Текст книги "«Narcisse Noir / Чёрный Нарцисс» (СИ)"

Автор книги: Unendlichkeit_im_Herz

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 41 страниц)

– Марсель… там, по-моему, живёт сейчас почтенный мсье Дюпре, помните его, Александер? – наконец, прервал своё задумчивое молчание Жан Бартелеми, всё так же внимательно разглядывая Билла, который, во второй раз за последние несколько минут вздрогнул, услышав знакомое имя. «Сейчас или никогда!» – пронеслось в голове провансальца, но только он собрался заговорить, как барон показал ему удалиться, и не оставалось ничего, кроме как послушаться и направиться в кабинет настраивать клавесин.

Гийом был очень взволнован. Во время этого визита его хозяин вряд ли оставит его наедине с гостями, а потому возможности сказать то, что он хочет, может и не представиться. Оставалось ждать либо удачной случайности, либо же следующего визита этих господ, которые появились в доме барона впервые за то время, что Беранже в нём жил, без малого три месяца. Однако это стало лучиком надежды, и теперь Гийом был уверен, что рано или поздно он это сделает. Всё то время, что он жил у Севиньи, Билл не прекращал упражнений, вспоминая всё, о чём говорил ему мсье Дюпре, и не обращая внимания на боль, которая преследовала его теперь довольно часто – барон имел склонность к грубости, после чего Гийома даже несколько раз навещал лекарь.

Уйдя в свои мысли, Беранже и не заметил, как переместился на пуфик, и начал наигрывать мелодию, родившуюся из-под тонких пальцев арфиста однажды вечером, под яблоней в Сент-Мари. Очнулся он лишь когда закончил, а за спиной раздалось рукоплескание и восторженное: «браво!» Испуганно обернувшись, юноша увидел в дверном проёме кабинета маркиза де ля Пинкори, который мигом оказавшись рядом, присел на небольшую резную лавочку возле него.

– Что за чудесная мелодия?! – воскликнул вельможа, и опережая какой-либо ответ, продолжил, – не удивлюсь, если это вы придумали! Вы учились музыке?

– Да-да, моя, – ответ вырвался сам собой, прежде чем Гийом успел что-либо подумать, – я не учился музыке, Ваше Сиятельство, я учился танцам.

– Но ваши руки… – начал было маркиз, мягко касаясь кончиками пальцев левой кисти Билла, что всё ещё покоилась на клавишах, и заинтересованно переспросил, – Танцам? Позвольте узнать, где и у кого?

– В Марселе, у мэтра Дюпре, которого вы изволили упомянуть в беседе с другом.

– Неужели? – в глазах маркиза интерес разгорался всё ярче и ярче, – а как долго?

– Два года, Ваше…

– Лани! Лани! Ну где вы там ходите, друг мой?! – громко крикнул Александер, прерывая их беседу, – И вы, барон, подымайтесь скорее, и объясните мне, по какому праву скрываете в своём доме драгоценность, что должна была давно оказаться у нас с Жаном?!

Первым в дверях показался де Севиньи, удивлённо взирая на раскинувшуюся картину: Александер Этьен стоял рядом с Гийомом, который то краснел, то бледнел, не смея убрать руку маркиза со своего плеча.

– В чём дело, друг мой? Разве не вы отсутствовали долгое время, и не наведывались ко мне уж скоро три месяца? – нервно улыбнулся барон, а вслед за ним появился и мэтр Лани.

– Жан, произошло великое недоразумение! Вот этот юноша утверждает, что занимался под руководством светлейшего мэтра Дюпре в своём родном городе.

Следует отметить, что де Севеньи был не на шутку удивлён и растерян, когда услышал это, и настроение его мгновенно испортилось, но он постарался скрыть это, выдавив нечто наподобие улыбки. Зато стоявший за ним Жан Бартелеми заметно оживился.

– Дитя, что же вы умеете?

– Я…

– Предлагаю спуститься в гостиную, где вы покажете мне хотя бы несколько па.

