Текст книги "Научная дипломатия. Историческая наука в моей жизни"

Автор книги: Александр Чубарьян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 54 страниц)

В действительности на Украине происходил сложный переход от одной власти к другой. При этом борьба внутренних сил (большевиков, эсеров, кадетов, различных военных формирований) велась на фоне иностранного, прежде всего германского вмешательства.

Делегация Центральной Рады в Бресте известила, что Украина имеет собственную власть и не является частью советской стороны; украинские представители явно действовали в фарватере германской политики. Особенно это стало очевидно в послебрестский период, когда по условиям договора Украина так же, как и Прибалтика, Польша и Финляндия, отошла в сферу влияния Германии. Новый украинский гетман Скоропадский фактически был ставленником Германии.

В целом, позиция украинских участников переговоров в Бресте (которых привезли в Брест немецкие власти) серьезно осложнила положение российской делегации. И теперь перед российскими историками стоит важная задача – более глубоко исследовать действия делегации Центральной Рады в Бресте, донесения из Бреста руководству Советской России, взаимоотношения Троцкого как главы советской делегации с украинскими представителями и дискуссии в советском руководстве в связи с украинскими действиями в Бресте.

В принципе, любые контакты советской делегации с представителями Центральной Рады в Бресте были затруднены в связи с тем, что украинские деятели представляли те «буржуазные» круги и партии, которых большевики считали своими врагами в контексте общей ситуации в стране.

Говоря в целом о Центральной Раде, следует иметь в виду, что на Украине власть постоянно менялась; и если в Киеве это были деятели так называемых буржуазных партий, то в Харькове у руля власти были большевики.

В любом случае, украинский фактор в революции 1917 года в общем плане и в брестских переговорах заслуживает серьезного рассмотрения и анализа.

Российская революция и советский период в истории страны

Важным периодом моей деятельности в 2013–2017 годах была работа над подготовкой историко-культурного стандарта для нашей общеобразовательной школы. Я был утвержден руководителем группы, которая готовила стандарт. И в ходе этой работы я был вовлечен в дискуссию об оценке российской революции 1917 года и всего советского периода в истории нашей страны.

В ходе этих дискуссий нами были выработаны новые подходы и уточнены оценки и русской революции, и всего советского периода. Я решил включить в текст воспоминаний свои размышления по этим вопросам и в том числе мои мысли о том, как обсуждались эти вопросы в советское время.

Я проходил курс аспирантуры в секторе истории Октябрьской революции Института истории Академии наук СССР. После защиты кандидатской диссертации по теме Брестского мира я продолжал работать в том же секторе. В итоге в течение нескольких лет я находился в обстановке постоянных дискуссий об истории Октябрьской революции. Как я уже упомянул, руководитель сектора имел тесные связи с Институтом марксизма-ленинизма при ЦК КПСС; соответственно, сотрудники нашего академического сектора были в курсе тех научных изысканий по истории Великого Октября, которые проходили в Москве и в других городах Советского Союза.

Все историки работали в русле тех установок, которые сложились в течение многих лет. Учитывая значение тематики революции, идеологические органы Центрального Комитета партии постоянно контролировали научную деятельность по этой тематике, не допуская никаких отступлений от «линии партии».

За многие годы в отечественной историографии и публицистике, в средствах информации, в литературе и в искусстве сложились устойчивые стереотипы и те лимиты тематики и заключений, за которые ученые не могли выходить.

Можно выделить следующие официально одобренные основные отправные точки.

Причинами революции 1917 года явились объективные закономерности развития России в эпоху империализма. Глубокий социально-экономический кризис в России в начале ХХ столетия сделал революцию неизбежной. Одной из отправных точек стало утверждение о том, что к 1913 году Россия была одной из самых отсталых стран, и только революция могла изменить это.

Из этих утверждений следовало, что единственной силой, которая сумела бы вывести Россию из упадка и краха, была партия большевиков во главе с Лениным. В этой общей схеме Первая мировая война выглядела лишь усугубляющим событием, а отнюдь не причиной.

Большевики осуждали войну, клеймили ее как империалистическую с обеих сторон, желали поражения России и призывали к превращению войны империалистической в войну гражданскую, что должно было облегчить им путь к завоеванию власти.

