Текст книги "Антология советского детектива-46. Компиляция. Книги 1-14 (СИ)"

Автор книги: Аркадий Адамов

Соавторы: Эдуард Хруцкий
сообщить о нарушении

Текущая страница: 172 (всего у книги 205 страниц)

Данилов

– Ты, Игорь, молодец, – сказал Иван Александрович, с удовольствием глядя на Муравьева. – Вот только глаз он тебе подбил. Но ничего, намажь бодягой, пройдет.

Глаз Муравьева даже в тусклом свете лампы отливал угрожающей синевой.

– Иди, Игорь, работай с ними, узнай все про дядю Розанова.

Муравьев ушел. Данилов встал из-за стола, пересел на диван. Ему очень хотелось снять сапоги, вытянуть ноги и сидеть бездумно, чувствуя, как усталость постепенно покидает тело. А всего лучше закрыть глаза и задремать хоть ненамного, ненадолго. И чтобы сны пришли непонятно-ласковые, как в детстве.

До чего же смешно, что именно тогда, когда человек счастливее всего, ему так хочется переменить жизнь. Зачем стараться быстрее взрослеть? Прибавлять года, часами у зеркала искать на губе первый пушок усов. Зачем? Все равно самое доброе и прекрасное люди оставляют в детстве. Только в нем в мире столько красок, только в нем столько любви. Неужели в детстве он мог представить, что будет сидеть в этой маленькой комнате со столом, диваном, пузатым сейфом и картой на стене? Нет. Он-то тогда знал точно, что будет моряком или на худой конец авиатором, как знаменитый Сережа Уточкин.

Данилов даже услышал голос, поющий модную в те годы песенку:

 
Если бы я был Уточкин Сережа,
Полетел бы я, конечно, тоже,
Полетел бы я повыше крыши,
На манер большой летучей мыши...
 

Вот и все, что осталось у него от счастья. Старенький, прыгающий мотивчик, его хрипели все граммофонные трубы; желтая твердого картона фотография матери и щемящая грусть, которая приходит к людям, так и не нашедшим счастья. Но закрывать глаза было нельзя. Потому что дел многовато накопилось.

Конечно, им сегодня повезло. Бывает такое слепое везенье. Ох, уж эта блатная романтика. Кровью им надо обязательно повязаться. Впрочем, не романтика это. Нет. Окропились кровушкой, значит, молчат на допросе оба. Господи, сколько же сволочи на свете! С ножами, пистолетами, дубинками. Гадость и гниль! А к тебе мысли о детстве лезут. И Данилов вспомнил, как, войдя в соседнюю комнату, он увидел застывшее от ненависти лицо Никитина и его пудовый кулак, словно молоток, лежащий на столе.

– Не могу, товарищ подполковник, – скрипнул он зубами, – разрешите выйти.

– Иди. – Данилов сел на край стола, достал папиросу.

– Дешевку куришь, начальник. Я ниже «Казбека» не опускаюсь.

Тот, кого Розанов называл Андреем, сидел на стуле свободно, с профессиональной кабацкой небрежностью.

Данилов молча курил, разглядывая его. Потом встал, ткнул окурок в пепельницу.

– Тебе пальцы откатали? – спросил он.

– Да.

– Значит, через два, может, три часа мы будем знать о тебе все. Я думаю, за тобой много чего числится. На высшую меру как раз хватит.

– А ты меня, начальник, не пугай.

– А я тебя и не пугаю. Я для чего веду нашу неспешную беседу? Чтобы ты понял, сколько еще жить осталось. И не смотри на меня так. Твои показания нам нужны для формальности. Виктор наговорил столько, что нам этого вполне достаточно. Тебя сейчас в камеру отведут, так ты подумай по дороге, один пойдешь в трибунал или с компанией.

– А если я скажу все, – задержанный, прищурившись, глядел на него, – будет мне послабление?

– Ты что, впервые на допросе? Нет у меня права смягчать или ужесточать приговор. У меня есть одно право: написать, как ты себя вел на предварительном следствии. Оказал помощь или нет. Но помни – и это шанс. Маленький, еле видимый, но шанс.

Задержанный молчал. Пальцы его побелели, так плотно он сжал руками сиденье стула.

