Текст книги "Курс на СССР. Трилогия - Тим Волков, Андрей Посняков (СИ)"

Автор книги: Андрей Посняков

Соавторы: Тим Волков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 48 страниц)

Глава 9

В редакции царила спокойная атмосфера. Один из немногих дней, когда никто не суетился, не бегал, не рвал на себе волосы и не хватался за валидол, ожидая жутких неприятностей. Людмила Ивановна не спеша разбирала почту, Плотников о чем‑то договаривался по телефону. Я дописывал вступление к статье о НЭПе и ожидал прибытия гостей, чтобы познакомить их с Николаем Семеновичем. Необычных гостей.

– Это редакция? – раздался из коридора знакомый голос.

– Да‑да, вон в ту дверь, – ответил кто‑то, пробегавший мимо.

– Здравствуйте, – на пороге появился мой отец, Матвей Андреевич. – Нам сюда?

– Здравствуйте, – несколько застенчиво ответил Коля Хромов, показываясь из‑за его спины.

Я с удивлением уставился на вошедших. Передо мной был не тот привычный, немного сутулый инженер, а подтянутый, уверенный в себе человек. Даже пиджак надел, причесался и брызнулся «Шипром», все‑таки на интервью пришел. Рядом с батей, прячась за его плечом, нервно одергивая рукав своего старенького, чуть коротковатого пиджака, стоял Коля Хромов.

В руках отца я заметил сверток.

– Сашка! – громко произнес отец. – Привет! Мы пришли, как ты и просил. От важных дел между прочим отвлеклись.

Я бросил на отца вопросительный взгляд, и он понял, о чем я.

– Да, – уже тише пояснил он. – И второй вариант собрали. Испытали. Работают стабильно.

– Второй? Когда успели⁈

– Да вчера под вечер и сделали, – улыбнулся отец и подмигнул. – Ты поздно вернулся со своей дискотеки, я не стал тебе говорить, беспокоить. Коля захватил сегодня в редакцию к вам. Пора показывать. Где у вас тут… Николай Семенович?

– Про нас что, действительно в газете писать будут? – тихо спросил Коля.

– Конечно! – решительно ответил я. – Обязательно нужно статью. Поэтому и позвал вас сюда, чтобы показать главному редактору, что это всё не выдумка.

В этот момент появился главред, недовольный громкими голосами во время рабочего процесса. Увидев посторонних, он удивленно посмотрел на меня.

– Александр? – спросил он, поправляя очки. – Что за посетители?

– Николай Семенович, – я встал из‑за стола и сделал шаг вперед. – Разрешите представить: мой отец, Матвей Андреевич Воронцов, инженер‑радиотехник. И его коллега, Николай Хромов, инженер с завода приборов. Я про них вам говорил. Они… они хотели бы продемонстрировать вам одно изобретение.

– Изобретение? – главред скептически окинул взглядом скромно одетых людей. – Что же вы такое изобрели, товарищи? Новый вид картофелекопалки?

В кабинете кто‑то сдержанно хихикнул. Отец не смутился. Он подошел к столу Николая Семеновича и с торжественным видом начал разворачивать сверток.

– Нет, Николай Семенович. Не картофелекопалку. Вот, смотрите.

На столе оказался «ТКСС‑1». Теперь он выглядел еще более законченно. Корпус был покрашен темной матовой краской, кнопки подписаны аккуратнее.

– И что это? – поинтересовался главред, наклоняясь. – На счетчик Гейгера похож. Я, когда лет пять назад на полигон ездил, материал готовил, что‑то похожее видел.

– Это аппарат связи, – сказал отец. – Портативный телефон. Позволяет совершать звонки на городскую сеть без проводов. На расстояние до двух километров.

В кабинете повисла гробовая тишина. Сарказм на лице Николая Семеновича сменился полным недоумением.

– Без проводов? – переспросил он. – Матвей Андреевич, вы меня извините, но… это же фантастика какая‑то. Рация что ли?

– Не рация, – вступил в разговор Коля, его голос сначала дрогнул, но потом зазвучал увереннее. – Полноценный дуплексный телефонный аппарат. С выходом на АТС. Принцип передачи через квадраты уловителя…

Коля, как говорится, сел на своего любимого конька. С каждым словом его голос становился всё увереннее и увереннее. Его глаза блестели каким‑то азартом и гордостью, когда он рассказывал о своём детище. Все в редакции бросили работу и слушали его, изумленно разинув рты.

