Текст книги "Курс на СССР. Трилогия - Тим Волков, Андрей Посняков (СИ)"

Автор книги: Андрей Посняков

Соавторы: Тим Волков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 48 страниц)

– Новый альбом. Какую‑то «Коломбину»… – я пожал плечами и рассмеялся. – Которой еще ни у кого нету!

– Ну, у кого нету, а у кого, может, и есть, – наливая вишневку, хмыкнул Серега. – Есть у меня один чувак, работает в ателье звукозаписи… Так у них, знаешь, что хочешь! Но, за приличные бабки! Хочешь, так я для тебя спрошу.

– Спроси! Заплачу сразу.

– Заметано! – Гребенюк улыбнулся. – Тебе на бобине или кассете?

– Да лучше на кассете, конечно. Знаешь, такая красная, «Сони», как раз подойдет!

Бобинника я что‑то в комнате у Метели не заметил, что и понятно, все‑таки девушка, зачем ей с бобинами возиться? А вот кассетник, наверняка, есть, «Шарп» или та же «Сонька».

Ничего странного в том, что такой записной неформалке, как Метель нравится отечественный исполнитель, я тоже не видел, как раз сейчас и начиналась популярность русского рока. Причем рок‑клубовские группы, бывшие уже и тогда первый состав «Кино», «Аквариум», ДДТ и прочие, в восемьдесят третьем были известны лишь узкому кругу фанатов, массового слушателя они обретут годика через два‑три. Сейчас же бал правили «Карнавал», «Динамик», «Рок‑сентябрь».

* * *

Красный «ушастый» «Запорожец» я заметил еще из окна кухни. Уже приехал, уже стоял под фонарем.

Мы с отцом собрались еще с вечера, но, как это всегда и бывает, поднявшись в четыре утра, вспомнили, что много чего забыли, и принялись бегать по всей квартире искать. Фонарик на круглых батарейках «Приедем‑то затемно!», болоньевый плащик «а вдруг дождь?», даже банку тушенки на случай «если не будет клева». Тушенку прихватил я, на рыбалку ведь ее можно было, в отличие от рыбных консервов. Вот, если возьмешь всякой там кильки в томате, бычков, точно, клева не будет. Примета верная!

Отец еще прихватил бутылку какой‑то новомодной водки с зеленой этикеткой. В магазинах она появилась совсем недавно, и стоила всего четыре рубля семьдесят копеек, в отличие от прежней самой дешевой «Русской» за пять тридцать. По вкусу водка, как водка, в народе ее сразу же прозвали «андроповкой». Многие даже оценили некоторое своеобразное удобство: на пятерку можно было купить бутылку и еще оставалось тридцать копеек на закуску, тот же плавленый сырок.

– А, явились, не запылились! – радостно приветствовал дядя Витя.

Весьма колоритная фигура. Этакий плотненький жизнелюб лет пятидесяти, всегда напоминавший мне знаменитого Тартарена из Тараскона. Круглое добродушное лицо, небольшие усы, красноватые щеки. Некогда пышные кудри с годами сильно поредели, впрочем, дядюшка не обращал на это внимания. Работал он кладовщиком в ДРСУ, и мог иногда доставать запчасти, но у нас ни машины, ни мотоцикла не было, и запчасти были ни к чему.

Стояло хмурое ноябрьское утречко, но в машине работала печка и было даже жарко.

– Это хорошо, что мы сейчас собрались, – вывернув на проспект Маяковского, продолжал разговор дядя Витя. – раз в сезоне! Еще неделя‑другая и лед. Ах, Санька, племяш, как же хорошо, что ты нынче с нами! Так, где твой приятель‑то? На Римского‑Корсакова? На остановочке не он там стоит?

Под фонарем, рядом с остановочным павильоном, маячила щуплая фигура в очках, в длинном плаще, кепке, с объемным рюкзаком за спиной, ведром в руках и удочкой.

– Он, он! Останавливаемся.

Из машины вылез отец, а уж потом высунулся я, позвал:

– Мы здесь, Коля!

Николай углядел и растерянно улыбнулся:

– А удочку куда бы?

