Текст книги "Курс на СССР. Трилогия - Тим Волков, Андрей Посняков (СИ)"

Автор книги: Андрей Посняков

Соавторы: Тим Волков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 48 страниц)

Я слез с подоконника и захлопнул блокнот, в котором так и не написал ни строчки. В холле работал телевизор, все смотрели «Хроники пикирующего бомбардировщика». К Дню Победы всегда показывали хорошие фильмы.

Утром погода испортилась, пошел дождь, противный и нудный, как осенью. Сразу после обхода профессор Резниченко пригласил меня в свой кабинет.

– Ну‑с, молодой человек, присаживайтесь! – Павел Петрович кивнул на стул и взял со стола заведенную на меня историю болезни. – Скажу Вам честно. Как‑то все не очень хорошо.

Так я и не сомневался! Обследование проходил в крайне возбужденном состоянии, так что показатели могут быть совсем не те, что могли бы быть, если бы я не стрессовал.

– Не то, чтобы совсем плохо, – задумчиво глядя на меня, продолжал профессор. – Но, в армию мы вас не пустим. По крайней мере, в этот призыв. Летом и осенью еще понаблюдаем… Кстати, Петр Михайлович дал довольно интересное заключение… это психолог наш.

– А, веселый такой! – улыбнулся я и рассказал пару интересных курьёзов о жизни психологов из будущего.

– Профессия обязывает! – хохотнул доктор. – Кстати, Петр Михайлович специалист отменный! Но самое интересное не то, что он написал в заключении, а то, что сказал на словах.

– И что же он сказал? – спросил я, стараясь оставаться спокойным, хотя сердце предательски ёкнуло.

– Точно хотите знать? – прищурил глаза профессор.

– Павел Петрович, я весь внимание! – взмолился я.

– Ну, что ж, сами напросились, – профессор пожал плечами и после небольшой паузы добавил. – Смотрели фильм «Замороженный»? Недавно в «Ударнике» шел. Французская комедия с Пьером Ришаром.

Я молча кивнул, пока что толком не понимая, куда клонит доктор.

– Там, по сюжету, некто провел в заморозке около семидесяти лет, что ли… – напомнил Павел Петрович. – А потом его разморозили и, чтоб не шокировать, держали в неведении, имитировав старую, привычную ему, эпоху. Но, вот настал такой момент, когда он все узнал! Так вот… По мнению нашего уважаемого Петра Михайловича, с вами как раз такой случай! Только наоборот. Словно бы ваше сознание кто‑то переместил, но, не в будущее, а в прошлое!

– Но… меня никто не замораживал… – пролепетал я.

Ничего себе, психиатр! «Веселый дядька». Да он раскусил меня, как белка орешек. По кусочку, полегоньку, хрум‑хрум‑хрум, и вот она истина. А впрочем, кто ему поверит‑то? Тем более, в СССР!

– В общем, будем считать, что это шутка, – рассмеялся профессор, но как‑то натянуто, не весело. – Но, клиническая картина искажена. Но, не волнуйтесь, вашей жизни ничего не грозит. Так что в понедельник мы вас выпишем. Сегодня же, извините, просто не успеваем оформить бумаги… Уж как‑нибудь переживете выходные в отделении?

– Ничего, Павел Петрович, переживу, – ответил я, и ободряюще улыбнулся.

Я понимал, что выдвинутая им причина «не успеваем оформить бумаги» всего лишь отговорка. Просто ему хотелось бы пронаблюдать ещё пару дней за моим поведением. Вдруг появится что‑то странное, о чем ещё, наверняка, поведал ему психолог.

В субботу посетителей пускали пораньше, но я никого не ждал. Родители навестить не обещали, думали, что сегодня выпишут и ждали звонка, когда меня можно было забирать домой. Пошарив в кошельке, я отыскал две копейки и уже собрался спуститься в холл, позвонить, когда в палату вошел Иван, механик из автопарка, здоровяк, но заядлый курильщик,.

– Сань, там тебя деваха какая‑т спрашивает! Симпотная. В холе стоит…

– В холле? – уточнил я. – Так я как раз туда!

«Кто бы это мог быть?» – думал я, перепрыгивая через ступеньку. Может, из редакции решили навестить? Вот бы догадались пышек принести. Вообще то мама продуктов достаточно принесла, но вот сработала ассоциация: редакция‑пышки.

