Текст книги "Курс на СССР. Трилогия - Тим Волков, Андрей Посняков (СИ)"

Автор книги: Андрей Посняков

Соавторы: Тим Волков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 48 страниц)

Они запихнули стоявший на асфальте запасной аккумулятор в машину, закрепили заранее подготовленными стяжками, чтобы во время движения ничего не соскользнуло с сидения. Мало ли какая возникнет ситуация, вдруг придётся применить экстренное торможение.

– Ну что, все по местам! – махнул рукой отец. – Покатаемся, поохотимся на призраков.

Машина, гружённая аппаратурой, с трудом тронулась с места. Коля следил за показаниями приборов и координировал направление движения.

– Матвей Андреевич, на перекрёстке налево… Сигнал усиливается… Сейчас пропал! Ага, вот он снова, уже справа!

Мы петляли по улицам, как ищейки, взявшие след. Сигнал то усиливался, превращаясь в отчётливую трель, то почти пропадал, сбивая нас с толку. Я смотрел в окно на просыпающийся город. Дворники мели тротуары, люди с авоськами шли на рынок за продуктами, чтобы успеть взять всё свеженькое. Какие‑то мальчишки уже гоняли мяч на площадке с футбольными воротами. И среди этой обычной советской субботы мы выслеживали нечто необъяснимое.

– Стоп! – вдруг скомандовал Коля. – Матвей Андреевич, здесь! Мощность зашкаливает!

Отец резко притормозил. Мы оказались в самом центре, в районе старых, ещё дореволюционных домов с лепниной на фасадах и высокими потолками. Пеленгатор, жужжа, показывал прямо на один из таких домов, тёмный и немного мрачный.

– Ну что, мужики, – отец заглушил двигатель, – встреча лицом к лицу.

– Пап, – я положил руку ему на плечо. – Может, не стоит лезть самим? Вызвать бы органы… соответствующие… Сигнал‑то явно не природный.

– Какие органы, Саш! – отмахнулся отец. – Мало ли что даёт наводку? Старый медицинский генератор из соседней поликлиники, или промышленный регулятор с завода, или, того гляди, новая импортная стиральная машина у кого‑то «фонит»! Шучу конечно, но всякое бывает. Нас потом на смех поднимут. Нет, сначала посмотрим своими глазами.

Мы вышли из машины. Коля, не отрываясь от портативного приёмника, уверенно повёл нас через арку во двор‑колодец, затем на чёрную, пахнущую мышами лестницу. С каждым шагом треск в динамиках аппарата становился всё громче.

– Вот, – Коля остановился перед массивной дубовой дверью на одном из верхних этажей. Сигнал бил прямо из‑за неё, яростный и непрерывный. – Здесь.

Мы переглянулись. Отец решительно поднял руку и постучал.

Дверь со скрипом отворилась, и на пороге показалась подслеповатая старушка в выцветшем халате.

– Чего надо‑то? – проскрипела она, щурясь на нас.

– Здравствуйте, бабушка! – отец заулыбался самой безобидной, располагающей улыбкой, какой обычно общался с капризными начальниками. – Простите за беспокойство. Мы… – он кивнул на Колину аппаратуру, – настраиваем сеть. Телефонную. Проверяем сигнал, ищем помехи. У вас в доме, похоже, что‑то сильно фонит.

Старушка на мгновение задумалась, переваривая информацию. Её взгляд скользнул по Коле, нервно теребившему шнур аппарата, по мне, стоявшему чуть поодаль, и снова вернулся к отцу.

– Сеть? – переспросила она. – Это ту, что без проводов? Про которую в «Заря» пишут?

Я невольно встрепенулся. Отец же лишь шире улыбнулся, явно польщённый.

– Ну да, бабушка, ту самую! – подтвердил он. – Вот, проверяем, как сигнал идёт, нет ли где сбоев. А у вас тут, прямо в этом подъезде, такой мощный фон, что аппаратура с ума сходит. Не замечали ничего? Может, у кого из соседей новая техника, генератор какой?