Дядя Витя тоже выбрался наружу:

– Удочку? А вот сюда, наверх, на багажник, давай. Не боись, сейчас крепко примотаем! Ведро в багажник, вперед. А котомочку и в салоне уместите. Меня можешь дядей Витей звать.

– Коля.

Отец улыбнулся:

– Ну, а я уж тогда дядя Матвей. Ну, что, мужики, двинули?

Через полчаса часа мы уже были в «Золотой ниве», а еще мнут через двадцать по узкой лесной дорожке подъехали к озеру. «Запорожец» пёр по грязи уверенно, как танк!

– Говорю же, машина зверь! – с гордостью вещал дядя Витя.

Светало. Верхушки высоких сосен и лип вспыхнули оранжево‑золотистой зарёй. Мы рассредоточились по берегу с удочками… Пошел клев! Я поймал окушка, затем уклейку и еще небольшую щучку…

А потом подошел отец, улыбающийся и довольный:

– Ша, ребята! Пора ушицу варить!

Ушица выдалась славная, мы даже выпили по это дело по полстопки. И снова собрались ловить… Однако, отец, вдруг подмигнув всем, вытащил из рюкзака… свой недавно изобретенный мобильник с наборным диском! Собственно, это я уговорил его взять…

– Вот, – как ни в чем ни бывало, промолвил отец. – Обещал жене позвонить… из лесу…

У изобретателя Коли глаза загорелись, а у дяди Вити полезли на лоб!

Родитель между тем, набирал номер… Ага, вот, похоже, ответили…

– Надь, это мы! Звоним, между прочим, прямо из леса! Да нет, не тяпнули… Хочешь Виктора дам?

Дядя Витя взял телефон с явной опаскою:

– Надя… Это Надя? Это Виктор… Как где? На озере… Оттуда и звоним…

– Эй, Витя, заканчивай, батарейки садятся.

– А что у вас там, «Крона»? – вскинул глаза Хромов. – Это с выходом на городскую сеть? Без проводов? А схема модуляции? Аналоговая? Импульсная? Какая несущая? ДМВ?

– ДМВ, – удивленно кивнув, отец повел плечом. – Ну, Никола‑ай… Чувствую, говорить нам с тобой придется теперь долго. И, наверное, часто! Сашка сказал, ты инженер. А я поначалу‑то не поверил!

Пока они говорили, мы с дядей Витей помыли в озере котелок и посуду и даже еще успели наловить рыбы. В холодном осеннем небе сверкало желтое солнце. Пора было ехать домой, завтра всем на работу.

– Сейчас, машину разверну…

Дядя Витя забрался в машину. Мотор пару раз чихнул и заглох. И больше уже не заводился.

Обойдя машину сзади, дядя Витя озадаченно откинул капот.

– Катушка, что ли? Или карбюратор? А запчастей‑то у меня с собой нет. Эх! Приплыли. Так! Вы, парни, на автобусе, а я уж как‑нибудь на веревке. Эх, вытолкать бы на шоссе! Ну да ничего, найду какой‑нибудь грузовик. Есть ведь у них, в колхозе.

– У них там целый машинный двор есть! – успокоил я. – Идти километра три всего‑то. Мы с Колей как раз и сходим.

– Так выходной же! – ахнул отец. – Кого найдете‑то?

Я засмеялся:

– Кого‑нибудь да найдем! Это ж не пустыня, деревня. Трактористы, шоферы, механизаторы не дефицит! Пошли, Коля…

Мы зашагали по лесной дорожке по направлению к шоссе.

– Какой у тебя отец… – с уважением сказал Николай. – Аппарат этот. Я даже и не знал! Не думал! Но, ведь можно еще улучшить… усилить сигнал. Да сейчас уже! Представляешь, из лесу звонили! Кому рассказать, сразу в психушку сдадут.

* * *

На машинном дворе нам даже калитку не открыли.

– Не положено! – сквозь зубы отвечал сторож, хитроглазый ушлый старик. – Нет никого, воскресенье. И вообще шли бы вы…

Глаза старика бегали, он то и дело поглядывал на часы, похоже кого‑то ждал.

– Ну черт с ним, – махнул рукой я. – Есть тут у меня знакомый парень. Примерно знаю, где живет. Пошли!