Я увидел ее сразу! Зеленая болоньевая курточка, потертые джинсы, золотисто‑каштановые локоны по плечам.

– Наташа!

– О, болезный! – обернувшись, Наташа бросилась мне на шею. – И как ты тут?

– Лучше расскажи, как сама! – прошептал я ей в самое ухо, прижав к себе крепко‑крепко.

Проходившая мимо пожилая санитарка окинула нас укоризненным взглядом. Обниматься на людях в Советском Союзе было не принято. Тем более, целоваться! Правда, мы пока что не целовались, но выразительно посмотрела на дальний уголок где можно было укрыться за растущим в большой дощатой кадке фикусом.

– Ну, ну, рассказывай! – нетерпеливо спросил я, понимая, что если начнём целоваться, будет не до разговоров. – Как там все…

– Да как… – Наташа повела плечом, не сводя глаз с моих губ. – В общежитие приехала милиция. Вызвали на вахту, сказали, чтоб собиралась. Я и собралась…

– Я как представлю, что тебя этапировали как какую‑то преступницу, в наручниках…

– Не, в кандалы не заковали, – широко раскрыв глаза удивилась она таким ассоциациям. – Просто в поезде сопровождали два милиционера. В штатском. Нормальные такие парни… задачки мне решать помогали. Ну, казусы.

– А тут?

– А тут меня сразу и освободили, – удивилась Наташа. – Извинились, дали что‑то подписать… Там следователь такой хороший, молоденький! Игорь… м‑м‑м, Васильевич, кажется.

– Игорь Валентинович, – хмыкнул я, почувствовав ранее неизвестный мне прилив ревности. – Ишь… чего это ты его запомнила?

– Говорю ж, «хо‑ро‑ший», – по слогам произнесла она слишком выразительно, чтобы это было чем‑то другим, кроме констатации факта работы профессионала. – Так быстро во всем разобрался, всем кому надо позвонил. Прежде всего в деканат. Объяснил, что произошла ошибка, чтобы мне не поставили незачет за неявку на экзамен. Так что сдам пропущенный в дополнительный день. Правда там будут те, кто не смог с первого раза сдать…

– Двоечники? – уточнил я. – На их фоне ты будешь шикарно выглядеть.

– Не только двоечники, – уточнила Наташа. – Ещё болезные и… арестанты.

Тут я не выдержал, и впился губами в её губы. Но долгого поцелуя не получилось. Кто‑то проходил мимо и выразительно так покашлял. Пришлось снова встать «на пионерское расстояние», хотя руки друг друга крепко сжали.

– Мы даже фоторобот составили! – улыбнулась Наташа, снова вернувшись к основной теме разговора. – Это он мне сказал, что ты здесь и на служебном УАЗике сюда подкинул. Ну, ты вообще, как?

– Отлично, в понедельник обещали выписать, – улыбнулся я, почувствовав, что после поцелуя от ревности не осталось и следа. – Наташка, как хорошо, что ты здесь… Но, я‑то до понедельника здесь… Вот что, я завтра на денечек сбегу!

– Не надо никуда сбегать, – строго сказала Наташа, пресекая все мои попытки нарушения больничного режима. девушка. – Я сегодня вечером уже уеду обратно. Кстати, за государственный счет! Даже к деду не зайду, чтоб лишний раз не нервировать. Ты смотри, не проговорись!

– Заметано! – с согласился я, хотя и с сожалением, а потом меня внезапно осенило. – Слушай, а дождь, кажется, кончился… Там, в саду, такая классная беседка есть.

Наташа ушла ближе к вечеру. Я проводил ее до ворот, и еще долго стоял и смотрел, как она стояла на остановке в ожидании троллейбуса. Когда она вошла в салон и села, помахал рукой и оставил свой пост у ворот. Сторож, наблюдавший за мной вздохнул с облегчением. Он то думал, что я сейчас отправлюсь в самоволку, и ему прилетит за это…

Красно‑белый РАФик – «карета скорой помощи», сдико орущей сиреной и включенной мигалкой ворвался в открытые ворота, едва не сбив меня с ног. Резко остановился у приемного покоя, откуда уже выскочили медсестра и санитары с носилками. Наверно, кого‑то с инфарктом привезли…

– Срочный, в хирургию! – крикнул выпрыгнувший из салона длинноволосый парень в белом халате.