Естественно, царский режим был главным врагом России так же, как и все политические партии, кроме большевиков. Соответственно, февральская революция (типично буржуазная) осуждалась, и развитие событий от февраля к октябрю рассматривалось как этапы, направленные к «великому Октябрю». Все мероприятия Временного правительства оценивались как исключительно реакционные, противоречащие интересам России. Если какие-либо действия Временного правительства не вписывались в общую схему, их либо игнорировали, либо давали им заведомо намеченную интерпретацию.

Так, например, произошло с историей корниловского мятежа, при освещении которого, как правило, не упоминалось, что провал мятежа был в значительной мере обусловлен тем, что Керенский выступил против Корнилова, посчитав, что опасность справа сильнее, чем слева, т.е. опаснее действий большевиков.

Выборы в Учредительное Собрание преподносились как «буржуазные мероприятия», роспуск которого отвечал интересам «пролетарских масс». Октябрьский переворот 1917 года трактовался в историографии как великая революция, перевернувшая историю и будущее России и всего человечества. Все, что происходило после Октября 1917 года, описывалось как «триумфальное шествие» советской власти.

Большое внимание уделялось в историографии Гражданской войне 1917–1921 годов. В изданных трудах концепция истории Гражданской войны полностью совпадала с выводами «Краткого курса истории ВКП(б)» – традиционное осуждение всех небольшевистских сил, оправдание террора в отношении «белого» движения, гипертрофированное преувеличение роли Сталина и т.п.

Одна из ключевых проблем заключалась в постоянном выявлении связи революции с последующим развитием Советской страны. Успехи СССР подавались в научных исследованиях, в пропаганде и во всей идеологической работе как следствие и воплощение коммунистических идей и революции 1917 года. Подтверждением этого служили общие успехи и распространение идей и практики социализма в мировом масштабе.

Применительно к истории страны внимание научного сообщества было направлено на прославление тех событий и периодов, которые могли быть определены как предшественники революционных освободительных идей, связанных с победой революции 1917 года и строительством социализма в СССР.

Наибольший интерес проявлялся к крестьянским восстаниям Разина и Пугачева; в XIX веке это были восстания декабристов, освободительные движения народовольцев и им подобных, соответственно, оправдывались их действия против самодержавия.

Мы все работали в той системе координат, которая тогда существовала. Но уже и в то время научные сотрудники отличались друг от друга. Одни проявляли необычное рвение, хотели быть правовернее «папы Римского» – клеймили позором любые отклонения от «правильной линии», не гнушались организовывать проработку и публичное осуждение тех, кто допускал отклонения от официальной линии. Были и те (и их было, может быть, даже большинство), которые следовали официальным предписаниям согласно ритуалу, не проявляя никакого особого рвения.

Подобные примеры можно продолжить. Но в 1990-х годах произошли изменения, и начался непростой переход к новому переосмыслению истории.

Как известно, переосмысление истории страны проходило неравномерно – были те, кто был готов «переписать» историю с противоположными оценками и характеристиками. Разумеется, были и те, кто ничего не хотел менять, настаивая на прежних трактовках истории. В целом, этот разброс мнений сопровождал научное сообщество все 90-е годы и первые полтора десятилетия XXI столетия.

Мое мнение в принципе состояло в необходимости нового взгляда на российскую и мировую историю. Этому была посвящена и большая конференция, которую мы провели в Институте всеобщей истории РАН и которую так и назвали – «Всемирная история: обновление исторических представлений».

Как это часто бывает в России, в том числе и в научной сфере, поменяв оценки многих событий, некоторые исследователи стали вообще отрицать значение восстания декабристов, фактически вычеркнули из сферы внимания историков революционные выступления народовольцев.

Пугачев и Разин стали отрицательными персонажами. С другой стороны, все российские императоры теперь выглядят как святые, и все их деяния имеют позитивный характер.

За прошедшие годы на основании новых архивных изысканий и ранее малоизвестных документов были закрыты многие «белые пятна» истории России.