Не успели мы отойти и шагов на десяток, как с шоссе к воротам повернули ярко‑зеленые Жигули‑тройка, а сразу за ними два фургона ГАЗ‑53. Троечка затормозила перед воротами…

Сторож проворно кинулся открывать, да еще и чуть ли не кланялся:

– Доброго здоровьичка вам, Иван Федорович!

– Давай, давай, Степан, шустрее, – поторапливал водитель легковушки. Грузовичками нашими не интересовались?

– Да нет!

– Ну, вот и хорошо. Вот и славненько.

Голос показался знакомым, и я обернулся: из «Жигулей» как раз выбрался вислоусый толстяк лет сорока в зеленой леспромхозовской куртке и светло‑серых габардиновых брюках. Собственной персоной Иван Федорович Евшаков, бывший председатель колхоза и тот еще жулик и аферист, абсолютно беспринципный и жестокий.

– Знакомого увидел? – спросил Николай.

– Да так… Идем, как шли, не оглядываемся.

А номер грузовиков постараемся запомнить! Мало ли…

Фургоны, между тем, свернули с дороги к воротам, подпрыгнули на ухабе… Что‑то выпало. Мусор?

– Я пройдусь, подберу, – улыбнулся изобретатель. – Меня‑то здесь не знают…

Через пару минут он нагнал меня у автобусной площадки, вытащил из кармана полураздавленные ягоды. И снова улыбнулся:

– Виноград! Очень даже сладкий.

Та‑ак… Значит, аферы продолжались, несмотря ни на что!

Моего знакомца Кольку Шмыгина мы нашли по мотоциклу. Я еще издали углядел у одного из заборов старый синий «Восход» с украшенным бахромой сиденьем. Даже в дом заходить не пришлось, я просто покричал у забора, повал:

– Ко‑оль!

Шмыгин и выскочил в калитку:

– Саня? Снова к нам! Как там Виталик?

– Ничего! Все с гитарой… Слушай, у тебя механика знакомого нет?

– Механика… А что случилось‑то? «Запор»? «ушастый»? Поди, 968‑й? Или еще старее, 966‑й даже? Вам зачем механик‑то? У батьки моего такая же лайба, я ее, как свои пять пальцев знаю! Где, говорите? По лесной дороге, у озера… А, знаю… Ну, идите пока я нагоню.

Кольша обогнал нас на своем «Восходе» еще у гаражей… А когда мы с изобретателем добрались до озера, красный «Запор» дядя Вити уде вовсю фырчал двигателем!

Не соврал Шмыгин, починил все же! Вот вам и ПТУ…

Обратно ехали довольные, почти что с песнями. Улучив момент, я спросил дядюшку про виноград, все‑таки, кладовщик, может, что‑то знает.

– Виноград? Фургоны? – дядя Витя расхохотался. – Да обычная «левая» схема. Как положено, по накладным, везут что‑то на юг, куда‑нибудь в Дагестан, в Ставрополье. А оттуда, уже по фальшивым накладным, неучтенный виноград… и прочие овощи‑фрукты! Золотое дно! Да схема известная… ОБХСС, кстати, тоже…

* * *

На лавочке, у подъезда, сидел Серега Гребенюк. Увидав меня, поднялся, подошел к машине:

– Никак, с рыбалки? Здасьте, дядя Матвей… Помочь?

– Привет, Серега! Ну, помоги, коль не шутишь.

Перетащив вещи в квартиру, Гребенюк придержал меня на лестничной площадке и протянул магнитофонную кассету, красную японскую «Соньку».

– На! Ты просил… Теперь называются Владимир Кузьмин и «Динамик».

Я, честно говоря, обалдел:

– Серег! Неужели…

– Там другие музыканты совсем. Нет ни Чернавского, ни Китаева… Ну, музон послушаешь.

– Спасибо, Сереж! Сколько должен?

– Ну, за кассету червонец. А музон за спасибо.

* * *

Кассету я послушал на следующий день, на работе. На той самой «Легенде 404», что мы использовали под диктофон.

«Я забуду, как звучит твой голос…»

«Еще вчера… были я и ты‑ы…»

«Ты принимаешь солнечные ванны… и обожаешь песни Челентано…»

Ну и вот она, «Коломбина»… Подарок!