Бабушка покачала головой, но в её глазах вспыхнул интерес.

– Какая уж тут техника… Всё старое, – она вздохнула и неожиданно отступила от двери, приглашая нас в прихожую. – Проходите, не стойте на лестнице. Холодно.

Мы втроём втиснулись в узкое, тёмное пространство, пропахшее варёной картошкой. Старушка закрыла дверь и, опершись на палку, внимательно нас оглядела.

– Скажите, милок, а этот телефон… беспроводной… – она произнесла это слово с осторожным почтением, как нечто волшебное. – Он правда будет у людей? Не в кино, а вот так, чтобы купить?

– Конечно, бабушка, – отец снова улыбнулся, но на этот раз улыбка стала теплее, искренней. – Мы как раз над этим и работаем.

– И… дорого ли он будет стоить? – спросила она, понизив голос до конфиденциального шепота, словно боялась спугнуть саму возможность. – Я, знаете, пенсию получаю небольшую… Хорошо, если б рублей пятьдесят… Еще можно. Но не дороже. С похоронных возьму. А то внуки у меня в Архангельске, сноха… Звонки по междугороду, это же целое состояние. Да и на переговорный не находишься. А так взяла бы аппаратик, позвонила им, прямо из кухни…

Отец замялся, бросив на меня быстрый взгляд. Цены не существовало даже в проекте.

– Цену еще не утвердили, – дипломатично сказал он. – Но мы стараемся, чтобы он был доступным. Как можно более доступным.

– А пользоваться‑то сложно? – не унималась старушка, и в ее глазах читалась уже не просто любознательность, а настоящая, житейская надежда. – Я вот с этим, с диском… вечно цифры путаю. А тут?

– Ничего сложного, – подхватил я, чувствуя странный ком в горле. Эта простая, трогательная вера в чудо техники так контрастировала с мрачной тайной за соседней дверью. – Нажал кнопки с номером – и всё. Как на калькуляторе.

– И в Архангельск… тоже можно? – переспросила она, желая удостовериться в самом главном.

– Можно, бабушка, – твердо сказал отец. – Обязательно можно. Прямо из кухни. И в Архангельск, и в Магадан.

Она покачала головой, и на ее морщинистом лице расплылась счастливая, почти детская улыбка.

– Вот это да… Техника… Так вы говорите, без проводов… Удивительное дело. Вот у меня, в комнате, жилец как раз такой же, инженер. Связист. Тоже про всякие сети без проводов рассказывал. Вечно с какими‑то ящиками возится.

У меня похолодело внутри. Я встретился взглядом с отцом. Улыбка медленно сползла с его лица, сменившись напряжённым вниманием. Коля замер, не дыша.

– Инженер? – осторожно переспросил отец, делая вид, что просто поддерживает беседу. – Интересно. И часто он… с ящиками этими дома?

– Да кто его знает, – махнула рукой бабушка. – Редко его вижу. Вечно в командировках. Спит, бывало, тут, а потом, хвать вещи, и на неделю, на две исчезает. Говорит, по области линии проверяет. Комнату у меня снимает. Тихий, не пьёт. Платит исправно. Вот только шум от него этот… не то чтобы громко, а вроде как жужжит что‑то. Я по началу думала, холодильник новый купил, старый‑то у меня уже двадцать лет стоит. Ан нет, говорит, аппаратура у меня такая, для работы.

Она повела нас по короткому коридору, уставленному старой мебелью, и показала на одну из дверей.

– Вон его комнатка. Сейчас‑то его нет, уехал давеча. Наверное, опять по линиям своим.

Мы застыли у заветной двери. Коля, не говоря ни слова, поднял портативный приёмник. Стрелка на шкале, до этого лениво покачивавшаяся, резко дернулась и замерла, упёршись в крайнее деление, указывая прямо на дверь. Тихий, но отчётливый треск послышался из динамика. Тот самый ритмичный сигнал, только сейчас приглушённый дверью.

