Текст книги "Курс на СССР. Трилогия - Тим Волков, Андрей Посняков (СИ)"

Автор книги: Андрей Посняков

Соавторы: Тим Волков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 48 страниц)

Глава 5

– Получилось!

Сметая все на лету, в прихожую ворвался отец.

– Получилось! Сашка, слышишь? Где ты?

– Что случилось? – я высунулся из комнаты, настороженно глядя на батю. Такого возбужденного и радостного его я видел не часто, обычно после удачной рыбалки.

– Получилось! – выдохнул отец, схватив меня за плечи и встряхнув. Его глаза лихорадочно блестели. – Представляешь? Получилось!

Я вернулся с улицы, после встречи с Метелью, устал и сейчас хотел немного отдохнуть. А тут отец…

– Да что получилось то? – я осторожно высвободился из его хватки.

– КСС‑1 получилось!

– КэЭсЭс‑один? Это что такое?

– Карманная система связи, первая модель! Или я еще думал добавить вначале Т – телефонная. ТКСС‑1 – как, звучит?

– Постой, ты хочешь сказать…

Отец растянулся в улыбке еще шире. И вытащил из кармана куртки сверток. Принялся разворачивать.

– Ту‑ду‑ту‑ту! – пропел он торжественно, изображая фанфары.

Да, это был телефон. Уже не тот грубый прототип с торчащими проводами и огромным диском, что я видел раньше. Все еще довольно увесистый и угловатый аппарат, размером с две пачки «Беломора» сложенных вместе, но выглядел он куда аккуратнее. И походил уже на реальный сотовый телефон, который когда‑то у меня был, в прошлой жизни. Из той жизни, где сотка была у каждого, от мала до велика.

Я осторожно взял телефон, рассмотрел со всех сторон.

Корпус был собран из темного прочного пластика, видимо, с какого‑то списанного заводского оборудования, лицевая панель – из текстолита, на котором аккуратно выведены белой краской цифры и надписи. Сбоку короткая антенна. И главное – вместо громоздкого дискового номеронабирателя стояла кнопочная панель. Десять цифр и две дополнительные – «Вызов» и «Сброс».

– Нравится? Коля, тот парнишка, с котором ты меня познакомил на рыбалке – он просто гений! Помнишь, я говорил про проблему с габаритами электролитов? Так вот он нашел выход! Представляешь⁈ Специальные танталовые конденсаторы, К53−16! Малюсенькие, а емкость – просто улет! Он где‑то о них в журнале вычитал, чуть ли не в «Технике молодежи»! И мы нашли, на одном заводе, тут недалеко. Заказали, выписали. И нам их прислали. Не дорого стоят. Установили. И энергопотребление снизили в разы! Схему модуляции переработали, применили принцип фазовой манипуляции, это для помехоустойчивости… Раньше надо было орать в трубку, как на рацию, а теперь можно говорить почти обычным голосом! Дальность уверенной связи пока километра полтора‑два, но это же только начало! Там есть возможность расширить эту дальность чуть ли не весь земной шар, были бы точки передачи.

– Соты, – совсем тихо произнес я, вспоминая из какой‑то научной передачи принцип устройства сотового телефона.

– Дальше…

– Папа, постой! Я все равно ничего не понимаю, что ты говоришь! Сплошные термины!

– Да что тут понимать? В общем… получилось!

Я покрутил телефон. Тяжеловат конечно по сравнению с тем, что существовали в моем времени, но… Но это вполне себе сотовый телефон в 1983 году!

– Еще бы дисплей… – осторожно сказал я.

– Зачем?

– Чтобы видеть номер который набираешь. И чтобы показывал номер того, кто тебе звонит.

– Гениально! – выдохнул отец, удивленно глядя на меня. – Сашка, ты как до такого… Вот что значит гены! А я говорил тебе, что нужно было на радиотехнику идти, а не на твою журналистику! Сплошными идеями сыплешь!

– Да это не я…

– Не прибедняйся! Так что, опробуем?