– Думай. А я пойду. Только не мотай нервы моим людям. Они сегодня водку, как ты, не пили, они работали.

Данилов пошел к двери.

– Погоди, начальник...

Иван Александрович оглянулся.

– Ты хоть соври, начальник, хоть пообещай. Мне же тридцати нет.

– А зачем мне врать, разве ложь приносит радость?

– Мне сейчас все радость принесет. Жить-то хочу.

– А ты думаешь, Олег Пчелин, которого ты подстрелил сегодня, не хотел жить? А женщина, которую вы чуть не убили?

– Сука она, начальник. Падло буду, сука. Она с ними повязана.

– С кем?

– С Розановым этим.

– Виктором?

– Шестерка, дерьмо. Дядька у него всем заправляет. В большом авторитете он. Среди наших кличка ему Адвокат.

– А при чем же здесь старуха?

– У нее вроде малины с девками.

– А ты ничего не путаешь?

– Нет, начальник, слово мое верное. Я сам-то в Москве двадцать дней всего. Еще их всех дел не знаю. Но слышал, что у гадалки этой и деньги, и рыжевье[36]36
  Золото, мелкие золотые изделия и вещи (воровской жаргон).


[Закрыть], и камни. Думал, возьму и подамся в Ташкент. Вот и начал этого фрайерка подговаривать. Пошли к ней да пошли. А он на деньги падкий. Девок больно любит. Дядька ему кидает скупо, а девки нынче вино да шоколад любят.

– Ты бы хоть фамилию назвал для порядка.

Данилов вернулся, взял стул, сел рядом с задержанным.

– А я тебя, начальник, знаю. У нас в Питере про тебя слухи ходили.

Данилов усмехнулся и ничего не ответил.

– Так все же как твоя фамилия?

– Их у меня за двадцать девять лет штук семь было.

– Ты мне настоящую скажи.

– Лапухин я, Мишка Лапухин. Кликуха моя Валет.

– Ну вот видишь, и познакомились. Ты мне, Миша, одно скажи: ты Царевича знаешь?

– Пацана этого? Видел, только он не у Адвоката работает. Адвокат вроде перекупщика. А есть люди, которые магазины молотят. Продукты Адвокату сдают, а кто они, не знаю.

После разговора с Валетом пришел Белов и подробно доложил о допросе Виктора Розанова.

Его дядя оказался весьма любопытной фигурой. В тридцать шестом году его исключили из коллегии адвокатов за неблаговидные дела. Он устроился юрисконсультом в артель, выпускавшую трикотаж, начал спекулировать антиквариатом. В сороковом попал в Ригу. Здесь в показаниях Розанова-младшего оказались некоторые провалы. Что делал его дядя в Риге, Виктор не знал. С самого начала войны он был освобожден от военной службы, в мае сорок первого квартиру на Остоженке обменял на дом в Кунцеве.

Виктор по памяти нарисовал план дачи. Находилась она в Почтово-Голубином тупике. Дальше начиналось поле, за ним железная дорога и лес. Теперь все начинало складываться. Розанов скупал у банды продукты, реализовывал их частично на рынке, а большая часть оседала где-то. Вот это где-то и необходимо было выяснить.

И конечно, главное – банда. Где они – Розанов должен знать наверняка. Вообще-то, конечно, дело странное. Убийства, грабежи, спекуляции и вдруг типографский шрифт. Неужели Розанов хотел наладить производство фальшивых продовольственных карточек?

В час ночи Иван Александрович решил поспать, благо Розанова решено было брать на рассвете. Пока дом блокировали. Данилов открыл сейф, старинные куранты звонко отбили свою мелодию. Перезвон старого менуэта напомнил ему лес, утро, восход солнца.

На верхней полке лежал маузер в побитом деревянном футляре. Иван Александрович вынул его, вщелкнул обойму, проверил патроны.

Тупорылые, в гильзовой латуни, они плотно лежали в приемнике. Данилов, усмехнувшись про себя, подумал, что самым изящным и совершенным изобретением человечества за всю его многолетнюю историю стали средства уничтожения.

Иван Александрович протер маузер чистой тряпкой, снимая с него остатки смазки. Без стука распахнулась дверь, на пороге стоял Никитин.

– Иван Александрович, Грузинский вал, дом 143, магазин...

