Текст книги "«Narcisse Noir / Чёрный Нарцисс» (СИ)"

Автор книги: Unendlichkeit_im_Herz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 41 страниц)

С самого первого дня своей версальской жизни Жирардо полностью находился в распоряжении маркизы де Помпадур и Его Величества. Мадам была очень благосклонна к нему, постоянно справлялась об условиях, в которых он жил, и когда к ней приходили костюмеры, она непременно звала Андрэ к себе, чтобы он подсказал ей идеи новых нарядов для артистов театра, для неё самой, а также выбрал что-нибудь и для себя. Иногда случалось, что маркиза была в романтичном настроении, и тогда юноша оставался в её алькове, чтобы почитать какой-нибудь средневековый роман, ну а после, если эта прекрасная, во всех смыслах, женщина желала продолжить приятное времяпрепровождение, оставался у неё на всю ночь. Только ей было позволено делить ложе с наложниками короля, а именно таковым и являлся Андрэ. Король едва ли ни боготворил своего нового танцора, был всегда добр и нежен с ним, однако сразу дал понять, что далее, чем любимчик-артист он не пройдёт. «Жаль, что ты не дворянин, и я не могу сделать тебя своим миньоном» – фраза, брошенная, как бы, невзначай, сразу же расставила всё по своим местам.

Уже через пару недель юноша прекрасно понимал, что далеко не все, кто живёт в восточном крыле дворца являются артистами балета. И одним из них стал он сам. Вначале он выступил в нескольких камерных постановках для короля, маркизы и каких-то иностранных вельмож, но после редко покидал кабинеты короля и будуар мадам де Помпадур, которая всегда просила его называть себя исключительно по имени: «Жанна». Юноше казалось, что эта притворная ласка пропитывала не только саму мадам, но и её одежду, её личные принадлежности, покои, словом, всё её существование. Андрэ с неприязнью вспоминал о том, как изысканно и красиво ухаживал за ним Александер-Этьен, но это чувство было довольно мимолётным и коротким – юноша был благодарен маркизу за лучшую жизнь, о которой каждый мог бы мечтать. Он жил в красивых апартаментах, которые делил с двумя сёстрами – давними обитательницами дворца, поистине талантливыми танцовщицами, и наконец, совершенно безопасными – они предпочитали делить ложе с женщинами. Питание было самым вкусным и разнообразным, не говоря о том, что сладостями и король, и маркиза очень любили кормить своих любимчиков прямо с рук.

Когда началась весна, аллеи и оранжерея утопали в цветах, и целыми днями можно было гулять среди этой красоты, сплетничая с фрейлинами, которые очень любили общество артистов. Андрэ также получал содержание – немного, поскольку все нужды удовлетворялись сразу и на месте, но эти деньги он копил, и раз в два месяца отправлял в Лилль, своему отцу и малолетнему брату, которые жили на скромную пенсию простого солдата. Не смотря на то, что жизнь текла спокойно и беззаботно, Андрэ постоянно раздумывал о том, как бы отпроситься у короля и действительно начать посещать уроки мэтра Жана Бартелеми. Он чувствовал, что теряет былые навыки, а тело уже не настолько гибкое и послушное, каким было раньше. То же самое происходило ещё с несколькими фаворитами, которых регулярно осматривал личный лекарь маркизы, и на самом деле, танцевать после ночных утех было практически невозможным. Так юношу мучили сомнения – с одной стороны он уже достиг всего, о чём можно было только мечтать, но с другой – он ехал в Париж затем, чтобы стать жемчужиной королевского балета, а не содержанкой, ручной собачкой всесильной маркизы и её… любовника. Именно так обстояли дела в те годы, когда мадам де Помпадур стала официальной фавориткой Людовика XV. Фридрих IІ, король Пруссии, неспроста однажды, как бы в шутку, назвал своё время «правлением трёх юбок»**. Он имел в виду российскую императрицу Елизавету Петровну, ерцгерцогиню Австрии Марию-Терезию, и Жанну-Антуанетту маркизу де Помпадур, фактически правившую Францией вместо Людовика. Если послы и главы государств, приезжая во Францию, незамедлительно шли на приём к этой женщине, к которой пробиться было едва ли легче, чем к самому королю, то что говорить о той великой удаче для простого провинциального мальчика, который утопал в её милостях? Судьба, несомненно, одаривала Андрэ своей благосклонностью, но не этих благ жаждала его душа изначально. Юноша хотел танцевать.