– Он может звонить? – спросил я, еще до конца не веря в его функциональность.

– Конечно может звонить, сынок! По‑настоящему! Не как рация – «прием‑прием», а полноценно, как стационарный, понимаешь? Одновременно и говорить, и слушать можно! Ну‑ка, звякнем домой!

Мы пошли в мою комнату. Отец осторожно принялся нажимать на кнопки, набирая номер домашнего телефона. Каждое нажатие сопровождалось коротким звуковым сигналом, Коля, видимо, встроил и такой эффект.

– Так‑с… Сейчас… И… вызов! – отец нажал на большую кнопку с нарисованной телефонной трубкой.

Мы замерли в напряженной тишине, нарушаемой только ровным тоном динамика.

Прошло десять секунд. Двадцать. Тридцать.

Телефон молчал.

На лице отца померкло сияние. Он нахмурился, приложил трубку к уху.

– Странно… вызов не идет… Ничего не слышно. Только шумы…

Он завершил вызов, потом снова повторил процедуру. Снова тишина в ответ, лишь легкое шипение в динамике.

– Не идет вызов, – пробормотал он, и его плечи чуть ссутулились. Вся его предыдущая энергия, вся восторженность в мгновение улетучились. – Ничего не понимаю… В лаборатории же все работало… Кварц должен быть стабильный… Усиление достаточное…

Он замолчал, уставившись на свое творение. В его глазах читалось горькое разочарование. Столько труда, столько надежд, и вот, тишина в ответ. Я уже приготовился говорить что‑то ободряющее, мол, «ничего, пап, в следующий раз получится», боясь, что он сейчас опустит руки, отшвырнет эту коробочку в угол и забудет о ней навсегда, как порой бывало раньше.

Но отец неожиданно резко встряхнул головой.

– Так… – протянул он тихо, почти шепотом. – Так‑так‑так… Не идет вызов… Значит… где‑то провал. В цепи синтезатора частоты? Или в модуляторе? Нет, с модулятором все было ясно… А что если… – он схватил со стола карандаш и на чистом углу какого‑то чертежа начал быстро выводить закорючки формул. – Коля говорил про емкость p‑n перехода в варикапе… мог уйти отстройкой контур… Надо проверить осциллографом…

Он отшвырнул карандаш и схватил ТКСС‑1, принялся разбирать его.

– Пап, может, позже? – осторожно предложил я.

– Какое позже! – огрызнулся он, уже откручивая маленькие винтики на корпусе отверткой, которая вечно валялась у него в кармане. – Сейчас! Пока мысль горячая! Это же очевидно! Надо поднять напряжение на гетеродине и проверить форму сигнала! И перепаять этот чертов варикап, поставить другой, КВ109А, у меня где‑то был…

Он уже не видел и не слышал меня. Его мир сузился до платы, паяльника и неуловимой ошибки, спрятавшейся среди паек и микросхем. Разочарование длилось не долго. Его сменила азартная, яростная концентрация.

– Держи, – он сунул мне в руки паяльник. – Разогрей, пока я смотрю схему.

Я покорно включил паяльник в розетку. Через минуту он уже был горячим. Отец, прищурившись, рассматривал плату под мощной лампой, бормоча что‑то себе под нос про «добротность контура» и «нестабильность напряжения».

Через полчаса комната была наполнена знакомым запахом канифоли. Отец, с прищепкой‑«крокодилом» на пальце, отводящей статику, аккуратно выпаивал крошечную детальку.

– Так… Готово, – произнес отец, откладывая паяльник. – Так и думал – старый варикап был с подозрением. Мы его с одной штуковины сняли, с института… Заменил. И поднял немного напряжение на гетеродине… Теперь должно…

Он снова собрал корпус ТКСС‑1, закрутил винтики с торжественной медлительностью хирурга, зашивающего рану. Зеленый светодиод снова загорелся ровным, уверенным светом.