– Веселенькие какие песенки! – вернувшись из фотолаборатории, заценил Плотников.

* * *

На свой «второй день рождения» Метель все же явилась. Все туда же, в заброшенный парк. Притаранила три бутылки вкусного венгерского «Фурминта». Все выпили. Ребята хором спели битловскую «Мишель»:

– Ай лав ю, ай лав ю, ай ла‑ав ю…

Кто‑то притащил с собою увесистый «кассетный 'Романтик». Устроили танцы по новомодного Боя Джорджа и «Калчуре Клаб». Было довольно весело.

Решившись, я отвел «второй раз именинницу» в сторону, за деревья, протянул кассету:

– Понимаю, у тебя все есть. Но вот этого пока что ни у кого нет, точно! Даже у тебя. Наслаждайся!

Сказал, и чмокнул в щечку. День рожденье же!

– А вот и послушаю! Ребята, дайте‑ка сюда маг!

– Эй, Коломбина, ты не прячь в ладони глаза… – запел Владимир Кузьмин и группа «Динамик»…

Еще в редакции, я нарочно подкрутил пленку на эту песню.

Метель выслушала ее до конца. Потом отошла к деревьям. Обернулась, позвала меня. Я думал скажет спасибо… Ан нет!

– Что ж ты ко мне клеится‑то стал? – сузив глаза, с презрительной усмешкою спросила девчонка. – Ты же меня не любишь! А‑а! Понимаю. От папашки моего что‑то понадобилось, да?

Я стоял молча и не знал, что ответить.

– Ой‑ой‑ой ой‑ой… Коломбина‑а… – снова донеслось с кассеты.

Глава 3

«Проницательная девушка…» – отметил я, судорожно соображая, что ей ответить.

Признаться во всем? Нет, ни в коем случае! Метель та еще штучка, если догадается, что у меня есть заинтересованность в этих отношениях, так сразу же веревки из меня вить начнет! А что если сыграть на ее чувствах бунтарства? Заявить ей, что все это делается назло ее богатому отцу? Очень рискованно. Можно сделать себя заложником ее настроений. Гнуть в сторону романтики? Флирт, шутки, осторожно уйти от ответа… нет, это еще опасней. Она не дура, чтобы купиться на такую дешевку.

Вспомнив, что лучшая защита, это нападение, я пошел в контратаку.

Лёгкая улыбка тронула мои губы. Не искренняя, а скорее усталая, почти снисходительная.

– От твоего отца мне ничего не нужно, – мой голос прозвучал спокойно, даже лениво. – Ты считаешь, что обязательно должна быть какая‑то причина, кроме тебя самой? И вообще, может, это ты ко мне клеишься?

Демонстрируя полнейшую расслабленность я облокотился на ствол молодого клёна, но тонкое деревце спружинило, осыпав нас оставшимися на ветках листьями. Это получилось неожиданно и весьма эффектно.

Она заморгала. Быстро‑быстро. Ее уверенность дала первую трещину.

– Я?.. – она попыталась засмеяться, но получилось нервно и скомкано. – Это с чего бы⁈

– Ну давай посчитаем, – я принялся загибать пальцы. – Сначала ты заставляешь меня целовать тебя на глазах у всей твоей тусовки. Потом эти странные танцы и цветы. Потом поцелуй в щечку, и просьба проводить до дома. А теперь, когда я решил тебе просто подарить кассету, искренне, без всяких помыслов, от чистого сердца, узнав у ребят, что у тебя второй день рождения, на который тебе все дарят подарки, ты меня в чем‑то подозреваешь. Может, это ты что‑то от меня хочешь, а теперь проверяешь, насколько я готов играть по твоим правилам? Может, это ты ведешь свою игру, Коломбина, а я просто пешка на твоей доске?

Я видел, как она опешила. Она явно готовилась к оправданиям, к лести, к попыткам переубедить, к чему угодно, но не к такому повороту. Ее уверенность пошатнулась. В ее глазах промелькнула растерянность, тут же сменившаяся, холодным, хищным азартом. Игра пошла не по её правилам, и от этого стала для нее только интереснее.

– Я веду игру? – она выдержала паузу, собираясь с мыслями. – Какая у меня может быть игра с простым районным журналистом?