Среди придворных ходило множество сплетен и тайн, которые, обрастая каждый день всё новыми подробностями, звучали не слабее, чем мифы Древней Греции. И, как и каждый дворец, Версаль имел свои тайны, и своих загадочных обитателей, которых видели редко, или же не видели вообще, а только слышали о них. Одной из таких живых тайн для юного лилльчанина стал Чёрный Лебедь. Так называли человека, чей танец Андрэ пришлось увидеть всего раз, но который он запомнил, как ему казалось, на всю жизнь. Этот танцор жил в отдельных апартаментах и почти никогда оттуда не выходил. Никому не было известно, выходил ли он на прогулки, бывал ли в покоях короля, общался ли с кем-нибудь во дворце. Казалось, этот человек был тенью, невесомой и прозрачной, и это было не удивительно – танцевал он, как бог – его па повторить никто не мог. Его мастерство было таким изысканным, отличая своего обладателя от всех остальных, что казалось, он не прилагает никаких усилий во время танца. Это был особенный почерк Чёрного Лебедя – лёгкий, но бесконечно грациозный и подвижный танец. Неспроста мэтр Лани называл его повелителем Терпсихоры. Об этом человеке языкастые фрейлины слагали самые зловещие легенды, будто бы он заключил сделку с Дьяволом, отчего не старится, а лишь молодеет с каждым годом. Говорили, также, что у него есть внебрачные дети чуть ли не с каждой из танцовщиц балета, а каждую ночь он проводит у короля и на тайных сатанистских собраниях. Собственно, ни в одну «мудрую» головушку, с очаровательным париком, не приходило мысли, что каждую ночь одновременно ублажать прихоти короля и присутствовать на оккультных ритуалах невозможно. Также никто из секретничающих дам не удосуживался задуматься – видели ли они хоть раз беременную танцовщицу, а тем более, танцовщицу с младенцем на руках? Впрочем, они этого и не хотели, ведь именно эти пикантные и зловещие детали делали этого человека таким чертовски притягательным для них.

Тем не менее, последний скандал, в котором совершенно случайно оказался замешанным Андрэ, произошёл из-за Чёрного Лебедя. Аннет, голубоглазая красавица с тёмно-каштановыми волнистыми волосами, которые всегда перевязывала лиловой лентой, презирая парики, однажды утром ворвалась в беседку, где был Андрэ вместе с несколькими пажами, и принялась кричать, что видела юношу ночью, тайком покидающим покои Чёрного Лебедя. Девица голосила так, что сбежались все придворные, и в их присутствии она напрямую уличила его в позорной связи. Было грандиозное разбирательство, с участием всех обитательниц и обитателей Оленьего Парка, маркиза де ля Пинкори, мадам де Помпадур и самого короля, закончившееся плачевно для Аннет. Оказалось, дабы проскользнуть поздней ночью через несколько коридоров неузнанной, она облачилась в мужское платье и надела парик, очень похожи в полутьме на причёску Жирардо. У неё были любовные дела с неким пьемонтским миньоном по имени Джованни, покои которого находились недалеко от апартаментов Лебедя. Девицу выгнали, когда вскрылась вся правда, а также пришлось отослать и своего миньона, который всё божился, что не знает никакой Аннет, и умолял Его Величество не гневаться и выслушать его, однако, король был непреклонен. Самым странным было то, что буквально на следующий день после этого происшествия никто не вспоминал более, ни ту дерзкую девицу, ни миньона, и ни слова не говорил о Чёрном Лебеде. И это при таком-то пикантном скандале! Версальские стены всегда гудели, обсуждая даже то, чего не происходило вовсе, однако это было забыто сразу, а на все вопросы, что пытался задать Андрэ, каждый делал вид, что не понимает, в чём дело. Но именно тогда, когда шло это разбирательство, он и увидел Чёрного Лебедя.