– Сторож?

– Убит.

Данилов
(ночь)

Автобус, надсадно ревя, мчал по пустынной улице Горького. Данилов молча глядел в окно. Он не мог говорить, боясь сорваться, и его люди, знавшие начальника не один день, молчали. Даже Никитин. Никогда еще Иван Александрович не испытывал такого острого чувства вины. За много лет работы в органах ему постоянно приходилось становиться причастным к чужой беде. Казалось, должен был выработаться иммунитет, притупиться острота восприятия.

Машину занесло на повороте. Недовольно зарычала собака. Тихо выругался Никитин.

– Где? – спросил Данилов.

– В этом доме, товарищ начальник, – ответил кто-то. Но тротуаре вспыхнул свет карманного фонаря.

Автобус затормозил.

Данилов выпрыгнул и, не отвечая на приветствия, пошел к дверям магазина.

– Свет! – скомандовал он.

Вспыхнули аккумуляторные фонари, осветив занесенный снегом тротуар, обмерзлые ступеньки магазина, распахнутую дверь и тело человека. Совсем маленькое на белом снегу. Казалось, что сторож просто прилег, поджав под себя ноги и вытянув вперед сухонький старческий кулачок.

– Где директор магазина? – спросил Данилов.

– За ним поехали, – ответил кто-то из темноты.

Данилов, обходя труп, вошел в магазин. Свет фонарей услужливо двигался вместе с ним, фиксируя разоренные прилавки, выбитую дверь в подсобку, разбросанные на полу продукты, горки крупы. Под ногами скрипел сахарный песок.

У прилавков, ручек, замков уже начали работать эксперты, а Данилову все время казалось, что он забыл какую-то важную деталь. Он вышел на крыльцо магазина и увидел. Телефонный аппарат на длинном шнуре стоял на ступеньках рядом с трупом, уже прикрытым брезентом.

Почему телефон оказался здесь? Почему?

– Иван Александрович, – подошел эксперт, – почерк тот же. Был левша, отпечатков много.

– Что взяли?

– А вон директор идет.

Директор магазина – крашеная дама лет сорока в котиковой шубе и фетровых ботах – заголосила сразу, увидев взломанную дверь.

– Вы директор? – подошел к ней Данилов.

– Я, товарищ начальник.

– Утром снимете остатки, акт нам. Упаси бог вас приписать хоть один лишний грамм.

– Да как можно. – Женщина всхлипнула.

– Иван Александрович, – подошел Муравьев, – постовой милиционер делал обход в час тридцать, видел сторожа живым; в два десять, возвращаясь обратно, увидел труп сторожа и взломанную дверь. Эксперты нашли четкий след колес, предположительно ГАЗ-АА. След загипсовали.

– Хорошо, хорошо, – Данилов махнул рукой, – работайте.

Значит, они приехали на машине и управились за сорок минут.

Кому же открывают двери сторожа? Плачущему ребенку? Бездомной собаке? Глупо. Но почему телефон стоял на крыльце?

Может быть, сторож открыл дверь и дал кому-то аппарат? Что могло заставить его? Только человеческое горе. Нет, он бы выслушал через дверь и позвонил сам. Что-то другое. Совсем другое. Они все не могли отказать. Кому? Значит, они, все трое погибших, знали этого человека. Но так же не бывает. Не бывает так.

– Товарищ подполковник, – подошел начальник уголовного розыска отделения милиции, – сторож – Ефремов Михаил Егорович, ему семьдесят лет. Живет с невесткой, сын на фронте. Семья хорошая. Да и старик был добрый, честный. Крошки в магазине не взял.

– Как ты думаешь, Соловьев, почему Ефремов открыл дверь?

– Не знаю.

– А на улице Красина?

– Рок какой-то.

– А ты, Соловьев, мистик.

– Не понял, товарищ подполковник.

– Ничего, это я так, мысли вслух. Вы работайте, а мы поедем. Эксперты останутся с вами.

Данилов
(утро)

Они вышли из машины за две улицы до тупика со смешным названием. Придумал же хороший человек ему имя – Почтово-Голубиный. Шли по узкой тропинке тротуара мимо угадывавшихся в темноте маленьких одноэтажных домиков-дач. Кунцево было не столько районным городом, сколько дачным местом Москвы.