Ее взгляд снова стал острым, изучающим.

– Вот именно это я и пытаюсь понять, – парировал я. – Может, тебе скучно. Может, ты проверяешь, как далеко я могу зайти ради тебя. Может, ты просто используешь меня, чтобы позлить своего отца. В конце концов, я не самый подходящий кандидат для дочери дипломата, верно?

Я произнес это с такой легкой, ироничной улыбкой, что это прозвучало просто как констатация факта. Я не отрицал ее предположение, я переворачивал его с ног на голову, делая ее главной интриганкой.

Метель закусила губу. Она смотрела на меня, и в ее взгляде я читал борьбу. С одной стороны, злость от того, что ее раскусили (или сделали вид, что раскусили). С другой, азарт. Ей стало интересно. Я перестал быть предсказуемым.

– Ты думаешь, я такая сложная? – наконец произнесла она, и в ее голосе снова появились знакомые нотки кокетства, но теперь с примесью уважения.

– Я думаю, ты сама не всегда знаешь, чего хочешь, – сказал я мягче. – И поэтому мне с тобой интересно. Загадочное всегда притягивает. Даже если это только игра.

Я пожал плечами и развел руками, давая понять, что разговор окончен. Я забросил крючок. Теперь нужно было дать ей время его заглотить.

– Кассету все же возьми, это все‑таки подарок.

Я повернулся и сделал несколько шагов к выходу из парка.

– Сашка! – остановила она меня. Я обернулся. Она все еще стояла на месте, сжимая в руках красную кассету. – Ты… в общем, спасибо за подарок. Приятно. Правда.

* * *

Утро в редакции началось с привычного стрекота печатных машинок. Я сел за стол, отодвинул в сторону вчерашние гранки. Вздохнул. Как не откладывай, а статью закончить надо. Хотелось бы конечно что‑то острое, злободневное, но что можно написать о плановом посещении обычного магазина «Спорттовары».

«Коллектив магазина… правофланговый… победитель в соцсоревновании… встречает каждого покупателя с неизменной улыбкой и готовностью помочь…» – клацали клавиши «Ятрань».

Я писал легко, материал был простой и позитивный. Но на полуслове мои пальцы замерли. Потянулся было за записями, и насторожился.

Что‑то было не так.

Я всегда кладу блокнот слева от пишущей машинки, параллельно. Ручка – сверху, колпачком от себя. А сейчас блокнот лежал под углом в сорок пять градусов. Ручка сдвинута на пару сантиметров вправо, и колпачок смотрит вбок.

Мелочь. Пустяк. Можно было бы списать на уборщицу, которая протирала пыль вечером. Но она никогда не двигала мои вещи. Она аккуратно обходила их тряпкой, ворча, что я захламляю стол.

Я медленно оглядел кабинет. Плотников увлеченно ретушировал вчерашние фото, Людмила Ивановна звенела чашкой у чайника, кто‑то громко спорил по телефону. Всё выглядело обычно.

Но щелчок в сознании уже прозвучал. Кто‑то был за моим столом.

«Кто сидел на моём стуле, и сдвинул его с места?» – прозвучала в голове классическая фраза, но я не успокоился, сделал вид, что поправляю бумаги, и незаметно открыл верхний ящик. Папка с черновиками лежала ровно, но закладка‑ленточка в блокноте с контактами была перевернута. Я всегда вкладываю ее красной стороной вверх. Сейчас торчала синяя.

Так‑с…

Это уже не случайность. Осмотр. Аккуратный, профессиональный, но не идеальный. Кто‑то искал что‑то у меня на столе.

Вопросы возникали один за другим. Зачем? Что искали? Фотографии отца Метели? Они лежали в портфеле, дома, надежно спрятанные. Сомнительно, что это Виктор Сергеевич. Он вообще не догадывается о слежке. Тогда кто? Тот, второй незнакомец, которому он передавал секретные документы? О нем вообще ничего не известно, он темная лошадка. Вполне возможно.

Или это слежка другого рода? Может, Серебренников дал команду проверить меня глубже после нашей встречи?

Я закрыл ящик, стараясь дышать ровно. Паника была худшим советчиком. Нужно было работать дальше, но теперь с двойным вниманием.