Не услышав никаких возражений со стороны хозяина, Гийом послушно направился из кабинета вслед за Лани, который произвёл на него наилучшее впечатление. Казалось, что этому человеку чужды мирские страсти, и, не смотря на красоту и положение при дворе, он живёт своей отдельной жизнью, и даже в голосе его, кроме доброжелательности нет других оттенков. Билл сразу отметил, что участие, с которым с ним заговорил маркиз, было вызвано не столько его игрой, сколько личным интересом, который выдавали чёрные глаза. Эти огни одновременно казались Беранже неприятными, но в то же время он осознавал, что лишь пытается заставить себя не обращать на них внимания. Заинтересованность такого мужчины, как Александер, была ему очень лестна, и волнующа. Однако, усилием воли, Билл приказал себе не думать об этом.

Дорога из кабинета в гостиную показалась Нарциссу целой вечностью – Лани представился ему каким-то миражом, который появился, и помаячив, может исчезнуть вновь. Спускаясь за ним по лестнице, Гийом норовил дотронуться до него, чтобы удостовериться в реальности происходящего.

– Первая позиция! – скомандовал Лани, как только они оказались внизу, и Гийом встал в неё.

– Рон-де-жан!

Билл легко выполнил это движение, демонстрируя правильную осанку и красивую линию стройных ног.

– Пятая позиция и бризе!

Лани только успевал произносить, сосредоточенно следя за каждым движением юноши, а тот молниеносно выполнял требования, с каким-то отчаянием, будто бы это были последние минуты его жизни. Впрочем, если учитывать, что данный момент был единственным шансом заслужить благосклонность мэтра, в этом наблюдении присутствовала логика.

– Весьма недурно! – в конце концов заключил Жан Бартелеми, оглядывая Нарцисса с ног до головы, – Но вам стоило бы подучиться немного. Вот это, – Лани изобразил плие, – сейчас делается немного иначе, и ещё несколько позиций требуют большей гибкости. Но у вас хорошая старая школа, к тому же, стоит учесть, занимались вы давно.

Гийом стоял посреди гостиной с раскрасневшимися щеками и бешено бьющимся сердцем, не в силах поверить, что слышит похвалу от самого Лани. В это время рядом появился маркиз, в сопровождении хозяина дома, и учитель принялся что-то говорить ему, чего из-за шума в ушах и гулкого биения сердца, юноша не сумел расслышать.

– Что ж, господа, раз вы так настаиваете… – в итоге изрёк барон достаточно громко, – Думаю, Гийом будет рад повиноваться вам, и уже утром будет у вас.

Последнее де Севиньи произнёс так, что Беранже ни на секунду не усомнился в его планах на сегодняшнюю ночь. Внутри всё сжалось от плохого предчувствия.

Коротко взглянув на маркиза, Лани, поспешил возразить барону, который за последнюю четверть часа стал мрачнее тучи:

– Милый друг, дело в том, что в моей новой постановке два главных героя, и если на одну из ролей уже утверждён танцовщик, то на вторую не подходит ни один, а потому я позволю себе настоять, чтобы наши занятия с мсье Беранже начались уже с завтрашнего утра.

– Но…

– Я поддерживаю мэтра Лани, барон! Не бойтесь, вас никто не ограничивает во встречах с вашим … другом.

– Жюли! – барон громко позвал служанку, – Собери-ка вещи Гийома, да побыстрее!

Поклонившись, девушка, что на протяжении последнего месяца безрезультатно одаривала Беранже томными взглядами, поспешила наверх, а Билл всё продолжал стоять на месте, не веря тому, что происходило с ним в данную минуту почти без его участия, а то, что барон так быстро его отпустил, казалось совершенно непостижимым, и уже через три четверти часа он садился в карету, ту самую, за которой столько раз наблюдал, и которая теперь должна была увезти его прочь из этого места, где он имел всё, кроме самого себя.