Отец медленно перевёл взгляд с приёмника на дверь, потом на бабушку.

– Бабушка, а мы… мы бы хотели взглянуть, если можно, – он снова попытался улыбнуться, но получилось напряжённо. – Коллега, всё‑таки. Может, ему какая помощь нужна? Или, наоборот, он нам поможет, раз уж он специалист. Мы бы контакты оставили.

Старушка снова наморщила лоб, явно колеблясь. Но искреннее, как ей показалось, участие отца и наша «профессиональная» заинтересованность сделали своё дело.

– Ну, если ненадолго… – она нерешительно потянулась к связке ключей, висевшей у пояса. – Только чур, ничего не трогать. Он человек аккуратный, не любит, когда его вещи трогают.

Щелчок замка прозвучал, как выстрел.

Комната оказалась маленькой и удивительно аскетичной. Узкая железная кровать с серым одеялом, простой деревянный стол, стул. Ни лишних вещей, ни намёка на уют. Но взгляд сразу цеплялся за детали, кричащие о хозяине.

У окна, почти невидимая с улицы, была аккуратно закреплена не телевизионная антенна, а профессионально собранная спиральная антенна‑наклонник. На столе, рядом с пачкой технических журналов, лежал потрёпанный блокнот, испещрённый колонками цифр и странными значками. На стуле лежал увесистый том «Справочника партийного работника» с заложенной толстой бумажной закладкой.

Коля, бледный, как полотно, поднял портативный приёмник. Стрелка зашкаливала, а из динамика, теперь уже громко и отчётливо, лился тот самый монотонный, безжизненный сигнал. Он шёл отсюда, из этой комнаты.

Мы стояли в гробовой тишине, нарушаемой лишь этим треском. Никакого «инженера‑связиста». Никакой случайной помехи. Перед нами была хорошо замаскированная передающая точка. Вражеский передатчик. Прямо в сердце нашего города.

Глава 4

Отец и Коля в состоянии лёгкого шока уставились на работающий шпионский передатчик. Прикасаться к нему они не решались, потому что осознавали всю важность происходящего здесь и сейчас. Сложно было поверить, что прямо в самом центре города вот так нахально действовал враг. А в том, что это враг, сомнений не было.

Я обратил внимание на приоткрытый ящик стола. Аккуратно потянув за край, слегка выдвинул его и увидел какие‑то бумаги. Я понимал, что мы нашли что‑то очень важное, о чем надо немедленно сообщить Сидорину. И что этим, скорее всего, займутся соответствующие органы, а, значит, будут тщательно всё изучать, снимать отпечатки, выискивать любые следы, которые могут привести к хозяину этого имущества. Сомневаюсь, что старушка сможет помочь составить фоторобот, значит, этот шпион будет некоторое время ходить по городу, возможно, искать новые способы помешать развитию технического прогресса в СССР. Значит, пока мы здесь, надо собрать максимум возможной информации.

Отец и Коля по‑прежнему не сводили глаз с аппаратуры, визуально оценивая её состояние и возможности, а я вытащил носовой платок (хорошо, что мама сегодня мне вручила чистый) и, осторожно достал содержимое ящика на стол.

Это оказались какие‑то чертежи и брошюры. Я первого раза я не смог определить на каком языке они написаны, похоже на английский, но не совсем. Я повертел брошюру в поисках каких‑либо выходных данных, но ничего не нашёл. Зато где‑то в конце обнаружил закладку. Яркая цветная фотография, которую вполне можно было принять за рекламу западного образа жизни. За столиком уличного кафе безмятежно улыбались двое мужчин в лёгких куртках. Перед ними стояли крошечные кофейные чашки и всё просто кричало о достатке и благополучии. Лицо одного из них показалось мне очень знакомым. Я присмотрелся и убедился, что это тот самый человек, которого я видел неоднократно. Сначала с Метелкиным в парке, при передаче документов, потом в подворотне. Правда в обоих случаях он не выглядел таким спокойным и безмятежным. Да, это был тот негодяй, которого застрелил Сидорин при попытке вооруженного нападения на моего отца.