– Продемонстрируйте, – коротко сказал Николай Семенович, когда тот закончил свой монолог, явно ничего не поняв из его объяснений.

– Саша, скажи мне номер телефона редакции, – попросил отец.

Я продиктовал. Отец с той же торжественностью, что и дома, набрал цифры на кнопочной панели и нажал «Вызов».

Мы все замерли. Раздались гудки в динамике «ТКСС‑1». Прошло пять секунд. Десять.

И вдруг на столе у Людмилы Ивановны резко зазвонил телефон. Обычный, проводной, аппарат ВЭФ.

Людмила Ивановна вздрогнула и принялась смотреть то на звенящий телефон, то на коробочку в руках отца, с лицом, выражавшим полнейший когнитивный диссонанс.

– Возьмите трубку, Людмила Ивановна, – тихо сказал Николай Семенович.

Она послушно сняла трубку.

– Алло? – ее голос прозвучал испуганно.

Из динамика «ТКСС‑1» тут же раздался ее же голос: «Алло?»

– Говорите что‑нибудь, – предложил отец, поднося свой аппарат ко рту.

Но та лишь икала, не находя подходящих слов.

– Людмила Ивановна, это Воронцов‑старший, – сказал отец в трубку. – Вы меня слышите?

– Слышу… – прошептала она в свою трубку, и ее шепот тут же раздался из мобильного устройства. – Я вас слышу… Матвей Андреевич… это… это как?..

Николай Семенович молча подошел к столу, взял трубку у ошеломленной Людмилы Ивановны.

– Воронцов?

– Слушаю вас, Николай Семенович, – улыбаясь, ответил отец. – Говорите!

– Какая четка связь! Не как по рации!

– Вот именно. Тут можно одновременно говорить!

– Черт побери… – тихо, но очень отчетливо выругался Николай Семенович. Это было настолько несвойственно его всегда корректному стилю, что все ахнули. – Да вы… да это же… прорыв! Технологический прорыв!

Он осторожно взял из рук отца «ТКСС‑1» и стал рассматривать его, как драгоценность.

– Воронцов! Хромов! Да вы же гении!

– А у нас еще и второй экземпляр есть, – сконфуженно ответил Коля, жестом фокусника доставая из внутреннего кармана пиджака первый аппарат.

– А если… – Николай Семенович вдруг просиял. – А если с одного на другой позвонить? Так можно?

– Так ведь для этого и задуман! – ответил я. – Чтобы люди могли общаться по телефону даже в самых труднодоступных местах.

Эта информация произвела на Николай Семенович такой эффект, что у него пропал дар речи. Он молча протянул телефон отцу, показывая, позвони.

Второй испытательный звонок с одного мобильного телефона на другой был встречен настоящим взрывом эмоций.

Все сотрудники бросились к столу, засыпая отца и Колю вопросами.

– Можно попробовать? А далеко работает? А батареек надолго хватает?

– Коллеги! Тишина! – скомандовал Николай Семенович, и в его голосе снова зазвучали привычные начальственные нотки, но теперь с примесью восторга. – Значит так, Александр! Бросаешь сейчас все! Садишься и пишешь статью. Прямо сейчас! На первую полосу! «Зареченские Кулибины совершили революцию в связи!» Или что‑то в этом духе! Сергей! Хватай фотоаппарат! Снимай изобретателей! Снимай аппарат! Срочно в номер!

Потом, повернувшись к отцу с Колей, выдохнул:

– Ну, товарищи, – он снял очки и потер переносицу. – Вы меня, конечно, повергли в шок. В хорошем смысле слова. Но я, как главный редактор, обязан мыслить не только категориями сенсации. Объясните мне, как практик практику… что это? Игрушка для богатых? Или…

Он не договорил, вопросительно глядя на нас. Отец хотел что‑то сказать, но я его опередил.

– Николай Семенович, это не игрушка, – начал я, стараясь говорить максимально спокойно и убедительно. – Это начало конца проводной телефонии. Абсолютно новая отрасль связи.

Я подошел к столу и взял аппарат в руки.