Обменявшись любезностями и рукопожатиями с хозяином, Александер и Жан, оба довольные, покинули его дом. Внутри де Севиньи страшно негодовал. Стоя на крыльце, и провожая гостей, которые ушли от него с таким дорогим подарком, он проклинал Гийома и свою невнимательность. Дело было вовсе не в том, что мальчик стал настолько дорог ему – в конце концов он бы надоел, и всё равно пришлось бы искать нового. Барон был раздосадован тем, что Беранже умеет танцевать, а это означало следующее: только что, он потерял десять тысяч ливров – именно столько Анри де Севиньи получал от маркиза де ля Пинкори за каждого красивого танцовщика или танцовщицу.

***

Пока карета ехала по ночному Парижу, одиноко постукивая колёсами по мостовым, у Билла появилась возможность рассмотреть мэтра Лани, который сидел напротив него. Отчего-то Беранже представлял его намного старше и суровее, видимо, судя по облику мэтра Дюпре, однако этот преподаватель изящного искусства танца сам походил на музу, которой служил. Высокий и стройный, Жан Бартелеми казался светлым и сияющим, несмотря на то, что волосы его были чёрными, как вороново крыло, а глаза имели тёмно-гранатовый оттенок. Тонкие брови вразлёт придавали его чертам некоторую жёсткость, но не более, чем необходимо, а форма лица, прямой нос и плавные контуры губ отражали неподдельность аристократичности образа их обладателя. Недаром красота, в сочетании с благородством и изяществом мышления, считалась великой силой, но у мэтра была ещё одна несомненная добродетель, о которой Беранже ещё не знал – Лани был начисто лишён зависти. Сдержанный и до сих пор непривыкший к тёмной стороне дворцовой жизни, он был воплощением не только красоты внешней, но и душевной. Однако, как и полагается по законам бытия, куда больший интерес у юного провансальца вызывал не этот оплот благородства, а опасный и хищный, привыкший управлять другими и потакать своим капризам, Александер Этьен. Природа наделила маркиза порочной красотой, а то, как он искусно расставлял свои сети, не давало повода усомниться в том, что этот обольститель обладает также весьма изощрённой, коварной натурой. Изящные манеры, разбавленные некоторой небрежностью, с которой он подходил к своим жертвам, моментально затягивали петлю на шеях последних, и хотя можно было сказать, что внешне он уступал Жану Бартелеми, тот казался прозрачным, когда рядом был маркиз. Именно его и хотел рассмотреть Гийом, однако этикет не позволял этого сделать сейчас, а потому он продолжал сидеть неподвижно, лишь изредка поглядывая на Лани.

– Старый коварный чёрт, – усмехнулся Александер, когда карета пересекала Сену по мосту, – сам и поплатился за свою жадность. Пришлось расставаться с такой редкостью бесплатно. Браво, мой друг, мы с вами сэкономили десять тысяч ливров!

– Он не стал бы возражать в любом случае. – Жан немного нахмурился, бегло взглянув на Гийома, который сразу и догадался, что речь идёт о нём. Вновь обратив свой взор к юноше, мэтр спросил, – Так вы говорите, вы и музыку сами сочиняете? Где же вы научились?

– Я… да так, Ваша Милость, мэтр Дюпре был так добр, что учил меня всему, что знал сам. Я очень любил музыку и танцы с детства, и на самом деле, – сделав глубокий вдох, Гийом продолжил, – на самом деле я приходил в вашу канцелярию в Лувре несколько месяцев назад, и…

– Вы приходили? – Лани удивлённо вскинул брови и взглянул на маркиза, который, сидя по правую руку от Билла, развернулся к нему и внимательно слушал, – Ах, да… видимо, вас не пустили. Увы, не я создал правило, по которому ко мне попадают только по рекомендации.

– У меня было с собой письмо, господин, но ваш секретарь не захотел передавать вам его. – Гийом потупил взгляд. Сейчас нужно было сделать всё, чтобы удержаться на той хрупкой стези, на которую он выбрался с таким трудом, и в ход пошли все артистические способности, а видя то, как постепенно спокойный взгляд собеседника сменяется на удивлённый, Гийом продолжил то, что начал ещё в доме барона – создание собственного образа великомученика. Беранже стал другим, он больше не был тем юношей, что шёл напролом и говорил то, что думал. Обстоятельства его изменили, а страх за будущее заставлял действовать не менее решительно, но более дипломатично. – Я пытался упросить его допустить меня к вам, но он был непреклонен.