***

Мрак и серость. Именно таким представилась столица Гийому, когда они с Дювернуа только вошли в городские ворота. На восприятии сказалось всё: и усталость от долгого пути, которые длился почти три месяца, и пасмурная погода, с накрапывающим дождём, и грязные улицы, полные бедняков и юродивых. Но самым главным была та самая неизвестность и серьёзные опасения, что давняя мечта так и может остаться мечтой. Пылу поубавилось ещё в пути, когда Тома сильно прихворал, стоило им только добраться до Шатору. Арфиста сильно лихорадило после холодного дождя, под который они попали из-за того, что из Аржентона до Шатору не ехал ни один обоз, и прождав около трёх дней, молодые люди отправились пешком. Вторая половина августа выдалась на редкость прохладной, путь оказался не таким лёгким, каким был в тёплые июньские дни, когда они шли из Брив-ля-Гайард до города Лемонж. В итоге им пришлось остановиться в последнем на неделю, чтобы Тома мог прийти в себя. К счастью, у них были деньги, которые им милостиво дал граф де Роган специально на дорогу, и они могли позволить себе пусть и не гостиницу, но не самый худший постоялый двор, и позвать лекаря. Также, не раз во время пути, их часто брали к себе крестьяне, или делились местом в своих кибитках кочевые музыканты, подвозившие до ближайшего городка.

В пути им довелось наслушаться разных историй. Так, поговаривали, в Париж шли толпы разозлённых крестьян из окрестностей Лиона – возмущённые возросшими налогами, люди были полны решимости дойти до самого короля, чтобы сообщить ему о жестокости и алчности сборщиков податей. Слушая значительно приукрашенные рассказы трактирщиков обо всех этих беспорядках, Гийом не раз задумывался о том, сколь ничтожны его беспокойства и желания по сравнению с теми бедами, что переживали обделённые, голодающие люди, которые, работая на земле, не имели права хотя бы на один колосок. Они были вынуждены тайком продавать зерно, и несли наказание, если об этом узнавали доносчики сборщика податей.

Проходя по улице Медников, где более сотни лет назад был убит Генрих IV, Беранже едва успевал прикрывать и проталкивать Тома сквозь толпу, стараясь защитить от прокажённых, тянущих руки за милостыней. При этом он нёс все их вещи, поскольку Дювернуа и без того страдал, сильно натерев спину арфой, которую носил через плечо, обёрнутой в ткань. Грязь, смрад из-за помоев, которые горожане выплёскивали прямо на улицы, больные и нищие, валяющиеся там же – это выглядело настолько ужасно, что Гийом вновь был вынужден признать, как же хорошо, что Тома ничего этого не видит. Всадники на своих скакунах гнали по улицам быстро и небрежно, совсем не заботясь о том, что перед ними живые люди, а с одной богато украшенной кареты кучер даже специально соскочил, чтобы побить мальчишку, который едва не попал под колёса – чтобы наука была. Билл и так старался держать Тома как можно крепче и ближе к себе, но когда на его глазах промчавшийся всадник не глядя задавил старушку, он вцепился в руку Дювернуа мёртвой хваткой, и когда тот спросил, что случилось, и отчего такие крики кругом, ничего не ответил, но только свернул в ближайшую подворотню, чтобы немного отдышаться и прийти в себя.

То и дело поглядывая на Тома, Билл видел уставшее, но совершенно спокойное лицо, и лишь изредка арфист что-то спрашивал, будто чувствуя усталость любимого, и что лучше не донимать его сейчас расспросами. Это качество уже не раз поражало Беранже – голодный или уставший, даже заболев, он никогда и ничего не просил, ничем не выказывая плохого расположения духа. И хотя Гийом непрерывно держал его за руку, тем не менее, то и дело оглядывался, будто желая удостоверится, что Тома действительно рядом с ним. И сейчас, когда глаза слипались на ходу, а в животе ничего не было вторые сутки, Билл прекрасно понимал, что арфист находиться не в лучшем состоянии, но при этом не произнёс ни слова об этом. На улицах на них постоянно оборачивались, не давая раствориться в суете большого города, где, как думал Билл, на них никто не должен был обращать внимания. Но двое очень высоких, загорелых юношей притягивали взгляды, как смущённых женщин, так и любопытных мужчин, которые не стесняясь выспрашивали, откуда прибыли путешественники, и зачем. Гийом с интересом рассматривал парижан в ответ, как бы ни было, город был полон новых впечатлений, а особенно Беранже обращал внимание на моду, отмечая, как разительно она отличается от туалетов захолустных городов.