– А что там? – поинтересовалась сестричка.

– Горячее ножевое! Кто нынче дежурный?

– Журавлев.

– Повезло парню…

Санитары вытащили из машины пострадавшего. Я посмотрел на него и сжался, увидев знакомое безжизненно‑бледное лицо. Это был Хромов!

Черт… Неужели, Весна его все‑таки достал?

Глава 14

Самое жуткое место в больнице у дверей в операционный блок. Даже случайно проходя мимо этого места ощущаешь какое‑то особое чувство, будто находишься перед дверью, за которой открывается путь совсем в другой мир. Откуда не все возвращаются. Только там можно увидеть настоящие человеческие чувства. Там отключаются все эмоции и срываются маски, включается опыт, профессионализм и желание не дать попавшему туда не по своей воле уйти безвозвратно. И только один человек остаётся совершенно безучастным ко всему этому. Тот, кого везут на каталке.

Санитары в белых халатах на мгновение остановилась перед закрытой дверью, и я смог протиснуться к лежащему на носилках Хромову.

– Коля! Кто тебя так? Это Весна? – я прикоснулся к его холодной, кажущуюся безжизненной, кисть.

Он медленно приоткрыл веки. Губы его дрогнули, и я едва разобрал хриплый, полный леденящей уверенности шепот:

– Нет…

Больше он ничего не успел сказать. Санитар оттолкнул меня, и дверь в операционную захлопнулась с тихим щелчком.

«Нет» напряженным набатом пронеслось у меня в голове. Значит это не банальная ревность отвергнутого соперника, а все гораздо, гораздо хуже.

В коридоре показалась дежурная бригада, направляющаяся в операционную. Я узнал того самого Журавлёва, который сейчас будет делать операцию. Наверняка ему что‑то известно о характере ранения.

Я метнулся к нему, но он лишь бросил на меня суровый, отрешенный взгляд поверх маски.

– В сторону! – оттолкнула меня медсестра. – Сейчас не до вопросов!

– Доктор, – я схватил за рукав идущего последним молодого врача, по виду интерна. – Скажите, что с ним?

– Отстаньте, гражданин! Не мешайте работать! – тот резко дернул руку и скрылся за дверью.

Я стоял, вжавшись в холодную стену, и не мог оторвать глаз от двери в операционную, куда только что скрылись носилки с бледным, как полотно, Колей. В ушах стоял оглушительный гул, заглушавший все другие звуки.

«Горячее ножевое»…

Весь остаток дня я провел у закрытой двери, как приговоренный, не в силах сдвинуться с места. Медсестры пытались прогнать меня, но, видя отчаянье на моём лице, отступали, ограничившись ворчанием. Время растянулось в бесконечную, мучительную пытку неизвестности.

Наконец, ближе к вечеру, дверь открылась. На пороге появился уставший до немоты хирург Журавлев. Он снял шапочку, вытер ею влажный лоб и встряхнул головой.

– Доктор, – срывающимся голосом прохрипел я.

Тот посмотрел на меня усталыми глазами и нахмурился.

– Вы что тут делаете? Вы же пациент! У Вас режим, а вы у операционной дежурите. Не порядок. Живо в палату, выздоравливать. – Он помолчал и, заметив тревогу в моих глазах, улыбнулся. – Жив. Критический период миновал, удалось стабилизировать. Теперь все зависит от его организма и от ухода.

Я понимал, что врачи обладают каким‑то суеверием и никогда не говорят об улучшении состояния больного, поэтому сейчас я был особо благодарен доктору за его слова. Коля жив. Надежда вернулась ко мне, а с ним и холодная, цепкая ясность. Враг сделал свой ход. Значит, и мы должны отвечать.

Меня все же отправили обратно в палату, но уснуть я уже не мог. Лежал и смотрел в потолок, выстраивая в голове возможные варианты развития событий.

Ближе к вечеру следующего дня ко мне зашел отец. Он выглядел потрясенным и постаревшим. Известие о покушении на Хромова поразило его не меньше, чем по меня.

– Саша, как ты? Я только что у реанимации был, к Коле не пускают… – он бессильно опустился на табурет.

– Пап, – перебил я его, садясь на койке. – Слушай внимательно. Ты взял с собой телефон? Свою разработку, ТКСС‑1.

Отец с недоумением кивнул, доставая из внутреннего кармана пиджака компактный, еще сырой прототип.