– Неужели Аллар настолько… – начал было Лани, но Гийом перебил его.

– Но ведь он ваш секретарь и обязан оберегать вас от нежелательных визитов!

– И всё же, это не служит оправданием его поведению. А записка? Надеюсь, вы сохранили её?

– Ваша Светлость, но ведь мсье Аллар не вернул её мне… – вздохнул Билл.

– Как так?! – в один голос воскликнули маркиз и учитель.

– Видя его суровость, я не посмел задавать ему лишних вопросов.

– О небеса! – всплеснул руками Лани, – Я давно говорил де Бельфору что нужно поменять секретаря! Я ищу, где только возможно, танцоров для Его Величества, мучаясь и пытаясь научить тех, кто есть в распоряжении, а этот лодырь получает жалование за то, что распугивает людей!

– А как же вы попали к барону де Севиньи? – на сей раз обратился к Биллу маркиз, заставляя того покраснеть, и радоваться тому, что ночная темнота не позволяет собеседникам это видеть.

– У меня есть младший брат. Он слеп от рождения. Я пришёл в Париж вместе с ним… мы очень нуждались и… после отказа мсье Аллара мне срочно пришлось искать источник дохода… Наши родители давно умерли, и у нас нет никого, кто мог бы нам помочь, а господин де Севиньи был невероятно милостив и помог…

– Вы…

– Я нашёл работу в одном трактире, и мсье де Севиньи сжалился надо мной. Я следил за его садом…

Гийом говорил быстро и много, не желая заострять внимания на том, какого рода были его отношения с бароном. Да и не нужно это было – оба его неожиданных доброжелателя и без слов понимали, что могло связывать хрупкого юношу в бедственном положении с эти старым развратником.

***

«Да-да, конечно же, ты ухаживал за его садом», – думал Александер-Этьен, глядя на мягкие, ухоженные руки Гийома и на характерные отметины на шее и плечах, когда следующим утром наведался в его опочивальню, и пока тот спал, принялся его разглядывать. Иссиня-чёрные волосы юноши разметались по подушке с голубыми кружевами, а ночная сорочка из тонкого батиста сползла, приоткрыв мраморно-прозрачную кожу ключиц и груди, с россыпью родинок, варварски изуродованную грубым обращением. Не смотря на то, что маркиз сам много чего видывал и пробовал в жизни, в его голове не укладывалось, как можно было обходиться подобным образом со столь хрупким существом. Мальчик был, конечно, похожим на всех остальных, что проходили через его руки, прежде чем попасть в Олений Сад, однако Александер восхитился его внутренней силе и самопожертвованию: ради слепого брата он стал торговать собой, а то, насколько беззлобно он рассказывал о своих злоключениях в Париже, являло собой истинный пример ангельского терпения. Маркиз де ля Пинкори искренне поверил в то же, во что и мэтр Лани: Гийом был воплощением не только всевозможных талантов, обладая музыкальностью и голосом, но и добродетели.

Мысленно назвав юношу «спящим ангелом», Александер поспешил покинуть его альков с бархатными занавесками нежно-лазурного цвета, чтобы не смущать его при пробуждении. Хватило того, что вчера, оказавшись в выделенной ему комнате, Беранже заявил, что мог бы переночевать и в более скромном месте. Вместе с мэтром Лани, им стоило немалых усилий уговорить юношу остаться хотя бы до утра, чтобы отсюда же направится в школу, расположенную в Лувре. Когда Гийом уснул, Александер Этьен долго спорил с Жаном на тему того, как правильнее поступить в данном случае, ведь по негласному правилу следовало отвести новоприбывшего к маркизе де Помпадур, после чего представить королю, и обоим это страшно не нравилось. Жану Бартелеми – потому что если королю вдруг приглянётся этот красивый мальчик в его личных интересах, тогда придётся ещё долго искать подходящего танцора для своей постановки. Маркизу же не нравились оба варианта, поскольку в обоих он имел к Гийому ограниченный доступ, к тому же, юноша уже был обучен некоторым манерам, и был достойно одет своим прошлым покровителем, а значит, не оставалось повода держать его у себя. Задействованный в танце, юноша становился неприкосновенной собственностью Лани, выдержке которого Александер поражался всякий раз, наблюдая за тем, как тот работает со своими воспитанниками.