Так молодые люди подошли к воротам небольшой гостиницы, которую хвалили случайные попутчики за не самые плохие комнаты и вкусную еду. «Меленький паж» – так было написано большими красными буквами на большой деревянной вывеске. Замерев в нерешительности у порога, Гийом обернулся на улицу, где всё так же моросил неприятный, холодный дождь. Крепче сжав ладонь Тома в своей, он толкнул тяжёлую дубовую дверь, которая, со скрипом распахнувшись, пропустила путников внутрь.

POV Bill:

– Письмо не забудь!

– Ах, да… письмо?

– Гийом, письмо Станислава I для…

– Прости, я слишком волнуюсь! Конечно же, я давно его приготовил.

– Я буду молиться о тебе, любимый. Всё устроится.

Ах, Тома, Тома, как же прекрасно, что ты сейчас не видишь моих вспыхнувших щёк и беспокойного взгляда, пытающегося утаить правду. Как хорошо, что ты не видишь, и не знаешь, что нет никакого письма и я не знаю сам, куда мне идти и что делать. Но обещаю тебе, любовь моя, что для тебя я сделаю всё. Не зря я прошёл весь этот путь. Я не сдамся, а для тебя сделаю всё, чтобы однажды ты открыл глаза и видел меня, видел таким, на которого смотреть тебе будет не стыдно. А пока… пока подожди. Не хочу тебя волновать, не хочу, чтобы ты переживал обо мне. Будь спокоен, полагая, что твой Нарцисс – не нищий уличный танцоришка, а будущая звезда королевского балета. Ведь скоро так всё и будет. И ты будешь счастлив, и я.

Я едва успел ответить Тому, совершенно забыв о том, что со мной должно быть рекомендательное письмо от лотарингского повелителя, с которым я и пойду в приёмную мэтра Лани. Вот она, самая невинная ложь, снова вынуждающая лгать и выкручиваться, обманывая единственное существо на этой земле, которое верит мне безоговорочно. Но кто же знал, что всё обернётся именно так? Кто знал, что он останется, а потом пройдёт сотни миль вместе со мной, а сам я буду не в состоянии оставить эту слабость там, в глуши, которая теперь кажется мне раем.

У меня нет ничего, кроме записки от мсье Дюпре, которую придётся отдать секретарю, чтобы меня, хотя бы, пропустили внутрь. Но как буду я доказывать самому Лани свои умения, я не знаю. Устроиться бы только в его школу, а там я буду стараться и, в конце концов, добьюсь заветных вершин. И когда через полгода я уже буду лучшим танцором при дворе, Том даже не догадается, что однажды всё было по-другому.

Получив нежный поцелуй, который так и манит остаться и никуда не идти, я покидаю наше убогое пристанище, направляясь в Лувр, где рядом с королевской финансовой канцелярией находится приёмная мэтра Жана Бартелеми Лани. Каков он, этот человек? Как примет, как отнесётся к моим умениям? Сочтёт ли их достаточными для того, чтобы позволить посещать свою студию? Париж. Осенний, мокрый, грязный город, где нет ни одной родной души, но где непременно исполнятся все мои мечты. Я буду первым, я буду лучшим, чего бы мне это ни стоило.