Второй на фотографии, молодой, остролицый, был мне не знаком. Но я очень внимательно рассмотрел его и постарался запомнить в подробностях его мимику и жесты. А там было на что обратить внимание. Он с каким‑то аристократическим лоском выдвинул левую ногу чуть вперед, вывернув ступню пяткой вперед. Возможно, этот молодой и есть второй агент, который активировался после гибели первого.

Я осторожно убрал бумаги в стол, задвинул его примерно на то же расстояние и огляделся по сторонам. Больше вроде бы ничего не было. Рыться по шкафам и личным вещам я не рискнул, мало ли какие там ловушки могли быть расставлены. Надо срочно позвонить Сидорину.

– Нам нужно уходить. Сейчас же, – шепнул я, и быстро вытолкал их из комнаты.

– А куда вы, молодые люди, – встрепенулась старушка. – А когда мне телефон дадите?

– Скоро, бабушка, скоро, – успокоил её Коля. – Вот сейчас начальник выпишет накладную, пойдём на склад, получим и принесём.

– А может этот оставите? – хитро попросила старушка. – Пока новый не принесёте.

– Нет, – решительно сказал отец. – Этот нельзя. Это лабораторный образец. Он не годится для бытового использования. Вот, смотрите.

Отец включил телефон, и оттуда раздался писк «та‑та‑та‑тааа‑тааа‑та‑та»

– Видите, какие помехи, – произнёс он. – Как разговаривать, когда в ушах пищит?

– Ну да, ну да, – огорченно ответила старушка, и вдруг встрепенулась. – А я своего жильца попрошу, он починит.

– А он что, скоро придёт? – насторожились мы.

– Не знаю, – пожала плечами старушка. – Он никогда не предупреждает. Но вдруг прямо сейчас придёт?

От этих слов мы переглянулись и поспешили к выходу. А Коля продолжал уговаривать старушку подождать, никому не говорить, что мы пообещали ей принести телефон, а за это он выберет для неё самый красивый, в красном корпусе.

По закону подлости, зарядка батареи на мобильнике закончилась, так что, едва спустились во двор, я бросился в поисках ближайшего телефона‑автомата.

Дрожащими пальцами я набрал номер Сидорина.

– Андрей Олегович, это Воронцов, – произнес я, стараясь говорить как можно тише. – Мы кое‑что нашли… Там передатчик.

– Какой передатчик? О чем ты?

Я назвал адрес и коротко рассказал про странные сигналы, наш поиск и обнаруженную шпионскую аппаратуру.

Реакция Сидорина была предсказуемой. Приказав немедленно убираться оттуда, ничего не предпринимать самостоятельно, он тут же отсоединился.

Как я понял, он не стал вдаваться в подробности, потому что оценил важность полученной информации. Думаю, тем, кому он собрался передавать полученную информацию, вполне достаточно адреса, чтобы начать действовать. А опросить нас он мог и позже, если вообще возникнут вопросы. Хотя, вызвать нас он всё‑таки должен, хотя бы для того, чтобы мы дали подписку о неразглашении.

Я не успел дойти до машины, как у дома остановилась ничем не примечательная «Волга». Молодая пара, по‑видимому, молодожены, вытащили из багажника кучу чемоданов и, весело переговариваясь скрылись в подъезде. Через несколько минут в окнах квартиры, по всему видимо, напротив той, откуда мы только что ушли, зажегся свет. На балкон вышел парень, облокотился на перила и закурил. Похоже, это слежка. Быстро работают.

* * *

Машина катила по вечерним улицам. Утренний азарт сменился тупым осмыслением реальности, наполненным гнетущим молчанием, густым, как смола.

Дома, скинув куртки в прихожей, мы молча переместились на кухню. Мать, встревоженная нашими бледными лицами, молча поставила на стол чайник и удалилась, понимая, что мужчины заняты чем‑то серьёзным. Мы уставились на катушечный магнитофон, стоявший на столе, как на улику с места преступления. Обычный бытовой предмет вдруг стал источником какой‑то потусторонней угрозы.