– Конечно. Всегда с собой. На случай, если из комиссии позвонят…

– Дай его мне, – тихо, но очень твердо попросил я.

– Саша, но… зачем? Ты же в больнице…

– Именно поэтому, – я встретил его взгляд, стараясь передать ему всю серьезность ситуации без лишних слов. – Он может мне понадобиться.

– Звонить по поводу Коли? – догадался он.

– Верно.

– Хорошо, береги его, – только и сказал он.

– Обещаю, что не сломаю, – пообещал я и спрятал телефон.

Едва отец ушел, я вытащил телефон из‑под матраса. Тяжелый, угловатый прототип лежал на ладони, холодный и безмолвный. Он был моей единственной связующей нитью с внешним миром, моим оружием в этой вынужденной изоляции. Первым делом я набрал номер дежурной части городского УВД.

– Дежурная часть, сержант Прохоров, – раздался в трубке ровный голос.

– Здравствуйте, это корреспондент газеты «Заря» Александр Воронцов, – сказал я, стараясь придать голосу профессиональную твердость. – Интересует информация о криминальном происшествии, произошедшем в городе сегодня днем. Пострадавший Хромов Николай. Что‑нибудь можете сообщить по существу?

В трубке повисла короткая пауза, слышался лишь шелест бумаг.

– Информация по уголовным делам на стадии расследования не разглашается.

– Понимаете, это очень важно, я лично знаком с пострадавшим, – я попытался добиться у дежурного сочувствия. – Это мой друг!

– Понимаю, – ответил дежурный без тени сочувствия. – Но правила есть правила. Обращайтесь в пресс‑службу в рабочее время.

Раздались короткие гудки. Я сжал кулаки от отчаяния. Официально узнать не получилось, значит действуем по‑другому. Я набрал номер Сидорина. Трубку сняли почти сразу.

– Слушаю, – его голос прозвучал устало, но собранно.

– Андрей Олегович, это Воронцов, – выпалил я. – С Хромовым беда. Его порезали. Тяжело. Он в реанимации областной больницы.

Сидорин резко выдохнул. Слышно было, как он зажигает сигарету.

– Чертовщина… Подробности?

– Я сам сейчас в больнице, на обследовании, поэтому толком ничего не знаю. Узнал случайно, когда его привезли.

– Это в той комнате, которую он снимает его порезали?

– Нет, где‑то по пути домой.

– Бытовуха?

– Тоже вряд ли. Я успел спросить, кто это сделал. Он прошептал что нет.

– «Нет»? – Сидорин переспросил. – Это на что «нет»?

– Я спросил, Весна ли это был. Тот музыкант. У них там своя история… Коля с девушкой дружит, с которой раньше Весна этот ходил. Но Коля сказал: нет, не он. И потерял сознание. Андрей Олегович, прошу вас, узнайте, что там происходит. Я попытался узнать в дежурной части, но мне ничего не говорят.

– Хорошо, – коротко бросил Сидорин. – Сообщу, как только что узнаю. Ты сам как?

– Да я‑то… Нормально в целом. Сейчас не обо мне. Перезвоните, как что‑то узнаете.

– Понял. Держись.

Следующие несколько часов показались адом. Я метался по палате, не в силах найти себе места. Мозг лихорадочно работал, выстраивая и тут же опровергая версии. Если не Весна, то кто? «Сокол»? Метелкин? Кто‑то, кого мы даже не знаем в лицо? Но зачем так грубо, так по‑бандитски? Нож – это не метод профессионала‑шпиона. Это почерк уголовников. Или… или это была тщательно спланированная имитация, подстава?

Утром, едва пробило восемь, я снова схватил телефон. Сидорин снял трубку на первом гудке.

– Ну что, Андрей Олегович? – спросил я, с трудом переводя дух. – Есть какая‑нибудь информация?

– Дело, в общем‑то, раскрыто, – без предисловий начал Сидорин. Его голос был ровным, но в нем чувствовалась какая‑то затаенная неуверенность. – Вчера вечером, в районе восьми, в соседнем квартале от больницы, был задержан гражданин. Пьяный в стельку, в крови с головы до ног. Оказался тот самый музыкант, Веснин, или Весна. Его нашли спящим в подъезде, в двух шагах от места, где, по предварительным данным, и произошло нападение на Хромова.