Применительно к событиям российской истории начала ХХ века: детально изучена Первая мировая война (военные операции, роль командования, причина разложения армии); содержание и смысл реформ П. Столыпина, которого, по опросам, посчитали одним из самых главных персонажей российской истории; история российского парламентаризма (создание и функционирование Государственной Думы); подробно исследована деятельность Временного правительства в 1917 году (прежде всего роль А.Ф. Керенского); связь В.И. Ленина с Германией; ситуация на окраинах империи в начале ХХ столетия (например, восстание в Киргизии в 1916 году и т.д.).

В итоге весьма важным снова становился вопрос о смысле революции, о ее предыстории и значении для ХХ века.

Хотелось бы сделать замечание методологического характера. Стратегия обновления, отказ от прежних идеологизированных представлений, новый подход к истории революции 1917 года и истории Первой мировой войны, по моему мнению, отнюдь не означает отторжения и забвения тех многотомных изданий, документов и конкретно-исторических наработок, проделанных в предшествующий период. Их также необходимо включить в новый инструментарий, разумеется, убрав те идеологические обрамления и то идеологизированное обоснование, которое пронизывало в прошлом исследования по истории революции.

* * *

Современная историография (и отечественная, и мировая) ставит во главу угла самый основной вопрос: была ли российская революция 1917 года неизбежной?

С этим связана и другая проблема – об альтернативности исторического развития. В научном сообществе распространено утверждение о том, что «в истории нет сослагательного наклонения». Я не склонен полностью разделять эту точку зрения. Она верна в том смысле, что события в истории состоялись, и это очевидная реальность. Но это не исключает того, что всегда события могли пойти и по другому пути; может быть альтернатива и в роли конкретных личностей. В этом плане можно подойти и к определению неизбежности российской революции 1917 года.

Во многих трудах наших зарубежных коллег выдвигается мысль, что вся история могла бы пойти по-другому, если бы, например, полицейский патруль узнал Ленина, когда его остановили в октябре 1917 года по дороге с конспиративной квартиры в Смольный.

Весьма распространенная «альтернатива» состоит в том, что события пошли бы по-иному, если бы Керенский поддержал мятеж генерала Корнилова в сентябре 1917 года. Таких «если» историки приводят в немалом количестве.

С вопросом о неизбежности революции связан вопрос о событиях в России в начале ХХ столетия, а может быть, даже и в XIX веке. Для советского периода ответ на вопрос был очевиден и однозначен. Историки выводили причины революции из общих закономерностей истории России, из кризиса буржуазного строя, особенно обострившегося в начале ХХ столетия. Отвергая идеи о предопределенности исторического развития, следует, на наш взгляд, считать, что при определении причин революции нельзя игнорировать проблему более общих предпосылок революции, как это делают историки при анализе английской революции XVII века и особенно французской революции XVIII века.

Рассматривая этот вопрос с более общих позиций, следует, как нам кажется, учитывать и особенности развития России в более ранние периоды, и прежде всего в XIX столетии. Реформы 1861 года, при всем их значении, не смогли полностью разрешить крестьянский вопрос и принципиально изменить природу и содержание социально-политического самодержавного режима. В политическом плане именно во второй половине XIX века в России появилось и усиливалось революционно-освободительное движение в крайне насильственных формах. «Левые» настроения приобретали анархический характер, сопровождаемый применением террора и убийств представителей власти. Они оказывали влияние и на первые марксистские организации и кружки. Они коснулись, как известно, и менталитета самого Ленина, особенно после казни его родного брата.

Особого внимания заслуживает революция 1905 года и последующие события. Царский манифест и фактическое рождение российского парламентаризма (в виде Государственной Думы) имели большое значение для России, для ее возможного движения по демократическому пути, для формирования гражданского общества. Но все эти меры не снимали напряжения в российском обществе, чему способствовали нерешенность крестьянского вопроса и тяжелое поражение России в русско-японской войне.

Революция 1905 года имела своим последствием и очевидную радикализацию общественных движений, возведение насилия в некую форму разрешения внутренних противоречий. Насильственные действия, захват помещичьих земель, уличные беспорядки как бы закладывали то, что стало нормой спустя 12–15 лет во время революции 1917 года и особенно в период Гражданской войны 1917–1922 годов.