Гийом возбуждал в сознании самые смелые желания, и воображение не хотело останавливаться на увиденном, а потому, уже находясь в дверях опочивальни, Александер вернулся к ложу, где на шёлковых простынях, покоился предмет его интереса, и продолжил созерцание, сопровождаемое лёгкими прикосновениями. Бледная кожа, которая так и манила ощутить её губами, опьяняла ароматом чистого, молодого тела, отдавая нотками розовой воды. Гийом лежал на спине, а потому не составляло никакого труда сдвинуть просвечивающуюся ткань, чтобы ощутить под ладонями теплоту и мягкость его кожи, вместе с тем наслаждаясь природной красотой её обладателя. Проведя рукой вдоль стройных, длинных ног, Александер приподнял тонкую сорочку, открывая себе доступ к сокровенным местам, и не удержавшись, провёл губами сначала по бархатистым бёдрам, а потом по животу вздохнувшего во сне Билла. Убедившись, что юноша всё ещё крепко спит, маркиз полностью забрался на ложе, и расправив спутавшиеся чёрные волосы, что прикрыли лицо спящего наполовину, нежно и невесомо коснулся губами приоткрытых розовых лепестков, которыми показались ему мягкие уста танцора. Эти уста будто просили не оставлять их, а затрепетавшие, словно крылья бабочек, длинные чёрные ресницы, унесли остатки разума, наравне с горячим выдохом сквозь полусознательный поцелуй. Прошептав во сне что-то неразборчивое, Гийом повернул голову набок, открывая взору маркиза тёмные родинки на лебединой шее, к которым тот поспешил припасть губами, тем временем, беззастенчиво лаская рукой уже достаточно возбуждённый пах юноши. С шеи Александер перешёл к гладким ключицам, искренне жалея истерзанную кожу, и стараясь вылечить её влажными поцелуями, которые независимо от его желания стали более настойчивыми и уверенными. Дыхание Билла стало частым, и приближая пик наслаждения, маркиз спустился к его груди, смыкая губы на припухших розовых сосках, с досадой отмечая, что и эти бутоны подверглись не самому аккуратному обращению. Лаская это разморенное сном, прекрасное и соблазнительное тело, Александер Этьен не мог даже представить, кто, на самом деле, оставил вчера так много следов на тонкой коже, которую можно было сравнить, разве что… с лепестками нарциссов?

***

– Неужели Андрэ так плох? Жан, вы обещали мне это!

– Успокойтесь, он будет танцевать нимфу, которая так же будет иметь партию с вами. Не волнуйтесь, его никто не исключил из труппы! Но согласитесь, друг мой, танец двух павлинов, двух полубогов, обратившихся в величественных птиц…

– Вы мне это обещали, мэтр! Я не согласен работать с каким-то провинциалом, которого неизвестно в каком притоне нашёл маркиз, я не согласен! Хватит уже продвигать своих блудниц, это искусство, разрази всех вас гром, а не бордель!

– Поймите, Марис, это необходимо. Я наконец-то увидел ЕГО! Андрэ не подходит мне со своими женскими ногами на роль второго павлина-бога! Он походит на женщину и в танце, и очертаниями. Да ещё и с этими белокурыми волосами! Нет, нет, решительное нет, мой милый друг!