– Александр, как продвигаются «Спорттовары»? – из своего кабинета высунулся Николай Степанович. – К обеду сдашь?

– Да, почти готово.

– Отлично. Зайди потом, обсудим твой следующий материал.

А может… Николай Степанович? Нет, точно не он. Николай Степанович совсем другой человек, он бы спросил прямо.

Значит, моя персона стала кому‑то интересна. Достаточно интересна, чтобы рисковать и обыскивать мое рабочее место.

Я дописал статью, пошел к Плотникову, чтобы он вычитал. Свежий взгляд на текст всегда лучше «выискивает блох». Так мы давно уже договорились, я читаю Серегины статьи, а он мои.

Плотников возился с негативами, но его обычная сосредоточенность сменилась теперь настороженной рассеянностью. Он нервно покусывал губу, взгляд его то и дело скользил по столу, будто что‑то проверяя.

– Сергей, что случилось, – поинтересовался я, уже догадываясь о причине его беспокойства. – Ты какой‑то напряженный.

Он вздрогнул и быстро обернулся. В его глазах мелькнуло беспокойство и тот же немой вопрос, что засел и у меня в голове.

– Нет, все нормально, – он попытался улыбнуться, но это у него получилось как‑то криво, неискренне. – Просто… Да, ладно, забудь. Заработался я просто!

– У тебя тоже копались в вещах? – прямо спросил я.

И попал точно в цель.

– И у тебя? – он понизил голос почти до шепота, хотя в кабинете, кроме нас, никого не было.

Я кивнул.

– Может просто показалось, – с лёгким сомнением в голосе сказал я. – Но вещи кто‑то двигал. Может, уборщица?

– Это не уборщица, Сань. – Серега мотнул головой, и его лицо стало серьезным. – Она бы внутрь ящиков не полезла. У меня тут папка с личными негативами лежала. Я ее всегда под стопкой бумаг держу, чтоб не любопытствовали посторонние. Сегодня она сверху оказалась. Аккуратно так, но не на своем месте.

Ледяная волна окатила меня. Значит, не только меня обыскивали.

– Может, Николай Семенович что‑то искал? – предположил я, продолжая играть в непонимание.

– Не‑а, – Серега снова отрицательно качнул головой. – Заходил к Людмиле Ивановне. У нее, кстати, ящик тоже будто вскрывали. Она ворчала, что все бумаги перемешали, она полчаса искала ведомость на зарплату.

Мы переглянулись. Теперь все было ясно. Обыскали не меня лично. Обыскали всю редакцию.

Тихое, но нарастающее беспокойство витало в воздухе до самого вечера. Разговоры в курилке были тише обычного, коллеги перешептывались, бросая настороженные взгляды на дверь кабинета главреда. Слухи, как сорняки, пробивались сквозь толщу тревожного молчания: «Говорят, у Генки в столе что‑то нашли…», «Нет, это к верстальщикам приходили…».

И вот, под конец дня, когда нервы были уже на пределе, дверь кабинета Николая Семеновича распахнулась.

– Коллеги, ко мне! Срочное совещание! – его голос прозвучал непривычно сухо и официально.

Мы столпились в его тесном, заставленном папками кабинете, пропахшем табаком и старыми книгами. Николай Семенович стоял за своим столом, бледный, с поджатыми губами. Он обвел нас тяжелым взглядом.

– Товарищи, – начал он. – Вижу, что держать уже это бессмысленно, уже вся редакция жужжит, как потревоженный улей. Поэтому… Я вынужден проинформировать вас в строго конфиденциальном порядке. То, что будет сказано в этом кабинете, не должно выходить за его стены. Понятно всем? Произошло чрезвычайное происшествие.

В воздухе повисла гробовая тишина. Кивать никто не стал, но все замерли, понимая, что сейчас прозвучит нечто серьезное.

– Органами государственной безопасности на территории нашего района обнаружена и изъята книга антисоветского содержания, – он выдохнул эти слова, будто они обжигали ему губы. – Самиздат. Называется «Черное время».