Тома до сих пор так и не признался, кем приходился ему некий Вильгельм? Наверняка, какой-то бывший возлюбленный, и наверняка бросивший его из-за недуга. Или… я не знаю. В тот самый первый раз нашей любви, он так мягко и сладко произнёс это имя, что до сих пор звучит в ушах, однако это было не впервые, когда я его услышал. Во снах своих Тома зовёт его так часто, а на все мои вопросы отвечает невнятно, заверяя, что не знает никакого Вильгельма. Возможно, этот человек причинил ему немало боли, или, быть может, умер, и потому в своих ночных кошмарах Тома зовёт именно его? Но зачем же мне не рассказал всё то, что так тяготит измученное сердце? Что за солнечный человек, который всегда дарит мне ласку и улыбку, всегда своевременно, чувствуя каждую перемену в моём настроении? И не просит покоя взамен. Не произносит лишних слов, и только иногда я вижу, что переживает он не меньше моего, но только нагнетать не будет, а переживёт это в себе. А как прекрасен он в любви! Таких я не встречал доселе, и если днём нежнее нет создания, то по ночам в нём просыпается тот дьявол, которого я боюсь и боготворю одновременно. С чёрными бездонными глазами, и с такой улыбкой странной, от которой тело насквозь прошивает дрожь. Я слишком часто думаю о том, как хорошо, что он незрячий. Если бы он видел взгляды тех, кто смотрит на меня, если бы знал, как незаметно могут ко мне прикоснуться, или шепнуть на ухо непристойность, уверен, он убил бы и меня, и их. Ведь он сказал в тот самый первый раз, что скорее он меня убьёт, чем отдаст другому. И это ни чуть меня не пугает.

Мысли утянули меня так глубоко в свои непролазные дебри, что я даже не заметил, что уже стою у ворот Лувра, где двое стражей чинно держат свои пики, не замечая ничего вокруг.

– Господа, мне нужно в приёмную мэтра Лани! – набравшись смелости, произношу чужим голосом – волнение сдавило всё внутри, а потом стало нарастать, когда ни один из стражников даже не обернулся на моё обращение. – Господа! Пустите меня! Мне нужно к мэтру Лани! Госп…

– Да не ори ты! Нашёлся тут… ты кто такой будешь?

– Моё имя Гийом Беранже, я из Марселя, учился у мсье…

– Эти все бабьи мелочи будешь там рассказывать, не интересно это нам. – грубо произнёс страж, отпирая ворота. – Бертран, проводи-ка ты мальчишку в бабий салон! Развелось тут вас, ни то девка, ни то парень… – продолжая ворчать, он запирает за мной золочённые ворота, неужели?

Теперь, названный Бертраном идёт впереди, а я иду за ним и слышу, как каждый удар моего сердца отбивается в голове, которая кружится от волнения. Неужели, неужели сейчас всё решится?

ТВС

_____________________

* – Окончания изменены мной на мужской род в нуждах сюжета. В оригинале строка звучит: «Чтоб только правой оказалась ты».

** – Король Пруссии действительно высказывался так. Хотя официально мадам де Помпадур не была королевой, она фактически приняла на себя бразды правления Францией.

(ссылка на саунд в комментарии)

========== Часть I. продолжение 7 ==========

То, что мой друг бывал жесток со мною,

Полезно мне. Сам испытав печаль,

Я должен гнуться под своей виною,

Коль это сердце – сердце, а не сталь.

И если я потряс обидой друга,

Как он меня, – его терзает ад,

И у меня не может быть досуга

Припоминать обид минувших яд.

Пускай та ночь печали и томленья

Напомнит мне, что чувствовал я сам,

Чтоб другу я принес для исцеленья,

Как он тогда, раскаянья бальзам.

Я все простил, что испытал когда-то,

И ты прости, – взаимная расплата!

(У. Шекспир, сонет 120)

POV Author:

– Так, как звали вашего, как вы говорите, учителя? – худой секретарь с острым носом и близко посаженными глазами, недоверчиво посмотрел на Гийома, бледного, как полотно.

– Мэтр Анри Дюпре, сударь… я же говорю вам, он двадцать лет танцевал в королевском балете, а вернувшись в Марсель, открыл свою школу танцев, и теперь преподаёт…

– Всем желающим, – ехидно подытожил секретарь, не отрывая взгляда от толстого коричневого реестра, который достал с полки, и сдув толстый слой пыли, принялся его листать. – Да, был такой господин, был… Так, вы говорите, он вам преподавал? И сколько же, позвольте поинтересоваться?