Сегодня многие в России поднимают на щит реформаторскую деятельность Петра Столыпина. Отдавая ему дань и признавая выдающиеся государственные способности Столыпина, следует признать, что предложенная им крестьянская реформа не дала принципиально новых результатов. Может быть, он был прав, когда говорил, что для реформирования России требуется не менее 20 лет. К тому же его убийство в 1911 году прервало его реформистские усилия.

Упомянутая идея «альтернатив» может применяться и в этом случае – если бы Столыпин продолжил бы свою деятельность на посту российского премьера, вероятно, события в России не приняли бы столь драматическую форму.

При рассмотрении вопроса о неизбежности революции, о ее причинах (стратегических и конкретно-исторических) следует отметить еще и вопрос об экономическом развитии России к 1913 году, т.е. накануне Первой мировой войны.

В прежние времена превалировала идея о крайней отсталости России по сравнению с другими ведущими странами Европы и США. Отсталость доказывалась и зависимостью России от финансовых вложений прежде всего Франции и Англии.

Сейчас позиция многих историков принципиально поменялась. Теперь некоторые авторы доказывают, что экономическое развитие России шло бурными темпами, и страна была не только на уровне других развитых стран, но даже превосходила их по многим показателям.

Мне представляется, что целесообразно преодолеть обе крайности. Конечно, новейшие объективные данные показывают, что развитие России шло в хорошем темпе и с неплохой перспективой. Но все же характеристикой общего состояния экономики России может служить то, как она начала стагнировать в ходе Первой мировой войны. Разумеется, состояние экономики России не могло быть причиной революции, но, повторим, она оказалась неспособной выдержать испытания военного времени.

В течение многих десятилетий наши отечественные историки, следуя официальной трактовке, как бы отрицали воздействие Первой мировой войны на возникновение революции. Это вытекало из общего отношения большевиков, Ленина и Троцкого к этой войне; они считали ее захватнической, империалистической, выдвигали лозунг превращения войны империалистической в войну гражданскую.

Итогом такой позиции стало то, что в советское время Первая мировая война оказалась «забытой»; в стране не было памятников жертвам этой войны (в большинстве стран Европы такие памятники существуют).

Между тем, в зарубежной историографии Первая мировая война рассматривалась как важнейшая предпосылка революции 1917 года. Такой подход оценивался в официальной советской идеологии и историографии как ненаучный и реакционный, направленный против марксизма.

И только сейчас, особенно в год столетия начала Первой мировой войны в России вернулись к оценке этой войны. Были, во-первых, мероприятия по увековечиванию памяти жертв войны, установлен большой памятник на Поклонной горе в Москве, открыты памятники в ряде других городов, и, во-вторых, историки рассматривают события Первой мировой войны и ее прямое и непосредственное влияние на революцию 1917 года.

Все выше приводимые обстоятельства позволяют ныне изучить проблему российской революции в плане ее предпосылок и ее «неизбежности» в условиях развития России в начале ХХ столетия.

Прежде всего это вопрос о новой периодизации революции. По аналогии с Французской революцией конца XVIII века мы теперь видим «великую российскую революцию» (и это мы включили в упомянутый историко-культурный стандарт) как процесс, который начался с февраля 1917 года, включая Октябрьский переворот и Гражданскую войну до 1922 года.

Все упомянутые события составили различные части и этапы той революции, которая стала самым драматичным событием российской истории, да и всего мира, в ХХ веке.

Революция стала следствием глубокого социального и политического кризиса, охватившего Российскую империю в начале столетия. Анализ событий 1914–1917 годов показал, что к 1916–1917 годам практически все слои российского общества были недовольны и хотели глубоких перемен. И все это вместе наложилось на Первую мировую войну, которая способствовала в большей степени разложению и кризису российского общества.