– Сегодня он работает на полтора‑два километра. Но это только первый шаг. Представьте: мы покрываем город сетью специальных приемо‑передающих станций, базовых, их можно назвать. Они будут установлены на крышах домов, на вышках. Каждая станция будет создавать вокруг себя зону уверенного приема, как бы «соту». Такую ячейку, как у пчел. Аппарат, перемещаясь по городу, будет автоматически переключаться с одной «соты» на другую. Связь будет непрерывной. Вы можете ехать в машине, идти по улице, находиться на даче, и всегда быть на связи.

Николай Семенович слушал молча, и лишь его брови, время от времени взлетающие вверх, говорили о том, что он очень впечатлен.

– Но это же колоссальные затраты! – возразил он. – Эти самые станции…

– Они окупятся сторицей! – парировал я. – Представьте: геологи в тайге, строители, врачи скорой помощи, сотрудники милиции и МЧС! Не нужно тянуть тысячи километров кабеля через болота и вечную мерзлоту. Связь будет там, где люди. Это поднимет эффективность всей экономики, всей системы управления и обороны страны на невиданный уровень.

Я видел, как мои слова попадают в цель. Главред был фронтовиком, он понимал ценность оперативной связи.

– А что дальше? – спросил он, его взгляд стал острым, цепким. – Допустим, город покрыли этими «сотами».

– Дальше – миниатюризация, – подхватил Коля, загораясь. Его робость куда‑то испарилась, когда речь зашла о технике. – Мы уже работаем над тем, чтобы уменьшить аппарат до размеров… калькулятора! А потом – и до карманных. Скажем, с пачку сигарет. И это не фантастика, Николай Семенович! Это вопрос элементной базы и технологий. Лет через пять‑семь, это будет реальностью.

– И это еще не все, – добавил я. – Сам аппарат может стать не просто телефоном. В него можно будет встроить небольшие экраны для передачи данных, органайзеры для хранения информации. Он станет персональным устройством связи и информации для каждого человека. Представьте: вы не только звоните, но и получаете новости, отправляете короткие сообщения, сверяетесь с расписанием.

Я чуть не сказал про «выход в интернет», но вовремя остановился. Это было бы уже слишком.

Николай Семенович молчал несколько секунд, глядя на нас то на отца, то на Колю, то на меня. В кабинете было слышно только тиканье настенных часов.

– Вы понимаете, что вы тут на пороге чего стоите? – наконец тихо произнес он. – Это… это уровень ЦУПа, космических программ. Это стратегическая разработка.

– Именно так, Николай Семенович, – кивнул я. – И, если наша страна первой в мире развернет такую сеть, это будет мощнейший удар по мировой экономике. Доказательство того, что советская наука и техника самые передовые.

Главред резко встал, прошелся по кабинету.

– Статью в номер, это, само собой. Но этого мало. Черновик статьи и фотографии мне на стол. Я сегодня же везу это в обком. Лично. Пусть там головы ломают. А вас, товарищи изобретатели, – он повернулся к отцу и Коле, – прошу пока никому ничего не показывать и лишнего не болтать. Понятно?

– Понятно, – хором ответили они.

– Саша, ты помогаешь отцу и Николаю составить подробное описание. Без технических подробностей. Популярно, чтобы любой партийный работник понял. О преимуществах, о перспективах. Как ты мне сейчас объяснил. Ясно?

– Ясно, Николай Семенович.

Он подошел к окну и посмотрел на улицу, где текла обычная советская жизнь: ездили троллейбусы, шли люди с авоськами.

– Сотовая связь, говорите? – тихо проговорил он, как бы пробуя звучание этих слов. – Чтобы каждый… Здорово. Просто здорово.

* * *

К обеду, когда шумиха в редакции улеглась у меня наконец выдалась минутка передохнуть. Мысли путались: головокружительный успех отца и Коли, предстоящая статья и… комок неприятных воспоминаний о вчерашнем вечере. О Весне, присваивающем себе чужие стихи, и о обиженной, растерянной Веронике.

Я не мог это оставить просто так. Если уж мы совершаем одну революцию, технологическую, то почему бы не попробовать совершить и другую справедливости ради. Да, маленькую, личную, но от этого не менее важную.