До войны Данилов с Наташей бывали здесь несколько раз у Серебровского, которому как работнику наркомата полагалась казенная дача. У Сергея была тогда очередная любовь. Самая последняя, как уверял он Данилова. На лужайке перед домом топили шишками самовар, женщины суетились с закуской, а Серебровский, наигрывая на гитаре, пел приятным хрипловатым баритоном.

Сапоги скользили, снег под ногами скрипел, как несмазанные петли двери. И Данилову казалось, что звук этот, неприятный и резкий, прорывается сквозь плотно прикрытые ставни домов.

– Далеко еще? – спросил он.

– Метров двести.

Операцию проводили совместно с Кунцевским райотделом милиции. Они и давали установку на Розанова. Ни в чем предосудительном бывший адвокат замечен не был. Работал юрисконсультом районного отделения ВОС[37]37
  Всероссийское общество слепых.


[Закрыть], преподавал в городской юридической школе, активно откликался на все общественные мероприятия.

Обыкновенный законопослушный гражданин.

Кончилась длинная, прямая как стрела Почтовая, налево началась Полевая. Тупик с добрым названием оказался коротким и широким. В нем было всего четыре дома. Дача Розанова стояла на самом краю города: двухэтажная, со странной башенкой, изящной и островерхой.

– Ничего дом, – сказал Муравьев за спиной Данилова.

– Только брать его трудно, – хохотнул Никитин.

– Товарищ подполковник, – подошел старший оцепления, – в доме тихо, никто не приезжал, никто не выходил.

Данилов еще раз посмотрел на дом. Снег кончился, ветер разогнал тучи, и утренние звезды повисли над городком. На фоне неба остроконечная башенка на доме Розанова гляделась легкомысленно и добро.

– Сколько человек в доме? – Данилов расстегнул шинель, вынул из кобуры маузер.

– Трое. Пришли вчера в девятнадцать со стороны поля.

– Ребята в поле замерзли, наверное?

– Есть немного. Всю ночь ведь, товарищ подполковник.

Итак, дом блокирован, подходы к нему также. Теперь оставалось совсем немного – попасть в дачу. Конечно, можно было пойти постучать в дверь, сказать, что телеграмма. Но не те люди сидели за этими закрытыми дверями. Окна заложены ставнями, двери крепкие. Если они начнут стрелять, то положить могут многих.

– Где начальник райотдела? – повернулся к людям Данилов.

– Я здесь, Иван Александрович.

– Нужна машина или телега с дровами.

– А уголь подойдет?

– Подойдет.

– У нас во дворе полуторка с углем стоит, должны разгрузить с утра.

– Найдется, во что переодеть троих?

– Смотря во что.

– Валенки, ватники, брюки ватные. Ну чтобы на грузчиков похожи были.

– Попробуем.

– Тогда пошли.

Через тридцать минут, ревя мотором, в Почтово-Голубиный тупик въехала полуторка, груженная углем. В кузове на брезенте лежал человек в грязном ватнике, некоем подобии шапки и разношенных валенках. В кабине сидели еще двое, грузчик и шофер. Машину вел Данилов. Он давно уже не сидел за баранкой, а на грузовиках вообще не ездил, поэтому полуторка шла странными скачками.

– Пожгет сцепление, – с сожалением сказал начальник райотдела, глядя, как машина, дергаясь, моталась из стороны в сторону.

Но все же Данилов освоился с машиной и к даче Розанова подкатил сравнительно грамотно. Полуторка затормозила, почти уткнувшись носом в ворота.

Никитин выпрыгнул из кузова, обошел машину, стукнул валенком по переднему скату, и, подтянувшись на руках, перемахнул через забор.

Никитин

Ничего себе участок отхватил этот адвокат. Дачка, сарай, сад. Летом здесь, наверное, красота. Ворота были заперты.

Никитин распахнул калитку и крикнул:

– Петя, погуди им!

За забором хрипло заревел клаксон. Никитин вразвалку зашагал к дому, на ходу цепко поглядывая на забранные ставнями окна, на массивную дверь, на стекла террасы, перетянутые бумажными крестами.