– Я занимался три года.

– Подождите здесь, мсье…

– Беранже.

– Одну минуту.

Когда секретарь, показавшийся крайне неприятным человеком, скрылся за дверями, провансалец облегчённо вздохнул. С самого начала, как он зашёл, один только взгляд секретаря не обещал ничего хорошего. Этот господин принялся уточнять у Гийома такие детали, как будто нанимал его в штат личных слуг короля, а не определял в танцевальную школу. Билл взволновался не на шутку, когда тот стал задавать вопросы о родителях, и ещё чуть-чуть, потребовал бы какого-нибудь письменного подтверждения и от них, но секретарь на том остановился, после чего снова спросил о мэтре Дюпре, и теперь оставил Гийома ожидать в полной неизвестности – на ответ, где и когда можно увидеть мэтра Лани, остроносый господин не ответил ничего.

Очень не вовремя накатили воспоминания о родителях, о матери, которая наверняка очень волнуется, поскольку он, Гийом, так ни разу и не написал ей, хотя уж скоро полтора года, как он покинул родной дом. Но сообщать ей было решительно нечего – он ещё нигде не устроился, и это сильно тяготило – похвастаться было нечем. И узнай мать, что её любимый сын живёт, можно сказать, бродяжничая, несомненно, будет очень расстроена. Ещё более некстати всплыл в памяти образ Тьери. Неожиданно Биллу очень захотелось узнать, как и чем живёт мальчик, которого он так жестоко бросил, даже не объяснив причин. Мысли о Тьери незамедлительно привели Гийома к воспоминаниям об Алехандро, и он вынужден был ещё раз признать, что это было самым сильным чувством за всё время, пока не…

– Мэтр Лани не может вас принять! – прогремел секретарь прямо над самым ухом, вырвав Гийома из плена воображения.

– А когда же я смогу…

– Не сможете.

– Но вы сказали ему то, что я вам говорил, ведь…

– Я всё сказал! – в который раз перебивая юношу, взвился секретарь, – Таких, как вы, знаете, сколько приходит? Толпы, милейший, толпы! Поэтому, будьте так добры, не задерживайте меня.

– Значит, вы мне отказываете?

– Да.

Гийом и не представлял, что может получить отказ, даже не повидав самого мэтра Лани. Он был уверен, что хотя бы посмотреть на него должны, поговорить, оценить, в конце концов, его умения. Но на деле всё оказалось куда проще – его принял не отличавшийся приятными манерами секретарь, и который явно не горел желанием ему помочь, и, возможно, даже не собирался идти к мэтру Лани, а просто постоял за дверью несколько минут. Конечно, в столицу из провинции стремились все, и Билл понимал, что будет нелегко, но чтобы настолько – это представлялось ему верхом несправедливости.

Окинув ухмыляющегося конторщика презрительным взглядом, Беранже развернулся и быстро покинул приёмную, громко хлопая дверями, на что услышал недовольное: «Понаехало деревни» вслед. Пересекая мощённую площадку, уже у сами ворот, он столкнулся с очень красивым дворянином, облачённым в небесно-голубые одежды, и с большим белым пером в красивой шляпе того же цвета. Их глаза встретились всего на миг, но этого было достаточно для того, чтобы Гийом смог увидеть, что у незнакомца они потрясающей красоты, как впрочем, и всё его лицо – мраморно-белое, без единого пятнышка, отдающее холодом. Уголок бледно-розовых губ едва заметно дёрнулся вверх, и дворянин продолжил свой путь, изящно опираясь на серебристую трость, считавшуюся очень модным аксессуаром, оставляя после себя шлейф дорогого парфюма.