– Это определённо код, – задумчиво произнес Коля.

– Код, – кивнул отец.

Я вздохнул. Эти двое могли общаться уже практически без слов, вот и сейчас в обрывках странных фраз я понял, они уже что‑то задумали.

Коля подключил магнитофон к аппаратуре, на зелёном экране поползла знакомая зубчатая дорожка.

– Смотрите, Матвей Андреевич, последовательность идеально повторяется: короткий импульс, два длинных, снова короткий, пауза, три коротких… – его палец ткнул в стекло. – Система. Чёткая, продуманная.

– Система‑то система, – отец с раздражением провёл рукой по лицу, смахивая усталость, – но какая, чёрт побери? Морзянка? Не похоже. Слишком монотонно, нет пауз между буквами, ритм механический. И длительности не те.

– Может, это цифровой код? – предположил Коля, глядя на ровные пики. – Короткий – ноль, длинный – единица. Превратим это в двоичную последовательность.

Отец тут же схватил карандаш и начал лихорадочно выписывать на разлинованном листе: 0, 1, 1, 0, 1, 0, 0, 1, 0, 0, 0…

– Получается двоичный ряд… 01101001000… – он попытался перевести его в десятичную систему, затем в шестнадцатеричную. Но на выходе получалась бессмысленная абракадабра. – Нет, не то! – он с силой отшвырнул карандаш. – Слишком примитивно для такого уровня аппаратуры. Это был бы детский сад.

– А если это не двоичный, а некий шифр сдвига? – предположил Коля. – Типа шифра Цезаря, но для сигналов. Предположим, каждая уникальная последовательность импульсов – это буква, сдвинутая на фиксированное число позиций в алфавите. Нам нужно найти это число сдвига.

Они просидели так больше часа, составляя таблицы, сопоставляя возможные комбинации сигналов с кириллическим и латинским алфавитами. Стопка исписанной бумаги росла, но ключ не поддавался. Сигнал, этот настойчивый, безжизненный «ти‑ти‑та‑та», оставался немой, зловещей загадкой, насмехаясь над нашими попытками.

– Может, это вообще не буквы, а числа? – я попытался встряхнуть их. – Координаты? Номера телефонов? Коды доступа?

– Возможно, – Коля оживился. – Давайте разобьём всю запись на сегменты по семь импульсов, как для номеров… Или по десять…

Они снова погрузились в расчёты. Я смотрел на них и понимал, что мы барахтаемся в трясине, не зная даже направления. Отчаяние начинало подкрадываться – мы были так близки к разгадке, физически находились в логове зверя, но стена между нами и его тайной казалась непреодолимой.

– А что если… – Коля вдруг поднял голову, и в его глазах загорелся новый огонёк. – Что если это не самостоятельный код, а… ключ? Не сообщение, а метка? Сигнал‑маяк? Он просто говорит «я здесь», а само сообщение передаётся в другом месте или другим способом? По тому же принципу, что и наш ТКСС, но на другой частоте!

– Тогда мы ищем не там! – отец хлопнул ладонью по столу. – Нам нужно искать не расшифровку, а модуляцию! Может, этот сигнал модулирует несущую, на которой и идёт основная информация!

Они снова заговорили на своём языке, сыпля терминами «фазовая манипуляция», «декодирование огибающей», «полоса пропускания». Я уже почти потерял нить, чувствуя себя посторонним на этом пиру разума, когда в квартире оглушительно зазвонил городской телефон.

Резкий, пронзительный звонок врезался в гул наших голосов и шипение магнитофона. Все вздрогнули, будто от выстрела. В таких обстоятельствах любой неожиданный звук воспринимался как угроза. Я встретился взглядом с отцом. Он кивнул. Медленно, словно подходя к снаряду, я подошёл к аппарату, висевшему в коридоре.

– Алло? – сказал я, и мой голос прозвучал хрипло от напряжения.