Вывести из себя мэтра Лани мог только восточный красавец, тот самый, который был таким недоступным и загадочным для всех обитателей Версаля. Марисэ – так звали Чёрного Лебедя,– отличался напористым нравом, и если он уже добивался чего-то, непременно делал это с особым хладнокровием. Но он был талантлив, и мог не только правильно станцевать постановку, но и внести в неё особый шарм, раскрыв больше, чем требовал хореограф. В его танце была жизнь, он чувствовал историю и в совершенстве владел своим телом. Именно потому великий Жан Бартелеми всегда советовался с ним, ставя очередной спектакль или танец. Но сегодня был один из тех редких дней, когда экзальтированный японец не хотел принимать очевидного – Андрэ Жирардо не подходил для того парного танца, который должен стать кульминацией на театральном представлении главного бала года, который состоится 1 сентября в честь дня рождения монарха! Обычно спокойный и рассудительный, Марисэ даже рассмотреть другую кандидатуру не захотел, презрительно скривившись на рассказ воодушевлённого Лани о великолепном провансальце, и этим недоверием вывел из себя спокойного мэтра.

– Друг мой любезный, прошу меня простить, но в данном случае ваше обвинение в потакании фаворитам скорее чернит ваше имя, нежели всех нас. Ни для кого не секрет, отчего вдруг безымянный, такой же провинциальный мальчик получил имение где-то в Шампани, и теперь его, не имеющего ничего общего с дворянами, величают «шевалье». Ваше ходатайство за него перед королём очевидно также, как и ваш интерес и вполне понятные отношения. – твёрдо заявил Лани, скрестив руки на груди, и глядя прямо в сощуренные чёрные глаза напротив. – Не о себе ли вы говорите тогда?

– Вы же знаете, мэтр, – начал Чёрный Лебедь уже более сдержанно, – я не …

– Не стоит, мой друг, вы не обязаны передо мной отчитываться в ваших симпатиях, однако потрудитесь хотя бы взглянуть на то, что я вам предлагаю.

– Как вам будет угодно, монсир. – уже совершенно покорно произнёс Марисэ, и поклонившись, покинул кабинет мэтра, откуда направился прямо в оранжерею, где ожидал его белокурый мальчик, просиявший, словно десять солнц, лишь только завидев его издали. Однако, эта улыбка быстро покинула уста юноши, стоило ему заметить, что возлюбленный пребывает не в лучшем расположении духа.

– Вы чем-то огорчены? – испуганно и нерешительно коснувшись одних только кончиков пальцев Марисэ, пролепетал Андрэ Жирардо.

– Нет, Андрэ, всё замечательно, – попытавшись улыбнуться, японец мягко провёл рукой по румяной щеке, после притягивая к себе для поцелуя, – ведь вы не сильно огорчитесь, если я скажу вам, что…

– Что же? – пискнул юноша, не понимая, чего не договаривает Марисэ.

– Что вы сегодня несказанно прекрасны, мой друг. И что сегодня зацвела, наконец, сакура в моём палисаднике. И что я буду несказанно рад, если наконец и в нашем с вами саду что-нибудь да распустится… – каждую фразу восточный красавец сопровождал нежным поцелуем, которые Андрэ принимал с готовностью и наслаждением. А когда закончил, быстро пожелав удачного дня, скрылся в кустах жасмина. «Ах, если бы в нашем саду и впрямь что-то расцвело…» – наполнив надеждой печальный вздох, еле слышно произнёс блондин, опускаясь на мраморную скамью с мечтательно прикрытыми глазами.

Их отношения с Марисэ начались прошлой осенью. Японец, нахождение которого во дворце по-прежнему оставалось для Андрэ непонятным, осыпал его комплиментами, дарил подарки, способствовал его переходу в труппу балета и даже выпросил для него небольшое имение и титул у короля, но так до сих пор и не нарушил той самой границы, которую юный лилльчанин так стремился пересечь. Поцелуи и трепетные прикосновения были самым большим, что мог себе позволить Марисэ в отношении него, и юноша не мог понять причин, по которым его возлюбленный, не раз признававшийся ему в нежных чувствах, не давал страсти выйти естественным путём. К тому моменту, как их дружба с Чёрным Лебедем установилась и стала принимать романтический оттенок, король уже поостыл страстью к Андрэ, в то время как госпожа де Помпадур никогда не имела одного или хотя бы двух постоянных любовников, а потому его симпатии ничто не мешало.