Этот момент очень сильно задел Беранже. Он вдруг посмотрел на ситуацию со стороны, посмотрел на себя, одетого кое-как, что его даже не захотели пустить к Жану Бартелеми. Задумался, как выглядит он в глазах таких, как вот этот юноша, который наверняка младше него самого, но зато имеет в своей жизни всё, и ему наверняка не приходится унижаться и о чём-то кого-либо просить? А потому, стоило Биллу оказаться за воротами Лувра, он дал волю давно просившимся слезам. От досады, от усталости и от отчаяния, которые накатили на него, и которым он не давал выхода до сих пор.

«Маленький паж» располагался в небольшом переулке за улицей Могильщиков, и для того, чтобы туда добраться, нужно было перейти по мосту через Сену. Пересекая её, Гийом остановился и посмотрел вниз. После обильных осенних дождей река была бурной, и было даже видно несколько водоворотов. Глядя на тёмные воронки, Беранже погрузился в свои мрачные мысли, но отвлёкший его оклик какого-то мальчишки, который догонял роскошную карету с письмом в руке, быстро вернул его в действительность, тут же напоминая о том, что растерявшись, он не забрал у секретаря записки мэтра Дюпре, которая была его единственным поручительным письмом! Всего за несколько минут добежав до Лувра, Билл поспешил к воротам, но оказалось, только что была смена караула и новые стражи не собирались его пропускать.

– Я был здесь только что! Я забыл важное письмо у секретаря мэтра Бартелеми Лани! Вы обязаны меня пропустить! – причитал Беранже толстому караульному, который с самым безразличным видом смотрел на него по ту сторону витиеватой решётки.

– Иди-ка ты отсюда, подобру-поздорову, а не то…

– Вот он, вот! Мсье Аллар! – воскликнул Билл, завидев секретаря, который сгорбившись, приближался к воротам с папкой под мышкой.

– Вы всё ещё тут?

– Мсье Аллар, я забыл у вас рекомендательное письмо мэтра Дюпре, позвольте мне его забрать.

– Я спешу, придите завтра! – просачиваясь в калитку, рявкнул секретарь, – Хотя оно вам, уже вряд ли чем-нибудь поможет. Ну что вы смотрите на меня? Я вам говорю правду: вас никто никуда не примет.

Домой Билл вернулся разбитым и опустошённым, как будто из него высосали все силы, но взволнованное лицо арфиста, который ждал его целый день, заставило его грустно, но всё же улыбнуться в пустоту, а сердце забиться чаще. Всю дорогу от Лувра до «Маленького пажа» Гийом думал о том, что делать дальше, и где устраиваться на работу, потому что те несколько экю, остававшиеся от денег, подаренных щедрым графом, рано или поздно закончатся, и он не представлял, что они с Томом будут делать? Мысли о насущном настолько завладели его умом, что лишь оказавшись у двери в их небольшую комнату, Нарцисс подумал о том, как же теперь ему объяснить всё Дювернуа? Объяснить, как же получилось так, что ему отказали, несмотря на письмо самого Станислава I?

–Билл? Как всё прошло? Как ты, любимый? Всё ли хорошо? – быстро отперев дверь, Тома потянулся и обнял Гийома, прижимаясь горячим лбом к его щеке.

– Не жар ли у тебя снова? – будто не слыша вопросов, Гийом заключил арфиста в объятия, целуя прикрытые глаза, которые были его единственным спасением, – Конечно же, всё хорошо, меня приняли. С завтрашнего дня я буду посещать занятия мэтра Лани, а потом всё будет замечательно.

– Правда?

– Ты что-нибудь ел?

– Ну что ты…

– Я сейчас принесу, подожди.

Выпутавшись из плена прохладных рук, Гийом направился вниз, где жена хозяина гостиницы стала расспрашивать, почему никто не спустился к обеду, а мальчик, представленный Биллом, как брат, не отпирал дверей, когда она стучалась. Как оказалось, она даже не поняла, что Тома слепой, но выслушав рассказ Билла, расчувствовалась, и быстро подогрев успевшую остыть пищу, щедро наполнила поднос и даже помогла ему отнести трапезу наверх.

Для Билла уже стало традицией – кормить Тома. Он сам не знал, почему делал это каждый раз, но так был к этому привязан, что не позволял Тому есть самому, по крайней мере в его присутствии. Хотя, без него арфист и не прикасался к еде, также как и он сам без арфиста.