– Саш… – в трубке прозвучал неуверенный, извиняющийся, почти робкий голос. Метель. – Это я… Послушай… Можно мы встретимся? Я… – она сбивчиво вздохнула. – Мне надо извиниться за вчерашнее. И… поговорить.

* * *

Мы встретились в парке, у большого ржавого фонтана, который ещё не проснулся после зимы. Она сидела на скамейке, кутаясь в лёгкое, но модное весеннее пальто, и выглядела совсем не так, как вчера. Ни намёка на буйство или пьяную истерику. Передо мной была просто уставшая, немного растерянная девушка.

Увидев меня, она робко улыбнулась и сразу же опустила глаза.

– Привет, Саня… Спасибо, что пришёл.

– Привет, – сел рядом. – Как самочувствие?

– Голова, конечно, будто паровозом переехали, – она поморщилась. – Но это ерунда… Саня, я… я вообще не помню, как домой попала. Отдельные обрывки. Дежурного помню, он такой круглый, усатый… И тебя помню. Спасибо, что не бросил. И прости меня, пожалуйста, за этот… цирк. Мне правда стыдно.

Я отмахнулся, стараясь сделать вид, что всё это сущие пустяки.

– Да брось, Марин. Бывает со всяким. Главное, что всё обошлось. Отдохни, выпей боржоми, и всё как рукой снимет.

Она покачала головой, её взгляд был отрешенным и блуждал где‑то в голых ветвях деревьев.

– Не в этом дело… Я просто устала, Саня. От всего. От этой беготни по клубам, тусовок, от этих рож… от этих «друзей», которые рядом, только пока у отца есть власть и деньги. От скуки, в конце концов. Хочется чем‑то заниматься… Чем‑то настоящим. А чем, понятия не имею. Никогда нигде не работала, не училась по‑настоящему. Куда я такая подамся?

Она говорила это без привычного ей высокомерия, с искренней, щемящей тоской, что повергло меня в шок. Метель оказывается не такая заноза! Под этой маской скрывается вполне себе милая ранимая девушка. Я глянул на Метель. В её глазах читалось неподдельное отчаяние человека, который вдруг осознал полную бессмысленность своей жизни.

Господи, как же мне это знакомо! В прошлой жизни, проработав множество лет, я ощущал себя так же, пока не плюнул на все и не начал заниматься тем, чем хочу.

Я посмотрел на её сложную, слегка экстравагантную, но безупречно стильную причёску и с языка само‑собой слетело:

– Может тебе парикмахерскую открыть? – предложил я, кивая на её творение. – У тебя, я смотрю, талант.

Я ожидал, что она фыркнет или обидится, но произошло обратное. Марина замерла, уставившись на меня широко раскрытыми глазами, в которых вспыхнула настоящая искра. Она даже выпрямилась на скамейке.

– Парикмахерскую… – прошептала она. – А ведь это… Это же гениальная идея!

– Погоди, Марин, я же пошутил…

– Нет, нет, нет! – она перебила меня, хватая за рукав с неожиданной силой. – Это не шутка! Это… это выход! Ты прав! Мне это всегда нравилось! Все подружки ещё в школе ко мне с журналами бегали, чтобы я им так же сделала. А сейчас я все эти модные журналы выписываю, из‑за границы… Знаешь, сколько у меня их дома? Целая коллекция!

Она говорила всё азартнее, её глаза блестели, а на щеках выступил румянец. Вчерашняя пьяная мажорка куда‑то испарилась, её место занял одержимый энтузиазмом человек.

– Я смогу! – воскликнула она, бросая вызов не только себе, но и всему миру. – У меня же есть стартовый капитал… ну, кое‑какие сбережения. И имя… не моё, папино, но его все знают. Это поможет с арендой, с разрешениями… Саня, это же прекрасно! «Салон красоты Марины Метелкиной»! Или просто «У Метели»! Как думаешь?

– «Подстригу и отметелю!» – улыбнулся я. – Насчёт названия, конечно, надо подумать. Но идея… да, идея звучит… жизнеспособно.