Дом молчал. Никитину не нравилось это. Он был как ростовая мишень на белом снегу. В любую минуту утреннюю тишину мог разорвать выстрел... А там... Не очко меня сгубило, а к одиннадцати туз, как любил говорить его товарищ из Тульского угрозыска.

Но пока ничего, до крыльца дойти дали.

Клаксон ревел. Никитин кулаком забарабанил в дверь.

– Чего тебе? – спросил голос за дверью.

Значит, стояли, следили за ним, но не выстрелили. Значит, наживку сглотнули.

– Я тебе, между прочим, не нанялся, – заводя себя, заорал Никитин, – ты тут сны видишь, а я вам уголь вози.

– Чего орешь? Какой уголь? – так же спокойно спросили за дверью.

– Какой?! Черного цвета, – рявкнул Никитин. – Давай открывай ворота или я его на улице выброшу.

Он полез в карман, вытащил накладную.

– Распишись и сам таскай, мы тебе не нанялись.

За дверью молчали.

Никитин вновь полез в карман, вынул газетную бумагу, сложенную книжечкой, махорку, лихо скрутил самокрутку.

– Дай спички, хозяин. – Никитин оглянулся и увидел идущего к даче Муравьева, он нес в руках совковую лопату.

– Ну чего они? – крикнул Муравьев.

– Спят, падлы. Давай сгружать на улице. – Никитин закончил фразу матом. – Так дашь ты спичку или нет?

– Кто уголь прислал? – спросил за дверью другой голос.

– Слепые. ВОС. Не хочешь брать, распишись.

Загремела щеколда. Дверь распахнулась. На пороге стоял человек в свитере, похожий на квадрат.

«Слон», – понял Никитин.

– Где расписаться? – спросил Слон.

– Дай спичку.

Слон полез в карман, достал коробок, протянул Никитину.

Никитин схватил протянутую руку, почувствовав под свитером стальную упругость мышц, и, падая, потянул Слона на себя. Они покатились с крыльца, и Никитина словно припечатала к земле тяжесть чужого тела.

Муравьев

Он увидел, как Никитин, падая, потащил за собой здорового амбала, увидел открытую дверь и, вытащив пистолет, бросился к крыльцу.

За спиной его взревел мотор полуторки, раздался удар, заскрипели ворота. Он обернулся на крыльце и увидел Никитина, прижатого к земле, и финку в поднятой руке его противника, которая вот-вот должна опуститься.

Игорь дважды выстрелил в широкую квадратную спину, обтянутую свитером, и вбежал на террасу. Пусто. Дверь дачи закрыта. Игорь трижды выстрелил в замочную скважину, рванул дверь, она начала поддаваться. Пуля, выбив щепки, просвистела совсем рядом, и Муравьев отскочил в сторону.

– Возьми монтировку. – Рядом стоял Данилов.

Никитин без шапки, в ватнике с оторванным рукавом, морщась от боли, поднимался по ступенькам.

Данилов

К даче бежали люди. За дверью кто-то бессмысленно стрелял. Летели щепки, звенели разбитые стекла террасы. Никитин, бормоча что-то злое, вогнал монтировку в дверь и, не обращая внимания на пули, налег на нее плечом.

Дверь распахнулась. Они вбежали в прихожую.

В полумраке дома Данилов заметил силуэт человека и скорее догадался, чем увидел гранату в его поднятой руке, он выстрелил и крикнул:

– Ложись!

Граната рванула тяжелым гулом, многократно повторенным стенами, потолком, полом. Упругая взрывная волна выдавила стекла, и ставни с треском лопнули. Над их головами по-поросячьи взвизгнули осколки, тупо ударяясь в стены.

Данилов бросился в комнату. На полу лежало нечто, оставшееся от человека. Граната есть граната.

Огромная комната, тусклое мерцание стекол шкафов и золотого багета рам на стенах. Еще одна дверь.

Выстрел.

Пуля ушла выше.

Опять выстрел. И снова пуля ушла куда-то.

Видимо, стрелял человек с нетвердой рукой, человек, не привыкший к оружию.

Комната. Горящие свечи в канделябрах, свет, прыгающий в темно-красном дереве мебели. У стены человек с пистолетом. Плотно сжатый рот. Дергающиеся щеки. Пистолет в руке ходит ходуном.