Я вышел на улицу и направился по оживленному проспекту, машинально читая знакомые вывески: «Фотоателье», «Быттехника», «Гастроном». Пытался обдумать варианты названия статьи об изобретении отца. «Прорыв… революция в связи…» Нужно было что‑то более хлесткое, цепляющее. Как назло, ничего интересно не приходило в голову.

Дожидаясь зеленого света, я остановился на перекрестке. Мой взгляд мимолётно скользнул по невзрачному трехэтажному зданию из серого силикатного кирпича на противоположной стороне улицы в глубине небольшого сквера. Там находилось Бюро судебно‑медицинской и криминалистической экспертизы. Место мрачное и специфическое. Я бы никогда не обратил на него внимания, если бы не увидел рядом знакомую фигуру в дорогом сером пальто. Виктор Сергеевич Метелкин стоял, прислонившись к стене, и о чем‑то оживленно разговаривал с каким‑то мужчиной в темном плаще и кепке. Разговор казался напряженным. Метелкин что‑то доказывал, его собеседник качал головой, потом вдруг резко кивнул и сунул руку в карман.

Светофор сменился на зеленый, пешеходы, спеша пересечь дорогу, толкали меня в спину с недовольными возгласами, а я замер, пытаясь спрятаться за афишной тумбой.

Что он тут делает? Зачем высокопоставленному дипломату, сотруднику аппарата ЦК, стоять у дверей криминалистической лаборатории? И главное с кем? Тот мужчина был ему явно не ровня, ни по одежде, ни по манере держаться. Скорее всего, это работник этого самого бюро.

Постой‑постой… а не из‑за письма ли там Метелкин? Подключил связи, чтобы провести экспертизу? Скорее всего так и есть. Ага, значит начинает паниковать! Это хорошо.

Виктор Сергеевич, словно почувствовав что‑то внезапно скользнул взглядом по моей стороне улицы. Я спрятался за тумбой, и постарался поскорее, повернувшись спиной к нему, сменить место дислокации. Скрывшись за деревьями, я осторожно повернулся и увидел, что они продолжают свой разговор, но уже более спокойно.

Больше я не стал ждать и пошел в обход в сторону старого парка на Пролетарской, стараясь не попасться Метёлкину на глаза. Интуиция подсказывала, что Тучку‑Грозу следует искать именно там. Каникулы, обида на весь мир, классический повод для уединения у костра.

Вероника, поджав ноги, сидела на скрипящей скамейке в полном одиночестве. Она бросала в огонь сухие ветки и грустила. На лице классическая маска презрения к миру, которую носят все обиженные пятнадцатилетние поэты.

– Привет, – сказал я, подходя ближе. – Место свободно?

Она вздрогнула и посмотрела на меня с удивлением, в котором тут же появилась доля подозрительности.

– Саша… Привет. Свободно, конечно. Ты чего здесь?

– Тебя искал, – честно признался я, присаживаясь рядом.

От костра пахло дымом и осенней листвой. Хотелось просто сидеть и ни о чем не думать. Но я не мог позволить себе такую роскошь.

– Насчет вчерашнего, – начал я разговор.

– А, ты насчет стихов? – прервала она, мотнула головой и снова уставилась на огонь. – Забудь. Я уже все поняла. В жизни так бывает.

– Нет, не «бывает», – внутри меня что‑то взорвалось. – Твои стихи – талантливые. Очень. Гораздо талантливее многих, что я читал.

Вероника снова повернулась ко мне, и на этот раз в ее глазах было только удивление.

– Правда?

– Честное пионерское, – четко произнёс я и даже вскинул руку в пионерском салюте. – И знаешь, я хочу их опубликовать.

Она замерла с открытым ртом, словно я предложил ей полететь на Луну.

– Опубликовать? – в ее голосе прозвучала горькая ирония. – Где? В школьной стенгазете?

– В районной газете «Заря», – спокойно ответил я. – В настоящей. Тираж несколько тысяч экземпляров. Их прочтут по всему району.

Теперь ее изумлению не было границ.

– Ты что? – она смотрела на меня, как на сумасшедшего. – Это же… Их же не пропустят! Они же… не про комсомол и уборку урожая.