Крестьяне были недовольны нерешенностью аграрного вопроса, объявленные Столыпиным реформы не были реализованы, а те крестьяне, которые в солдатских шинелях были на фронтах войны, начали самовольно уходить с боевых позиций, способствуя разложению армии. В такой ситуации недовольство охватило и офицерский корпус, который видел разложение армии. Население в городах (в том числе и Санкт-Петербурге) выражало крайнее недовольство перебоями с продовольствием и перерывами в работе промышленных предприятий. Откровенное недовольство выражали политические силы в столице, в том числе и вокруг императора. Политические партии, лидеры правых – октябристов и кадетов – открыто критиковали бездействие императора и правительства. Левые партии жестко выступали против официальных властей, требуя кардинальных перемен. В начале 1917 года в общую кампанию недовольных и протестующих включился генералитет, в числе недовольных было большинство командующих фронтами.

Мы уже упоминали наследие XIX века и, в частности, ориентацию на насилие оппозиционных самодержавию движений. Напомним также революцию 1905 года, ее наследие, выражавшееся в нерешенности многих социальных проблем (особенно крестьянских), в насилии, использованном сотнями тысяч недовольных и властями.

Несомненно, кризис в России включал в себя и вопрос об управлении империей, развитии национальных окраин. Один из зарубежных историков назвал это «хрупкостью» управления империей. Свидетельством ошибок и малой компетенции управляющих может служить и восстание в Туркестане в 1916 году. Недовольство жителей и национальных сил на окраинах империи входили в совокупность причин, вызвавших революцию в России.

Не будем забывать также о влиянии из-за рубежа. Следует отвергнуть конспирологические идеи и теории (которые существуют и поныне), но нельзя игнорировать того, что при дворе была «германская партия», ее сторонники выступали за примирение с Германией; они могли рассчитывать если не на поддержку, то на снисходительность императрицы и ее окружения. Но были и сторонники английской ориентации, поддерживавшие контакты с британским послом в Санкт-Петербурге. Эти люди содействовали убийству Распутина, они выступали за продолжение Россией войны на стороне Антанты.

Вообще, вопрос об участии России в войне был одним из самых острых в дискуссиях, в политических элитах и в массовых настроениях в России.

И в этих условиях те политические партии и общественные силы, которые сумели бы уловить настроения широких масс населения и прежде всего предложить решение аграрного вопроса, пообещав крестьянам передать им землю и вывести Россию из войны, могли рассчитывать на рост своего политического влияния. Такими партиями оказались большевики во главе с Лениным и Троцким и партия эсеров.

Февральская революция, отречение императора, конец Российской империи произошли в России быстро и почти бескровно в считанные дни февраля-марта 1917 года.

А для Октябрьского переворота, переросшего в революцию, понадобились и другие факторы. Помимо общих причин, они заключались в поддержке широкими массами большевиков и эсеров. Но в общую схему причин Октября и прихода большевиков к власти необходимо добавить слабость Временного правительства, неспособность А.Ф. Керенского понять настроения масс, его стремление продолжать войну и т.п.

Среди важных тем, которые сегодня находятся в поле зрения историков, можно назвать место и роль Февральской революции. Как известно, в прежние времена Февральская революция однозначно оценивалась как реакционная, буржуазная, которая ничего конструктивного не могла принести.

Сейчас поменялась оценка Февральской революции, и мы отмечаем ее демократичный характер и ряда последующих мероприятий. В связи с этим многие историки ставят вопрос: возможна ли была в целом в России либерально-демократическая альтернатива как антитеза будущему большевистскому перевороту? С этим связана обстоятельная объективная оценка Февральской революции и деятельности Временного правительства и политических партий в период с марта по октябрь 1917 года.

Необходим новый непредвзятый подход к событиям Гражданской войны. Именно в этом вопросе, в оценках «красных» и «белых» расхождения в кругах российских людей, в том числе ученых, особенно заметны.

* * *

Работая над культурно-историческим стандартом, наша группа была серьезно озабочена вопросом: как освещать и оценивать в целом советский период отечественной истории? Этот вопрос особо интересует учителей истории. Им явно не хватает современных оценок данной проблемы. Между тем, школьники во многом черпают сведения о семидесятилетнем периоде от своих родителей и из Интернета, в котором разброс точек зрения особенно заметен.

Для меня эта тема имела и сугубо личное звучание. Моя научная деятельность, особенно в 1960–1970-е годы, была связана с исследованиями «ленинского периода» советской истории. Но и в последующие годы, когда я начал интересоваться предвоенным периодом и историей «холодной войны», вопрос об отношении к советской эпохе стал для меня весьма актуальным.