– В этой… «книге», – он произнес слово с явным отвращением, – пропагандируются идеи, направленные на подрыв основ нашего государственного строя. Содержатся клеветнические измышления в адрес Коммунистической партии и советского правительства. По сути, это откровенная диверсия в идеологической сфере. Не подумайте, я не читал! Даже в руках не держал. Сообщили…

Он помолчал.

– Распространение, хранение и тем более изготовление подобной литературы, – он постучал пальцем по столу, – является тягчайшим преступлением. За чтение такой гадости можно схлопотать 190−1 Уголовного кодекса РСФСР – «Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». А это до трех лет лишения свободы. Если будет доказано изготовление, статья 70, «Антисоветская агитация и пропаганда». До семи лет.

В кабинете установилась тишина, нарушенная скрипом старого кресла, в которое рухнула побледневшая, как полотно Людмила Ивановна.

– Есть серьезные основания полагать, – продолжил главред, понизив голос до доверительного, но оттого еще более зловещего шепота, – что эта книга была напечатана на типографском станке. Возможно, даже не кустарным способом. Отсюда повышенный интерес компетентных органов ко всем, кто имеет доступ к полиграфическому оборудованию. В том числе, – он окинул нас тяжелым взглядом, – и к сотрудникам нашей редакции.

Теперь все встало на свои места. Обыск, нервозность, шепотки. КГБ прочесывало район в поисках подпольной типографии. А наша редакция, с ее печатными машинками, множительными аппаратами и доступом к типографии, где печаталась газета, была естественным объектом для проверки.

– Вчерашний визит… – Николай Семенович с трудом подбирал слова, – незваных гостей, был частью этой проверки. Меня выдернули ночью, пришлось подниматься, открывать редакцию. Я приношу свои извинения, что в ваши вещи осмотрели без уведомления, но прошу вас отнестись к этому с пониманием. Органы выполняют свою работу по защите нашего государства от враждебной идеологии. Нам же с вами нужно проявить бдительность и сознательность. Если кто‑то из вас что‑то видел, слышал, подозревает, ваша прямая обязанность немедленно сообщить об этом мне или… куда следует.

Он не стал уточнять, куда именно. Это и так было понятно.

– На этом все. Идите. И помните, ни слова за пределами этого кабинета.

Мы молча, как призраки, потянулись из кабинета. Воздух в общей комнате казался еще более густым и тревожным. Теперь взгляды, которые коллеги бросали друг на друга, были не просто настороженными, в них читался немой вопрос: «Это не ты?» И еще более страшный: «А не подумают ли на меня?»

Серега поймал мой взгляд и едва заметно мотнул головой в сторону коридора. Мы вышли.

– Ну, вот и разгадка, – выдохнул он, закуривая с трясущимися руками. – «Черное время». Слышал о таком?

– Ни разу, – честно ответил я.

И это была правда. В моих воспоминаниях из будущего такой самиздатовской книги не всплывало. Может, ее успешно изъяли и уничтожили еще в зародыше? Или это была какая‑то локальная история, не попавшая в большую историю.

* * *

Вечерний воздух был прохладен и пах прелой листвой. Я шел домой, пытаясь выбросить из головы тягостное ощущение сегодняшнего дня: вскрытые ящики, бледное лицо главреда, шепотки в курилке. Хотелось тишины и покоя.

Во дворе, на нашей привычной скамейке у подъезда, с книгой в руках сидел Сергей Гребенюк.

– Сань! – он поднял голову и оживленно помахал мне. – Иди сюда! Что‑то я тебя давно не видел!

Я подошел, с любопытством разглядывая его. Выглядел он каким‑то по‑особому собранным. Похоже, он был явно горд собой.

– Серег, – кивнул я на раскрытую книгу. – Что это ты, читать научился?

– А, это… – не обращая внимание на шутку, он как‑то торжественно положил руку на текст. – Читаю теперь. Встал на путь истинный, как ты и говорил!

– Гребенюк, видел бы ты себя со стороны, – не выдержал я и рассмеялся.

– Чего ты смеешься, – обиделся он. – Я в самом деле! Читать нужно! Пища для ума.

– Это верно, пища для ума, – кивнул я. – А что читаешь? Ефремова?

– Бери выше! Это покруче Ефремова будет. Вот, смотри.