– Во‑первых, пропустят, если я их прочту Николаю Семеновичу, – я слегка слукавил, но цель оправдывала средства. – У нас скоро рубрика поэтическая планируется, к пленуму. А во‑вторых, твои стихи, они как раз про то, что волнует людей. Про чувства. Про небо, которое «рвануло тучей‑грозой». Это же здорово! Это настоящая поэзия, а не агитки.

Я видел, как в ее глазах загорается огонек, и это уже не отблеск костра, а внутренний, от вспыхнувшей надежды.

– Но… я же никто… Мне всего пятнадцать…

– А какая разница? Таланту возраст не помеха. Дай мне твой блокнот. Хочешь, выберем вместе? Хочешь, сама выбери самое удачное, на твой взгляд, стихотворение?

Она молча, с дрожащими руками, достала из рюкзака тот самый потрепанный блокнотик с видом Таллина. Подержала его в руках, словно взвешивая.

– Ты… ты правда думаешь, что это стоит публиковать? – она посмотрела на меня с такой наивной надеждой, что у меня сжалось сердце.

– Я не думаю, я уверен, – сказал я твердо. – Твой голос должен быть услышан. Не под псевдонимом какого‑то позера, а под твоим собственным именем. Вероника Тучкова. Или, если хочешь, Ника Гроза. Решай сама.

Она глубоко вздохнула, еще секунду помедлила и протянула мне блокнот.

– Выбирай ты, – сказала она тихо‑тихо. – Я… я боюсь.

* * *

Домой я приполз затемно, вымотанный до предела. День, начавшийся с триумфа, к вечеру превратился в кашу из тревожных догадок. Встреча Метелкина у Бюро экспертизы не выходила из головы, усугубляя общее напряжение.

Дома пахло вареной картошкой. Мама, видя мою усталость, не стала расспрашивать о том, как прошел мой день, а молча поставила на стол ужин: две сосиски «молочные», лежащие на тарелке рядом с картофельным пюре, не забыв сделать ложкой рядок бороздочек в нем. Рядом миска с салатом из капусты и морковки. К этому полагался кусок черного хлеба и стакан чая с яблочным вареньем. Классический ужин в советской семье среднего класса.

У меня аж живот свело от голода.

– Ну, налетай! – улыбнулась мать, погладив меня по голове. – Кушай, журналист мой!

Я принялся жадно поглощать еду. Как же вкусно! А пюрешка… выше всяких похвал!

Я уже доедал сосиски, когда в прихожей щелкнул замок. Дверь открылась. На пороге возник отец. Однако сейчас это был не сияющий триумфатор утренних часов. Глаза выпучены, пальцы дрожат.

– Матвей, что с тобой? – испуганно вскрикнула мама, бросаясь к нему. – Ты в порядке? Опять сердце?

– Нет, со мной все в порядке. Просто…

Его взгляд упал на меня.

– Сашка… – его голос стал хриплым, почти неслышным. – Колю… Кольку…

Он сделал шаг в комнату и прислонился к косяку, будто ноги его не держали.

– Что с Колей? – я вскочил из‑за стола, предчувствуя недоброе.

– Вечером, – отец сглотнул комок в горле и выдохнул страшные слова. – Его кто‑то ударил кирпичом по голове. Возле завода, из‑за угла.

В кухне повисла гробовая тишина. Было слышно, как тикают часы.

– Жив? – прошептал я, чувствуя, как холодеют собственные пальцы.

– В больнице. В реанимации. Врачи говорят… говорят, что жить будет, но… – отец сглотнул подступивший к горлу ком. – Сотрясение тяжелейшее…

Глава 10

Колю Хромова? Изобретателя, светлейшую голову… Кирпичом, из‑за угла! Волна вопросов и непонимания обрушилась на меня холодным потоком. Кто? Почему? Как вообще такое возможно?

Да, уровень преступности в СССР был довольно высок, но об этом старались умалчивать, чтобы не породить панику среди населения. Официально об этом не говорили, разве что в прессе иногда проскакивали сообщения о каком‑то громком деле, раскрытом доблестной милицией. И подавалось это в таком виде, что простые люди чувствовали себя защищенными. А то, что эти маньяки и серийные убийцы десятилетиями творили свои злодеяния, тщательно засекречивалось. Какие там серийные убийцы с маньяками в стране победившего социализма? «Моя милиция меня бережет» – это был лозунг, в который верили все. Но, слухи ходили, даже несмотря на то, что с «распространителями слухов» проводилась профилактическая работа теми же органами, которые скрывали истинное положение дел. А «паникеров» брали на контроль, и при случае припоминали им проступки, вплоть до привлечения к административным мерам наказания.