– Ну, – отец перевел дух и посмотрел на меня. В его глазах была уже не лихорадочная радость, а сосредоточенная решимость. – Давай попробуем снова. Набирай. У тебя рука счастливая.

Он протянул мне аппарат. Я взял его. Пластик был еще теплым от паяльника. Я снова, уже с затаенной надеждой, одним пальцем набрал наш номер – 74−31. Каждый звуковой сигнал кнопки отдавался в пальцах легкой вибрацией.

– Вызывай, – кивнул отец.

Я нажал кнопку с трубкой. Раздались короткие гудки в динамике – аппарат пытался отправить вызывной сигнал в эфир. Мы оба замерли, вглядываясь в ТКСС‑1, как будто от нашего взгляда зависело его решение работать.

И вдруг из‑за двери, из прихожей, донесся резкий, требовательный звонок городского телефона. Аппарата ВЭФ, который висел у нас на стене уже двадцать лет.

Звонок был таким обыденным, таким привычным. Но в тот момент он прозвучал как симфония. Как голос из другого мира.

У меня перехватило дыхание. И сразу же напряжение, а вдруг случайность? Вдруг это кто‑то другой звонит? Соседи? Друзья? Просто ошиблись номером?

В глазах отца промелькнуло все тоже самое. Он метнулся к двери, распахнул ее и помчался в прихожую. Я, не выпуская из рук мобильника, побежал за ним.

Отец снял трубку.

– Алло? – его голос прозвучал хрипло от волнения.

Из динамика ТКСС‑1 в моих руках донесся его же голос, чуть искаженный, с легким шипением, но абсолютно четкий и узнаваемый.

– Алло? Пап, слышишь?

– Слышу! – почти закричал он в трубку, и его крик тут же раздался из моего аппарата. – Слышу прекрасно! Сашка, ты меня слышишь?

– Слышу! Слышу, пап! – я засмеялся, и мой смех, преображенный электроникой, пророкотал из динамика в прихожей.

– Слышишь?

– Слышу!

– А ну в другую комнат!

– Есть!

Теперь мы стояли в разных комнатах, разделенные стеной. Он с обычной телефонной трубкой у уха, я с самодельным кирпичиком из пластика и текстолита. И мы разговаривали. Без проводов.

– Как слышимость? – спросил я, стараясь говорить спокойно, но у меня не получалось. Сердце колотилось где‑то в горле.

– Отлично! Небольшие шумы, но голос чистый! Гораздо лучше, чем на рации! Сашка, ты понимаешь? Понимаешь, что это?..

Он не договорил. Он вышел из прихожей, все еще не кладя трубку, и остановился передо мной. Мы смотрели друг на друга: он с сияющими, влажными глазами, я с ТКСС‑1 в дрожащих руках.

– Получилось…

Он положил трубку аппарата ВЭФ на место. Звонок оборвался. В тишине комнаты было слышно только легкое шипение из динамика моего аппарата.

Вот оно. Свершилось.

И в эту секунду до меня дошло. Окончательно и бесповоротно. Это не просто «папина игрушка», не просто крутая самоделка, за которую бы ему дали первый разряд на выставке технического творчества.

Это прорыв. Технологический прорыв, которого ждут, но до которого еще лет пять, а то и десять. Полноценная мобильная связь. Здесь и сейчас. В этой самой хрущевке, в городе, о котором никто не слышал, ее собрали два гения‑самоучки – мой отец и застенчивый очкарик Коля.

Да, на рынке – на зарубежном рынке! – уже есть фирма Motorola, которая делая самые первые неуверенные шаги в этом направлении. Но наша страна начнет это движение еще не скоро. А вот если все закрутиться прямо сейчас… Догнать и перегнать…

Мозг заработал с бешеной скоростью, выстраивая цепь последствий.