– Конечно, жизнеспособно! – Она вдруг вскочила со скамейки и сделала маленький пируэт, полы её пальто взлетели крыльями. – Я всё продумаю! План составлю! Саня, ты просто спас меня! Я не знаю, что бы я делала…

Она села на самый краешек скамейки, готовая тут же вспорхнуть в новую жизнь.

– Только чур, – вдруг строго сказала она, глядя на меня, – ты мне поможешь. Советами. Ты же журналист, ты людей знаешь, тенденции эти все… Не бросай меня, а?

– Ладно, – вздохнул я. – Помогу, чем смогу.

– Ура! – она хлопнула в ладоши, снова став похожей на ребёнка. – Тогда пошли сейчас же! Покажешь мне, где в городе эти… кооперативы открываются? Где народные артели? Хочу посмотреть, как у них всё устроено!

И, не дожидаясь моего согласия, подхватила меня под руку и потащила прочь от фонтана.

– Марин, да ты и сама справишься, – попытался я мягко высвободить свою руку, но она вцепилась так крепко, как милиционер, задержавший преступника. – Там всё просто: приходишь в исполком, берешь бланк, пишешь заявление…

– Нет! – уперлась она, уверенно двигаясь по промозглой парковой аллее. – Ты мне всё покажешь и всё объяснишь. А то я в этих бумажках ничего не понимаю! Ты же обещал!

В её голосе звучала не капризная настойчивость, а отчаянная решимость начать новую жизнь. В мыслях она уже была владелицей парикмахерской, и крепко держалась за эту идею, чтобы не оказаться снова один на один со своей пустотой. Я вздохнул обреченно, и смирился со своей участью: на ближайшее время стать её сопровождающим. Метель повисла на моей руке и весело щебетала, представляя открывавшиеся перед ней перспективы. Мы шли по аллее к выходу, и я даже стал улыбаться в ответ на её восторженные восклицания.

У выхода из парка, мелькнуло знакомое пальто. Длинное, бежевое, которое я помнил с того самого вечера у Гребенюка. Наташа.

Она шла медленно, вероятно, возвращалась от подруги или из библиотеки. Услышав наши голоса, она обернулась и её взгляд скользнул по мне, по Метели державшей меня под руку, и по моей дурацкой улыбке, медленно сползавшей с лица. В её красивых, ясных глазах что‑то вспыхнуло и погасло, сменившись холодной стеной разочарования. Она видела раньше Маринку, и, конечно, сейчас узнала.

– Наташ… – начал я, инстинктивно дёрнувшись вперёд освобождаясь из цепких пальцев Метели.

Но Наташа решительно отвернулась и, не сказав ни слова, быстро растворилась в толпе за оградой парка. Моё объяснение, «это не то, что ты подумала», осталось невысказанным и повисло в холодном весеннем воздухе.

Я застыл на месте, чувствуя, как ледяная волна досады и ярости заполняет мою душу. Я злился на себя, на эту дурацкую ситуацию, на Метель, которая с глупым удивлением таращилась на меня.

– А что это было? – спросила она, наконец, осознав, что что‑то пошло не так. – Это кто? Твоя эта Наташа?

– Наташа. – сквозь зубы бросил я и сжал кулаки.

Всё удовольствие от внезапного желания Марины начать новую жизнь мгновенно испарилось, оставив после себя лишь горький осадок. Впереди маячил долгий и муторный разговор с Наташей, который сейчас был очень некстати… как и встреча с Метелкиным‑старшим.

– Пошли, – мрачно сказал я, не глядя на спутницу. – Покажу тебе твой исполком. Только быстро.

Восторженность Метели заметно поугасла. Она покорно зашагала рядом, изредка бросая на меня косые, виноватые взгляды. А у меня перед глазами стояла удаляющаяся от меня Наташа. Я понимал, что один необдуманный жест и минутная слабость могут стоить мне того немногого, что в этой новой, старой жизни было по‑настоящему дорого.