– Как это… не может быть… Что‑то не сходится… И… он признался?

– В том‑то и дело, что нет, – Сидорин хмыкнул. – Ничего не помнит. Говорит, ушел в запой после увольнения, последние два дня – провал. Но улики против него серьезные. Нож со следами крови нашли в кустах неподалеку. Очевидцы видели, как он вечером шатался в том районе и что‑то бубнил себе под нос, явно не в себе. Следствие считает, что мотив – ревность, личная неприязнь. Мол, Хромов отбил у него девушку, вот он и решил сводить счеты.

– Но Коля сказал «нет», это не Весна! – тихо, но настойчиво повторил я. – Он был в сознании, он видел нападавшего.

– Я понимаю, – вздохнул Сидорин. – И я тебе верю. Но, Саша, посмотри на это глазами следователя. У тебя есть задержанный с уликами, и есть слова человека в коме, который, возможно, вообще ничего не говорил, а ты ему приписываешь. Чье слово весомее?

– Но ведь Коля сказал…

– Александр, послушай. Хромов сейчас в таком состоянии… Да он едва ли вообще тебя понимал, когда ты его спрашивал. Одно простое «нет» – это не алиби. Так что…

– Но это же подстава! – не сдержался я. – Кто‑то все подстроил! Подбросил нож, испачкал его в крови… Весна просто козел отпущения!

– Возможно, – не стал спорить Сидорин. – Но, чтобы это доказать, нужны факты. А факты пока кричат об обратном. Я буду копать, обещаю. Но официально дело будет вестись в том ключе, что есть. И Веснин пока главный подозреваемый.

Мы закончили разговор. В палате было тихо. Соседи спали. А я сидел на кровати, и в голове у меня звучал один‑единственный вопрос, от которого стыла кровь.

Если не Весна… то кто?

Кто‑то, кто знал о его конфликте с Хромовым. Кто‑то, кто мог выследить Колю. Кто‑то, кто хладнокровно подставил несчастного алкоголика, зная, что тот не сможет оправдаться.

Работа профессионала. Чистая, точная, без единой погрешности. И этот убийца все еще на свободе. Где‑то рядом. И теперь он знал, что его первая попытка убить Хромова провалилась. И наверняка готовился ко второй.

* * *

Тишину ночной палаты нарушил сдавленный, испуганный крик: «Не трогайте коллекцию! Отдайте альбом!»

Я вздрогнул, проснулся, сел на койке. В свете луны, падающем из окна, увидел, как мой сосед по палате Ростислав Игоревич мечется в постели, его лицо было искажено гримасой ужаса. Интеллигентная сдержанность, привычная ему днем, полностью исчезла, обнажив испуг.

– Ростислав Игоревич, – тихо окликнул его я, подходя к его кровати. – Проснитесь. Вам приснился кошмар.

Старик вздрогнул, широко раскрыл глаза и с трудом перевел дух. Увидев меня, надел очки, лежавшие на тумбочке.

– Простите, Александр… Наверное, я вас разбудил. Глупости все это…

– Какие глупости? – мягко сказал, присаживаясь на край кровати. Спать все равно не хотелось. – Вы кричали про какую‑то коллекцию. Про альбом.

Ростислав Игоревич тяжело вздохнул, его плечи сгорбились еще сильнее. Казалось, он боролся сам с собой, но потребность выговориться пересилила.

– Да, пустяк в общем‑то… Видите ли… Я филокартист. Собираю старые открытки. И не просто так, для себя, а я… – он сделал паузу, даже приосанился, – я считаюсь одним из лучших в области специалистов по дореволюционной открытке.

– Понимаю, коллекционеры часто волнуются, – сочувственно сказал я. – Особенно, когда им снится очередная недосягаемая мечта.

– Но это не совсем то, из‑за чего… – он снова замолчал, нервно теребя край одеяла.

– Вы можете рассказать мне обо всём, что Вас тревожит, – предложил я. – Иногда, чтобы найти выход из кажущейся безвыходной ситуации надо просто озвучить проблему.

– Перед тем как попасть сюда, – наконец выдавил он, понизив голос до шепота, – я приобрел для своей коллекции одну очень редкую вещь. Это портрет Василия Кандинского. Уникальная открытка. Таких известно всего несколько экземпляров. Очень дорогая вещь.