Если это дать стране… Если поставить на поток… Если не засунуть в долгий ящик под грифом «совершенно секретно», а внедрить…

Советские инженеры и связисты получат колоссальную фору. Не нужно будет тянуть бесконечные кабели через тайгу и тундру. Геологи, строители, спасатели, врачи в отдаленных районах – все будут на связи. Это поднимет всю экономику, всю логистику, всю оборону на новый уровень. Это будет мощнейший ответ на вызовы времени, демонстрация силы не военной, а интеллектуальной. Технологический рывок, который поставит СССР в авангард связистики будущего.

– Пап, – голос у меня сорвался. Я смотрел на него, на этого уставшего, лысеющего человека в засаленном халате, который только что перевернул мир. – Ты… ты понимаешь, что ты сделал?

– Понимаю, сынок, – тихо сказал он. – Но это не только моя заслуга. Твоя в первую очередь. Ты ведь идею дал. Теперь главное, чтобы это поняли… «там».

Он кивнул на потолок.

– А вот чтобы это поняли «там», – я повторил жест отца. – И нужен я со своей профессией!

* * *

В автобусе пахло махоркой, да так сильно, что щипало нос и слезились глаза. Водитель смолил самокрутку и на ленивое бурчание бабушек не обращал внимания.

Вечерело. Я ехал, уткнувшись лбом в холодное стекло, и чувствовал себя агентом на задании. Смешно. Но именно этим агентом я сейчас и был. Необходимо выяснить про эту самиздатовскую книгу все. И поставить точку в этом деле. А чтобы это сделать, нужно попасть на квартирник.

Автобус свернул с шоссе и похрустывая щебенкой, поплелся по дачным проселкам. За окном проплывали темные силуэты заборов, огоньки в окнах, голые, скрюченные ветром ветви яблонь.

Я нахмурился. Обычно квартирники, из названия понятно, проводят в квартирах. А тут… Метель конечно затейница, организовать все… на даче! Впрочем, когда нет места и такое сойдет. Лишь бы крыша над головой была.

Наконец, автобус, кряхтя, остановился на какой‑то площадке, обозначенной кривым фонарным столбом.

– Конечная, – сипло объявил водитель.

Я вышел в промозглый сумрак. В воздухе пахло печным дымом.

Дачник массив «Родничок». Такое себе место. Добраться сюда отдельное приключение.

Дачу Метели я нашел сразу, она была видна издалека. Не типовой шестисоточный «домик в деревне» с голубыми ставнями, а капитальное двухэтажное строение из красного кирпича, с высокой трубой и остроконечной крышей. Окна горели ярко, неестественно ярко для дачи, должно быть, включили весь свет.

Меня встретила сама Марина. Она выскочила из резных ворот, закутанная в пуховую шаль.

– Приехал! А я уж думала, передумал. Идем быстрее, холодно же!

Она схватила меня за рукав и почти потащила за собой по дорожке, посыпанной желтым песочком.

Дача конечно поражала. Ухоженная территория, и явно тут трудится не сам отец Марины. Для такого нужен знающий человек. Неужели садовника приглашают? Никаких плодово‑ягодных растений. Только аккуратные сосенки, словно с картинки.

В прихожей все стильно, все из дерева. Под ногами толстый ковер.

Я снял куртку и застыл, разглядывая обстановку. Дорого, богато.

Марина, увидев мой взгляд, нервно рассмеялась:

– Ну что, как тебе наша «скромная халупа»? Папино царство. Он тут боярствует, когда не в командировках.

Она провела меня по коридору. Мебель была не из «Детского мира» или «Москвы», а явно из спецраспределителя или привезенная из‑за границы: массивная стенка с витринами, с хрустальными наборами и сувенирами.

– Командировки… – протянула она, с иронией глядя на портрет отца на стене. – Уехал, как всегда, «на объект». Но я‑то знаю, его люди за мной присматривают. Чтобы я, не дай бог, ничего такого не вытворила. Чтоб «честь семьи» не опозорила.

Она подошла к окну, отодвинула тяжелую портьеру и показала на темную улицу.

– Видишь, вон там, у поворота, стоит «Волга»? Стемнело. Зажгли габариты. Сидят, курят. Следят. Думают, я не вижу.