* * *

Я швырнул трубку так, что она, звякнув, едва не слетела с аппарата. Снова и снова короткие гудки, которые в итоге обрывались, так и не дождавшись ответа. Ни дома, ни у друзей. Наташа исчезла.

Сердце стучало где‑то в горле, отдаваясь тупой болью в висках. Эта картина – её глаза, полные боли и разочарования, – врезалась в мозг и не давала думать ни о чём другом. Ни о шпионских передатчиках, ни о Метелкине, ни о дурацкой парикмахерской его взбалмошной дочери.

«Чёрт! Чёрт! Чёрт!»

Я уже не злился, мне было страшно. Страшно потерять её. Ту самую, о существовании которой я даже не подозревал в прошлой жизни. Ту, что сделала это странное второе шанс‑бытие осмысленным.

Без долгих размышлений, действуя на автомате, я схватил куртку и выскочил из дома. Единственное, что я смог придумать, это идти к ней. Объяснить. Не бояться выглядеть идиотом, если понадобится, валяться в ногах, но объясниться.

Всю дорогу до её дома я бежал, лавируя между прохожими, не чувствуя усталости, не замечая ничего вокруг. Вот и её подъезд, пахнущий котами, знакомая дверь с потёртой цифрой «14».

Я уже поднял руку, чтобы нажать на кнопку звонка, но дверь открылась сама. На пороге, в старом, но аккуратном кардигане, с авоськой в руке, стоял Иван Михайлович, Наташин дед. Он собирался в магазин, а тут я.

– Александр? Ты, верно, к Наташе? А ее нет. Не успел застать.

У меня похолодело внутри.

– А куда…

– Уехала.

– Иван Михайлович… Когда она вернётся?

Старик покачал головой.

– Не знаю, Саша. Сказала, что вызвали по делам из института. Срочно. На пару дней, а может, и больше.

Он порылся в кармане кардигана и достал сложенный вчетверо листок, вырванный из школьной тетради.

– Вот, оставила. Велела передать, если что.

Я развернул записку. Крупный, размашистый, знакомый почерк. Всего несколько строк:

«Деда, вызвали по делам из института. Уехала на пару дней, может больше. Не беспокойся. Позвоню. Целую. Наташа.»

Я понял, что Иван Михайлович хитрил, говоря, что Наташа просила передать мне записку. Там не было ни одного слова, ни одного намёка, адресованного лично мне. Просто сухая, отстранённая констатация факта для деда.

Я поднял умоляющие глаза на Ивана Михайловича. Он посмотрел на меня с тихим, проницательным пониманием.

– Поссорились? – сочувственно спросил он.

Я лишь горько кивнул, сжимая в кулаке злополучную записку.

– Это… недоразумение, Иван Михайлович. Я должен ей объяснить.

– Объяснишь, – старик вздохнул. – Всему своё время. Дай ей остыть. Девушка она гордая, сам знаешь. Не та, чтобы сцены устраивать. Вот… – он махнул рукой с авоськой, – отдалилась. Это похуже любой сцены.

Он был прав. Сто раз прав. Эта тихая, вежливая дистанция была куда страшнее криков и слёз.

– Спасибо, Иван Михайлович, – прохрипел я, чувствуя себя абсолютно разбитым.

– Иди, сынок, – кивнул он. – Насильно мил не будешь. Если твоё – вернётся. Если нет… – он не договорил, лишь грустно улыбнулся и, пропустив меня, направился по своим делам.

Я остался стоять на холодной лестничной клетке, с комом в горле и смятым клочком бумаги в руке. «Позвоню». Когда? Через пару дней? Или вообще не позвонит?

Впервые за всё время, с того самого мига, как я оказался в этом 1984 году, я почувствовал себя по‑настоящему потерянным. Все игры с шпионами, все интриги с Метелкиными, все попытки изменить будущее, всё это вдруг померкло и утратило смысл перед простой и страшной мыслью: я могу потерять её. Навсегда.