Белов, если бы к твоему маскараду да другое лицо, я бы сам тебя заловил.

– А где я другое лицо возьму? – поинтересовался Сергей.

– Что точно, то точно. Не для нашей работы оно у тебя. Ну ладно, мы тут справочки навели. Верные люди подсказали. Книжками этими торгует Толик Севостьянов по кличке Кочан. Проживает он в Большом Тишинском, дом 3, квартира 5, не учится и не работает. В феврале ему исполнится семнадцать. Детская комната наша от него просто рыдает. Вредный парень. Правда, связишки у него интересные. Он, кстати, в кинотеатре «Смена».

– Что делать будем? – спросил Белов.

– Ты старший, тебе и решать. Я только обеспечиваю операцию.

– Я же советуюсь с тобой, Евгений Иванович, ты же обстановку на своем участке лучше знаешь.

– Вот что я тебе скажу. Этот самый Кочан – мастер на все руки. Торгует книжками этими, папиросами рассыпными, билетами в кино. На моей территории несколько таких пацанов. Работают они на хозяина. Есть человек, который их всем этим снабжает. Мы пацанов задерживаем. Молчат. Видать, здорово он их запугал.

– Что ж ты, Евгений Иванович, раньше ими не занялся?

– Дорогой ты мой друг Белов, – Кузин встал, подошел к окну, отодвинул занавеску, – посмотри туда. Тишинка. У меня здесь столько всего, что до этих пацанов руки не доходят, а народу... Я сам третий. Так-то.

– Я думаю, мне с этим Кочаном повидаться нужно.

– Давай, он сегодня билетами торгует.

Они вышли на улицу. На город спустились мглистые сумерки. По Большой Грузинской проползали темные трамваи. В их глубине теплился синий свет маскировочных лампочек.

– Ты иди, Кочана этого сразу узнаешь по куртке хромовой желтой, – сказал Кузин.

В кинотеатре «Смена» в который уж раз шел американский фильм «Полярная звезда». На афише горящий краснозвездный самолет врезался в колонну фашистских танков. Сергей видел этот фильм в клубе управления. Он смотрел и смеялся. Американцы показывали некий колхоз «Полярная звезда» и судьбы колхозников в годы войны. Да, несколько странно представляли себе войну люди, отгороженные от нее океаном. Этот фильм можно было смотреть, полностью абстрагировавшись от происходящих событий.

В маленьком зале, где находились кассы, толкался народ. Сергей огляделся и увидел парня в желтой кожаной куртке, кепке-малокозырке, традиционных сапогах-прохорях с напущенными на них брюками. Нет, совсем не пацан был этот Кочан. Отечное лицо, злые рыскающие глаза, расчетливо-вороватые движения. Он только что продал два билета какому-то военному и теперь оглядывал зал, ища нового клиента.

Белов подошел к нему.

– Здорово, Кочан.

– Здорово, – буркнул парень. – Билеты нужны?

– Нет. – Сергей полез в карман и вынул пачку «Беломора», протянул Кочану. Тот взял, прикурил молча, внимательно разглядывая незнакомого человека.

– Ты кто такой? – спросил Кочан.

– А ты что, не видишь?

– Откуда?

– С Бахрушинки.

– Золотого знаешь?

– Его третьего дня «цветные» за квартиру повязали.

Сергей прекрасно знал Бахрушинку, так назывался целый квартал домов бывшего купца Бахрушина в Козицком переулке. Там, так уж сложилось исторически, жила шпана центра Москвы.

Белову не раз приходилось бывать в этих домах, в которых до революции и при нэпе размещались игорные притоны, жили сапожники и портные, за ночь перешивавшие краденые вещи. Дурная слава была у Бахрушинки, куда как дурная.

Но на Тишинке человек оттуда пользовался уважением.

– Значит, повязали Золотого? – задумчиво спросил Кочан.

– Слушай, – Белов говорил, не выпуская папиросы изо рта. – Мне Витек книжку показывал с песнями.

– Пять красненьких.

– По сто двадцать отдашь, десять штук куплю.

– Толкнуть хочешь? – улыбнулся Кочан.

– Есть пацаны, возьмут.

– По сто тридцать.

– Давай, – Белов полез за деньгами.

– У меня сейчас нет, приходи через час в Большой Кондратьевский.

– Где там?

– У седьмого дома.

– Давай. Я бы и папирос у тебя взял тоже, пачек десять.

– Могу и больше.

– Больше завтра, сейчас при себе денег мало.

– Я бы тебе папиросы по четыре червонца продал.

– Завтра, а сегодня возьму немного.

Кочан исчез, растворился в толпе, штурмующей кассу с табличкой: «На сегодня все билеты проданы».

У Белова в запасе был целый час. Он вышел на темную улицу. Метель прекратилась. На остановке ожидала трамвая толпа народа. Сугробы почти закрывали окна маленьких, вросших в землю деревянных домов.

Белов зашел в автомат и позвонил Кузину.

– Кочан назначил мне свидание в Большом Кондратьевском через час. Придет с товаром.

– Твое решение? – спросил Кузин.

– Я думаю, надо брать.

– Давай.