Да что там маньяки! Где‑нибудь в провинции вполне могли за пыжиковую шапку убить. А кто не знает о так называемом «сто первом километре», куда массово ссылались неугодные властям бунтари и маргиналы? Или Забайкалье, Мордовия и прочие края лютых уголовных зон? После освобождения бывшие заключенные разносили по всей стране зоновские понятия и субкультуру. Да те же молодежные казанские банды, державшие в страхе весь город, появись еще в 70‑е, так сказать, при «развитом социализме». Беспредельная преступность девяностых отнюдь не на пустом месте взялась!

И вот об это надо писать, выносить проблему на самое широкое осуждение, пока не поздно надо что‑то решать, а не прятать, как страусы, головы в песок!

Нападение на Колю, это случайный грабеж или его хотели убить именно как талантливого инженера, чьи изобретения резко укрепили бы оборону СССР! Черт… Тогда, выходит, и моему отцу грозит опасность.

Впрочем, может, конечно, и просто гоп‑стоп. Кто‑то захотел просто отобрать забавную вещичку, которой нет ни у кого. Так. Кто знал про сотовые телефоны? Ну, в редакции, пожалуй, все могли знать. Никто из этого тайны не делал. Опять же, в НИИ, где работает отец. На Металлическом заводе, думаю там вообще огромное количество людей знало! Вернее, могло знать.

Интересно, кто ведет дело? Тут все зависит от заключения судмедэкспертизы. Если тяжкие телесные, то, скорее всего прокуратура. Если «менее тяжкие» или «средней тяжести», то обычные милицейские следователи. Тем более, все выглядит, как обычный грабеж.

Эх, как там Коля‑то?

Договорились, что в течение дня я буду звонить в больницу, даже постараюсь съездить туда в обед или вечером. Хотя, конечно, кто меня пустит? Но, может быть, удастся хоть что‑то узнать? Ведь хуже всего неизвестность.

Я не мог уснуть, ворочался. Да и отец все время выходил на кухню и нервно курил, выпуская дым в распахнутую настежь форточку.

– Пап, у него родственники‑то есть, не знаешь?

– Тебе лучше знать, – выпустив дым, отец обернулся. – Ты ж нас знакомил.

– Но, ты с ним чаще общался.

– Сестра вроде есть, двоюродная, он как‑то говорил, – все же припомнил батя. – А родители умерли.

– А сестра где живет?

– Не знаю…

Ну, что ж, придется все самому выяснять.

Мама тоже поднялась. Пришла на кухню, стала жарить яичницу, искоса поглядывая на нас. Про Колю она знала, отец рассказал. Пожарив, поставила сковородку на стол:

– Ну, садитесь уже завтракать. В больницу‑то дозвонились?

– Дозвонились, – угрюмо отозвался отец. – Ничего толком не говорят. Эх, шпана! Совсем распоясались. Вечером, после работы! Можно сказать, среди бела дня! Говорят, это уже не первый случай.

Не первый случай? Если так, то это точно грабеж, и все мои «шпионские» версии просто плод воображения.

– А я говорила, расплодили шпану! – поставив недопитую чашку с чаем, мама всплеснула руками. – На поруки их берут, условно выпускают. А надо со всей строгостью! Первый раз ограбил, в тюрьму лет на десять. Второй раз попался, расстрел!

– Ай, Надя, – отмахнулся родитель. – При Сталине‑то нарасстреливались уже! И что было, сама‑то вспомни. Вечером на улицу не выйти, кругом во дворах одна блатота. Цигарки курят, ножичками поигрывают… А сколько людей порезали? Ты этот поганый страх забыла, что ль?

– Ну да, было, – мать со вздохом кивнула. – Хоть и расстреливали жуликов, а все одно…

– Дело не в жестокости наказания, а в его неотвратимости и гласности, – резко заявил я. – Э, да что там говорить… Про преступность у нас напиши‑ка, попробуй! А в больницу я сегодня зайду.