Пламя свечи отбрасывало блики на их лица, и было единственным свидетелем того странного разговора, что произошёл между ними, когда с трапезой было покончено, и они оба вернулись в свою комнату после быстрого омовения прохладной водой из колодца.

– Ты заботишься обо мне, как мать о ребёнке. Гийом, почему? – пока Нарцисс обтирал его сухим полотенцем, Тома неожиданно задал вопрос.

– Я люблю тебя, ты знаешь об этом, или любовь – это грех? – всё своё беспокойство Билл попытался скрыть за вопросом в ответ.

– Я до сих пор не могу понять, как так случилось, что ты появился в моей жизни? Почему именно тогда, Билл?

– Тебе не время было уходить, я здесь ни при чём, – отчего-то весь этот разговор Беранже совершенно не радовал, хотя обычно они с Томом не отказывали друг другу в откровениях, – Это мог быть любой другой, ведь каждый…

– Нет, не каждый, – прерывая, Тома сжал его пальцы, ещё влажные от воды. – ты и сам это знаешь. Ещё минуту и всё закончилось бы.

– Зачем ты говоришь об этом? Не нужно, это прошлое… Том, забудь это.

– Не могу, мне страшно.

– Ну что с тобой? – обхватив ладонями лицо арфиста, Билл нежно коснулся его губ своими, – Сейчас ведь всё хорошо, мы вместе, мы любим… – продолжал он шептать, коротко целуя щёки и подбородок.

– И ты не уйдёшь?

– Куда? – изумился Билл – этого вопроса он почему-то не ожидал. То ли Дювернуа никогда раньше об этом не говорил, то ли… наоборот, когда-то он уже это слышал, но когда?

– Что-то не так, что-то неправильно. Разве бывает такое на самом деле? Почему это произошло? Меня уже не должно было быть, и это было бы правильно, потому что… а есть ли смысл в этом всём?

– Что ты говоришь, Тома? Сейчас же перестань!

Гийом резко притянул арфиста к себе и, обнявшись, они опустились на общее ложе, которое сами соорудили, сдвинув два топчана, и отгородив это место занавеской. Не размыкая объятий, Гийом принялся нежно сцеловывать солёные капли, которые покатились из невидящих глаз возлюбленного, подавляя внутри непонятное ощущение того, что где-то, когда-то, это с ним уже происходило. Сердце словно тисками сдавило, и Гийом бы сам расплакался, если бы ни те слова Тома, едва различимые сквозь дрожь в его голосе.

– Есть вещи, Гийом, которые понятны и очевидны. Есть вещи, которые не могут измениться просто потому, что так не бывает, и есть те, которые неизбежны. Всё, что когда-либо начинается, в итоге обретает свой конец. И ужас этого конца зависит от того, что происходило с самого начала.

Каждое слово давалось Тому с трудом, и даже при тусклом свете огарка свечи Билл мог увидеть, сколько усилий тот прилагает, чтобы сдерживаться. Отчего-то, сейчас Беранже был уверен, что арфист ненавидит свои слёзы. Его лицо вовсе не выглядело жалобным, а наоборот, казалось, будто внутри него бушует злость, и говорит он не о любви, а о чистейшей ненависти. Прерывать его было страшно, и Билл не пытался этого сделать, хотя холодные пальцы уже до боли сжимали его ладонь, которую он даже не пытался вырвать из них.

– Нет ничего вечного. Нет ничего, что ты мог бы обещать и быть уверенным в том, что выполнишь, потому что помимо Господа Бога, над человеком властвует его собственный ум, который неумолим и порой сильнее высших сил. Для него нет запретов и законов.

– Но почему ты говоришь об этом?

– Потому что нет кары страшнее, чем знать о чём-то заранее. Я был бы счастлив не понимать и не видеть, и больше всего на свете я хочу не чувствовать, но именно это зрение, которое внутри меня, позволяет мне видеть тебя. Это единственное чувство, связывающее меня с тобой, и когда оно…