К слову, последняя часто беседовала с Жирардо по душам, и юноша был одним из тех, кто никогда не осмелился бы назвать её беспутной развратницей. Эта женщина скучала, не имея в своём окружении тех, кому могла доверять, и тех, кто был бы достойным оппонентом в споре. Её ясный и изворотливый ум находил некоторое успокоение в политике, которая была так же далека от чистоты и искренности, как и Земля от Луны. Она часто говорила, что если ум её будет задействован исключительно в политических изысках, от него не останется ничего, кроме коварства, в то время, как мудрость будет погребена под пеплом фальши и ложных целей. Однако её положение и амбиции не оставляли иного выбора. На этой женщине держалась если не вся Европа, то значительная её часть.

От короля Андрэ получил весьма щедрое вознаграждение, благодаря которому смог значительно улучшить благосостояние своей семьи, которую сразу же поселил в просторном доме, в том самом поместье, что было ему подарено вместе с дворянским титулом. А поскольку король уже был занят новой пассией в виде очаровательной графини де Жё, то легко позволил юноше покинуть их с маркизой внутренние покои и заняться танцем.

Так изменилась жизнь Жирардо за последние месяцы, и казалось бы, чего ещё можно было желать? Однако человек – это такое творение божье, список желаний которого не имеет конца, причём каждое оказывается непременно заветным и важным, а жертвовать одним, ради достижения другого, мало, кто согласен.

***

С самого утра Гийом пребывал в полнейшей растерянности, и так продолжалось вплоть до вечера, когда его, уже поздним вечером, в скромной снаружи, но богато отделанной внутри карете, везли в направлении «Маленького пажа», а он сгорал от беспокойства, вызванного собственным долгим отсутствием. Время уроков приходилось как раз на те часы, в которые он обычно посещал своего арфиста, а сегодня не только не смог прийти, но и слугу не предупредил о своём отъезде из дома барона, а значит, придя к де Севиньи и узнав, что Гийома там больше нет, слуга вполне мог рассказать об этом Тому. И всё было бы не так плохо, не случись вчера тот пренеприятнейший разговор, и не скажи Тома, что не стоит приходить так часто, а он, Гийом, не рассердись в ответ, да не скажи, что коль так, он не настроен обременять своим присутствием и предпочитает не появляться вовсе. Совершенно ясно было, что ни один, ни другой, не имели за душой ничего, кроме беспокойства друг о друге. Оба уставшие от разлуки и безысходности, они наговорили друг другу слишком много того, что никогда не было правдой. И, хотя в итоге примирились, Билл успел заметить, уходя, как дрожали руки арфиста, и каким бледным он был. Время было ограничено, и не смотря на то, что совершенно не хотелось оставлять Тома одного, Беранже пришлось покинуть их прибежище, и уйти с тяжёлым сердцем. А теперь оставалось корить себя и страшно мучиться, предполагая, как извёлся Тома от беспокойства, когда он не вернулся вовремя.

Также, у Нарцисса была ещё одна причина для волнений, и была бы она не столь серьёзной, если бы ни то чувство вины, что рождалось глубоко внутри, а выходя наружу обволакивало вовсе не стыдом и не страхом, а приятной негой. Не далее, как сегодняшним утром Гийом проснулся в доме маркиза де ля Пинкори, и первым, что он испытал при пробуждении, был… сильный оргазм. Распахнув глаза, он увидел в непосредственной близости Его Светлость, на руке которого блестели капли его семени. Когда он попытался что-то сказать, маркиз подарил ему нежный поцелуй, после чего пуще вогнал в краску, показательно слизав со своей ладони влагу его наслаждения, и без слов покинул опочивальню. Гийом остался лежать в той же позе, даже не потрудившись поправить ночную сорочку, и, слушая быстрые удары собственного сердца, ещё долго смотрел в расписной потолок, где в нарисованных облаках парили нарисованные птицы. Солнце ярко заливало красиво убранную комнату своим светом, а в окно так и просились ветви цветущего шиповника. Вся обстановка в этом месте располагала к удовольствиям, и окончательно сбросив путы снов, Гийом уже совершенно сознательно погрузился в свои мысли, в которых фигурировал вовсе не тот, кого он хотел видеть.