* * *

С утра, на «летучке», я все же решился понять разговор о преступности, о том, что про нее надо писать!

– Парня вон, после работы, кирпичом по голове ударили, – привел я в качестве аргумента.

– Ничего, милиция разберется, – Николай Семенович тяжело посмотрел на меня. – Или ты сомневаешься?

Я махнул рукой:

– Да нет, конечно же! Просто, говорят, не первый случай уже…

– Да всегда такое было! – высказался Плотников. – Подстерегают после получки подвыпивших работяг, а дальше, как Саша и сказал, кирпичом по башке. Или кастетом. И все, наши в дамках! Гоп‑стоп называется.

– Вот‑вот! – получив поддержку от коллеги, я перешел в наступление. – И нам с вами, товарищи, надо бороться с преступностью!

– Так мы и боремся, – главред потер виски. – Дружина, вон…

– Но, мы же газета! – воскликнул я. – Мы должны бороться словом! А у нас что? Даже ко Дню милиции одни дежурные цитаты и дифирамбы. А где очерки о захватывающих милицейских расследованиях? О том, как наши советские милиционеры, не щадя жизни… Да что там говорить! Это тему надо поднимать!

– Поднимать‑то надо, – оторвалась от вязания Любовь Ивановна. – Только нас за нее могут так опустить, мало не покажется!

– А мы с санкции органов! – я уже распалился, почуяв журналистский азарт. – Сделаем очерк или даже репортаж! Весь материал милицейскому начальству на подпись. А они уж пусть решают, что нам можно будет напечатать, а что нет.

– А что? – хмыкнув, пробасил Николай Семенович. – Идея неплохая. Давно пора пропагандировать нашу милицию… Полковнику Капустину я позвоню! Вот и дерзай, Саша!

* * *

В областной больнице меня допустили лишь в приемный покой.

– Хромов? Николай? – дежурная медсестра, дебелая, с желчной ухмылкой, дама взглянула на меня, как солдат на вошь. – А вы его родственник? Близкий?

– Больше, чем родственник, – лихо соврал я. – Представитель рабочего коллектива. Трудовой коллектив имеет право знать, на то он и коллектив. Есть даже соответствующее постановление партии. Или вы против такого постановления?

Медсестра, похоже, злая и стервозная тетка, сейчас явно растерялась и, подумав, решила со мною не связываться. Открыл журнал:

– Хромов… Состояние стабильно тяжелое. Посещения пока запрещены.

– А когда можно будет?

– Когда врач разрешит, тогда и можно.

– А передачку?

– Передачку можно, – она бросила на меня злой взгляд. – В часы посещений. Вон, на стене, график висит. Там указано, что можно и что нельзя.

– Так он в сознании? – я воспрянул духом.

– Я вам что, справочная? – рыкнула медсестра, возвращаясь в свою сущность. – А то ведь ходят тут всякие, работать не дают!

Но я, не желая терпеть хамство с её стороны, снова напомнил ей о своей значимости.

– Так что мне сказать трудовому коллективу? Да, может, и дирекция спросит. Или сразу главному врачу позвонят.

– Не надо товарища главврача беспокоить! – ожгла взглядом медсестра. – В сознании ваш работник. Недавно пришел. Но еще очень слаб. Все! Что могла, я вам сказала. Передачу приму только в приемные часы.

В сознании! Господи! Лишь бы поправился! Ну, должен бы, раз в сознание пришел. Эх! Вечером обрадую отца.

* * *

Чем мне нравился наш главред, так это тем, что он никогда не откладывал дела в долгий ящик. Сказал, решил, сделал. Ну, так ведь фронтовик, привык действовать по‑военному четко.

Вот и сейчас, после обеда увидев меня в коридоре, пробасил:

– Отойдем‑ка…

Мы прошли в конец коридора, к большому окну, где обычно собирались курящие, на подоконнике стояла консервная банка для окурков. Большая, бело‑синяя, из‑под венгерского горошка «Глобус».

Николай Семенович был краток:

– Товарищ Капустин ждет тебя в три часа в своем кабинете. Я звонил, договорился, примет. Так что поторапливайся!

– Э, кто ждет? – я поначалу не сообразил, о ком идет речь.