Она отпустила занавеску и повернулась ко мне. В ее глазах был вызывающий, почти лихорадочный блеск.

– Вот я и решила – назло им всем! Пусть смотрят. И пусть докладывают. Плевать. Устрою тут такой квартирник, что весь дачный поселок всколыхнёт! И ты здесь. И Леннон будет. И другие. И никто мне ничего не сделает. Праздника хочу.

Она говорила с вызовом, но в ее голосе слышалась не уверенность, а скорее отчаянная бравада ребенка, который пытается крикнуть страшному миру, что он его не боится. Я выглянул в окно. Ага, и в самом деле та самая бордовая «Волга». Ожидаемо. Ладно, пока они вместе с отцом верят в мою легенду, кстати, появление на даче только усилит это, я в относительной безопасности.

– Ну, чего застыл? Пошли песни петь!

Из‑за двери доносились первые, робкие аккорды гитары и сдержанный смех. Тусовка уже начиналась.

Марина снова взяла меня за рукав.

– Тут кое‑кто уже ждет не дождется с тобой познакомиться.

И она, хитро улыбнувшись, потянула меня внутрь.

Гостиная была затянута дымом «Беломора» и «Родопи». В воздухе висел сладковатый запах дешевого одеколона и портвейна. Народу набилось человек пятнадцать, знакомые и незнакомые лица из городской тусовки, пара интеллигентных на вид девушек, вероятно, подруг Марины из института, и несколько мрачноватых парней в потертых джинсах, чьи гитары стояли у печки. Кажется, музыканты Весны.

Ага, вот и он сам, восседает в центре комнаты, на табуретке.

Весна бренчал на гитаре, пытаясь поймать бой «Дома восходящего солнца». Получалось так себе.

Ага, теперь кажется становится понятно. На самом деле не только позлить папу стало причиной созыва этого квартирника. Но еще и Весна. Эх, Метель! Чувствую, будет весело.

Я сел в сторонке, рядом с Ленноном. Мне налили в граненный стакан портвейна, считай, уважили, потому что остальные пили прямо из горлышка.

– Ну, Сашок, с прибытием! – улыбнулся Леннон, уже изрядно хмельной. – За то, чтобы все прошло громко!

– Громко, – хмыкнул я, чокаясь.

Весна начал петь и все сразу же затихли. Затихла и Метель, поглядывая на парня со смесью чувств, то со злобой, то с каким‑то сочувствием, то и вовсе безразлично.

Отыграв четыре песни, Весна ушел на перекур. Все сразу же перевели взгляды на меня.

– Сашок, а ты? Давай, сыграй… – произнес Леннон. – Ну же!

Что терять? Я взял гитару, подстроил шестую струну, взял аккорд. Акустика комнаты вполне неплохая. Сейчас пойдет вполне что‑то перебором. А не сыграть ли классику всех дворовых металлистов?

'So close no matter how far

Couldn’t be much more from the heart

Forever trusting who we are

And nothing else matters…'

Переборчик, конечно, знатный, пробирает. Вот и толпа затихла, даже звенеть бутылками перестали.

Я закончил плавно, давая насладиться мелодией. На секунду повисла тишина, а потом грохнули аплодисменты, смех, одобрительные возгласы: «Дааа!», «Офигенно!», «Еще!». Напряжение как ножом срезало. Буря эмоций, вот что было нужно.

Но «еще» не случилось. В дверях гостиной появился Весна. Даже докурить не успел, так и примчался с зажженной сигаретой в зубах, привлеченный бурными аплодисментами, которые достались не ему.

Увидев у меня в руках гитару, понял все сразу.

– Вот, нашлись люди, кто и тебя заменить может! – уколола Метель, поглядывая на Весну.

Тот не ответил.

Вместо этого взял другую гитару, сел рядом и начал играть.

Глухой, надрывный бой, монотонная, почти речитативная мелодия и хриплый, уставший голос, который пел о серых улицах, о безысходности, о «железном занавесе», который рухнул прямо на душу.