Далее был завтрак, на который он спустился, облачившись в одежды, которые ему приготовила служанка маркиза. За трапезой Александер Этьен не позволил себе ни малейшего намёка на то, что произошло не более часа назад, оставался предельно гостеприимным и весёлым. Расспрашивая Гийома, как бы, между делом, маркиз вдруг задал вопрос, который отчего-то теперь не давал Биллу покоя: «А кто такой Тома?», а когда получил ответ, что Тома и есть его брат, лишь загадочно улыбнулся и более ничего не спрашивал, совершенно не воспротивившись тому, что Гийом испросил позволения снова жить в «Маленьком паже». Сетуя, что нынче его самый исполнительный слуга поехал навестить родных, Его Светлость заверил, что не позднее завтрашнего дня, немногочисленные вещи Беранже будут отправлены в гостиницу, а сам он может, ни о чём не тревожась, отправляться в школу мэтра, после чего вернуться в «Маленький паж».

После завтрака лакей сопроводил Гийома не только до ворот Лувра, но и до самой канцелярии мэтра, где заполнив необходимые бумаги, отдал их в руки того самого мсье Аллара, который теперь избегал поднимать взгляд на провансальца, с которым – а он его запомнил хорошо – имел неосторожность так некрасиво себя повести. К слову, Гийом получил большое удовольствие, когда, выполнив свою часть работы, секретарь был уведомлён письменным приказом маркиза о том, что переведен на должность ниже, со значительно меньшим жалованьем. Побагровев от злости, господин бывший секретарь презрительно фыркнул, но боясь лишиться какой-либо работы вообще, предпочёл умолчать о своём мнении относительно юноши, который явился теперь столь изящно одетым, в сопровождении свиты самого де ля Пинкори!

Пройдя все канцелярские формальности, Гийом, наконец, попал в обитель Терпсихоры. Студия, в которой занимался мэтр Жан Бартелеми со своими воспитанниками, была просторной и светлой, с начищенными до блеска паркетными полами, а на каждой стене висело по огромному зеркалу в позолоченной раме. Зайдя в этот зал, где мсье Лани уже репетировал, Гийом застыл на месте, изумлённо наблюдая за тем, как невероятно грациозен мэтр в танце. Заметив нового ученика, скромно стоящего у дверей, Жан Бартелеми встретил его своей сияющей улыбкой, которую знали далеко не все в его окружении. Этот благородный человек трепетал перед настоящими талантами, а именно таким он увидел Гийома, невзирая на то, что одежда вчера достаточно сковывала провансальца в движениях, и не было никакой музыки. Первый урок был трудным, учитель постоянно делал замечания, корректировал осанку и позабывшиеся движения, требуя наивысшей точности, неусыпно следя за тем, чтобы во время танцев ученики правильно дышали. Оглядываясь на отражения в зеркалах, Гийом не мог отрицать того, что ему нравится на себя смотреть. Он смотрел, следил за движениями своими и других, отмечая, что выполняет все па лучше остальных. И это было правдой, это же и заставило мэтра так быстро полюбить его, и уже через час после занятий, вернувшись в Версаль, расхваливать новообращённого слугу музы танца придирчивому Марисэ. Гийом не просто хорошо танцевал – он порхал над полом, едва касаясь его, не смотря на столь долгий перерыв в занятиях. Он схватывал все тонкости своего учителя на ходу, он действительно был тем, кого Лани искал так долго!

Проезжая мимо небольшой часовни, названия которой не помнил, Гийом подумал о том, что не плохо бы вывести Дювернуа на прогулку. На самом деле, хоть изредка, молодые люди прогуливались по окрестным улицам, и часто приходили в небольшой садик на заднем дворе полуразвалившейся готической часовни. Там было тихо и спокойно, и крайне редко в беседке, в самом уголке сада, можно было заметить спрятавшихся, в надежде обменяться письмами и беглым поцелуем, влюблённых. Или некоего господина, почтенного возраста, который постоянно донимал пылкими признаниями пожилую вдову в чёрной вуали. Там же, однажды, затеяли дуэль двое, но тут же были обнаружены и арестованы городскими патрульными.