– Бросайте оружие, – спокойно сказал Данилов, опуская маузер, – бросайте, бросайте.

Человек улыбнулся криво, опустил пистолет.

– Вот так-то лучше. – Данилов шагнул к нему.

– Нет! – крикнул тот. – Нет!

Человек сунул ствол в рот и надавил на спуск.

Открыли окна, и запах пироксилина, сладковато-едкий и стойкий, медленно покидал дом.

Данилов с отвращением скинул ватные брюки и грязный ватник. Перетянув шинель ремнем с портупеей, он вошел в комнату, в которой застрелился Розанов. Видимо, она служила хозяину кабинетом. Огромный стол красного дерева, такой же диван, три кресла, ковер на полу.

На стенах картины. Много картин. Они висели так плотно, что, кажется, палец не вставишь в щель между ними.

Данилов шел по дому. Картины, картины. Шкафы с золотыми и серебряными кубками, какие-то шкатулки и ларцы редкой работы. Хрусталь в серебре. Подносы, кувшины.

– Муравьев! – крикнул он.

– Слушаю вас, Иван Александрович.

– Пойди в райотдел, позвони в Москву, пусть пришлют специалиста по антиквариату, желательно опытного искусствоведа.

– Слушаюсь.

Санитары выносили из дома трупы. У забора милиционеры сдерживали толпу любопытных. Все как обычно. Такая у них работа. Хорошо, что обошлось без потерь. Правда, он провалил операцию.

Три трупа. А ему нужны не покойники, а свидетели. Ах, как нужен ему был живой Розанов. Ведь он являлся связующим звеном между бандой и рынком. Розанов, Розанов... Кто же мог подумать, что ты на такое решишься? Обычно жулики любят себя, боятся смерти. А этот? Ну прямо гвардейский корнет, уличенный в нечестной игре.

Данилов вошел в кабинет, сел к столу, выдвинул ящик. Нож для разрезания бумаги, словно сотканный из тонкой серебряной паутины. Золотой портсигар с алмазным орлом на крышке, старинный кремневый пистолет с золотой насечкой, фигурки каких-то животных с камнями вместо глаз.

В ящиках правой тумбы лежали документы районного отделения ВОСа, конспекты для занятий в юршколе. В левой тумбе в верхнем ящике пачка чистой бумаги и конверты.

Данилов начал перебирать их. Конверты были еще довоенные, с красивыми глянцевыми марками. В один из них что-то вложено. Иван Александрович раскрыл конверт, вынул листок бумаги в косую линейку с прыгающими буквами, написанными химическим карандашом.

«Дорогой Отец! У нас здесь тихо. Город обстреливают, но ничего, мы отсидимся. Посылку твою получил и пустил в дело. Брат передает тебе цацки. Торопись, так как положение с продуктами улучшается. Посылаю тебе бумагу. Печатай новые талоны по присланным образцам. Это дело золотое. Слона придерживай. Пусть не светится. С января к нам обещают пустить паровоз. Ищи связи. Я не хочу, чтобы Брат рисковал. Твой Николай».

Данилов пробежал письмо еще раз. Есть зацепка, есть. Только ради этого стоило штурмовать этот дом. Он подумал о разговоре с начальником, и стало муторно на душе. Как человек самолюбивый, Иван Александрович не любил никаких замечаний. Все-таки странная служба у них. Строгая. И ценят тебя не за прошлое, а только за настоящее. Все, что ты сделал хорошего раньше, зачеркивается одной сегодняшней ошибкой. Потому что за каждым промахом человеческие жизни.

– Иван Александрович, – подошел начальник райотдела, – закончили обыск.

– Что нашли?

– Станок печатный, самодельный. На нем они отрывные талоны к карточкам делали. Только талоны не московские. Продуктов много, ценности, конечно, четыре комплекта офицерской формы старого образца, знаки различия военно-медицинской службы. Два пистолета ТТ, патронов триста сорок штук, семьсот тысяч денег.

– Богато он жил, а, майор?

– Да уж. Под носом, можно сказать.

– Себя не вините. Таких людей ухватить трудно. Засаду оставлять не будем. Я не думаю, что после нашего сражения кто-нибудь придет сюда. Но посмотреть за домом следует.

– Сделаем.