Мрачно, безнадежно, но, надо признать, хорошо.

Весна спел еще несколько песен, потом как‑то самом собой возникла пауза, передышка на выпить портвейна и поговорить. И вот тут нужно было быть внимательным.

Портвейн полился рекой, развязывая языки. Сначала говорили о музыке, ругали «Диско‑альянс», хвалили только‑только просочившийся «Аквариум». Потом о кино, о только что вышедших «Военных играх» Джона Бэдема, которые все обсуждали шепотом. И вот, плавно, как по накатанной колее, разговор съехал на литературу.

– Кино – это хорошо, но слово… слово всегда сильнее, – философски изрек я, осторожно переводя тему в нужное мне русло.

– Вот именно! – подхватила одна из интеллигентных девушек, тоже уже захмелевшая. – Возьмите того же Булгакова. «Мастер и Маргарита». Вот где сила! Не то что этот убогий самиздат, который сейчас по рукам ходит.

Сердце у меня екнуло.

– Какой самиздат? – осторожно спросил я.

– Да вот, какая‑то макулатура, – отмахнулась девушка. – «Черное время», вроде. Стиль ужасный, пафос дешевый. Читать невозможно.

Весна, молча сидевший в углу, вдруг поднял голову. Его отрешенность куда‑то испарилась, взгляд стал острым, заинтересованным.

– «Черное время»? – его голос прозвучал глухо, но ясно. – А что это такое?

Все посмотрели на него. Авторитетное мнение рок‑идола хотели послушать все.

– Да так, ерунда какая‑то, – снова попыталась уйти от темы девушка. – Безысходность какая‑то. Но сила в этой безысходности конечно есть. Как у Достоевского в «Бесах», только про наше время.

– Достоевский нервно курит в сторонке, – усмехнулся Весна. – Старик писал про идеи, которые съедают человека изнутри. А тут… – он сделал паузу, наслаждаясь вниманием. – Тут про то, как сам человек становится винтиком в чужой игре. Как его мысли, его самые светлые идеи превращаются в оружие против него же. Игра в бисер, где фигуры живые люди.

Какое глубокое знание текста. И эта фраза про «бисер»… у меня ведь в статье одной тоже она была. Я задумался, приглядываясь к Весне.

– Здорово сформулировано, – осторожно произнес я, внимательно наблюдая за реакцией Весны. – Прямо в десятку. Как будто сам автор тут сидит.

Весна медленно перевел на меня тяжелый, изучающий взгляд. В его глазах мелькнуло что‑то, то ли интерес, то ли предупреждение.

– У каждого автора есть свои читатели, которые понимают его с полуслова. Может, ты один из них?

– Может быть, – парировал я. – Особенно если автор умеет брать чужое и делать своим. Очень… своевременное получилось произведение.

Весна уловил этот подтекст. Его усмешка стала шире.

– Своевременность – удел конъюнктурщиков. Истина вне времени. Она либо есть, либо ее нет. А угадать, что хочет услышать система… это не искусство. Это ремесло.

Он откинулся в кресле, взял со стола пачку «Беломора» и неспеша прикурил.

– Вот, к примеру, можно написать статью. Корректную, умную, с кучей оговорок. Посадить мысль в клетку цензуры и надеяться, что кто‑то увидит между строк то, что ты хотел сказать. А можно… – он выпустил струйку дыма и посмотрел на нее, – можно взять ту же мысль, вырвать ее из этой клетки, дать ей огня, плоти, крови… и бросить в лицо системе. Как факел. Пусть даже он сожжет и тебя самого. Но он осветит все вокруг на мгновение. Это и есть искусство. Пусть и нелегальное.

Портвейн оказал Весне медвежью услугу, не только разогрел голосовые связки, но и развязал язык. Вот Весна и начал расправлять плечи, невольно сдавая самого себя.

Все пазлы в моей голове встали на свои места. Я нашел автора «Черного времени». Это был он. Весна.