В последние годы вокруг него сталкиваются самые различные, порой противоположные точки зрения. С одной стороны, существуют явные попытки некой апологии советского периода или, во всяком случае, активной популяризации социальных мероприятий (бесплатные медицина и образование) и сверхдержавной роли Советского Союза в мировых делах.

С другой стороны, в определенных кругах российской научной общественности превалирует идея о тотальном негативе в отношении наследия советской эпохи, даже об утраченных или потерянных годах в советское время.

Мне казалось и представляется поныне, что эти крайности теоретически и конкретно исторически не оправданы и мало конструктивны.

В этом плане сравнительно недавно я столкнулся с двумя примерами.

Когда мы готовили вместе с немецкими коллегами совместное учебное пособие и, в частности, том, посвященный ХХ веку, то собирались включить русское и немецкое введение к одному из разделов. И вот я получаю немецкий текст, написанный профессором Х. Мёллером, тогдашним директором Института современной истории в Мюнхене. Это очень известный в Германии ученый с репутацией серьезного и глубокого исследователя истории ХХ века. И в своем введении, описывая период советской истории 20–30-х годов ХХ столетия, он употребляет формулу «советского варианта модернизации». По редкому стечению обстоятельств и в нашей группе по подготовке школьного стандарта была предложена такая же формула.

Для меня эта формула означала включение в понятие «советского варианта модернизации» создание крупных индустриальных центров и принципиальные изменения в социальной сфере и в области науки, образования и культуры, но также коллективизацию сельского хозяйства с трагическими последствиями для жителей деревни и всей страны, массовые репрессии, подавление инакомыслия и т.д.

Другой сигнал я неожиданно получил из Литвы. В течение многих лет российские историки вели острые дискуссии с историками стран Балтии по вопросу о трактовках событий 1940 года и истории этих стран до 1989 года. Официальная точка зрения всех этих государств, включая и историческую общественность, состояла в том, что они оценивали период 1940–1989 годов как время их оккупации Советским Союзом. И, как правило, все наши попытки показать, как шло развитие народов и общества Прибалтики, включая создание промышленной базы, успехи науки и культуры, встречали сопротивление и полностью отвергались. И вот, несколько лет назад в кругах историков Литвы время с 1940 года до конца 1980-х годов было названо как «Литва в советское время».

Я думаю, что постепенно в общем плане будет утверждаться сбалансированная концепция оценки советского периода в истории Советского Союза и России. Убежден, что мы не можем элиминировать из истории страны семидесятилетний период, действительно сопровождаемый масштабными преобразованиями в экономике, социальной сфере, в области науки, культуры, образования и во всем укладе жизни людей, живших в советское время.

Естественно, следует раскрыть и негативные стороны, включая осуждение преступлений сталинского режима и глубокие противоречия развития страны и общества в 1950–1980-х годах.

Предстоит также возродить интерес у молодого поколения ученых к изучению истории советского общества. Это важно, так как за последние 30 лет после распада Советского Союза практически во всех научных учреждениях и университетах мало кто из аспирантов или даже магистров выбирал в качестве темы для реферата или диссертации темы по истории нашей страны советского периода. Между тем, мы именно сейчас нуждаемся в новых подходах, может быть, даже в новой методике изучения и в новых типах документов.

Важно внедрять в сознание очевидную истину, что патриотизм включает в себя гордость и уважение к своей стране, но и понимание того, что ее история включает в себя позитивное и негативное, победы и поражения, трудности, ошибки и даже преступления, которые признавались и преодолевались.

Следует иметь также в виду, что оценки советского периода включены в сферу сотрудничества историков России с учеными стран постсоветского пространства.

На одном из заседаний упомянутой уже Ассоциации Институтов стран постсоветского пространства мы обсуждали именно тему об оценке и месте советского периода в истории наших стран. Из этого и других обсуждений стало ясным и очевидным, что данная тема вызывает большой интерес и в странах бывших республик Советского Союза. И у них тоже существуют различные и часто противоречивые оценки этих исторических периодов нашей общей истории.