– И что же? – уже более заинтересованно спросил я, профессионально почувствовав тему для будущей статьи про коллекционера редких открыток, не все же про милицию писать и технологические прорывы.

– Ко мне уже приходили… нехорошие люди, – признался Ростислав Игоревич, и в его глазах мелькнул страх. – Сразу после покупки. Предлагали продать. Назвали сумму, втрое превышающую ту, что я заплатил. Я отказался. Для меня это не просто бумага, это… часть истории. Тогда они стали угрожать. Говорили, что найдут способ забрать. А потом у меня случился этот гипертонический криз… и вот я здесь. И этот кошмар меня не отпускает.

Он умолк. Мне он показался таким беззащитным и напуганным в своем больничном халате, что я невольно проникся его чувствами, но, пребывая в состоянии стресса из‑за ранения Хромова, сначала не придал особого значения ночному кошмару соседа. А тот, излив мне то, что у него на душе, казалось, успокоился и заснул.

Утром в палату вошел новый санитар. Грубоватый мужчина с бычьей шеей, слишком тщательно рассматривал личные вещи пациентов, и его взгляд надолго задержался на стареньком дипломате Ростислава Игоревича.

Интуиция сработала безотказно. Санитар вел себя очень странно. Пугать соседей по палате я не стал, но решил проследить за странным типом.

Во время тихого часа я притворился спящим и сквозь приоткрытые веки заметил, как тот самый санитар бесшумно вошел в палату и направился к кровати коллекционера. Тот крепко спал, отвернувшись к стене.

Санитар присел и протянул руку под кровать, туда, где стоял дипломат с вещами Ростислава Игоревича.

«Ага, за открыточкой пришел, – догадался я и разозлился. – Ну, я тебе сейчас устрою!»

– Вы что‑то ищете? – спросил я, резко вскочив с койки. – Вы по какому поводу? На процедуры вроде рано. Да и уколов никто не назначал.

Санитар, пойманный на месте преступления, на мгновение замер, резко выпрямился и обернулся. Его лицо исказила злая гримаса, но он попытался совладать с эмоциями и пожал плечами.

– Простыни проверяю, – невнятно пробормотал он первое, что пришло ему на ум и спешно покинул палату.

Я не стал мешкать, и только странный санитар скрылся за дверью, повернулся к Ростиславу Игоревичу. Тот уже проснулся и сидел на кровати, бледный как смерть, и нервно теребя край одеяла.

– Ростислав Игоревич, одевайтесь, – сказал я тихо, но твердо. – Мы идем к главному врачу. Сейчас же.

– Но, Александр… Может, не стоит? – залепетал он, его взгляд бегал по сторонам. – Я не хочу лишнего шума… Вдруг это показалось? Вдруг, почем зря наговариваем на санитара…

– Мне ничего не показалось, – отрезал я, уже натягивая поверх пижамы свой халат. – Этот тип рылся в ваших вещах. И вы сами говорили, что вам угрожали из‑за вашей коллекции. Это не случайность. Идем.

Он хотя и сомневался, но послушно поплелся за мной. Мы прошли по длинному и никого не встретили по пути. Секретаря на месте тоже не было. Я распахнул дверь без стука.

Павел Петрович Резниченко сидел за столом и что‑то внимательно изучал в истории болезни.

– Воронцов? Ростислав Игоревич? – увидев нас, он очень удивился. – Что случилось? У вас вид, будто вы видели привидение.

– Хуже, Павел Петрович, – я подошел к его столу. – Только что в нашей палате произошло вопиющее безобразие.

Я коротко, без лишних эмоций, изложил суть: ночной кошмар Ростислава Игоревича о коллекции, его опасения, и то, как я только что застал санитара за попыткой завладеть его личными вещами.

– И не простыни он проверял, Павел Петрович, – закончил я, глядя профессору прямо в глаза. – А искал что‑то конкретное. И, учитывая рассказ Ростислава Игоревича, мы можем предположить, что именно.

Ростислав Игоревич, всё это время молчавший, кивнул, подтверждая мои слова, его руки слегка дрожали.

Профессор Резниченко нахмурился, откинулся на спинку стула и сложил пальцы домиком.

– Санитар? Мужчина? У нас все честные, ничего дурного за ними не замечено… Опишите внешность.

– Крупный, – сразу же сказал я. – Широкий в плечах, короткая шея. Лицо грубоватое. Волосы темные, коротко стриженные. Глаза маленькие, глубоко посаженные.