Он закрыл книгу, давая мне прочитать название. На обложке, криво напечатанное на пишущей машинке, значилось: «Черное время».

Я сел рядом с ним, чувствуя, как спина покрывается холодным потом. Глаза судорожно забегали по сторонам. Мне показалось, что сейчас из кустов выскочит кто‑то, и схватит за руку. А из‑за угла покажется черная волга, которая увезёт нас, дураков, в неизвестном направлении на долгие семь лет без права переписки и возможности нормальной жизни в дальнейшем. Страшные перспективы нарисовались в одно мгновение.

– Где… где ты это взял? – спросил я, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

– Да тут один тип во дворе подкинул, – с готовностью объяснил Гребенюк, не видя моего ужаса. – Интеллигентный такой, в очках. Из тусовки Метели.

– Леннон?

– Ага, он.

– Серега, ты в своем уме? – прошипел я, хватая его за локоть и озираясь по сторонам. Во дворе никого не было, но из‑за каждой шторы мне чудился пристальный взгляд.

– Ты чего?

– Пошли.

Я потянул его в подъезд.

– Дома есть кто?

– Никого.

– Пошли.

Мы ввалились в квартиру к Гребенюку.

– Саня, ты чего?

– Серега, ты хоть понимаешь, что это? Это же самиздат! Антисоветчина! За хранение такой книги тебя привлечь могут! На три года тюрьмы запросто!

– Чего? – его сияющее лицо стало недоумевающим, затем помрачнело. – Какая тюрьма? Я же не распространяю, я читаю для себя!

– Какая разница, – шипел я. – Уфф, с твоим то прошлым, твои оправдания будут слушать в последнюю очередь!

– Саня, да это обычная фантастика, – продолжал оправдываться Сергей. – Там ничего такого…

– У нас сегодня всю редакцию из‑за этой обычной фантастики обыскали.

– Обыскали? – теперь до него начало доходить.

– Чуешь чем дело пахнет?

– Чую, – кивнул Серега, в одно мгновение став серьёзным. – И что же делать?

– Про книгу никому ни слова, – я выхватил у Сереги злополучную книгу, сунул под куртку и поспешно ушел к себе.

Дома было пусто. Родители еще не вернулись с работы. Я заперся в своей комнате, прислонился спиной к двери и только тогда выдохнул. Из‑за пазухи извлек тот самый источник всех бед: потрепанную, распечатанную на папиросной бумаге книжку без обложки. «Черное время».

Первым порывом было сжечь ее, не глядя. Предать огню эту опасную гадость и забыть, как страшный сон. Но любопытство пересилило осторожность. Что же такого «антисоветского» написал какой‑то диссидент, что из‑за этого устроили облаву на всю редакцию?

Я плюхнулся на кровать, отогнул первую страницу и начал читать.

С первых же строк по коже побежали мурашки. Стиль… он был до боли знакомым. Лаконичным, образным, с жесткими, почти репортерскими формулировками. Я листал страницу за страницей, и чувство тревожного дежавю нарастало.

«…и тогда Комплекс, этот новый Левиафан из стекла и бетона, начал диктовать свою волю людям. Не через приказы, а через Удобство. Через предсказуемость. Через уютную клетку алгоритмов…»

Я вскочил с кровати, сердце заколотилось уже по‑другому. Я рысью прошелся по комнате, схватил с полки подшивку своих статей, стал листать.

Вот она, моя статья о будущем, которую хвалил Серебренников! Почти дословно! Только вместо слова «искусственный интеллект» стояло «Комплекс», вместо «больших данных» – «Великое Знание». Но суть, все метафоры, все выводы – были моими!

Я швырнул подшивку на пол и принялся листать книгу дальше, уже почти в панике. Следующий фрагмент был про то, как технологии разобщают людей.

Третий отрывок – почти дословный пересказ моей колонки о соцсетях, только «соцсети» были заменены на «Частоты Единения», а «лайки» на «Одобрения».

Книга «Черное время» состояла из моих статей. Из моих мыслей о будущем, которые я публиковал в «Заре» как безобидную фантастику! Кто‑то взял их, переработал, перевернул с ног на голову, придал мрачный, откровенно антисоветский вид и напечатал в самиздате.