– Полковник Андриан Алексеевич Капустин, – терпеливо пояснил главред. – Замначальника нашего ГУВД. С ним все и обговорите. И чтоб через неделю была статья! Или очерк.

* * *

Здание милицейского главка располагалось почти в центре города, на пересечении проспекта Маяковского и широкой улицы Мориса Тореза, утопавшей в зелени, словно знаменитые парижские бульвары. Правда, ныне листва с тополей уже облетела, пожухла тронутая первым морозами травка.

Спрыгнув с трамвая, я немного прошелся пешком. Военторг, «Березка», магазин «Дрезден», мебельный… А вот и серое здание, выстроенное в стиле «сталинский ампир». Широкое мраморное крыльцо, тяжелые деревянные двери с затемненными стеклами. Главное управление внутренних дел.

На входе потребовали паспорт. Я показал.

– Воронцов… Ага. ага… – дежурный сержант уткнулся в журнал. – Есть такой! Заказан пропуск, к товарищу Капустину. Третий этаж, налево по коридору. Кабинет номер тридцать три.

Он вручил мне сероватый листок с подписью и печатью и сделал отметку в журнале о выдаче. Поблагодарив, я поднялся по гулкой лестнице и глянул на часы. До времени назначенной встречи еще оставалось больше десяти минут, можно было посидеть на обтянутой коричневым дерматином скамеечке, еще раз все хорошенько обдумать…

Только вот мысли в голову лезли не те! Вовсе не о теме будущей хвалебной статьи или очерка, а о другом, не менее важном. Я думал об отце Метели, высокопоставленном партийном чиновнике Виктора Сергеевича Метелкина… Шпиона! Что означали его встречи со странным человеком в парке и потом посещение им здания областной экспертно‑криминалистической экспертизы. Уж не мои ли фотографии он туда носил? Ну, возможно, не целый снимок, а отрезал ножницами какую‑то часть, и конверт, и часть записки. И что из этих отрезков‑огрызков можно узнать? Отпечатков пальцев я точно не оставил, все делал в хозяйственных перчатках. Тогда что? Начнем с фотографии… Вполне можно определить марку фотобумаги «Унибром», но что это даст? Ничего. Таких пачек покупают на дню по сотне раз, в разных магазинах. Ракурс съемки? А вот это может быть. Место, где я стоял, прятался. Ну, определил, и что? Дело‑то давнее. Конверт стандартный, газеты я брал в разных местах… Тогда уж эффективнее было бы отыскать мальчишек! Точнее, того, кто опустил письмо в почтовый ящик Метелкиных. Но и это ничего не даст! Ищите парня в старомодном плаще и вязаной шапочке. Ничего эти поиски не дадут, однозначно! Метелкин‑то занервничал, ага… Ишь, шпионская рожа! Маринку, правда, жаль… Что она будет делать, когда все вскроется? А ведь рано или поздно…

Я взглянул на часы… Пора! Встал, пошел к кабинету и постучал в дверь.

– Входите! – раздался женский голос…

А, понятно, приемная. Секретарша, блондиночка лет двадцати пяти, увидев меня, мило улыбнулась:

– Александр Матвеевич Воронцов?

– Он самый.

– Пожалуйста, проходите, Александр Матвеевич. Вас ждут.

Заместитель начальника ГУВД, полковник милиции Андриан Алексеевич Капустин оказался плотненьким лысоватым мужчиной лет под пятьдесят, с круглым краснощеким лицом и задорным курносым носом. Серый милицейский мундир с полковничьими погонами выглядел на нем вполне импозантно. Сидя за большим конторским столом под портретом Ленина, Андриан Алексеевич деловито просматривал какие‑то документы.

– Я… из газеты… – покашлял я, чтобы обратить на себя внимание.

– А! Александр… э… Матвеевич! – хозяин кабинета живенько оторвался от бумаг. – Как же, как же. Николай Семенович звонил. Мы, со своей стороны, всегда за! Окажем всяческую помощь. Да вы присаживайтесь, Александр, не стойте. Как говорится, в ногах правды нет.

– Спасибо… – я присел на один из стульев поближе к нему.

– Ну? – улыбнулся Капустин. – И что же вы, как говорится, хотите? Какую, так сказать, тему? Мошенничества, преступления против личности, грабежи и кражи угоны… Советую угоны!