Павел Петрович медленно кивнул, и в его глазах мелькнуло понимание, смешанное с досадой.

– Так… Теперь понятно. Это объясняет его странное поведение.

– Вы его знаете? – не удержался я.

– К сожалению, да, – вздохнул профессор и продолжал, тщательно подбирая слова. – Похоже, это тот самый новый санитар, которого нам прислали вчера взамен внезапно заболевшего Ивана Петровича. У него случился острый приступ радикулита. А работы невпроворот. Пришлось срочно искать замену через кадровое агентство, с которым у нас временный договор. Они прислали этого… гражданина.

– Кадровое агентство? – удивился я. – И они не проверяют своих сотрудников?

– Должны проверять, – развёл руками Резниченко. – Но, видимо, на этот раз проверка оказалась формальной. Или…

– Или его специально внедрили, – я закончил его мысль.

– Павел Петрович, что будем делать? – вступил наконец в разговор Ростислав Игоревич. – Я… я не чувствую себя здесь в безопасности.

Профессор посмотрел на него с искренним сочувствием.

– Ростислав Игоревич, приношу вам свои извинения за этот инцидент. Вы находитесь в медицинском учреждении, и мы должны обеспечить Вашу безопасность.

Он потянулся к телефонному аппарату.

– Я сейчас же распоряжусь, чтобы этого негодяя отстранили от работы и не допускали на территорию больницы. Одновременно я свяжусь с руководством кадрового агентства и потребую самых суровых объяснений. Подобные вещи недопустимы!

– Спасибо, доктор, – прошептал коллекционер.

Мы вернулись в палату, и напряжение, казалось, немного спало. Ростислав Игоревич, получив гарантии главврача, заметно успокоился. Он подошел к своему дипломату, бережно открыл его и достал оттуда плотный бумажный конверт.

– Вот она, – его голос дрожал от волнения. – Та самая причина всех моих бед.

Он извлек открытку и протянул мне. Это была очень старая, пожелтевшая от времени карточка. На ней был изображен мужчина с умными, чуть отрешенными глазами и острыми чертами лица. Портрет Василия Кандинского. Но мой взгляд сразу же уловил странную деталь. Художник на портрете был запечатлен в момент творчества, и в его… в его левой руке была зажата кисть.

– Постойте, – не удержался я, приглядываясь. – Он что, левша?

Ростислав Игоревич встрепенулся, и на его лице появилась тень профессиональной гордости, затмившей на мгновение прежний страх.

– Ах, вы заметили! – воскликнул он. – Да, именно так! Это одна из особенностей данного портрета. Известно, что Кандинский был амбидекстром, то есть одинаково владел обеими руками, но на ряде ранних работ и этюдов он запечатлен работающим левой рукой. Для знатока это добавляет ценности. Вы оказались очень внимательны, Александр!

Я не слушал его последние слова. В моей голове, как удар молнии, сверкнула мысль, от которой перехватило дыхание.

Левша.

Весна. Тот самый музыкант, которого взяли. Я видел, как он играл на гитаре в кафе «Айсберг». У него была особая гитара. Он отбивал сложные рифы, перебирал струны левой рукой. Он был левшой. Стопроцентным левшой.

А значит…

Я вспомнил сцену в приемном покое. Носилки с Колей. Санитары, расстегивающие его окровавленную куртку. Я мельком увидел рану. Один точный, профессиональный удар… с левой стороны грудной клетки, под ребра, направленный вверх, к сердцу. Удар, который мог нанести только правша, стоя лицом к лицу с жертвой.

Левша никогда не нанесет такой удар спереди в левый бок. Ему это неудобно. Его естественный удар будет идти справа налево, или в правый бок.

А значит Колю и в самом деле ранил не Весна.

– Ростислав Игоревич, – мои губы вдруг пересохли. – Вы… вы мне сейчас кое‑что подсказали. Помогли.

– Я? – он растерянно моргнул. – Чем это?

– Этой открыткой. Извините, мне срочно нужен телефон!

Я выскочил в коридор, сжимая в кармане прототип отцовского телефона. Пальцы дрожали, когда я набирал номер Сидорина.

– Андрей Олегович, это снова я, – почти выдохнул я в трубку, когда он наконец ответил. – Слушайте, Весна – невиновен. Это стопроцентно.